Некко
Некко задерживает дыхание, когда они пересекают мост Блэчли. Они направляются на юго-восток, к тому месту, о котором она привыкла думать как о Запретной Зоне. Все по-прежнему на месте. Все такое же, как она помнит: рынок, маленькие кафе, ярко раскрашенные бунгало.
Тео поворачивает направо и едет по старой грунтовой дороге. По мере того как они отдаляются от центра города, дома отстоят все дальше друг от друга. Появляются поля и даже конюшня с лошадями.
– Здесь красиво, – говорит Тео.
– Да, – соглашается Некко. Вокруг много зелени. Дома с плавательными бассейнами и большими садами. Тео поворачивает еще два раза, и они оказываются на Бирчвуд-лейн.
Некко беспомощно моргает, протирает глаза, смотрит в окошко и наконец понимает, где она находится. Они трясутся по узкой дороге, приближаясь к ее бывшему дому; река протекает слева, сразу же за перелеском. Некко видит алмазный блеск воды между деревьями, словно клад, ожидающий первооткрывателя.
Но Некко знает, как обстоят дела на самом деле. Она знает, что иногда опасность маскируется красотой, чтобы заманить поближе, создать впечатление уюта. Некко наклоняется и нащупывает нож, пристегнутый к сапогу и дающий некоторое утешение.
Спустя несколько минут они объезжают излучину реки, и впереди вырастает дом, это зрелище оставляет Некко бездыханной. Она не может поверить, что видит свой дом – он по-прежнему на месте и выглядит точно так же. Это ее маленький дом с качелями во дворе. Эррол часто затаскивал ее на качели, хорошенько раскачивал и пел глупую песенку. Некко уже забыла, что в мире существуют такие вещи, как детские качели и глупые песенки.
Голубая краска сильно облезла, двор зарос травой, а огород ее матери исчез под натиском сорняков. (Некко забыла и о том, что ее мать любила копаться в огороде.) Слева, между домом и рекой, стоит мастерская отца – старый сарай, обшитый металлом. Он немного заржавел, а окна растрескались, но в целом выглядит нормально. Никакой разрухи от наводнения.
– Все еще здесь, – говорит Некко, и слова выходят тихими и легкими, больше похожими на вздох, чем на фразу. – Именно так, как говорил Эррол. Никакого Потопа не было, – громко произносит Некко, потому что ей нужно слышать слова и повторять их снова и снова в надежде, что однажды они закрепятся в ее сознании. Уже много лет ее жизнь была разделена пополам этой вехой: до Потопа и после Потопа. Все истории, рассказанные матерью, были основаны на этой мифологии.
«Иногда люди, которые любят нас сильнее всего, идут ради нас на огромные жертвы, – сказала мисс Эбигейл. – Они готовы сделать что угодно, лишь бы защитить нас».
Некко распахивает дверь еще до того, как автомобиль останавливается, и выпрыгивает наружу, спотыкаясь на ходу.
– Эй, подожди секунду, – окликает Тео, запирая автомобиль.
Некко бежит к старой мастерской, вспоминая знакомый запах: трубочный табак, машинное масло, горящий уголь и раскаленный металл, если работала кузница. Сбоку подвешена алюминиевая лестница. Ржавая лопата и мотыга прислонены к стене. Некко кусает язык, чтобы не крикнуть: «Папа!» – когда дергает на себя тонкую металлическую дверь и входит внутрь. Здесь нет и следа от ее отца, как будто она все выдумала. Ни рядов инструментов, ни коробок с запчастями. Механическая летучая мышь не кружит на проволоке над головой, заводной енот не смотрит на нее с полки. Мастерская полностью разгромлена, тяжелый кузнечный горн исчез, даже верстак опрокинут. Какое-то время Некко стоит и глубоко дышит, надеясь уловить частицу памятного запаха, но здесь пахнет сыростью и разрухой.
Некко прикасается к стене в дальнем конце мастерской и вспоминает, что отцовское изобретение, накрытое брезентом, стояло рядом, на верстаке.
Потом Некко видит то, что произошло здесь в тот последний день.
Она первой добежала до мастерской и услышала гул и потрескивание. Аппарат работал. Потом гудение превратилось в голос: машина заговорила.
Папа подошел к верстаку и одним быстрым движением откинул брезент, словно фокусник, раскрывающий свой трюк.
Там стоял его механизм, его ужасающее воплощение изобретения Эдисона. Сам аппарат был заключен в деревянный короб около двух футов длиной и одного фута шириной. Он работал от электричества и был снабжен круглыми ручками, проводами и маленькими стеклянными трубками, которые тогда светились, потому что машина включилась. Еще там была большая воронкообразная трубка, прикрепленная к толстому шнуру. Она напоминала Некко старомодный граммофон, вроде того, какой можно видеть в школьных учебниках истории.
Оттуда доносилось тихое жужжание, словно пчелы вылетали из улья. Потом жужжание превратилось в звук, почти стон, а потом прозвучало слово, произнесенное голосом ее бабушки, той самой женщины, которая смотрела на них со старой фотографии, повешенной над верстаком отца. На снимке женщина смотрела в камеру с удивленным, почти встревоженным выражением; ее рот был приоткрыт, как будто она собиралась закричать.
«Опасность, – сказала она через потрескивание громкоговорителя. – Вы в опасности». А потом: «Он здесь!»
Папа отослал Некко в дом и велел ей запереть все двери, но так, чтобы не напугать маму. Пробегая через двор, она встретила Эррола. Он торопливо шел к мастерской, его лицо было искажено паникой.
– Что это? – спросила Некко, поскольку он что-то держал в руке, что-то ярко раскрашенное, но он не ответил, а сорвался на бег. И все-таки Некко увидела, что это было: резиновая маска цыпленка. Некко хотелось смеяться, потому что это было абсурдно, но при этом она тоже была испугана.
– Все в порядке? – Тео просовывает голову в пустую мастерскую.
– Все отлично, – отвечает Некко, но эхо давнего предупреждения отдается у нее в голове: «Опасность. Вы в опасности».
– Что это за место? Садовый сарай или что-то в этом роде?
– Здесь была мастерская моего отца. Но теперь все исчезло.
– Это здесь он собрал изобретение, о котором я слышала?
Некко кивает.
– Он делал и другие вещи. Однажды он изготовил заводного енота из металлолома, старых часовых механизмов и шестеренок. Он мастерил разных механических зверушек; они ходили, разговаривали и имели тайники, куда он клал сладости. Это была игра, смогу ли я найти тайник и открыть его.
– Ого, – говорит Тео. – Похоже, что твой отец был человеком многих талантов.
В висках начинает стучать кровь. Некко испытывает легкое головокружение и слышит тихое жужжание («опасность, вы в опасности»). Она спотыкается и прислоняется к задней стене сарая.
– Некко? – Тео вбегает внутрь. – Ты как, нормально?
Свет падает из-за спины Тео, превращая ее в темный силуэт, и Некко вспоминает, как отец стоял над ней, когда она была маленькой девочкой, и протягивал только что изготовленную куклу.
– Она совершенно особенная, – сказал он. – Обещаешь, что будешь хорошо заботиться о ней?
И Некко пообещала и крепко прижала куклу к груди.
– Она даже поет, – добавил он. – Хочешь послушать?
Некко кивнула, и он показал ей, как дергать шнурок на спине куклы, чтобы она запела тоненьким записанным голосом.
– Папа, – шепчет Некко сейчас, но отец не появляется. Ни человека, ни призрака – только Тео, которая наклоняется к ней и спрашивает, все ли нормально.
– Нормально, – отвечает Некко и отталкивается от стены, но ноги кажутся резиновыми, и ничего не нормально.
Некко выходит из мастерской, пересекает заросший сорняками двор и направляется к парадной двери, где видит знак «Вход воспрещен». Неко берется за ручку и пытается повернуть ее. Заперто. Некко отступает влево, прижимается лицом к прохладному, пыльному окну гостиной и закрывает голову руками, чтобы отгородиться от света. Она видит диван, отцовский стул, старый телевизор. Все поломано: набивка выворочена наружу, подушки разрезаны, на стенах – вмятины от ударов.
Что здесь произошло?
Вандалы, решившие посмотреть, сколько вреда они могут причинить в заброшенном доме, или это что-то другое?
Тео подходит сзади, заглядывает в комнату и присвистывает:
– Полный разгром. Думаю, тут никто не живет.
– Давай зайдем внутрь, – предлагает Некко. Если визит в отцовскую мастерскую пробудил спящие воспоминания, то в доме Некко сможет вспомнить еще больше.
– Дверь заперта, – говорит Тео.
– Я найду способ, – отвечает Некко. В конце концов, она Огненная Дева. Она знает, как проникнуть внутрь и выбраться наружу. Она, как никто другой, умеет искать входы и выходы. Гермес научил ее вскрывать замки и почти бесшумно разбивать окна.
Она обходит дом сбоку, проверяя окна: все крепко заперто. Задняя дверь, ведущая на кухню, немного приоткрыта – край дверного косяка, удерживавший пластину замка, был поддет ломиком или фомкой.
– Я не уверена… – начинает Тео, когда Некко толчком открывает дверь, и створка распахивается с протяжным скрипом.
– Это мой дом, – говорит Некко, но слова ощущаются как ложь. Как нечто позаимствованное из жизни другой девушки. «Меня звали Эвой. Я жила в этом доме. Я жила здесь вместе с матерью, отцом и братом Эрролом. У меня была своя комната, шкаф, полный одежды, полки с книгами и кровать с балдахином».
Некко наклоняется и вытаскивает свой нож.
– Оставайся здесь и следи за обстановкой, – велит она и входит на кухню. Шкафчики открыты, их содержимое разбросано по полу и столешницам. В раковине полно грязных тарелок. Некко поворачивает кран, вода не течет. Щелкает выключателем и убеждается в отсутствии электричества. Некко подходит к газовой плите и возится с горелками. Ни шипения пропана, ни искры пламени.
Пол заляпан грязью, липкой от содержимого разбитых стеклянных банок: мараскиновые вишни, сердечки артишоков, сливочный соус. Эти яства хранились у них на кухне. Яства, которые мать покупала для них на рынке во времена до Потопа. Когда они сидели за столом и ели сливочный пломбир с сиропом. Любимым мороженым Эррола было шоколадное, а Некко – клубничное. Она уже несколько лет не пробовала клубничное мороженое. Внезапно ей так хочется мороженого, что рот наполняется слюной.
Она проходит по кухне, пиная разбитые стекла, и направляется в гостиную. На столе полно книг и бумаг, пустые бутылки из-под вина и пива. В горлышках некоторых бутылок торчат свечные огарки. Сигареты оставили на столе черные жженые отметины и кучки серого пепла. Ее семья не могла оставить такой беспорядок. Должно быть, здесь жили бездомные или приходили подростки, искавшие место для тусовки. Посреди разгрома Некко узнает некоторые вещи: научные и социологические труды из библиотеки отца, художественные альбомы и пособия матери. Бумаги, разбросанные на столе, представляют собой пеструю смесь из содержимого ящиков и секретеров: старые счета за электричество, инструкции от бытовых приборов, фирменные бланки университета. Здесь и там попадаются рукописные заметки отца: колонки цифр для сложения, напоминание купить масло в магазине. Ничего необычного, все душераздирающе нормально: фрагменты их повседневной жизни до Потопа.
Некко вспоминает, как она стояла на кухне в тот последний день. Она вернулась в дом, как велел отец, и заперла все двери. Сказала маме, что они должны встретиться с папой и Эрролом у лодки через пятнадцать минут. Некко не стала говорить маме о голосе из папиного аппарата или о странной резиновой маске в руках у Эррола.
Дождь гремел по крыше. Мама была встревожена, почти в панике. Она поспешно укладывала вещи в старую спортивную сумку, извлеченную из шкафа: теплые свитера, свадебная фотография с каминной полки, кукла, которую папа смастерил для маленькой Эвы.
Потом раздался звук разбитого стекла. Кто-то разбил одно из окон в гостиной. Мама закричала.
– Беги, – сказала она. – Найди отца и Эррола! – Потом мама схватила большой разделочный нож с подставки у плиты.
Некко даже не остановилась, чтобы надеть куртку или кроссовки. Она побежала к двери кухни и направилась в мастерскую, чтобы найти папу. Но папы там не было, зато был Эррол. И он разносил мастерскую вдребезги, крушил все вокруг. Он размахнулся кувалдой и обрушил ее на аппарат. Деревянный короб разлетелся, трубки разбились. Провода, вырванные с мясом, упали на пол. Громкоговоритель, из которого доносились голоса, болтался перед верстаком, словно маятник, все еще прикрепленный шнуром к остаткам механизма.
Некко прыгнула Эрролу на спину и ухватилась за кувалду.
– Прекрати! – закричала Некко. – Что ты делаешь?
Но он был крупнее и сильнее. Он стряхнул ее, словно муравья. Она упала на пол, а он встал над ней с огромной кувалдой.
– Папа приказал мне это сделать, – сказал он.
– Нет, он не мог! Ты врешь!
Теперь Некко поднимается по лестнице, проводя рукой по знакомым стертым перилам. Она тихо ступает по ковровой дорожке, ведущей по коридору к ее комнате, вспоминая багровые стены, кровать с балдахином и цепочку стрекоз, изготовленную отцом, которые трепетали крылышками по ночам. Некко представляет, как бросается на кровать и зарывается лицом в подушки. Но когда она распахивает белую дверь спальни, то видит, что кровать пропала. Комната обчищена догола. Ни одежды в шкафу, ни книг, ничего с ее именем. Ничто не говорит о том, что когда-то здесь жила Некко. Лишь облезлые багровые стены, покрытые граффити.
«Здесь была Ленор».
«Эдди сосет член».
«Не бойся Жнеца Душ».
В голове у Некко что-то гулко стучит, дыхание учащается. Она проходит по коридору в комнату Эррола и останавливается как вкопанная. На кровати лежит спальный мешок (почему они забрали ее кровать, а у него все оставили?), рядом валяется фонарик и портативная туристическая лампа. Повсюду разбросаны фантики от конфет. Книжки комиксов. Газеты. Аккуратная стопка одежды, поношенные ботинки.
Тео подходит сзади и оглядывается вокруг.
– Здесь кто-то живет, – говорит она.
Некко должна выбранить ее и сказать, что она должна была оставаться снаружи, как было велено, но на самом деле она рада обществу Тео.
– Это комната моего брата Эррола, – говорит Некко.
– Вот дерьмо. Думаешь, он остановился здесь?
– Возможно, – отвечает Некко. Она смотрит на конфетные обертки и замечает целлофановую упаковку из-под банок безалкогольного корневого пива, которое так любит Эррол.
– Интересно, где он сейчас? – Тео смотрит на часы. – Полдень уже миновал.
– Я не знаю.
– Некко, тебе не кажется, что это странно… во всех бумагах, которые Гермес оставил тебе, в газетных статьях и материалах о твоей семье ни разу не упоминается о твоем брате? Даже в некрологе твоего отца. Только ты, твой отец и твоя мама.
– Но он мой брат, – говорит Некко и, моргая, смотрит на Тео, которая в котелке и круглых очках теперь стоит у окна.
– Ты уверена, что у тебя был брат? Может, это одна из историй, выдуманных твоей матерью?
– Нет, я уверена.
У Некко все плывет перед глазами. Она снова чувствует нехорошую легкость в голове и тяжело опускается на кровать. Дрожащими пальцами возвращает клинок в самодельные ножны. Мама лгала о многих событиях: что Эррол погиб, что дом разрушен, что все унесла река. Но ее воспоминания об Эрроле уходят в более далекое прошлое.
Некко помнит прикосновение рук Эррола к своей спине, когда он подсаживал ее на качели во дворе.
«Хочешь прыгнуть выше луны? – спрашивал он. – Хочешь стать чудо-коровой?»
Внизу хлопает дверь, и слышится звук шагов.
– Эва? – зовет Эррол.
Некко спрыгивает с кровати и бросает Тео красноречивый взгляд, как бы говоря:
«Видишь, он все-таки настоящий!»
Некко понимает, что это ее брат и что она должна быть рада и взволнована тем, что он пришел сюда. Но на самом деле она испугана. Ей вдруг хочется оказаться подальше отсюда.
«Опасность, – взывает голос из глубины ее памяти. – Вы в опасности».
Она лихорадочно оглядывается в поисках выхода, но видит лишь окно, а они находятся на втором этаже.
– Где ты? – зовет Эррол.
Она вспоминает, как вчера он настоятельно просил ее прийти без сопровождения.
– Тео, – шепчет Некко. – Он здесь. Прячься, быстрее! – Она указывает на шкаф.
– О нет, – шепчет Тео. – Еще один проклятый шкаф!
Она быстро проходит на цыпочках к шкафу, залезает внутрь и закрывает дверь почти до конца.
– Я здесь, – откликается Некко, и брат внезапно появляется в дверном проеме.
Но что-то не так. У него под глазом синяк, а половина лица сильно распухла.
– Что случилось, Эррол? – спрашивает она и делает шаг к брату. Но потом застывает на месте, увидев пистолет в его руке. – Зачем тебе это? – Некко кажется, что из легких вышел весь воздух. Она отступает назад.
– Садись на кровать, – говорит Эррол, и это больше похоже на приказ, чем на братскую просьбу.
Некко подчиняется. Она думает о словах Тео: «Ты уверена, что у тебя был брат?»
Но Некко уверена. Когда-то, давным-давно они жили здесь, в этом доме. Он был Большим Эр, а она – Маленькой Э. Они играли в криббедж. Он качал ее на качелях.
– Медленно достань нож и положи на пол, – говорит Эррол.
Некко наклоняется, расстегивает ножны, достает нож и кладет на пол.
– Теперь подтолкни его ко мне, – велит Эррол.
Она толкает нож ногой, так что он скользит по полу и останавливается за пределами досягаемости, но рядом со шкафом.
Эррол входит в комнату и начинает расхаживать взад-вперед у подножия кровати.
– Эва, у нас мало времени. – Его голос звучит безнадежно, умоляюще. – Мне нужно знать, что папа сделал с чертежами.
– С чертежами? Какие чертежи? Я не знаю…
– Он сказал мне, что они в надежном месте и что ты знаешь, где их найти.
– Когда? Когда он это сказал, Эррол? Потому что я даже не имею понятия, о чем ты говоришь.
– Он сказал мне в тот последний день. В день наводнения.
Эррол останавливается. Он держит пистолет в правой руке и трет щеку левой рукой. Роль «плохого парня с пистолетом» совсем не идет ему. Он чувствует себя неуютно в этой роли.
– Я пытался предупредить его, – говорит Эррол хнычущим, мальчишеским тоном. – Но было уже слишком поздно. А теперь… теперь я пытаюсь предупредить тебя.
«Проклятье, – думает Некко. – Это плохо, очень плохо».
– Поэтому ты взял пистолет? Тонкое предупреждение, Эррол.
– Эва, тот человек, который придет, сделает только хуже. Гораздо хуже.
– Ты хочешь сказать, Змеиный Глаз?
– Так его называла мама.
– Как его зовут на самом деле?
Эррол качает головой.
– Это не важно. Все, что тебе нужно знать, – он очень плохой человек, Эва. Ты должна верить мне. Не знаю, что он с тобой сделает, если ты не скажешь мне, где спрятаны чертежи. С нами обоими. Ты видела, что случилось с твоим другом. Этот тип не любит шутить. Он знает, что делает. Он легко дурачит людей, манипулирует ими. Он ставит тебя в такое положение, когда у тебя нет выбора: остается делать только то, что он скажет. Он растопчет тебя, Эва.
Некко уверена, что ее голова вот-вот взорвется. Сколько раз она должна повторять это?
– У меня нет никаких чертежей!
– Но папа рассказал тебе, как найти их. Подумай, Эва. Он должен был сказать тебе… в тот последний день.
Некко качает головой:
– Я не помню.
– А что ты помнишь о том дне?
«Больше, чем несколько часов назад», – думает Некко.
Здесь, у себя дома, легче вернуть обратно все, что было забыто. Шлюзы открываются.
Она падает на кровать и закрывает глаза.
– Шел дождь, – говорит Некко.
– Да, – соглашается Эррол. – Хорошо. И река вышла из берегов.
– И мама беспокоилась насчет наводнения. Она говорила, чтобы мы были готовы к отъезду. К эвакуации. А ты… ты волновался из-за того, что размыло дорогу. Ты сказал, что мы будем жить на острове, отрезанном от всего мира. Ты всегда хотел жить на собственном острове, помнишь, Эррол?
Эррол кивает с грустной улыбкой и опускает пистолет.
– Я помню, маленькая Э. Продолжай.
Некко продолжает:
– Мы с папой пошли осмотреть мастерскую. Ты должен был проверить уровень подъема воды. Потом папа отослал меня в дом, где мама паковала вещи. Был грохот, разбилось окно. Мама велела мне бежать, найти тебя и папу. Я вышла через заднюю дверь и обнаружила тебя в папиной мастерской.
– Да, – говорит Эррол.
– Ты крушил все вокруг. Я пыталась остановить тебя, но ты отшвырнул меня. Потом отослал прочь.
Эррол одобрительно кивает, показывая, что до сих пор Некко все вспоминает правильно.
– Я сказал, чтобы ты вернулась в дом, но ты не успела.
– Что?
– Он перехватил тебя и потащил к реке. Ты помнишь?
– Нет, – с досадой отвечает Некко. – Кто меня схватил? Что произошло? Я не помню ничего после того, как была в мастерской возле тебя, когда ты держал кувалду.
– Попробуй, – настаивает Эррол. – Ты вышла из мастерской и побежала к дому. Мама была снаружи и звала тебя по имени.
Некко закрывает глаза и возвращается к тому моменту, когда она выбежала из сарая, напуганная Эрролом и уверенная в том, что он солгал ей. Папа никогда не попросил бы его сотворить такое. Мама стоит на крыльце, она кричит и зовет ее по имени; ее голос еле слышен за грохотом ливня и раскатами грома. Но теперь Некко ясно слышит, как мама кричит: «Эва!» – и это звучит так, словно она зовет ее в прошлое, на четыре года назад. Некко ощущает капли дождя, бьющие по желтому дождевику. Чувствует, как резиновые сапоги скользят в мокрой траве.
Некко пересекает двор, бежит к матери. Мама панически кричит: «Берегись! Убегай отсюда!» Внезапно волна ударяет Некко со спины, и сначала ей кажется, что это Эррол со своей кувалдой; мощный толчок в спину сбивает с ног, вышибает дыхание из груди. Волна подхватывает Некко на руки и уносит в глубокую, пронизывающую до костей, холодную воду. Волна обладает глубоким голосом, который говорит ужасные вещи, называет ее маленькой сучкой. Говорит ей, что пора умереть и что ее папочка будет жалеть об этом.
– Он пытался похоронить меня заживо, – сказал мужчина. – Но меня нельзя убить. Видишь, что бывает, когда ты лезешь не в свое дело, Майлз? Видишь, что ты получил?
Мама находится где-то позади, теперь уже далеко, она кричит и визжит.
Потом Некко оказывается под водой и бьется, как рыба об лед, а волны уносят ее. У воды есть руки и пальцы, толкающие ее вниз. Рука обвивает ее и тянется к ее горлу. Но потом Некко понимает, что это не вода, а человеческая рука с густыми черными волосами.
Там, на запястье, видна грубая татуировка: пара игральных костей с двумя точками, которые смотрят на нее, как змеиные глаза.
Некко сопротивляется. Она борется за дыхание, но вода затекает ей в рот и в нос, и Некко задыхается, не может ухватить глоток воздуха. На секунду она всплывает на поверхность, разевает рот, потом ее снова утягивает вниз.
«Умри!» – кричит хриплый голос ей в ухо.
Потом остается только вода, холодная и черная. Некко чувствует, как вода наполняет рот и проникает в легкие. Она пахнет гнилью и погибелью, рыбой и грязью. Железом и ржавчиной, как пахнет мостовая после летнего дождя. Резиновым дождевиком. Лягушачьей кожей. Концом всех благоволений.
Некко уходит вниз.
Вниз.
Вниз.
Вниз.
Руки, удерживавшие ее, ослабляют хватку, и Некко всплывает на поверхность. В уши врывается крик: двое мужчин дерутся друг с другом.
– Эва! – кричит отец.
– Ты сделал с ней это, – говорит другой мужчина. – Ты сделал это в тот миг, когда зажег спичку. Так не должно было случиться.
Отец тянется к Некко, но другой мужчина наносит ему сильный удар и отправляет под воду. Отец тоже в воде, он тонет.
Но теперь Некко освободилась; ее несет вниз по течению, как речной мусор, ударяющийся о камни и бревна. Она словно лодка, которая черпает воду и тонет, ее крутит, как белье в маминой стиральной машине.
– Эва! – кричит отец, когда всплывает на поверхность, но другой мужчина сжимает руки на его горле, душит и толкает обратно под воду. Они бьются и борются, пока оба не уходят вниз. Река несет Некко так быстро, что вскоре они исчезают из виду. Она поворачивается на бок, потом на спину, не в силах увидеть, куда направляется, не в состоянии выпрямиться посреди бурунов. Потом она ударяется затылком о большой камень и слышит хруст, отдающийся во всем теле. Она думает о Шалтае-Болтае, о его большой яйцеобразной голове. Некко думает, что голова – это хрупкая вещь.
Сверху протягивается рука и вытаскивает ее наружу.
Некко поворачивается. Пенистая черная вода куда-то пропадает, и Некко больше не в реке, а в их старом доме четыре года спустя, и Эррол прикасается к ее руке, сжимает запястье.
– Ты помнишь, как выбралась из воды? – спрашивает Эррол и крепче сжимает ее руку, как будто надеется выжать оттуда правду. В другой руке он по-прежнему держит пистолет.
– Нет, – признается Некко. – Следующее, что я помню, – мама стояла надо мной в лесу. Она забинтовала мне голову простыней, чтобы остановить кровотечение. Сказала, что вы с папой мертвы. «Потоп уничтожил все, – сказала она. – Наш дом и все, что у нас было. Все пропало. А теперь нам пора уходить».
Некко усиленно размышляет и старается вспомнить, как она выбралась из воды. Может быть, ее вынесло на берег ниже по течению, остановило в заторе, прибило к бобровой плотине?
– Я выжила лишь благодаря слепой удаче, – говорит Некко. – Мама говорила, что Великая Мать уберегла меня.
Эррол качает головой.
– Это был я, маленькая Э. Я вытащил тебя из воды. Ты сильно ударилась головой, и было много крови, но твои глаза были открыты, и ты смотрела на меня. Ты вообще ничего не помнишь?
– Ты? – Некко недоуменно моргает. Он переминается с ноги на ногу и слегка раскачивается, словно по воле волн, подхваченный каким-то невидимым течением. Пистолет по-прежнему у него, но теперь ствол смотрит вниз.
– Я спас тебя точно так же, как пытаюсь сделать это сейчас. Я вытащил тебя из реки. Разве ты не помнишь?
– Извини, – говорит Некко. Она не помнит и не знает, чему верить.
– Я не мог спасти папу. Река унесла его. Я вытащил тебя и отнес к лесу, потом ждал, пока не услышал приближение мамы. Потом я убежал.
– Почему? Зачем ты бросил нас там?
– Потому что все, что произошло в тот день с тобой и с папой… В этом был виноват я.
Эррол отводит глаза.
– Почему? – спрашивает Некко. – В чем тут твоя вина?
Он не отвечает.
– И почему о тебе ни разу не упоминалось в газетных статьях о нашей семье? – продолжает Некко. – Или в папином некрологе? Ты как будто вообще не существуешь. Как это может быть?
Он долго смотрит на нее. Кладет пистолет на туалетный столик и трет лицо руками.
– Проклятье, Эва. У нас совсем нет времени для этого.
И времени действительно нет, потому что в следующий момент дверь шкафа распахивается, и оттуда вылетает Тео, которая подхватывает нож Некко. Она направляется прямо к Эрролу, сшибает его на пол и приставляет лезвие к горлу.
– Возьми пушку! – кричит Тео, и Некко начинает двигаться. Она хватает пистолет и целится в Эррола, который брыкается под Тео; клинок так плотно приставлен к его горлу, что прорезает кожу, и тоненький ручеек крови струится на пол.
– Пистолет не заряжен, – говорит Эррол. – Господи, ты и впрямь думаешь, что я собирался застрелить свою сестру? Отпусти, пожалуйста. Еще есть время; он пока что не пришел.
– Он? – говорит Тео. – Кто это?
В коридоре раздаются шаги, и в комнату входит мужчина. Он одет в костюм, гладкие седые волосы зачесаны назад. В одной руке он держит канистру бензина, в другой – пистолет с длинным стволом. Запах бензина вплывает в комнату следом за ним, как аромат терпкого и смертоносного одеколона. А позади, как будто преследуя его, распространяется запах дыма, сперва слабый, но крепчающий с каждой секундой.
Некко мгновенно узнает мужчину, хотя это невозможно.
– Эва, – тихим, мурлычущим голосом произносит он. – Как же приятно снова видеть тебя.
