37

Почти все рассуждения о том, как ведут себя люди по отношению друг к другу, рано или поздно приходят к тезису о «человеческой природе». Учителям биологии непросто объяснять детям, мол, с одной стороны, наш вид выжил благодаря тому, что мы держались вместе и сотрудничали, а с другой – человечество развивается благодаря сильнейшим индивидам, которые всегда жируют за счет других. Так что в конце концов все сводится к спору о границах: до каких пределов допустим эгоизм и в какой мере мы обязаны заботиться друг о друге.

Кто-то непременно произнесет слова «человечность» или «гуманизм». Но это только слова. Потому что в ответ всегда скажут: «Представь себе тонущий корабль», потому что это – наглядный образ. «Представь себе горящий дом». Против этого трудно спорить. Ведь если заострить вопрос – кого ты спасешь, если спасти можно только одного человека? Кого вытащишь из ледяной воды, зная, что все в шлюпке не поместятся?

Близких. Мы всегда начинаем с семьи, уговаривала себя она. Ей было холодно, она включила на максимум все батареи, надела на себя все, что можно, но все равно ее трясло. Она ходила из комнаты в комнату. Убрала у Кевина, выбросила все простыни и наволочки, выкинула все майки и джинсы из корзины с грязным бельем в контейнеры для сбора одежды как можно дальше от дома. Пропылесосила пол, собрала все возможные пуговицы от кофточек и спустила в унитаз все возможные остатки марихуаны.

Потому что она его мать. А первыми мы спасаем своих.

Когда пришли полицейские, она встретила их расправив плечи. Адвокаты говорили, что можно было возражать, тянуть время, осложнять работу следователей, что результаты обыска и экспертизы можно оспорить, поскольку заявление поступило спустя целую неделю после предполагаемого преступления. Но мать настаивала, чтобы полицейские вошли. Повторяла раз за разом, что их семье нечего скрывать, сама толком не понимая, кого она пытается в этом убедить – других или саму себя. Она никак не может согреться. Но она его мать. Так кого ей спасать в первую очередь?

Отец сидел на кухне, ставшей сейчас командным пунктом. Он кому-то звонил, в дом приходили все новые и новые мужчины. Все очень понимающие, участливые, разгневанные. Задетые за живое. Вынужденные обороняться. Готовые к войне – не потому, что выбрали ее сами: им кажется, у них просто нет выбора. Громче всех выступал друг его детства, Марио Лит:

– Знаете что? Родители этой девчонки могли прийти и поговорить с нами по-свойски. Без лишнего шума, не вынося сор из избы. Но нет, они ждали целую неделю, до самого финала, чтобы посильнее НАСОЛИТЬ нам! Если все это правда, почему они не пошли в полицию сразу? Зачем было ждать неделю? А? Сказать вам зачем? Потому что кому-то в этом городе не дает покоя зависть!

Он мог бы назвать «родителей этой девчонки» по фамилии. Андерсон. Но вышло бы не так эффектно. Ему не нужно продолжать – теория уже пошла расти сама собой:

– Так ведь и бывает, когда спортивный директор зарывается. Мы дали ему слишком много власти, а он, по ходу, решил, что владеет клубом. И теперь никак не может смириться с тем, что теряет свое влияние, а, что скажете? Ведь Кевин добился куда большего, чем он сам в свои лучшие годы, а правление и спонсоры наперекор его мнению потребовали, чтобы Суне уступил основную команду Давиду. Ведь так? И поэтому он решил вовлечь семью…

Когда Давид вернулся, у дома стояли трое мужчин, как на посту. Ночью, Давид знал, их сменят юниоры из команды. Словно дом нуждался в охране.

– Похоже на сцену из «Крестного отца», – пробормотал Давид.

Ответил ему Фрак – огромный мужик явно смутился и поэтому нарочито громко заржал:

– Не то слово, скажи? Можно подумать, дону Корлеоне нужна наша помощь. Будто бы от банды жирных спонсоров может быть хоть какая-то польза…

Он гоготал, похлопывая себя по животу, пытался придать своему голосу беспечность, но в конце концов сдался и, водрузив огромную лапищу Давиду на плечо, сказал:

– Да ладно, Давид, ну что ты, мы просто хотим поддержать вас. Ты же понимаешь? Мы просто хотим показать, что… мы команда. Ты же понимаешь, правда? Ведь я что хочу сказать… никто не знает Кевина лучше, чем ты. Господи, да ты же практически вырастил его, неужели твой мальчишка способен на то, в чем его обвиняют? А? Твой-то мальчишка? Ты ведь понимаешь, зачем мы здесь?

Давид не ответил. Это не его работа. Не его дело. Ведь случись что, с кого ты начнешь? Если и вправду прижмет, кого ты спасешь первым? Чьим словам поверишь?

Кевин сидел на постели. Он казался совсем маленьким под постерами на стене, его толстовка – слишком большой. Он провел в полиции две ночи. Неважно, что там удобная кровать и вежливые сотрудники: когда слышишь, как на ночь снаружи запирают дверь, внутри тебя что-то меняется, уговаривал он себя. У него нет выбора, он не виноват, этого, можно сказать, вообще не случилось. Дом его родителей был битком набит людьми, которые помнят его еще ребенком. Они знают его. Всю жизнь он был особенным, избранным, с ним связывали исключительные ожидания. Поэтому они не верят, что он мог такое сделать, у них просто в голове не укладывается. Они его знают. Они его не подведут. А когда тебя поддерживает достаточно много людей, ты готов поверить почти каждому своему слову.

Вот что он пытался себе внушить.

Давид закрыл дверь, встал перед Кевином и заглянул ему в глаза. Десятки тысяч часов на льду, бесконечные выходные в автобусах, партии в покер и сэндвичи на заправках. Он только что был ребенком. Еще совсем недавно.

– Просто посмотри мне в глаза и скажи, что ты этого не делал. Я ни о чем тебя больше не прошу.

И Кевин посмотрел ему прямо в глаза. Плача, мотая головой. Шепнул, не вытирая щек:

– Я переспал с ней, но она сама захотела. Она попросила меня! Спроси кого хочешь из тех, кто был на вечеринке… черт, тренер… серьезно. Неужели ты думаешь, я мог бы кого-то изнасиловать? Зачем мне ЭТО?!

Все их тренировки на озере втроем – Давид, Кевин и Беньи, – пока остальные играли в ледовом дворце «против папаш». Все, чему он их научил. Все, что они делили. В следующем году они вместе перейдут во взрослую команду. С кого ты начнешь, если вода ледяная, а ты знаешь, что в лодке не хватит места на всех? Кем ты пожертвуешь в первую очередь? Кого будешь защищать до конца? Если Кевин признается, пострадает не он один. Пострадают все, кого он любит, внушал себе Давид.

Он сидел на кровати, обняв парня. Обещал, что все будет хорошо. Что он никогда его не бросит. Что он им гордится. Лодку, возможно, болтало, но вода через борт не захлестывала. Ноги у всех были сухие. Кевин повернулся к тренеру и шепнул, как младшеклассник:

– Сегодня тренировка, да? Можно мне с вами?

На табуретке в спальне сидела мать и думала о чьем-то детстве. Как они с мужем, когда Кевину было лет десять-одиннадцать, возвращались из зарубежных поездок, а дома их ждал полный хаос. Отец всегда ругался, – он не понимал, насколько продуманным был этот беспорядок, однако мать скоро выявила в нем систему. Одни и те же вещи переставлены с места на место, одни и те же картины сдвинуты чуть вбок, в помойном ведре еда, которую выкинули из нескольких контейнеров и, судя по всему, одновременно.

Когда Кевин стал подростком и начал устраивать здесь вечеринки, мать возвращалась в дом, куда будто никто и не приходил. Но раньше, когда Кевин был маленький, когда он гордо заверял папу, что не боится оставаться один, ему приходилось прибегать сюда в последний вечер перед их возвращением и устраивать бардак во всем доме, чтобы никто не догадался, что все это время он ночевал у Беньи.

На стуле на кухне сидел отец. Его окружали друзья и деловые партнеры, они разговаривали, но он больше не слышал слов. Он знал: своим положением в этом городе, своим статусом в этой группе мужчин он обязан исключительно деньгам. Никто из пришедших сюда не играет в гольф с бедняками, он знал это, потому что сам когда-то был бедным. Всю жизнь он стремился к совершенству, но не из тщеславия – это была его стратегия выживания. Он никогда ничего не получал бесплатно, никогда не мог позволить себе выйти за рамки там, где позволительно детям, рожденным богатыми. В этом, верил он, и состоит причина его успеха – он всегда готов был вкалывать больше и сражаться яростнее, чем остальные. Неутомимо гнаться за совершенством во всем – другими словами, не довольствоваться достигнутым, не лениться. Такую жизнь нельзя жить вполсилы, работа и частная жизнь сливаются воедино, все становится отражением тебя самого. Даже дети. Любая трещина на фасаде может стать началом краха.

Возможно, он и хотел поговорить с Кевином, когда забирал его из полиции, но каждое слово превратилось в крик. Человек, который гордился тем, что никогда не выходит из себя, никогда не повышает голоса, орал так, что машину трясло. Возможно, он и хотел бы кричать о том, что случилось, но проще оказалось кричать о том почему:

– КАК, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТЫ МОГ ТАК НАЖРАТЬСЯ ЗА НЕДЕЛЮ ДО ФИНАЛА?!

Проще говорить о причине, чем о самой проблеме. Для отца, работающего с цифрами, математика предлагала более приемлемую модель: если бы Х не поступил определенным образом, Y никогда бы не произошло. Если бы Кевин не устроил вечеринку, нарушив данное родителям обещание, если бы он не пил, если бы не повел девушку в свою комнату, этой проблемы у них бы не возникло.

Но теперь у отца не было выбора. Нельзя, чтобы кто-то распространял ложь о его сыне, нельзя допустить, чтобы кто-то нападал на его семью. До того момента, когда в дело вмешалась полиция, когда они на глазах у всего города выдернули Кевина из автобуса, когда начали звонить журналисты из местной газеты, еще оставалась возможность решить дело мирно. Но теперь слишком поздно. Они перешли границу.

У отца есть предприятие, которое носит его имя, и, запятнав имя, они сломают жизнь всей семье. Он не мог позволить им победить, более того, он не мог позволить им существовать, поэтому просто навредить им мало. Он будет преследовать их с любым оружием, которое попадется ему под руку.

В этом доме никто больше не думал о том, что правильно, а что нет. Теперь здесь думали только о выживании.

Давид и Кевин все еще сидели на кровати, когда отец открыл дверь. Стоя перед ними, усталый и бледный, он ровным голосом объяснял:

– Я понимаю, что вы сейчас думаете только о хоккее, но, если вы хотите, чтобы в следующем сезоне тебе, Давид, было, кого тренировать, а тебе, Кевин, где играть, вы должны внимательно меня выслушать. Либо в клубе остается Петер Андерсон, либо вы – третьего не дано. Его дочь врет, у нее может быть на это сотня причин. Может, она переспала с тобой, потому что влюбилась, а поняв, что ее любовь безответна, выдумала это изнасилование. Может, ее отец прознал, что она переспала с тобой, и взбесился, и ей пришлось соврать, чтобы выглядеть невинной доченькой своих родителей. Кто знает. Девчонки в пятнадцать лет ведут себя непредсказуемо…

Давид и Кевин молча смотрели в пол. Они оба помнили, как Кевина звали играть во все крупные клубы, но он отказывался, потому что ему было страшно и он не хотел уезжать из дома и расставаться с Беньи. Тогда Давид уговорил отца оставить его в Бьорнстаде. Обещал, что мальчик будет развиваться тут ничуть не хуже, что он рано попадет во взрослую команду и достигнет еще больших успехов, став профессионалом. Отец согласился, потому что взрослую команду должен был взять Давид, а еще это решение добавляло популярности его предприятию в коммуне. Кевин был парнем из Бьорнстада, его отец – мужиком из Бьорнстада, все это правильно. Отец вложил в него много денег. И вот теперь он указал на Кевина и серьезно проговорил:

– Все, игры кончились. Петер Андерсон выжидал целую неделю, потому что хотел, чтобы полиция ссадила тебя с этого автобуса. Он хотел, чтобы это видели все. Так что теперь либо он вытурит нас из клуба, либо мы все вместе вытурим его. Третьего не дано. Он объявил нам войну.

Давид молчал, он думал только о своей работе. О своей команде. О том, сколько часов они провели вместе. И никак не мог избавиться от одного-единственного воспоминания: как Петер стоял на парковке, когда полиция подъехала к автобусу. Стоял и ждал. Отец Кевина прав. Петер хотел увидеть это своими глазами.

Кевин открыл рот, не поднимая головы, он заговорил, и на пол закапали слезы и сопли:

– Кто-то должен поговорить с Аматом. Он… я ничего не сделал… вы же знаете, что я не виноват… но Амат мог подумать… он вошел в комнату, когда мы… она просто ИСПУГАЛАСЬ, понимаете? Она убежала, но Амат, наверно, подумал… ну понимаете.

Давид не поднимал глаз, потому что не хотел видеть, как смотрит на него отец Кевина.