36

Самое простое и самое непреложное, что Давид знает про хоккей, – что матчи выигрывают командой. Сколь бы хороша ни была тактика тренера, чтобы она сработала, команда должна в нее поверить. В голове каждого игрока миллион раз должны отпечататься слова: выполняй то, что должен. Сосредоточься на своей задаче. Делай свое дело.

Давид лежал в постели рядом с возлюбленной, положив руку ей на живот.

– Думаешь, я буду хорошим отцом? – спросил он.

– Ты будешь мегазанудным отцом, – ответила она.

– Как мило.

Она зажала его мочку большим и указательным пальцами. Он так расстроился, что она захихикала.

– Ты возьмешь с собой на роды тактическую таблицу и вместе с акушеркой разработаешь стратегию потуг, потому что наверняка и в этой области можно побить какой-нибудь рекорд. Ты будешь думать, что кривые роста и веса – это такое соревнование. Ты станешь самым занудным, самым невыносимым, самым лучшим отцом на свете.

Он водил пальцем вокруг ее пупка.

– Думаешь, он… или она… думаешь, наш ребенок полюбит хоккей?

Она поцеловала его.

– Любить тебя, не любя хоккей, очень трудно, Давид. А не любить тебя еще в сто раз труднее.

Он лег на спину, она крепко оплела его ногами.

– А Кевин… Да и все остальное вообще. Я не знаю, что делать.

– Свое дело, дорогой, – шепнула она без тени сомнения. – Ты не можешь в это вмешиваться, ты не полицейский и не прокурор. Ты тренер. Делай свое дело. Не это ли ты всегда говоришь своим игрокам?

– Я не понимаю, что я должен, по-вашему, делать… – лепетал в трубку генеральный директор, он уже сбился со счету, сколько подобных разговоров он выдержал за это утро.

– Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ ДЕЛАЛИ СВОЕ ДЕЛО! – крикнула на другом конце Магган Лит.

– Поймите, следствие еще не закончено…

Магган брызгала слюной в микрофон:

– Знаете, что это такое? Это ЗАГОВОР против всей команды! Тут нет ничего, кроме ЗАВИСТИ!

– Но… я-то что могу сделать?

– Делайте свое дело!

Раздраженный и злой, Бубу сложил покрышки, развесил по местам инструменты и снял грязный комбинезон.

– Мне надо в школу, пап.

Хряк почесал бороду, посмотрел на сына и, видимо, хотел что-то сказать, но не знал что. Вместо этого просто кивнул:

– Поможешь мне потом доделать?

– У нас вечером тренировка.

– Сегодня? Но ведь сезон кончился!

– Это не обязательная тренировка. Но все будут. Это ради команды. Лит говорит, мы должны поддержать Кевина.

– Это говорит Лит? Вильям Лит? – Хряк в жизни не слышал, чтобы в семье Лит хоть кто-то хотел кого-нибудь поддержать, но по глазам сына понял, что споры чреваты конфликтом, поэтому тихо пробормотал: – Но не забудь, у тебя здесь тоже есть чем заняться.

Приняв душ, Бубу убежал. Анн-Катрин и Хряк смотрели на него из окна кухни. Они увидели Лита и еще как минимум десять юниоров. Они теперь повсюду ходили вместе.

– Мы должны с ним поговорить, я видела Маю в больнице, я ВИДЕЛА ее, и не похоже, что она врет… – начала Анн-Катрин, но муж покачал головой:

– Давай не будем в это вмешиваться, Анки. Это не наше дело.

Жанетт ощущала, как в животе все судорожно сжалось в темный ком, она пыталась побороть изжогу и мигрень, которые всегда наступали у нее от недосыпа.

– Я просто говорю, что мы должны обсудить это с учениками. А не делать вид, будто ничего не произошло.

Директор вздохнул, помахивая телефоном.

– Жанетт, ну пожалуйста, ты не понимаешь, как на меня давят. Мне все утро звонят. Родители словно с ума посходили. Они даже журналистам звонили! У нас нет на это ресурсов!

Жанетт хрустнула пальцами, как всегда, когда нервничала, – старая хоккейная привычка.

– Поэтому мы просто смолчим?

– Да… нет… мы… господи… мы просто… не будем поощрять слухи и пустые разговоры. Ну что не так с этими людьми? Почему нельзя дождаться результатов следствия? На что нам, спрашивается, суд? Не надо пытаться переплюнуть правосудие, Жанетт, это не входит в наши обязанности. Если… если то, что эта ученица сказала про Кевина… если это правда, то… она будет доказана. Если нет, то… то мы должны постараться не натворить глупостей.

Жанетт хотелось кричать, она еле сдерживалась.

– А как же Мая? Вдруг она сегодня придет?

Пока директор говорил эти несколько слов, его лицо успело трижды поменять выражение: уверенность – неуверенность – паника.

– Да не придет она. Не придет же? Думаешь, придет?

– Я не знаю.

– Не придет. Ну нет же? А она… ведь она не должна быть на твоих уроках?

– Нет, но у меня половина команды. Скажи, что мне делать?

Директор отчаянно взмахнул руками.

– А ты как думаешь?

Они сидели в столовой, тесно сдвинув стулья, почти соприкасаясь головами. Глаза Вильяма Лита вспыхнули.

– Блин, где Беньи? Кто-нибудь видел его?

Никто не знал. Лит упер указательный палец в стол.

– Моя мать договорилась, что сегодня всех отвезут в Хед, ясно? Едем прямо перед обедом. Об этом должна знать только команда. Если учителя будут наезжать, пусть говорят с родителями. О’кей?

Все закивали. Лит ударил кулаком по столу.

– Мы покажем тем, кто это сделал, им всем, что мы не бросаем своих. Потому что знаете, что это такое? Это заговор! Они завидуют нам! Заговор и сраная зависть!

Парни согласно кивали, ругаясь сквозь зубы. Под глазами у них чернели круги. Было видно, что некоторые плакали. Лит хлопнул каждого по плечу.

– Мы должны спасти команду. Мы все!

Говоря последние слова, он посмотрел на Бубу.

Амат стоял у своего шкафчика с таким видом, будто его сейчас туда вырвет. Бубу вышел из столовой и растерянно остановился у него за спиной.

– Мы должны… спасти команду, Амат. Кевина сегодня отпустят, поэтому мы сходим на первые уроки, но потом поедем в Хед. Важно, чтобы поехали все. Чтобы… им показать.

Оба старались не смотреть в сторону Маиного шкафчика. Все ученики, проходящие мимо, глазели на него, даже не глядя в ту сторону, – таким навыком быстро овладевают все подростки. На дверце – пять букв черным фломастером. Для них она отныне только это.

Кевина вывели из отделения, его подхватили заботливые руки, как будто он не мог идти сам. С одной стороны отец, с другой – мать, а рядом, как защитная стена из плоти и крови – мужчины в джинсах, пиджаках и галстуках, таких же тугих, как их сжатые кулаки. По большей части это были спонсоры клуба, двое – из правления, несколько руководителей крупных компаний и местных предпринимателей и даже один политик муниципального уровня. Но так никто из них представляться бы не стал; спроси их, кто они, они ответят: «Друзья семьи Эрдаль. Просто друзья семьи». В нескольких шагах стояла команда юниоров. Каждый в отдельности еще мальчишка, но все вместе они – мужчины. Молчаливые и грозные. Они приехали что-то доказать – кому-то.

Усаживая Кевина в машину, мама заботливо укрыла плечи сына пледом. Мужчины, вопреки обыкновению, не хлопали его по спине, а нежно гладили по щеке. Возможно, от этого им было легче. Казалось, будто жертва – это мальчик.

Беньи сидел на низкой ограде в двадцати метрах от них. Низко надвинув на лоб бейсболку, а сверху натянув капюшон, так что лицо было в тени. Никто из взрослых его не видел, но Кевин видел. Какую-то секунду, между тем, как мама накинула на него плед, и тем, когда дверь машины захлопнулась, их глаза встретились. И Кевин отвел взгляд.

Когда длинный караван автомобилей выехал из Хеда вслед за машиной Эрдалей, Беньи уже не было. На улице перед отделением полиции остался только Амат. Он надел наушники, сделал звук погромче, решительно сунул руки в карманы и один зашагал обратно в Бьорнстад.

Едва Ана вошла в школьную столовую, ее накрыла волна привычного гвалта и звона. В углу, словно на пустынном островке, сидела Мая: пусто было даже за соседними столиками. Все глазели на нее не глядя. Ана направилась к ней, но Мая остановила ее взглядом, как животное, попавшее в ловушку и предупреждающее другое животное об опасности. Медленно покачала головой. И Ана, понурясь и тяжело ступая, словно тащила на себе земной шар, отошла к другому столику в другом углу. Стыд будет преследовать ее до самой смерти.

Группа девушек постарше, – Ана видела их на кухне у Кевина, – направилась к Мае. Сперва казалось, будто Маи для них вообще не существует, потом – будто кроме нее для них не существует никого. Одна подошла ближе со стаканом в руке, остальные стеной загородили Маю от окружающих, так что потом, когда учителя будут спрашивать, все смогут сказать, что «к сожалению, ничего не видели», хотя на самом деле видели всё.

– Да кому ты нужна, чтобы тебя еще и насиловать, поганая шлюшка…

Молоко стекало по волосам Маи, капало на лицо и на свитер. Стакан, которым девица швырнула ей в голову, остался цел, голова – тоже. За крошечную долю секунды Мая увидела страх в глазах нападавшей: вдруг она переборщила – вдруг пойдет кровь, и Мая упадет? Но Мая толстокожая. Поэтому глаза хищницы снова наполнились презрением. Словно жертва больше не человек.

Это видели все, но не видел никто. В столовой было шумно и в то же время странно тихо. Хихиканье отдавалась у Маи в ушах глухим воем. Она все сидела не шевелясь, чувствуя, как боль пульсирует в брови, во лбу, потом медленно вытерла лицо несколькими маленькими салфетками, что лежали у нее на подносе. Салфетки быстро кончились. Она не смела оглянуться на другие столики, но вдруг кто-то положил рядом толстую стопку. Другая рука, уже почти такая же большая, как ее собственная, вытирала стол. Мая подняла глаза и умоляюще замотала головой.

– Если ты тут сядешь, тебе самому не поздоровится… – шепнула она.

– Я знаю, – ответил Лео.

Младший брат сел рядом и начал есть. Словно не чувствуя бесчисленных взглядов.

– Но почему? – спросила старшая сестра.

Лео посмотрел на нее глазами их матери.

– Потому что мы с тобой не такие, как они. Мы не медведи из Бьорнстада.