Часть третья
«Тихое место»
Месяц Святого Иоанна Грамотея
Год 989-й от Великого Собора
1
Мне бывает странно слышать уверения знакомых о том, будто один их день как две капли воды похож на любой другой. Я категорически не понимаю тех, кто печалится, что с ними никогда не происходит ничего интересного и необычного. А больше всего поражают жалобы этих самых господ на свою серую и скучную жизнь.
Так и хочется недоуменно хмыкнуть: грезите о страшных опасностях и удивительных приключениях? Да вы просто больной на голову!
Святые свидетели, я знаю, о чем говорю! В моей жизни было немало серых, унылых и однообразных будней, но никогда, даже в самый спокойный и тихий денек, я до конца не мог быть уверен, что не встречу вечер, болтаясь в петле или истекая кровью из перерезанного от уха до уха горла.
И знаете, жить в ожидании удара в спину – вовсе не столь увлекательно, как может показаться со стороны. На самом деле постоянное напряжение не лучшим образом сказывается на психике даже матерых душегубов. И тогда рука сама собой тянется к стакану или набитой опиумом трубке.
Я не жалуюсь, вовсе нет. Просто судьба жулика, она как кошка – только отпустит и снова когти выпускает.
Какая спокойная и размеренная жизнь, откуда скуке взяться, о чем вы?
Не успел еще проклятые наконечники запрятать, как пришлось Леопольда по всему городу разыскивать. А тот как сквозь землю провалился, сгинул по дороге из дома в семинарию – и следов не найти. Даже непонятно: то ли сам убег, то ли похитили. Ни свидетелей, ни зацепок.
А крайний кто? Правильно – Себастьян Март! Недоглядел, не поговорил, не вразумил. Еще и с Бертой с зимы увидеться не получается; у нее в доме теперь постоянно кто-нибудь из монашеской братии дежурит. Чтоб, если вдруг Леопольд объявится, сразу за химо его и в монастырь, на постриг.
Оно и понятно, у сына Ричарда Йорка скверна в крови от рождения, как он в возраст войдет, таких дел наворотить сможет – бесам в Бездне тошно станет.
Только вот слишком долго пацана найти не могут, как пить дать, похищение это. То ли из Ланса дотянулись, то ли в Довласе мою давешнюю хитрость раскусили. Да и сам он мог на себя беду накликать, после того как от Берты правду о своем рождении узнал.
Стоило бы о ее самоуправстве отцу Доминику доложить, но не стал, уж простите меня, Святые. Пусть у девчонки характер и не сахар, да только люблю бесовку, не стану ее под монастырь подводить.
А у самого нервы будто струны на лютне бродячего музыканта – мало того что перетянуты, так еще и вразнобой звенят. Ведь если Леопольд не удрал из дому, если его не умыкнула разведка Ланса – сдался он ей! – если не проснулись вдруг родительские чувства у одной ветреной дамочки из окружения великого герцога Довласа, то ситуация много хуже, чем представляется нам сейчас.
Тринадцать лет назад Леопольдом всерьез интересовался Высший. И неспроста – любое порождение Бездны, вселившееся в столь восприимчивое к потустороннему тело, обретет воистину невероятную мощь. Одна только мысль об этом пугала отца Доминика до икоты. Да и меня, честно говоря, тоже.
Простите дурака, Святые, что не поговорил с пацаном, не уберег его.
Простите. И помогите все изменить.
Я поднялся с колен, отряхнул штанины и, кивнув беседовавшему с прихожанами священнику, вышел из молельного дома под ласковое летнее солнышко. Зимняя хмарь давно сгинула, ледяные ветра больше не гнали по Эверю серые свинцовые волны, а с неба на головы прохожим не сыпалась то ледяная крупа, то хлопья мокрого снега, но никакого желания прогуляться по принарядившемуся городу не возникало.
Грязь жилых кварталов, вечная сутолока набережной, вонь припортового района.
Ну и какая может быть неспешная прогулка?
Да и пику в бок получить проще простого, крутились у меня в голове последнее время нехорошие предчувствия. Ничего конкретного, но…
…но в ресторацию я отправился на карете. Так оно спокойней.
Впрочем, неприятности – такая штука, что достанут человека даже в могиле. А еще они ходят стаями.
Стоило только подняться на крыльцо ресторации, как на улицу выскочил взъерошенный Клаас Дега.
– Вас шпик дожидается! – выпалил он, округлив глаза.
Я шумно выдохнул, мысленно досчитал до трех и только тогда спросил:
– Какой еще шпик?
– Из надзорной коллегии! Этот толстый, как его… Ольтер! – припомнил мой перепуганный помощник.
Под ложечкой противно засосало, а во рту пересохло, будто не пил три дня. На миг накатил страх, но я только поморщился и решительно распахнул дверь.
У господина старшего дознавателя на меня ничего нет. Ничего. Вообще.
Да и возникни у толстяка хоть тень подозрения в моей причастности к известным событиям, общаться с ним пришлось бы вовсе не в ресторации, а в застенках надзорной палаты или, того хуже, в пресловутом «Тихом месте». Хотя в этом случае я бы скорее просто сгинул в подвалах бывшей скотобойни, ныне ставшей тюрьмой Пурпурной палаты.
Пройдя в обеденный зал, я спокойно огляделся по сторонам и без особой спешки приблизился к угловому столу, за которым изволил завтракать старший дознаватель надзорной коллегии Ференц Ольтер, тучный и неопрятный дядька, куда более умный и опасный, чем могло показаться на первый взгляд.
– Ну, наконец-то, – без всякой радости протянул он при моем появлении, вытер пухлые пальцы салфеткой, после промокнул жирные губы и поморщился: – Право слово, я уже начал беспокоиться, что придется задержаться здесь до обеда!
– И чем это могло вас обеспокоить? – Я передвинул стул от соседнего стола и уселся на него, навалившись на упертую перед собой в пол трость. – Неужели вам не пришлась по вкусу местная кухня?
– Что вы, мастер Шило, что вы… – Дознаватель кинул салфетку в тарелку, жестом позволил официанту убрать блюдо с обглоданными перепелами и доверительно сообщил: – Просто я решил бороться с тучностью. Больше двигаться, меньше кушать. А застрял бы здесь надолго и точно не справился с соблазном плотно пообедать.
– И что же привело вас сюда, мастер Ольтер?
– Сущие пустяки, – улыбнулся Ференц, буравя меня холодными глазками. – Пусть не покажется это вам смешным, но я заблудился и уповаю, что вы укажете правильное направление…
У меня внутри при этих словах все так и похолодело, но виду я не подал и лишь ослабил накрахмаленный воротник сорочки.
– Выражайтесь яснее, прошу вас, – попросил незваного гостя.
– О! – Дознаватель сделал вид, будто только сейчас сообразил, сколь двусмысленно прозвучали его слова, и всплеснул руками: – Поверьте, мастер Шило, нисколько не хотел сбить вас с толку. К вашим деловым интересам, столь обширным, сколь и противозаконным, мой сегодняшний визит отношения не имеет.
– Как от сердца отлегло, право слово, – хмыкнул я. – Так что вам надо?
Вместо ответа Ольтер вытащил из внутреннего кармана мятый листок и кинул его через стол. Я развернул бумагу и обнаружил на ней портрет незнакомого господина лет сорока. Тогда сложил лист и передвинул его обратно.
– Не знаю такого.
– Оставьте себе, – не притронулся к портрету дознаватель. – Это растратчик. Просадил кучу золота из-за болезненного пристрастия к опиуму и ударился в бега. И, поскольку всем известно, кому принадлежит большая часть нелегальных курилен столицы, я решил, что вы сможете мне помочь.
– Извините за прямоту, но с какой, собственно, стати?
Ольтер вздохнул, будто холм содрогнулся, и устало улыбнулся:
– Разве не очевидно, что мой визит сюда – это выражение уважения? Или полагаете, будто облавы не скажутся на посещаемости ваших заведений самым прискорбным образом? А ведь я очень исполнительный. Не поймаю мерзавца сегодня, буду вынужден прийти с обыском завтра. И послезавтра. Эту декаду, следующую… Мне показалось просто невежливым доставлять вам столько неудобств. – Слова дознавателя под конец просто сочились ядовитым сарказмом. – Так что скажете, мастер Шило?
Я прищелкнул пальцами, а когда издали наблюдавший за разговором Клаас Дега приблизился, указал ему на листок:
– Проверь наши курильни, если найдешь этого господина, незамедлительно сообщи… – Я посмотрел на дознавателя: – Куда сообщить, мастер Ольтер? В контору?
– Буду либо в конторе, либо в сквере Старого Людовика, – сказал толстяк. – Там жарят чудные хлебцы, – добавил он и с брезгливой гримасой отодвинул от себя тарелку. – Не чета вашим…
– Исполняй, – распорядился я. Дега взял со стола листок и поспешил на выход.
Толстяк задумчиво поглядел ему вслед, потом грузно поднялся со стула и улыбнулся:
– Два разумных человека всегда договорятся друг с другом.
– Несомненно, – бесстрастно ответил я и добавил, намеренно не произнося фразу до конца: – Вы давно не появлялись…
Дознаватель поглядел на меня сверху вниз и растянул в неприятной улыбке толстые губы.
– Теперь будем видеться чаще, – пробурчал и отправился восвояси. Оплатить завтрак ему и в голову не пришло.
Я проводил взглядом тучную фигуру и прошел в заднюю комнату, где уже подпирал стену успевший вернуться в ресторацию с черного хода Дега.
– Искать? – помахал он в воздухе сложенным листом.
– Ищи, – подтвердил я. – Если будет при деньгах, выдои и сдай, но в любом случае не позже вечера. А на мели окажется – вызывай толстяка сразу, как найдешь. И ни трубки в долг, понял?
– Понял.
– Поговори с Шарлем Фаре, он посоветует, куда в первую очередь заглянуть.
– Получается, толстяк опять в местном отделении надзорной коллегии обретается?
– Там, – подтвердил я.
Фиаско с розыском похищенных наконечников поставило на карьере мастера Ольтера большой и жирный крест, и теперь старшему дознавателю вновь приходилось самолично рыть носом землю, вместо того чтобы просиживать штаны в уютном служебном кабинете. Якоб Ланье был не из тех, кто прощал подчиненным подобного рода неудачи.
– Какие-то планы на сегодня? – спросил Дега, пряча листок в писарский планшет.
– Нет, – качнул я головой и предупредил: – Съезжу к Майло, к обеду вернусь.
– Понятно, – кивнул помощник и отправился на поиски растратчика.
Я устало помассировал виски, вздохнул и вернулся в обеденный зал. Визит дознавателя оставил после себя на редкость неприятный осадок. И не в откровенном презрении Ольтера дело было – да плевать на толстяка! – нет, душу грыз червячок сомнения: а ну как это был всего лишь пробный шар? Вдруг сыщики надзорной коллегии пронюхали о моей причастности к убийству Готье? Или Ференц ищет возможность выслужиться и решил копнуть под меня по собственной инициативе?
В любом случае с Майло Живицем переговорить не помешает. Если мне шьют дело, законнику с его связями во Дворце правосудия выяснить подробности не составит никакого труда. А даже если и составит – содержание он получает немалое, пусть отрабатывает.
Я вышел на крыльцо ресторации и махнул рукой охранникам, но, как только Гастон ухватил вожжи, из соседнего переулка наперерез карете выехал крытый парусиной фургон.
– Убирай колымагу! – крикнул Ори вознице, тот кивнул и принялся разворачивать тяжеловозов, а потом задний борт фургона вдруг с грохотом распахнулся и наружу высыпали вооруженные дубинками крепкие парни с красными повязками на рукавах.
– Лежать! – заорал один из них. – На землю!
И сразу – пронзительная трель служебного свистка.
В таких случаях все решают мгновения. Мгновения, которые отпущены на принятие правильного решения.
Бежать, бить в ответ или послушно плюхнуться мордой в грязь?
Ошибешься – пропал. Пропал, как и не было.
Угадаешь…
– Брось! – рявкнул я на выхватившего нож Ори и послушно улегся на грязные булыжники мостовой.
Тут же налетели переодетые в штатское сыщики, заломили руки за спину, поволокли из переулка. Опомниться не успел, а меня уже запихнули в неприметную карету с наглухо задернутыми оконцами.
Что за бесовщина?!
– Надеюсь, тебя не слишком помяли? – поинтересовался отец Доминик, свернул с пузатой серебряной фляги крышечку-стаканчик, наполнил ее полынной настойкой и протянул мне: – Выпей вот…
Я влил в себя обжегшую огнем жидкость, мотнул головой, шумно выдохнул и спросил:
– Какого беса, отче?
Что меня не прихватили на чем-то горячем, понял сразу. Орден собственных паршивых овец обычно без всякого шума в дальние монастыри ссылает. А этот спектакль точно на публику рассчитан был…
– Служебная необходимость. – Отец Доминик забрал крышечку и проникновенно заглянул в глаза: – Ты ведь знаешь, что такое служебная необходимость, сын мой?
На кончике языка так и вертелась колкость; не без труда я проглотил ее и спокойно спросил:
– Что будет с моими людьми?
– Тебя не волнует, что будет с тобой?
– Моя судьба в руках Святых, – ответил я, сделал паузу и поморщился: – С этой вашей служебной необходимостью так и так ничего не поделаешь…
– Не злись, Себастьян, у меня просто не было другого выхода, – примирительно произнес куратор. – Мне нужна твоя помощь…
– Так нужна, что решили превратить меня во всеобщее посмешище?
Отец Доминик только вздохнул.
– Извини, но никто не должен усомниться в твоем аресте, – пояснил он.
– А на каком основании, хотелось бы знать, меня вообще задержали?
– Полагаешь, тебя не на чем прижучить? – печально улыбнулся монах. – Это не так, Себастьян. Ты на воле лишь до тех пор, пока никому не мешаешь.
– А конкретней?
– Конкретней? Что ж, если тебе так интересно, я попросил дать ход жалобе некоего Николаса Лаурая на мошенническое завладение его игорным домом.
– Вот засранец! – выругался я, немало раздосадованный тем, что причиной ареста стал банальный поклеп обиженного мошенника.
– Не стоит его винить, жалоба пылилась без движения уже который месяц, а мне просто требовался формальный повод.
– Ладно, ладно. – Я несколько раз вздохнул, привел в порядок мысли и спросил: – Но меня-то вы почему не предупредили?
– Тебя? – хмыкнул отец Доминик. – Чтобы ты озадачил всех своих подельников заданиями на все время своего отсутствия? Думаешь, это никому не показалось бы подозрительным? Люди твоего ранга всегда окружены стукачами и доносчиками.
С этим аргументом было не поспорить. Озадачил бы, непременно озадачил. Слишком много всего происходит, чтобы дела на самотек пускать.
Это и бесило больше всего. У меня своя жизнь, а тут будто кутенка – за шкирку и на помойку.
Но скандала я закатывать, разумеется, не стал и лишь печально вздохнул:
– Рассказывайте уже…
Отец Доминик достал сделанный тюремным художником портрет какого-то прыщавого господина средних лет с плохо зашитой заячьей губой и протянул мне.
– Этот человек вчера ночью бесследно пропал из запертой камеры в «Тихом месте», – поведал монах.
– И? – хмыкнул я, но теперь куда внимательней присмотрелся к наброску, запоминая черты волчьей физиономии беглеца. – Разве так сложно выяснить, кто из надзирателей за последнее время сказочно обогатился? Меня-то зачем понадобилось выдергивать?
– Ты был когда-нибудь в «Тихом месте»? – укоризненно глянул на меня монах.
– Слава Святым, не доводилось.
– Оттуда даже мышь без пропуска не выскользнет. Все на виду, вывести арестанта без ведома пары десятков караульных просто нереально.
– Им могли приказать молчать, – покачал я головой.
– Маловероятно. Хоть один бы да проговорился.
– Тогда какие варианты?
– Подозревают, будто он сбежал через Бездну, – после недолгой заминки сообщил отец Доминик.
– Но вы так не думаете?
– Не думаю, – прямо заявил монах. – Это не вписывается в его образ действий. К тому же в камере не обнаружилось никаких следов перехода в потустороннее.
– А какие могут остаться следы? Достаточно просто выплеснуть кружку воды на пол.
– Тебе – да, – вздохнул отец Доминик. – Понимаешь теперь, почему я решил привлечь к расследованию именно тебя?
– Удивительно, что вам разрешили это сделать, – усмехнулся я. – Секретарь его преосвященства в прошлую нашу встречу прямо заявил, что мне в ордене больше не рады.
Куратор налил себе полынной настойки, выпил и признался:
– В ордене ничего не знают.
– Вот как? – насторожился я.
– Да я бы еще полгода твое участие согласовывал! – взъярился монах, но сразу умерил пыл, только стиснул фляжку, так что побелели пальцы. – Мне в ордене последнее время тоже не особо рады. – Он зажмурился, потом строго глянул на меня и потребовал: – Поэтому отнесись к поручению серьезно! Если добьемся успеха, все изменится. Поверь, Себастьян! Видят Святые, нам просто до зарезу надо отыскать этого молодчика первыми!
– И чем же он так примечателен?
– Ты ведь знаком с трудами преподобного Модеста Оражского, в особенности с его неоконченной работой «Пришествие Извечной Тьмы»?
– Знаком, – подтвердил я. – Что с ней не так?
– Беда в том, что она так и осталась неоконченной. Преподобный не успел ответить на многие поднятые им самим вопросы, а его многочисленные ученики оказались не способны договориться и каждый стал тянуть одеяло на себя. – Отец Доминик с нескрываемым огорчением покачал головой и продолжил: – Некоторые последователи столь извратили идеи преподобного, что от них стало попахивать ересью. Особенно на этом поприще отличился некий юноша, впоследствии прозванный своими бывшими товарищами Сквернословом. Ссылаясь на мнение Модеста Оражского, он заявлял, будто людям из числа наиболее праведных и сильных духом следует принять даруемую Бездной силу и направить ее на борьбу с Извечной Тьмой. «Конец Света близок, грядет последняя битва», – вещал он.
– Так понимаю, юноша плохо кончил?
– Его ослепили, проткнули барабанные перепонки, вырезали язык, зашили рот и, набив камнями брюхо, утопили в море.
– Сурово.
– Времена такие были, – вновь вздохнул монах. – К сожалению, семена посеянной Сквернословом ереси проросли, и уже после смерти у него появились единомышленники. Немногочисленные, но хорошо организованные. Сам знаешь, некоторым людям не дает покоя сила, даруемая Бездной.
– Скверна.
– Скверна, – кивнул отец Доминик. – К настоящим чернокнижникам эту братию вряд ли можно отнести, но так даже хуже. Черное – это черное, белое – это белое, а скверна – это даже не серое, она – как плесень, которая проникает в души людей и превращает их в гниль.
– К делу, пожалуйста, – попросил я и, слегка отодвинув шторку, выглянул в оконце. До «Тихого места» оставалось ехать не больше пяти минут.
– Пропавший арестант, он не чернокнижник. Просто связавшийся с сектантами медик из числа тех бессердечных выродков, для которых что лягушку вскрыть, что человека – разницы никакой.
– Чем же он тогда заинтересовал орден?
– У него длинный послужной список. – И куратор протянул мне пару исписанных убористым почерком листов. – И, хоть по большому счету старые выкрутасы заслуживают лишь петли, он знает имена тех, кому и костра мало.
– Ясно, – кивнул я, по диагонали проглядывая досье.
Родился в вольном городе Юм, выучился на медика и практиковал как хирург, но сбежал, когда одна из прихваченных на воровстве шлюх донесла, что он делает аборты залетевшим девкам. Всерьез его начали искать, когда на заднем дворе случайно откопали несколько расчлененных тел, но вскоре разразилась война с Лансом, и про беглеца вновь забыли. Медик же обосновался в раздираемом войной Руге и прожил там десять лет, прежде чем попал в поле зрения норвеймского Святого сыска. Тогда он сбежал в вольные баронства, уже оттуда перебрался в Акраю, но затеряться в многолюдном городе не сумел.
– Не очень понимаю, как он связан со Сквернословами, – засомневался я, возвращая куратору листы.
– Его изыскания соответствуют интересам секты.
– Какие еще изыскания?
– Последние годы он до срока вынимал новорожденных из чрев рожениц. Сильно раньше срока. И заметь: интересовали его исключительно павшие девки, в душе которых всегда полно Скверны.
– Изучал, как Скверна передается по наследству? – насторожился я.
– Мы подозреваем, что так, – подтвердил мою догадку куратор. – Младенец, находящийся в чреве матери, особенно уязвим для потустороннего. На стадии формирования плода Скверна изменяет не только душу, но и тело.
– Беглец искал пути обретения силы?
– Несомненно, – кивнул отец Доминик и достал матерчатый мешок: – Снимай все ценное.
Я с печальным вздохом вытащил кошель и кинул его в мешок. После избавился от ножей, карманных часов и дорогих запонок, подумал и передал монаху трость со скрытым клинком.
– И все же, чего вы хотите от меня?
– Найди хоть что-нибудь, – потребовал куратор. – Хоть какую-нибудь зацепку. И не волнуйся, через пару дней я вытащу тебя оттуда.
– Почему бы мне не заглянуть в «Тихое место» в образе экзорциста? – спросил я, хватаясь за последнюю соломинку.
– Там сейчас не протолкнуться от моих братьев, – отрезал отец Доминик. – Ищут следы потустороннего воздействия. Им ни слова – понял? Ни при каких обстоятельствах ты не должен себя раскрывать. С недавних пор инициатива у нас наказуема, да ты и сам это знаешь. Ведь знаешь?
– Знаю, – вздохнул я и уточнил: – А какая гарантия, что меня поместят в нужную камеру?
– Она ближайшая свободная.
– Ближайшая?
– Там поймешь, – отмахнулся куратор и в очередной раз напомнил: – Если разберешься в этом деле первым, мы окажемся на коне.
– А если – нет?
– Пути Святых неисповедимы. Не подведи меня, Себастьян.
– Да уж постараюсь, но мне понадобится кое-что взамен.
– И что же?
– Я хочу увидеться с Бертой.
– Нет! – сказал отец Доминик как отрезал.
– Это не обсуждается.
– Это и в самом деле не обсуждается! – чуть ли не прорычал куратор. – Ты не представляешь, каких усилий мне стоило добиться заключения ее под домашний арест! Ее ведь в монастырь отправить собирались! В закрытый монастырь, если тебе это о чем-нибудь говорит. Так что не раскачивай лодку, как бы только хуже не стало.
– Просто подумайте об этом. Хорошо?
– Подумаю, – с печальным вздохом пообещал отец Доминик.
– Вот и замечательно.
Тут карета остановилась у перекрытой воротами арки, и к нам заглянул один из карауливших неприметный с виду особняк гвардейцев. Сыщик с красной повязкой на левом плече протянул ему документы, что-то пояснил и указал кучеру на распахнувшиеся ворота:
– Давай!
Мы проехали в небольшой внутренний дворик, дверца кареты распахнулась, и все тот же сыщик скомандовал:
– Руки за спину! – Отца Доминика он будто вовсе не заметил.
Я выполнил это распоряжение, и запястья немедленно оказались стянуты шершавым шнуром.
– На выход!
Все здесь буквально дышало историей. Не приходилось нисколько напрягать воображение, чтобы представить, как по грязно-красному, будто облитому кровью, граниту идут опальные герцоги, проворовавшиеся вельможи, высокородные убийцы и даже князья Церкви. Идут, чтобы сгинуть без следа, чтобы никто о них больше не услышал.
Это место вовсе неспроста именовалось «тихим».
Сбежать отсюда? Вздор!
Даже если удастся заморочить головы тюремщикам, остаются еще гвардейцы.
– Двигай! – подтолкнул меня в спину сыскарь.
Мы подошли к железной двери, ее немедленно приоткрыли, запуская нас внутрь. И там уже – никаких гвардейцев. Встречали постояльцев трое тюремных охранников, старший смены и подошедший некоторое время спустя надзиратель.
Именно он изучил документы о заключении под стражу и провел меня во внутреннее помещение, где скучали двое громил. Один из них тут же стиснул мое плечо и прогундосил:
– Не создавай проблем, и с тобой все будет хорошо. – После чего уточнил: – Все понял?
– Да, – кивнул я.
Охранник притянул меня к себе и с довольным видом осклабился.
– Еще раз откроешь пасть без разрешения, пожалеешь! – предупредил он. – Усек?
На этот раз я кивнул молча.
– Идемте! – поторопил нас надзиратель и первым зашагал по темному, без единого окошка и светильника коридору.
Мы двинулись следом, и мысленно я сделал себе зарубку: «семь».
В тюрьмах все подчинено строгому распорядку и ничего обычно не меняется. Если принимают нового постояльца семь человек, то и, когда он шествует на выход, видят это по меньшей мере семеро.
Надзиратель и двое охранников, старший смены и трое караульных.
Но стоило только нам пройти в следующее помещение, и мое «как минимум» сразу подскочило до десяти человек: у винтовой лестницы, ведущей в тюремный подвал, дежурили сразу трое тюремщиков. Еще двое обнаружились внизу, итого – дюжина.
Выходит, отец Доминик был абсолютно прав, утверждая, что никто из служителей даже за очень большие деньги не согласится вывести арестанта на волю.
Вскоре мы уперлись в перегородившую коридор решетку; в небольшом закутке на той стороне двое охранников перекидывались в картишки, один из них отвлекся отпереть дверь и вернулся к игре, но стоило нам только повернуть налево, как он немедленно высунулся из караулки и окликнул надзирателя:
– Вы куда?
Тот обернулся и недоуменно приподнял брови:
– Регистрировать, само собой!
– Да они внизу все.
– И комендант?
– Все.
Надзиратель беззвучно выругался и развернул нашу процессию в противоположном направлении.
– Сейчас досмотрим и на постой определим, – сообщил он подчиненным столь обыденно, словно речь шла о выделении комнаты в странноприимном доме, – а потом уже оформим.
– Слетелось стервятников… – пробурчал тогда охранник, явно имея в виду нагрянувших с проверкой следователей надзорной коллегии, чинов главного тюремного департамента и экзорцистов, но развить мысль не успел.
– Нишкни! – шикнул на него напарник, тот самый мрачный тип, что столь доходчиво разъяснил мне здешние порядки. – Не хочешь крайним оказаться, лучше язык за зубами держи.
– Вот-вот, – поддержал его надзиратель.
Мы миновали распахнутую настежь дверь, из которой тянуло подгорелой стряпней, и прошли в небольшую каморку с тремя фонарями под потолком.
– Раздевайся! – велел охранник, быстро развязав мне запястья.
После обязательного в таких случаях досмотра я натянул на себя серую робу и огляделся в поисках обуви взамен изъятых с одеждой сапог.
Не тут-то было!
– На выход! – распорядился тюремщик, когда его коллеги сгрузили мою одежду в деревянный ящик с выжженным на крышке номером камеры.
«Семьдесят четыре». Интересно – та самая?
Дальше пришлось шлепать по холодным каменным плитам босиком. Не самые приятные ощущения, особенно когда стоишь и дожидаешься, пока отопрут очередную дверь.
И кстати – уже шестнадцать.
Когда у спуска на нижние этажи нас встретили еще трое охранников, у меня не оставалось никаких сомнений в том, что арестант удрал из камеры прямиком в Бездну. Вовлекать в заговор девятнадцать человек – смерти подобно, кто-нибудь неминуемо проболтается.
В подвале оказалось странно. Столь странно и страшно, что я как-то сразу позабыл про замерзшие ноги и саднившие запястья.
Стертая ступнями бессчетных арестантов лестница тянулась вокруг бездонного колодца, виток за витком уходя все глубже под землю. Справа – двери камер и редкие факелы, слева – пустота. Никакого ограждения, одна лишь темень провала, одна только бездонная пропасть. У охранников страховочные тросы, а ты оступишься – и полетел…
А еще это было воистину тихое место. Звуки остались где-то наверху, здесь же ничто не нарушало звенящей тишины. Шлепки босых ступней, тяжелое дыхание караульных, крики запертых в камерах арестантов – все без следа тонуло в темном колодце. Даже когда закрываешь ладонями уши, слышишь шум крови, а здесь – ничего!
Понятия не имею, каким образом строителям удалось добиться столь жуткого эффекта, не иначе к планировке темницы приложил руку некий безумный гений. И окажись им сам Святой Огюст, еще до того, как он покончил с мирскими страстями и обрел благодать, – нисколько бы подобному обстоятельству не удивился.
Не этот ли грех он замаливал до конца жизни?
Дело ведь не только в навязчивой, обволакивающей тебя тишине. Нет, во мраке провала схоронилось что-то по-настоящему жуткое. Нечто, вобравшее в себя агонию случайно сорвавшихся вниз бедолаг и предсмертную эйфорию самоубийц, сделавших этот выбор осознанно, апатию на долгие годы запертых в тесных камерах сидельцев и ужас первый раз оказавшихся во тьме и одиночестве людей.
Где-то внизу таилось любовно выпестованное за долгие годы чудовище, имя которому – безнадега.
Это место ничем не отличалось от Пустоты, где никогда ничего не происходило и никогда ничего происходить не будет. Только шагни за край – и ты уже там…
И как-то вдруг накатила уверенность, что беглец никак не мог удрать из «Тихого места» через Бездну. Для любого арестанта этот колодец безмерно глубже, ужасней и реальней Пустоты. Никто здесь не сможет поверить в Бездну столь сильно, чтобы открыть себе дорогу в потустороннее. А рискнешь потянуть за край ширму реальности, тебе же хуже: бездна – вот она, гораздо ближе, чем ты полагал. Колодец затянет твою душу, и уж оттуда не сбежать никому и никогда.
Даже если наш беглец умел открывать путь в Пустоту, он точно никогда не стал бы проворачивать подобный трюк в «Тихом месте». Безумный гений архитектора позаботился об этом многие столетия назад.
Так что же тогда здесь произошло? Куда подевался арестант?
Быть может, его попросту выволокли из камеры и скинули вниз?
Возможно, подобный конец ждет и меня?
Дверь камеры за номером «семьдесят четыре» оказалась распахнута настежь. Не в ожидании нового постояльца, нет – внутри толпились важные господа из надзорной коллегии и главного тюремного департамента, компанию им составляли двое похожих на огородных пугал брата-экзорциста.
И на нас эта публика уставилась с нескрываемым недоумением.
– Это что еще такое?! – взвизгнул бледный и потный комендант «Тихого места».
– Арестант, ваша милость! – отрапортовал надзиратель. – Направлен для помещения под особый надзор!
– Сюда почему?
– Согласно внутреннему распорядку занимается свободная камера с наименьшим номером, ваша милость!
– Они у вас совсем мышей не ловят, любезный, – едко заметил один из экзорцистов.
– Распорядок утвержден… – попытался было оправдаться комендант, но его никто и слушать не стал.
– Вздор! – с ходу отмел этот аргумент чин главного тюремного департамента. – До выяснения всех обстоятельств дела размещение новых заключенных будет приостановлено!
– А с этим что делать?
– Поместите пока в карантин.
Комендант на миг заколебался, но оспаривать приказ вышестоящего начальства не решился и коротко кивнул:
– Исполняйте.
Мы развернулись на выход, но сразу:
– Подождите! – остановил нас один из экзорцистов и предупредил: – Пусть соберутся для опроса все работники ночной смены.
– Их ведь уже опросили? – не сдержал кто-то из тюремного департамента своего удивления.
Чем аргументировал монах намерение опросить служителей по второму кругу, расслышать уже не удалось. Тычком в спину меня отправили в обратный путь.
И я этому обстоятельству был чрезвычайно рад. Находиться в подземелье, всего в шаге от черневшего мраком провала, было просто невмоготу.
А вот бесам возвращение наверх по вкусу не пришлось; они рванулись на волю, и в макушку словно молния ударила. Я сбился с шага и прижал ладонь к сердцу, чувствуя, как по левой стороне грудины растекается холодное онемение. Перед глазами замелькали огни, вдохнуть воздуха толком не получалось, а по жилам вместо крови потекло самое настоящее ледяное пламя.
Я опустился на одно колено и попытался за краткий миг остановки хоть немного перевести дух.
– Этого еще не хватало! – раздраженно фыркнул надзиратель и приказал охранникам: – Хватайте его под руки, орлы, а то куковать здесь замучаемся. Вон как скрючило болезного.
– Поди, когда людей губил, на сердце не жаловался, – нахмурился один из охранников.
Второй и вовсе попросту ткнул меня дубинкой под ребра.
– Ну-ка, быстро встал! Встал, кому сказано! – распаляясь, проорал он, но крик неразличимым шелестом сгинул в бездонном провале колодца. Тогда громила откашлялся и пообещал: – Сейчас как двину!
– Встаю, встаю! – пробормотал я, стремясь расплести свившихся в единый узел нечистых. Скользкие холодные гадины никак не поддавались, но вмиг забились в агонии, стоило только вполголоса зашептать злую молитву, приписываемую Святому Николасу Слепцу. «Полный сборник молитв Николаса Слепца».
Их до ужаса пугал лютый пламень, снизошедший со страниц ветхого молитвенника, и все бы ничего, да только бесы давно уже сделались частью меня самого, поэтому миг спустя, выламывая суставы, дробя кости и растягивая жилы, накатил огненный вал боли. Подобного не доводилось испытывать даже в застенках Святого сыска; я ощутил себя язычником, с которого содрали кожу с ног до головы, но все же поднялся и шагнул на следующую ступень.
А потом еще на одну и еще. И все это – ни на миг не прекращая рвать собственную душу раскаленными словами молитвы.
– Поздно молиться, Святые отсюда не услышат! – хохотнул охранник. – Шевелись давай! Шевелись!
Я ничего не ответил и продолжил размеренно переставлять ноги.
Слово – шаг, фраза – ступенька.
Слева – ровная каменная кладка и редкие прямоугольники дверей, справа – провал бездонного колодца; лестница никак не кончается, и – тишина. Тишина до звона в ушах, до зубной ломоты. Гаснет стук набоек по стертым камням, умолкает шумное дыхание, стоит лишь ему вырваться из пересохшей глотки. Стук крови в висках и тот едва слышен.
«Тихое место» – по-другому и не назвать.
А Тьма за спиной так и рвет, так и тянет обратно, не желает отпускать новую игрушку. Молитвы ей не страшны, тут только стиснуть зубы и переставлять ноги.
В Бездну создателя этого проклятого места!
В Бездну, будь он хоть трижды Святой!
Пока выбирался из подвала, роба самым натуральным образом промокла от пота. На ногах я еле держался и, когда запихнули в зарешеченную клетушку, сразу без сил повалился на единственные нары и часто-часто задышал, пытаясь отогнать подступающее беспамятство.
А еще решил, что в самой Бездне и вполовину не было столь жутко, как в тюремном подвале.
– Чего это? – удивился один из тюремщиков, без дела слонявшихся по просторному караульному помещению. – Только заселился и уже в карантин?
– Пока постояльца из семьдесят четвертой не найдут, велели никого вниз не отправлять, – буркнул сопровождавший меня надзиратель и спросил: – Ждете?
– Не отпускают чего-то.
– С вами экзорцист беседовать собирается. Велено передать, чтобы всех собрали.
– На кой ляд? – вздохнул караульный, выбрал из прицепленной на пояс связки ключей нужный и запер мою клетушку. – Вот чего нас опрашивать, скажи, а? Беглец мимо пройти никак не мог, нас тут четверо всю ночь дежурили. – Бугай расслышал вырвавшийся у меня смешок и весь подобрался: – Чего лыбишься, доходяга? Поучить тебя?!
– Остынь, – одернул его надзиратель. – Не на людях.
– Вашего постояльца стоит внизу поискать, – заявил я и облизнул пересохшие губы. – Сами, поди, туда и сбросили. А теперь – пропал, убежал! Врите дальше!
Охранники заржали, нервный парень подошел к решетке и шибанул дубинкой по прутьям.
– Ну-ка, пасть захлопни! – рявкнул он. – Умник выискался!
Судя по реакции на мои слова, вниз тюремщики сходили в первую очередь, поэтому от дальнейших подначек я решил воздержаться. Не желая и в самом деле огрести дубинкой, закрыл глаза и принялся восстанавливать в памяти сошествие в рукотворную бездну. А когда припомнил пол камеры за номером семьдесят четыре, то окончательно уверился, что арестант сбежал не через Пустоту.
Пол камеры под сильным углом понижался к отверстию сточной трубы. Если выплеснуть на камни обычную воду, она утечет, задолго до того, как чернокнижник успеет сосредоточиться и шагнуть в Бездну. Более вязкая жидкость, например кровь, разумеется, сгодилась бы и так, но камера не выглядела недавно вымытой, как если бы кто-то из персонала пытался замести следы преступления.
Обычный грязный пол, ничего такого.
Так что же тогда там произошло?
Кто-то вывел арестанта на лестницу и помог ему уйти в Бездну уже оттуда? Нет, слишком рискованно, – по одному вниз никто не спускается, а что знают двое, знает и свинья.
Нет, здесь другое…
От раздумий отвлек озноб. Воздух заметно посвежел, и в сырой от пота робе это ощущалось особенно остро.
Что случилось-то?
Случился сквозняк. Дверь открыли нараспашку, и теперь из зарешеченной вентиляционной трубы над нарами тянуло пронзительным ветерком. Но что открыли – правильно, дышать иначе здесь в скором времени было бы просто нечем.
Помимо двух десятков надзирателей и охранников ночной смены, молчаливых и хмурых, в караульное помещение поднялась и вся следственная группа. Дознаватели перекладывали по задвинутому в угол столу какие-то бумажки, негромко переговаривались и поглядывали на тюремных служителей с нескрываемой неприязнью. Братья-экзорцисты столь откровенных взглядов себе не позволяли, но им просто было не до того. Монахи под своими глухими кожаными плащами, шляпами и полумасками явно обливались потом и, когда обнаружили, что от дыры в потолке зарешеченной клетушки тянет свежим воздухом, сразу переместились поближе.
Мне от такого соседства, надо сказать, спокойней не стало.
А ну как кто признает? Мало ли когда встречались…
Я отвернулся лицом к стене, но долго так пролежать не смог – сгустившееся в камере напряжение кололо в спину холодными призрачными спицами. Тюремщики из ночной смены продолжали подходить, и возникло даже впечатление, будто каждый из них приносит с собой частичку раздражения, по чуть-чуть нагнетая и без того нервозную атмосферу. Но странное дело – вслух при этом своего недовольства никто не выражал.
Чего это они языки проглотили? Неужто вину чувствуют?
– Что-то с ними не так, – негромко произнес один из экзорцистов своему напарнику.
– Брось! – фыркнул монах постарше. – Как только стало известно о побеге, их проверили всех до единого. На них даже морок не наводили, серебряные зеркала ничего не уловили.
Я беззвучно выругался и мысленно отправил в мусорную корзину еще одну из своих гипотез.
– Какие-то они пришибленные, – не согласился молодой экзорцист со своим более опытным коллегой.
– Пришибленные? – усмехнулся умудренный опытом монах. – Помнишь, у наших из-под носа проклятые наконечники увели? Вот они были пришибленные, а у этих просто поджилки трясутся…
– Господа! – произнес стоявший у стола сотрудник главного тюремного департамента. – Перекличка!
Он начал зачитывать имена; охранники отзывались глухим ворчанием. По всему было видно, что расспросы следователей им уже опостылели.
– Больше ночью здесь никого не было? – спросил чиновник, пройдясь по всему списку. – Старший смены, отвечайте!
– Только заключенные, – нахмурился тот. – И господина коменданта с секретарем не хватает.
Следователь вопросительно глянул на экзорцистов, но старший из них качнул головой и под звон серебряных колокольчиков произнес:
– С ними побеседуем отдельно. – Потом монах прошелся по комнате, вглядываясь в хмурые лица собравшихся, и постарался их успокоить: – Полагаю, всех присутствующих интересует, почему вам не дают разойтись по домам. Так вот, никто вас ни в чем предосудительном не подозревает, но бежал не кто-нибудь – бежал чернокнижник! Он мог отвести караулу глаза, мог заставить забыть, что вы его видели…
«Но не мог самостоятельно открыть камеру изнутри», – мысленно произнес я, а вот монах в такие тонкости вникать не стал.
– Разгадка этого преступления кроется в вашей памяти, – веско заявил он. – И моя задача – помочь вам вспомнить. Главное – не бойтесь. Вас не в чем обвинить, вы не могли сопротивляться потустороннему воздействию чернокнижника. Вы – жертвы.
«Память!» – едва не прищелкнул я пальцами, сообразив, куда клонит экзорцист.
Ночную смену просто заставили забыть о том, куда подевался арестант!
Но если так – кто-то вывел его из тюрьмы. Кто-то, обладающий соответствующими полномочиями…
Комендант? Не потому ли он сейчас здесь отсутствует?
– Просто расслабьтесь, – продолжил свои увещевания брат-экзорцист и подал знак напарнику. – Расслабьтесь и не пытайтесь вспомнить, что именно произошло здесь вчерашней ночью. Знание вернется само, не напрягайтесь…
Молодой монах запалил массивное бронзовое кадило и принялся размеренно помахивать им из стороны в сторону. По комнате разошелся густой аромат ладана, а когда легкий лязг цепочки и позвякивание серебряных колокольчиков зазвучали в едином ритме, старший изгоняющий нараспев затянул бесконечную молитву.
Нечистые немедленно отозвались пронзительными воплями, меня скрутила жесткая судорога, на спине вновь выступил пот. Вера экзорциста оказалась сильна, но, по счастью, сейчас он не пытался превозмочь бесов, сейчас монах заставлял людей расслабиться и вспомнить стертые из их памяти воспоминания.
Аромат ладана, звон серебра, тихая, спокойная молитва – будто в молельном доме находишься, только там атмосфера благостно-умиротворяющая, а здесь потусторонним смердит так, словно в Бездну дверь распахнута…
В Бездну?!
Встрепенувшись, я уселся на нарах и во все глаза уставился на тюремных охранников, мрачных, напряженных и ничуть, просто ни на грош действиями брата-экзорциста не успокоенных. Напротив – глядящих на него как на заклятого врага.
Чиновники тюремного департамента и следователи надзорной коллегии наблюдали за происходящим со все возрастающим беспокойством, но одернуть и предупредить монаха не решились.
Не стал суетиться и я. Да и с какой стати?
Каждого из тюремщиков уже проверяли на порчу и бесноватость, каждый из них оказался чист!
И вместе с тем я нутром чуял беду, что-то явно было не так…
Стоп! Оказался чист каждый по отдельности? А всех вместе их до этого момента еще не собирали?
Тут мне припомнилось, что нервозность нарастала по мере того, как в караулке собиралась ночная смена, и я едва удержался от крепкого словца.
Есть! Классический случай «Бесовской мозаики»!
Классический – да, вот только эта разновидность бесноватости встречалась крайне редко, поэтому многие экзорцисты про нее и слыхом не слыхивали. Это я в силу необразованности мудрые трактаты от корки до корки штудировал, а братьев больше к повседневной рутине готовят. Им бы зазубрить то, что в работе пригодится…
Никто из нас не безгрешен, резонно решили проверяющие, не подозревая, что уловили присутствие не скверны, а малой частички беса.
А между тем в отрыве от коллектива бесноватые могли долгие годы оставаться абсолютно нормальными людьми! Нечистый входил в силу, лишь когда все они собирались в одном месте. «Потустороннее как оно есть», раздел «Коллективная одержимость, причины возникновения оной и способы предотвращения», глава «Бесовская мозаика».
Но тогда что сдерживает беса сейчас, ведь ему молитвы экзорциста, что человеку иголки под ногти? Кто-то накинул на него узду?
Или…
Я вскочил с лавки, собираясь окликнуть молодого монаха, и осекся, припомнив наказ отца Доминика ни в коем случае себя не раскрывать. Осекся – и упустил момент, когда еще можно было хоть что-то изменить. Прежде чем я вновь открыл рот, нечистый пробудился ото сна.
Надо отдать должное пожилому экзорцисту – тот в ситуации разобрался мгновенно.
– Бегите! – гаркнул он следователям и во всю глотку выкрикнул формулу изгнания нечистых.
Ближайших к монаху охранников сшибло с ног ударом невидимого кулака, но остальные рванули прямо по ним, без колебаний затаптывая упавших коллег. Экзорциста в один миг погребла под собой настоящая куча-мала; его напарник стоял дальше и потому успел крутануть зажатую в руке цепочку, да так ловко, что тяжеленное бронзовое кадило шибануло кинувшегося на него тюремщика точно в лоб.
Надзиратель рухнул как подкошенный; монах встретил следующего бесноватого ударом ритуального серпа, вот только серебряный клинок оказался никудышным оружием в рукопашной схватке, и его лезвие лишь бестолково скользнуло по форменной куртке бесноватого.
Тюремщик сцепился с экзорцистом и повалил его на пол. Зазвеневшая колокольцами шляпа откатилась в сторону; экзорцист попытался спихнуть с себя противника, но тот взгромоздился на него, ухватил за грудки и со всего маху приложил затылком о каменный пол. А потом еще и еще!
Вокруг головы совсем молодого еще паренька начала растекаться кровь; бесноватые немедленно потеряли всякий интерес к безжизненному телу и рванули к перевернутому столу, из-за которого продолжали доноситься невнятные крики и шум борьбы. Расправа над следователями тоже много времени не заняла, и вскоре тюремщики безмолвной толпой повалили на выход.
Но покинули караулку не все. Охранник, тот самый, что грозил дубинкой, уже на пороге неожиданно развернулся и подступил к моему зарешеченному закутку. Шумно раздувая крылья носа, он какое-то время обнюхивал свои окровавленные пальцы, а потом вдруг стремительно подался вперед и едва не ухватил меня ловко просунутой меж прутьев рукой.
Глупость несусветная!
Уверен, если б не отравившая сознание человека злоба нечистого, тот никогда бы столь опрометчивого поступка не совершил. Но бесы наслаждаются сильными эмоциями, они любовно пестуют людскую ненависть и подталкивают одержимых на смертоубийство. Именно поэтому бесноватому за счастье удавить даже просто первого встречного, а уж если какой-то жалкий арестант посмел открыть пасть…
Как бы то ни было, своего шанса я не упустил.
Поймал запястье, рывком на себя прижал охранника лицом к решетке и со всего маху врезал ему по горлу. Хрустнула раздробленная гортань, одержимый вырвался, отскочил и попытался вдохнуть воздуха, но лишь засипел и, зажав ладонями шею, повалился на скамью. Глаза его выпучивались все сильнее и сильнее, полыхавшая в них ярость сменилась паникой и осознанием близкого конца.
Но мне-то что с того? Мне он был больше неинтересен.
Я встряхнул сорванное с пояса вертухая кольцо с ключами, просунул руки меж прутьев и принялся вслепую нашаривать замочную скважину, благо бесноватый с каким-то отстраненным отупением наблюдал за моими действиями, ничего при этом не предпринимая. Думаю, из-за перебитого дыхательного горла все силы поработившего его беса уходили теперь на поддержание жизни в смертельно раненном теле.
Первый ключ не подошел, трясущимися руками я выбрал другой, безуспешно опробовал его, затем сунул в скважину следующий, и тот наконец провернулся, отпирая замок. Я распахнул решетку, но только ступил в караульное помещение, как бесноватый соскочил со скамьи и ринулся мне навстречу.
Возиться с ним не стал, просто сложил пальцы в замысловатую фигуру и выдохнул короткую формулу изгнания. Кисть обожгло острой болью, словно со всего маху по стене врезал, а тюремщик отлетел к стене, шибанулся о нее и повалился на пол.
Присев рядом с телом молодого экзорциста, я быстро обшарил его одежду, но, кроме серпа, никаких других инструментов мастерства не обнаружил. В сторону окровавленного месива, оставшегося от следователей и второго монаха, не хотелось даже смотреть, поэтому я лишь позаимствовал у ближайшего тюремщика обтянутую кожей дубинку и двинулся на выход.
Обойдусь как-нибудь…
Обойдусь?!
Сердце гулко бухало, накатил приступ паники, захотелось бежать отсюда куда глядят глаза, но я заставил себя успокоиться и осторожно выглянул за дверь.
Кровавые отметины следов, постепенно тускнея, расходились в разные стороны, и ничего хорошего мне это обстоятельство не сулило. Если нечистый окончательно воссоединился и бесноватые перестали быть каждый сам по себе, нечего и надеяться провести ритуал изгнания. Эта тварь меня сожрет и не подавится даже. А поскольку из тюрьмы одержимым ходу нет, то придется играть с этой сворой в кошки-мышки, надеясь на скорое прибытие экзорцистов.
Та еще надежда, но отсидеться в клетушке не получится при всем желании: если вспомнят, достанут и там. А вспомнят непременно: бесы – существа злопамятные.
К тому же не станет ли тюремный подвал гигантской воронкой, через которую в город прорвется сама Бездна? Ведь нечистому только и надо, что к накопившейся здесь за долгие века мерзости добавить немного свежей крови! Остальное ему вполне по силам…
Бесов праздник!
С дубинкой в одной руке и серебряным серпом в другой я вышел в коридор и, прислушиваясь к звукам далекой схватки, зашагал к выходу из подвала. Попавшаяся вскоре на пути решетка оказалась распахнута настежь, рядом валялось двое бездыханных караульных из новой смены, стены и пол покрывали брызги крови.
Не стоило им коллег запускать, ох, не стоило…
Переступив через изуродованное тело, я осторожно выглянул из-за угла и едва за свою предусмотрительность не поплатился!
Кравшийся по коридору бесноватый резко скакнул вперед, уже в прыжке махнул дубинкой, и пригнуться я успел лишь чудом. Но – успел, и обтянутая кожей палка, на палец разминувшись с макушкой, угодила по каменной кладке и разлетелась в щепки.
Одержимого это нисколько не смутило. Он накинулся, желая вцепиться и повалить на пол; я качнулся ему навстречу, выставляя вперед плечо. Резкий толчок отбросил охранника назад, загнутый кончик серебряного серпа подцепил ногу, и громила со всего маху грохнулся на спину.
Он только-только начал приподниматься на локтях, когда моя дубинка в стремительном движении сверху вниз раздробила его череп, будто гнилой орех.
Хрясть – и готов!
Готов, мать его!
Переведя дух, я заколебался, не позаимствовать ли сапоги мертвеца, но в коридоре все сильнее сквозило Скверной, и, решив не терять времени попусту, я двинулся дальше, как и прежде босиком.
Повсюду на пути мне попадались лишь мертвецы, и только из караульного помещения с лестницей на верхние этажи до сих пор доносились отголоски глухих ударов. В надежде под шумок проскочить наверх я заглянул в дверь и выдохнул беззвучное проклятие: одержимые с безмолвной целеустремленностью муравьев баррикадировали винтовую лестницу скамьями, сломанной мебелью и мертвыми телами.
«И здесь не успел!» – промелькнуло в голове, и вдруг тюремщики разом бросили работу и с леденящей душу синхронностью уставились прямо на меня.
Святые угодники!
Наутек я бросился за миг до того, как сорвались с места ближайшие бесноватые, и поэтому сумел оторваться от них на пару десятков шагов.
Коридор, ступени, узенький переход и снова ступени, а еще ясное осознание того, что вот-вот окажусь заперт в глухом тупике!
Одержимые гнали меня, словно обложенного красными флажками волка, от растворенной в воздухе Скверны встали дыбом волосы, а заточенные в душе бесы заходились в диком восторге, предчувствуя скорое освобождение. Их освобождение и в самом деле было не за горами – долго продолжаться забег по путаным коридорам просто не мог. Ошибусь, сверну не туда – и конец! И даже если не ошибусь, это ничего не изменит, шансов на спасение не было изначально.
Я это прекрасно понимал; поработивший тюремщиков нечистый – нет.
Ему стоило бы просто позволить всему идти своим чередом, но вырвавшаяся из Бездны тварь не устояла перед соблазном загнать меня в угол чуть раньше времени. Одна из дверей неожиданно распахнулась, и наперерез мне кинулся растрепанный писарь с перочинным ножичком в руке.
Я даже с шага не сбился. На бегу всадил острие серебряного серпа в выпученный глаз, оттолкнул бедолагу в сторону и юркнул в приемную, из которой тот выскочил пару мгновений назад.
Только заблокировал дверь ножкой крепко сбитого табурета, и та содрогнулась от мощного удара. Но содрогнулась и содрогнулась – куда сильнее напугал всплеск Скверны за спиной.
Я развернулся и чуть не охнул: на стуле для посетителей рядом с конторкой писаря сидел тюремный священник – пожилой дядечка благочестивой наружности с перехваченным от уха до уха горлом и залитой кровью сутаной.
Но Скверной веяло не от него, Скверной веяло из кабинета коменданта. Я шагнул к святому отцу, вынул из его руки молитвенник – толстенный, с серебряными уголками и накладным изображением символа Изначального Света – и, когда мгновение спустя в приемную ворвался комендант, приложил его увесистым томиком по лицу.
Хлоп!
Бесноватого откинуло обратно, он приложился спиной о край рабочего стола, перекувыркнулся через него и растянулся на полу. Начал ворочаться, но я в один миг оказался рядом и врезал корешком молитвенника по виску.
Хрясть!
Тюремщик, из сломанного носа которого и без того хлестала кровь, уткнулся лицом в пол; я подхватил его под мышки и оттащил в угол комнаты. Там усадил в массивное кресло, поспешно стянул с себя тюремную робу, оторвал рукава и примотал ими запястья пленника к подлокотникам. Поднатужился, затягивая узлы, после уже не столь тщательно закрепил ноги. Теперь не вывернется!
Не вывернется – да, но что дальше?
Грохот из приемной доносился все резче и отчетливей, в ход там явно пошли пожарные топоры, и мне оставалось лишь запереть кабинет и уповать на чудо.
Но на Святых надейся, а сам не плошай – поэтому покорно ожидать своей участи я не стал. Передвинул к двери секретер, для надежности подпер его неподъемным дубовым столом и придумал бы что-нибудь еще, но тут комендант заговорил.
Незнакомые слова врезались кусочками раскаленного металла, прожигали душу насквозь, дурманили сознание, лишали сил. Скверна изливалась из уст тюремщика отравленным источником, и, окажись на моем месте обычный человек, одним бесноватым в комнате стало бы больше.
Но то – обычный.
Скрипнув зубами от терзавшей голову боли, я поднял с пола обрывок робы, подступил к хозяину кабинета и вполсилы приложил его по губам переплетом молитвенника. Голова пленника запрокинулась, тогда запихал в разбитый рот скомканную ткань.
Комендант заткнулся, но толку? Черные, будто залитые смолой глаза неотрывно следили за мной, и страха в них не было вовсе, одно лишь жгучее нетерпение.
Не терпится мне в голову залезть, да? Ну это мы еще посмотрим, кто кого распотрошит…
Кочергой я выудил из камина полено, полил его водой из графина и обугленным концом прочертил вокруг кресла с комендантом одну непрерывную черту. После быстрыми размашистыми движениями набросал на полу и стенах несколько символов веры, аккуратно вывел рядышком пару первых строк молитвы «О противлении Скверне» и с облегчением перевел дух, почувствовав, как начало слабеть давление потустороннего. «Сборник молитв, приписываемых Святому Иоанну Грамотею и его ученикам».
Теперь не дотянется.
Не дотянется – отлично, но как такое вообще могло произойти? Каким образом благочестивый обыватель сделался вратами в Пустоту, стал проводником Скверны в наш мир? И даже если комендант был закостенелым грешником, что стряслось с остальными тюремщиками? Как нечистый сумел дотянуться до всей ночной смены разом?
Я задумался над этим и понял, что совершенно упустил из виду пропавшего чернокнижника. А ведь вся эта каша заварилась именно из-за него! Так, может, он навел порчу?
Но почему тогда сильней остальных зацепило коменданта? Почему к Бездне прикипела именно его душа, а не надзирателей, которые общались с чернокнижником изо дня в день?
Треск в коридоре стих, и сразу содрогнулась входная дверь кабинета. Особо надеяться на баррикаду не приходилось, и в запасе у меня явно оставались считаные минуты.
Что делать?!
Убивать коменданта бесполезно – вне всякого сомнения, нечистого так просто не остановить. В каждом из тюремщиков эта тварь присутствует лишь частично; придется либо перебить всех, либо изгнать ее в Бездну. Или же…
…заточить в себе.
При одной только мысли об этом болезненно сдавило сердце, но ломящиеся в дверь бесноватые пугали куда больше очередного нечистого в душе. Я отбросил сомнения, решительно ступил в охранный круг, и сразу бессчетными ледяными иголками обожгла кожу Скверна.
Ах! Будто в Бездну провалился!
Виски заломило, из носа закапала кровь, по груди растекся противоестественный холод, но меня уже было не остановить. Я вцепился в лацканы тюремщика, потянул его на себя… и вдруг обратил внимание на замшевые перчатки.
К чему бы это? Какая необходимость находиться в перчатках не на улице, а в рабочем кабинете?
Рывком стянул одну из них и обнаружил, что пальцы бесноватого усеивают гнойники и пятнышки гниющей плоти. Такое впечатление – само тело пыталось исторгнуть из себя некую мерзость.
Вот она, связь с Бездной!
Но почему руки? Почему пальцы?
Чернокнижник с ним за руку поздоровался? Бред!
К тому же в гнойниках обе ладони. Нет, здесь явно что-то другое.
Скорее уж комендант взял в руки какую-то проклятую безделицу, нечто, не вызвавшее у него подозрений.
Но глаза? Почему изменились его глаза?
Это ведь что-то да значит! Возможно, порча проникла в человека именно через глаза, а в руках он держал, допустим…
…письмо?
Точно!
Я прищелкнул пальцами, сорвал с пояса коменданта кошель и, распустив тесемки, высыпал его содержимое на пол. Быстро отобрал две серебряные полукроны и кинул их в камин.
Пусть у меня и нет выпуклых линз освященного серебра, коими экзорцисты пользуются в подобных случаях, но серебро – это всегда серебро. Продержалась бы только дверь…
Пока раскалялись монеты, я провел ладонью перед лицом коменданта, и пальцы немедленно занемели, скованные запредельным холодом Скверны.
Нечистый, даже раскиданный по двум десяткам душ, оказался необычайно силен, совладать с ним мог лишь мастер-экзорцист, а не самоучка вроде меня.
Так помогите мне, Святые! Надели своей праведной яростью Николас Слепец, одари частицей силы Себастьян Косарь! Направьте руку мою и…
…и тут не выдержал засов. Дверь с треском приоткрылась, придвинутый к ней секретер поехал, но сразу замер блокированный массивным столом. Внутрь просунулась исцарапанная рука, зашарила по стене, исчезла, и в ход вновь пошел пожарный топорик…
Враз позабыв про молитву, я натянул перчатки, выудил из камина монеты и воткнул раскаленные серебряные кругляши в черные глаза коменданта!
Взвыло так, что заложило уши. Меня отшвырнуло к противоположной стене, ослепленный комендант задергался, пытаясь высвободиться из пут, но лишь перевернулся вместе с креслом. Я опустился на колени рядом с тюремщиком, из запеченных глазниц которого торчали серебряные полукроны, положил ладонь на его лоб и вырвал нечистого из души, будто с грядки колючий сорняк выдернул.
Вырвал, заточил в себе, но не успокоился на этом и продолжил вытягивать сущность беса из остальных тюремщиков.
Озноб, боль от ожогов, вонь паленой человечины, собственный страх и дикий ужас потерявшего связь с родной стихией нечистого сплелись в единый клубок, и только чудом мне удалось не пропустить в ворохе захлестнувших сознание воспоминаний нужное.
Это была официальная бумага.
Распоряжение, которое проверяли на каждом посту.
То, о чем следовало забыть раз и навсегда.
Документ с синим оттиском королевского герба, жегшего глаза нестерпимым сиянием Тьмы. А внизу – знакомая подпись…
Злоумышленники позаботились, чтобы никто из тюремного персонала не вспомнил ни их, ни чрезвычайного требования о переводе заключенного, вот только морок не просто лишил людей памяти. Противоестественное воздействие запятнало их души, сделало уязвимыми для скопившейся на дне тюремного подвала мерзости. Стало ключом, отпершим дверь в Бездну, породившим «Бесовскую мозаику».
Злой умысел и роковое стечение обстоятельств. Бывает…
Тут я наконец сумел совладать с нечистым и запихнул его к остальным бесам в самый дальний уголок своей души, но только попытался подняться на ноги, как внутри всколыхнулись остатки темной волшбы. Всколыхнулись – и потянули сознание в бездонную яму забытья. Во тьму, пустоту, бездну. Во мрак вечной ночи, поглотившей все воспоминания, предположения и догадки.
Да и меня самого…
2
Очнулся в камере.
Так сначала подумал. Приподнялся на локте, огляделся и понял, что с этим предположением погорячился: пусть окошко под потолком и зарешечено, но слишком уж уютно в полуподвальном помещении, слишком прибрано. Обстановка больше монашескую келью напоминает.
Да с чего бы тюремщикам арестанта к койке приматывать? Заковали бы в кандалы, и вся недолга.
Значит – келья.
Я покопался в памяти, но, после того как вырвал беса из коменданта «Тихого места», в воспоминаниях зияла черная дыра. Да еще зудело некое гаденькое ощущение, будто позабыл нечто чрезвычайно важное.
Но что? Нет предположений. Вообще никаких.
Пустота.
Явились за мной уже под вечер.
Лязгнул замок, распахнулась дверь, и в келью прошли двое монахов в обычных бесформенных балахонах и дылда в кожаном одеянии экзорциста, чья лобастая голова, не скрытая ни полумаской, ни шляпой, поражала неправильностью формы – будто тыкву на шею насадили, а глаза смотрели холодно и остро.
– Очнулся? – спросил каланча, не скрывая неприязни.
Я решил до прояснения своего статуса помалкивать и в ответ только кивнул.
– Развяжите его, – потребовал экзорцист.
Когда монахи выполнили это распоряжение, я уселся на кровати и принялся разминать затекшие руки.
– Одевайся! – с явственным драгарнским акцентом поторопил меня долговязый.
Оставаться голышом не было никакого резона, поэтому я поднялся с койки и через голову натянул на себя серую хламиду, принесенную одним из братьев. Потом затянул ремешки деревянных сандалий и выжидающе глянул на экзорциста.
Дылда указал на дверь:
– Идем!
И я пошел. И не куда-нибудь, а в приемную его преосвященства. Монахи остались за дверью, и в знакомую комнату с расставленными вдоль стен стульями и красочным витражом мы прошли уже вдвоем.
– Жди! – коротко бросил тогда долговязый экзорцист и скрылся в следующем помещении.
Я озадаченно хмыкнул и опустился на стул рядом с худым горбоносым господином в мирском платье. Тем самым – с изувеченными артритом руками.
Вот нисколько не удивился, вновь повстречав его здесь.
– Тяжелый день, господин Март? – улыбнулся он мне, будто старому знакомому.
– И он еще не закончился.
– Беспокоит предстоящий разговор?
– Есть такое дело, – не стал скрывать я своих опасений.
Беспокоит? Еще как! Отца Доминика нигде не видно, непонятный экзорцист этот волком смотрит. Как бы чего не вышло.
Болезный господин положил изуродованную кисть на серебряную рукоять упертой в пол трости и покачал головой.
– Монашеская братия зачастую бывает просто невыносимо занудливой, – поведал он. – Они полагают мирян законченными грешниками, и с этим, к сожалению, ничего поделать нельзя.
– Нельзя, – кивнул я.
– Но когда вдруг начинаешь говорить с ними на одном языке, это здорово сбивает их с толку! – тихонько рассмеялся незнакомец. Оставив в покое трость, он погладил свисавший с шеи бархатный мешочек и вдруг разоткровенничался: – В юности я был беспокойным молодым человеком. Меня даже хотели постричь в монахи, представляете? Слава Святым, я сумел убедить отца-настоятеля не идти на поводу у моей недалекой родни. Всего-то оказалось достаточно вовремя припомнить высказывание Доминика Просветителя, что великое кощунство использовать постриг как наказание, ибо нет большей награды и одновременно ответственности, нежели самостоятельно принять решение об отречении от мирских страстей и присоединении к монашеской братии.
– Настоятель был достойным человеком, – нейтрально заметил я.
– Воистину так.
В этот момент от секретаря его преосвященства выскочил мрачный как туча брат-экзорцист.
– Себастьян Март! – провозгласил он. – Вас ожидают! – А сам нервной дерганой походкой огородного пугала прошествовал на выход и с грохотом захлопнул за собой дверь.
– Идите, идите, – отпустил меня господин с изуродованными артритом руками. – Полагаю, нам еще выпадет шанс поговорить.
Я в этом нисколько не сомневался, но вслух ничего говорить не стал и, лишь кивнув собеседнику на прощанье, отправился на встречу с секретарем его преосвященства.
На этот раз невзрачный человечек и не подумал подняться из-за стола, лишь пригладил ладонью при моем появлении черные волосы и сощурил близорукие глаза.
– День добрый, – поздоровался я, осторожно опускаясь на стул для посетителей.
– Как вы оказались в «Тихом месте», официал Март? – неожиданно строго спросил вдруг секретарь.
Четкого ответа на этот вопрос у меня не было, пришлось выкручиваться и юлить.
– Видите ли, отче, произошло досадное недоразумение, – проникновенно поведал я. – Меня арестовали и бросили за решетку по какому-то совершенно смехотворному навету…
– Довольно осквернять свои уста ложью! – взбесился коротышка. – Отец Доминик просил проявить к вам снисхождение, поэтому немедленно перестаньте паясничать и отвечайте правду!
– Если вам известна правда, зачем эти расспросы?
– Отца Доминика не было в «Тихом месте», – резонно заметил секретарь его преосвященства, пододвинул к себе лист писчей бумаги и макнул перо в чернильницу. – Ну?
– Отец Доминик полагал, будто расследование побега чернокнижника зашло в тупик…
– Грех гордыни помутил разум отца Доминика, – безапелляционно отрезал коротышка и потребовал: – Излагайте!
Я поведал о своих злоключениях в тюрьме, а когда закончил, коротышка раздраженно бросил перо и обвиняюще произнес:
– Вы понимаете, что натворили? Понимаете, что из-за вашего вмешательства мы потеряли всякий шанс отыскать след беглеца?
– А что было делать? – возмутился я. – Дать порвать себя на куски?
– Вы не имели права вмешиваться!
Тут припомнился разговор в приемной, и мне показалось уместным несколько сместить акценты.
– Ситуация требовала незамедлительного вмешательства, отче, – смягчил я голос. – Души людские были в опасности, и лишь изгнание нечистого из коменданта могло спасти их от вечного заточения в Бездне.
Секретарь заколебался, но от своих слов отказываться не стал.
– Спасать души людские – забота экзорцистов! – заявил он.
– Я по-прежнему являюсь официалом ордена Изгоняющих, – напомнил я, – и грех бездействия запятнал бы не только меня, но и весь орден. А своевременное вмешательство спасло никак не менее полутора дюжин душ!
– Их души очистили бы от Скверны и без вас, официал Март!
– Не могу согласиться с вами, отче, – смиренно склонил я голову. – Полагаю, все они приняли бы лютую смерть при штурме тюрьмы. Да и заключенные, пусть они и закостенелые лиходеи, но имеют право на заступничество Святых.
– Ваша позиция ясна и понятна, – подвел секретарь итог нашей беседы. – Но как теперь отыскать беглого чернокнижника? И сколько бед он успеет натворить, прежде чем мы возьмем его след?
– Он как-то воздействовал на коменданта, – промямлил я, пытаясь ухватить бившуюся в голове мысль.
Но тщетно. Стоило только сосредоточиться, и она растворилась подобно утреннему туману, оставив после себя лишь ощущение некоей неправильности…
– И вот как раз коменданта вам спасти не удалось! – укорил меня коротышка.
– Никто не совершенен, отче. И я в том числе.
– С этим сложно спорить! – скривился секретарь. – Новый куратор от вас вовсе не в восторге.
Я встрепенулся:
– Новый куратор? А как же отец Доминик?
Коротышка откинулся на спинку кресла и поджал губы, явно прикидывая, стоит ли продолжать разговор.
– Заинтересованность отца Доминика в поимке беглого чернокнижника была оценена по достоинству, и он получил назначение в Руг. Для проведения дополнительного расследования, – все же сообщил он после недолгих раздумий и добавил: – Ваш новый куратор – отец Вильям. Он сопровождал вас сюда.
Я молча кивнул, переваривая услышанное.
Получил назначение в Руг? В провинцию, раздираемую войной второй десяток лет? Помогите ему Святые…
– И знаете что, официал Март? – Секретарь постучал по столу, привлекая мое внимание, выдержал театральную паузу и продолжил: – Отец Вильям уверен, что вы представляете опасность, и я вынужден с ним согласиться. От вас так и разит Скверной; вы как разносчик чумы, который сам не знает, когда его болезнь поразит окружающих! Если нечистые вырвутся из вашей души на волю, это обернется настоящей катастрофой и непоправимым уроном репутации ордена!
– До сих пор…
– Молчите! – перебил меня коротышка. – Единственным разумным решением для вас является постриг в монахи! Только молитвы спасут вашу бессмертную душу! Лишь уединение в монашеской келье защитит окружающих от Скверны внутри вас! И…
– «Великое кощунство использовать постриг как наказание, ибо нет большей награды и ответственности для человека, нежели самостоятельно принять решение об отречении от мирских страстей и присоединении к монашеской братии», – по памяти процитировал я высказывание Святого Доминика, первый раз услышанное четверть часа назад.
Процитировал, ни на что особо не надеясь, но секретаря его преосвященства оно проняло. Он кисло взглянул на меня и сгладил свое заявление:
– Никто ни к чему вас не принуждает. Я просто прошу прислушаться к голосу разума и позаботиться о спасении собственной души.
– Об этом и в самом деле стоит подумать, – произнес я, с облегчением переводя дух.
– Вот и подумайте! – скорчил секретарь недовольную гримасу и вялым взмахом узкой ладошки дал понять, что аудиенция окончена. – Идите! Отец Вильям обо всем позаботится.
Позаботится? О чем он позаботится?!
В некотором замешательстве я покинул приемную и вышел в коридор к дожидавшимся меня монахам.
– Следуйте за нами, – сразу заявил один из них.
По спине побежали колючие мурашки, но я охватившего меня беспокойства никак не выказал и отправился на встречу с отцом Вильямом.
Экзорцист дожидался меня в небольшой часовенке.
– Просто омерзительно, сколько скверны вмещает ваша душа, – скривился новоявленный куратор, взирая на меня с высоты своего роста. – Никак невозможно официалу ордена показаться в таком состоянии на людях!
– Остаюсь на всенощную? – с печальным вздохом предположил я.
– Именно так! – подтвердил отец Вильям и под звон серебряных колокольцев долгополого кожаного одеяния первым преклонил колени.
До заутрени я еле дотянул. Голову заполонил туман, глаза закрывались сами собой, и все силы уходили лишь на то, чтобы в очередной раз не клюнуть носом. Поясница затекла, колени нестерпимо ломило, но – надо отдать должное затее куратора – душу перестал жечь ледяной огонь Скверны, бесы угомонились, а сознание очистилось от предчувствия грядущих бед и несчастий. Бездна отпустила меня.
Бездна отпустила, отец Вильям – нет.
– Мы еще не закончили, – заявил он, когда я вышел из часовенки, не чувствуя под собой ног.
– Что еще?! – вырвалось у меня на редкость резко и зло.
Долговязый экзорцист ответил не менее жестко:
– Если ордену нужен собственный бешеный пес, ничего не могу с этим поделать. Но я не стану выпускать его к людям, не нацепив намордник!
– Полегче! – потребовал я и стиснул кулаки. – Что за намеки вы себе позволяете?!
– Никаких намеков! – оскалился куратор. – Я не готов нести ответственность ни перед орденом, ни перед Святыми за те мерзости, которые вы способны натворить с помощью своих противоестественных способностей. И намерен положить этому конец!
– И каким образом, интересно знать? – прищурился я и, памятуя о дежурившем в доме Берты экзорцисте, едко поинтересовался: – Монашка ко мне приставите?
– О нет! – буквально выплюнул в ответ отец Вильям. – Если начистоту, будь моя воля, давно бы изолировал от общества не только вас, но и Берту Морянек, эту замаранную Тьмой блудницу! Домашний арест для нее – просто насмешка над правосудием! И когда будет доказано, что она причастна к исчезновению подопечного, этого отродья… этого… этого…
Стоило бы молча выслушать разнос, но не стерпел. Слишком привык вести дела с отбросами, которых держит в узде один лишь страх, слишком привык к уважению, вот и не сдержался.
– Полегче на поворотах, святой отец, – мило улыбнулся я куратору, хотя внутри все так и клокотало от злости. – Пути Святых неисповедимы, и люди порой умирают так… внезапно. Следите за давлением, святой отец. Вы ведь не хотите покинуть этот мир раньше отмеренного свыше срока?
Лицо экзорциста налилось дурной кровью, но он пересилил себя, несколько раз глубоко вздохнул и уже совершенно спокойно уточнил:
– Это угроза?
– Что вы! Это искреннее беспокойство о здоровье непостороннего человека. Вы заботитесь обо мне, я проявляю заботу о вас. Таким образом, мы приносим гармонию в этот несовершенный мир, не так ли?
Отец Вильям лишь презрительно фыркнул и зашагал по коридору.
– Следуйте за мной, официал Март! – потребовал он.
Пришлось повиноваться.
Для начала мы спустились в подвал, оттуда попали в какие-то совсем уж древние катакомбы с неровной кладкой каменных стен и вскоре очутились в каморке с низеньким закопченным потолком и засыпным полом. Раскаленный воздух плыл там и колебался, обжигая жаром, но одетого лишь в шаровары и кожаный фартук кузнеца это нисколько не смущало.
А я так сразу взмок.
– Готово? – с порога спросил отец Вильям, не проходя внутрь.
Мастер кивнул и выложил на верстак собранный из серебряных щитков браслет. Каждую его пластину украшал символ Изначального Света, и я с подозрением уставился на своего новоявленного куратора:
– Это еще что такое?
Ответил не экзорцист, ответил кузнец.
– По мере того как браслет будет наполняться скверной, серебро станет чернеть, – пояснил он и потребовал: – Вашу руку.
– Зачем еще? – облизнул я враз пересохшие губы.
– Либо так, либо в монастырь, – прямо заявил куратор. – И поверьте, у меня есть на то полномочия.
«Отец Вильям обо всем позаботится», – припомнились прощальные слова секретаря его преосвященства, и с тяжелым вздохом я протянул кузнецу руку. Мастер приложил к моему запястью разомкнутый браслет, что-то в нем сдвинул, на миг почудилось, будто серебро потекло, становясь монолитным обручем, и тотчас кожу обжег нестерпимый холод! Бесчисленными колючками он вонзился в кость, стылым онемением растекся по предплечью, потом поднялся выше и заморозил шею.
Раскаленный воздух враз перестал согревать, я рывком высвободился и едва удержался от того, чтобы не сунуть руку в жаровню.
– Сейчас пройдет, – пробасил кузнец.
Я только выругался:
– Чтоб вас! Чтоб вас всех! – И потребовал у куратора объяснений: – Что еще за фокусы?!
– Никаких фокусов, – улыбнулся тот, отступая в глубь коридора. – Экзекуторы сжигают своих оступившихся братьев на костре, мы же даем раскаявшимся грешникам шанс начать новую жизнь. Праведную жизнь, жизнь без прегрешений.
Я подступил к куратору и, задрав голову, прорычал ему в лицо:
– Что делает этот бесов браслет?
Отец Вильям скривился в презрительной гримасе.
– Ничего особенного, просто накапливает скверну и темнеет. Почернеет полностью, и никакие высокие покровители не помешают мне упечь вас, официал Март, в монастырь! – произнес он, не скрывая злорадства. – Сейчас ваша душа чиста, но если не одумаетесь, не встанете на путь истинный добровольно, придется направить вас на него силой! – Экзорцист перевел дух и предупредил: – Скрыться невозможно, теперь мы всегда будем знать, где вы находитесь! А попытаетесь снять браслет самостоятельно… Что ж, хотел бы я на это посмотреть!
Я оценивающе глянул на охватившую запястье серебряную полосу, но истерик закатывать не стал, лишь спросил:
– Где моя одежда?
Отец Вильям явно ожидал от меня совсем другой реакции, пару мгновений он бестолково хлопал ресницами, потом развернулся и зашагал к лестнице.
– Вам все вернут, – на ходу сообщил он. И больше не промолвил ни слова.
Я тоже.
Одежду действительно вернули. Монахи принесли короб с оставленными в «Тихом месте» пожитками, поэтому покинул я резиденцию ордена Изгоняющих не в серой хламиде, а в своем привычном обличье. Правда, без кошеля, ножей, трости и запонок. Их отец Доминик передал на хранение Джеку Пратту.
Но проблемой это не стало, отыскать приятеля удалось без особого труда.
– Ты как? – поинтересовался рыжий, доставая из шкафа мешок с моими вещами и трость.
– Плохо, – честно сознался я. Серебряный браслет холодом давил левое запястье, и это просто выводило из себя.
– Город второй день на ушах стоит, – поведал мне приятель. – Оцепление «Тихого места» до сих пор не сняли, а тебя ведь именно туда поместили, если не ошибаюсь?
Я пропустил вопрос мимо ушей и потребовал:
– Кофе!
– В обмен на рассказ? – прищурился рыжий пройдоха.
– Идет, – согласился я, развалился в гостевом кресле и сразу предупредил: – Но для начала мне понадобится твоя помощь.
– Выкладывай.
– Интересует один из официалов ордена Изгоняющих. Темные волосы с сединой, серые глаза, прямой нос с горбинкой. На вид лет пятидесяти, высокий и худой. Руки изуродованы артритом, ходит с тростью. Был здесь вчера. Вероятно, уроженец Норвейма.
– Заметен полуночный акцент?
– Нет, это просто догадка.
Святой Доминик почитался в Норвейме ничуть не менее Николаса Слепца, и нигде больше, насколько мне было известно, школяров и студиозусов не заставляли заучивать его высказывания наизусть.
Джек Пратт ненадолго задумался, потом покачал головой:
– Не знаю такого. Но если он был здесь вчера, то в журналах регистрации должен остаться номер его перстня.
– Проверишь?
– Не проблема.
– И передай весточку, чтобы за мной прислали карету.
– Сделаю.
Заместитель главы Охранки ненадолго покинул кабинет, а вернулся уже с двумя кружками черного горького кофе. Одну передал мне, другую отставил на фарфоровое блюдечко и уселся напротив.
– Ты рассказывай, рассказывай! – потребовал он и достал кисет с трубкой. – Зря, что ли, на тебя дорогущий пахартский кофе перевожу?
– Крохобор, – пробурчал я, сделал осторожный глоток и поведал о событиях вчерашнего дня, умолчав лишь о своем нынешнем статусе.
Тут в кабинет постучали. Джек поднялся из кресла и, жестом велев мне помалкивать, распахнул дверь. Выслушал подчиненного, вернулся обратно и озадаченно разгладил усы.
– Кроме тебя, никакие официалы ордена вчера через наши посты не проходили, – сообщил он. – И столь приметного господина тоже никто не помнит.
– Как такое может быть?
Пратт прошелся по кабинету и начал загибать пальцы:
– Либо ты что-то напутал… – высказал первое предположение.
– Не напутал.
– Либо его провезли через ворота, как пару раз провозил тебя я, – озвучил Джек следующую догадку и пожал плечами. – Или же он находится внутри дворцового комплекса уже не первый день.
Я допил кофе, поднялся на ноги и выглянул в окно.
– Сможешь навести справки?
– Зачем тебе это?
– Он меня вербовал, – ответил я. – Понимаешь? Сидел в приемной его преосвященства и обрабатывал меня, будто какого-то деревенского простака!
– Уверен?
– Более чем.
Решение не настаивать на постриге в монахи было принято еще до разговора со мной. Недаром отец Вильям вышел от секретаря его преосвященства мрачнее тучи, да и упоминание о неких «высоких покровителях» вырвалось у него явно неспроста. И болезный господин знал об этом заранее, более того, именно он подсказал, как разрешить ситуацию, не потеряв лица.
– Хорошо, – вздохнул Пратт. – Если что-нибудь разузнаю, сообщу.
– Больше ничего не хочешь мне сказать? – многозначительно произнес я.
– По-прежнему тишина, – ответил Джек, сразу сообразив, что речь идет о подзабытом уже похищении наконечников. – Последний… инструмент нигде так и не всплыл, меня никто не дергает, так что нет никаких причин для беспокойства.
– Дай-то Святые, – вздохнул я, отошел к двери и уже оттуда спросил: – Да, кстати, не в курсе, кто отвечал за строительство «Тихого места»?
– Огюст Зодчий, – без запинки ответил Джек. – Как раз перед тем как удариться в религию и переключиться на молельные дома и монастыри.
Огюст Зодчий? Вот уж нисколько не удивлен…
Выйдя за ворота дворцового комплекса, я сразу заметил маячившего на соседнем перекрестке Клааса, но только двинулся к нему, как проезжавшая мимо карета без гербов и гильдейских знаков на дверцах замедлила свой ход, и в окошко выглянуло знакомое худощавое лицо.
– Господин Март! – окликнул меня болезный господин и улыбнулся: – Рад видеть, что с вами все в порядке!
– Более-менее, – вздохнул я в ответ. – Более или менее.
– Но вы ведь еще с нами?
– С этим не поспоришь.
– Думаю, вам просто необходимо сейчас пропустить кружку-другую холодного пива, – посоветовал болезный господин. – Здесь за углом, есть чудное заведение – «Хромой циркач». Одолеет меланхолия или просто дурное настроение, загляните туда, уверяю – все проблемы как рукой снимет…
– Непременно загляну, – кивнул я, прекрасно поняв невысказанный напрямую намек.
«Хромой циркач»? Что ж, буду иметь в виду…
Вербовщик, – а теперь в этом сомнений не осталось ни малейших, – укатил, я печально вздохнул и зашагал к помощнику, который решил возле дворца лишний раз не светиться и велел загнать карету в ближайший переулок. И правильно сделал – еще не хватало, чтобы парней за праздношатание в околоток загребли.
Стоило только подойти к карете, как встревоженный Дега накинулся с расспросами, но мне было не до него.
– Не сейчас, – отмахнулся я от помощника и приказал сидевшему на козлах Гастону: – Давай к законникам.
– К законникам? – удивился Клаас.
– Надо с Майло переговорить, – буркнул я, развалился на сиденье и прикрыл глаза. – Разбуди, как приедем.
Но сон как рукой сняло. То ли кофе подействовал, то ли нервотрепка сказалась, только уснуть не получилось. Так и просидел всю дорогу, глядя в окно, благо ехать было недолго.
Слегка попетляв по узеньким улочкам старого города, карета прогромыхала колесами по неровной брусчатке моста через Эверь и свернула к казармам городской Стражи. Контора моего поверенного располагалась аккурат через дорогу от канцелярии местного отделения департамента дознания, и это обстоятельство без каких-либо дополнительных затрат обеспечивало ушлому законнику постоянный приток новых клиентов.
Майло Живиц был человеком на редкость вдумчивым и предусмотрительным. Поговорку «семь раз отмерь, один раз отрежь» придумали будто специально про него, только законник отмерял, а отрезали обычно люди вроде меня. И даже зачастую не отрезали, а резали по живому.
Выбравшись из кареты, я велел Ори и Гастону дожидаться нас на улице и в сопровождении одного лишь Дега поднялся в контору. Кивнул там парочке угрюмого вида охранников и без стука прошел в кабинет.
– Доброе утро, Майло, – поздоровался с порога. – Как поживаешь?
Живиц встрепенулся, подслеповато сощурился и ответил на приветствие с явственно прозвучавшим в голосе удивлением:
– Утро доброе, Себастьян! – Тщедушный законник, впрочем, моментально пришел в себя, он отыскал лежавшие на столе очки в массивной роговой оправе, водрузил их на переносицу и уже куда уверенней продолжил: – Рад видеть тебя в добром здравии!
– Взаимно. – Я подошел к столу, навис над ним и спросил: – Слышал о вчерашнем недоразумении?
– Ну разумеется!
– Тогда объясни, почему я не услышал о нем заранее?! Половина Стражи у меня на содержании, так какого беса никто не почесался сообщить о грядущем аресте?!
– Не стоит так горячиться, – растерянно улыбнулся законник. – Присаживайся, Себастьян, присаживайся! И молодой человек пусть присаживается, нет в ногах правды, знаешь ли…
Дега отошел к диванчику и с сомнением глянул на скомканное одеяло и подушку.
– Садись, – разрешил ему Живиц. – Просто сдвинь в сторону и садись.
– Майло! – повысил я голос и хлопнул ладонью по столу, с трудом сдерживаясь, чтобы не ухватить поверенного за шею и как следует его не встряхнуть.
– Все произошло слишком быстро, – признал Майло. – Кто-то очень влиятельный потребовал дать ход пустяковому делу, и, когда мне стало об этом известно, ты уже был в тюрьме. Но я бы тебя вытащил в самое ближайшее время, слово чести!
– Честь? У законника? – фыркнул я, опускаясь на стул. – Да вы продажней шлюх!
– Все в этом мире продается и покупается, – философски заметил Живиц. – Ты что-то еще хотел, Себастьян?
– Да, хотел! – нахмурился я. – Собери все, что можно, на наших друзей из Дворца Правосудия, Стражи и магистрата, их жен, детей, любовниц и покровителей. И присмотрись к тем, кто с нами еще не работал. Если какой-нибудь чинуша покажется слишком чистеньким – рой до тех пор, пока не найдешь что-нибудь серьезное. Я все оплачу.
– У тебя проблемы? – забеспокоился Майло. – Сначала арест, теперь странная просьба. Все это дурно пахнет, знаешь ли. Очень, очень дурно. Хуже утопленника жарким летом.
Я аллегорию законника не оценил и напрямую заявил:
– Мне нужна неприкосновенность! Никто не должен питать иллюзий, будто сумеет безнаказанно меня прижать! Пусть его свои же порвут! Судьи должны сто раз подумать, прежде чем утвердить ордер на мой арест, сыщики сразу его потерять, а прокурорские просто забыть о существовании Себастьяна Шило, ясно?
Законник молча выслушал мою тираду, потом болезненно поморщился, снял очки и положил их перед собой.
– Это будет непросто, – наконец заявил он.
– Тебе и платят не за ковыряние в носу.
– Есть конкретные подозрения? – поинтересовался Майло.
– Нет, просто не хочу, чтобы лезли в мои дела, – ответил я, немного поколебался и пояснил: – В конце лета ожидается крупная партия товара. Мои коллеги от этого в восторг точно не придут, но, если отщипнуть от пирога попробует кто-то из жуликов, я с этим справлюсь сам. Твое вмешательство понадобится, если давление пойдет сверху.
Живиц обреченно вздохнул и пообещал:
– Хорошо, займусь этим. – И предупредил: – Если ограничимся ревизией архива, это обойдется существенно дешевле.
– Не пойдет! – отрезал я. – Задействуй все свои связи! Все. Понял?
– О, Себастьян! – в притворном удивлении изогнул Майло седую бровь. – Не горячись так, пока не увидишь смету.
– Действуй! – Я поднялся на ноги, глянул на диван с подушкой и одеялом и спросил: – Так и ночуешь в конторе?
– Столько работы, Себастьян! Столько работы! – вздохнул Живиц. – Да и какой смысл тратить время на дорогу в пустой дом?
– Подыскать тебе симпатичную экономку?
– Я старый холостяк, – хрипло рассмеялся законник. – Мне проще иной раз посетить заведение Вероники, чем пустить кого-то в свою нору.
– Как скажешь. – И я заторопился. – Дега, идем.
Вышел на улицу, сбежал к карете и распорядился:
– Домой!
Но домой попасть не получилось. Только прошел в ресторацию, намереваясь распорядиться насчет ужина и подняться к себе, как навстречу сразу кинулись метрдотель и невесть что позабывший тут мастер Васкес.
– Мастер Шило! – в голос произнесли они, и я поднял руку, призывая обоих к молчанию.
– Бокал вина, хлеба и сыра! – потребовал, ослабляя шейный платок.
Метрдотель растерянно затоптался на месте; я жестом отослал его на кухню и спросил у фехтовальщика:
– Мастер Васкес, что привело вас сюда?
– Видите ли, Себастьян, – смутился тот. – Дела сейчас идут не лучшим образом, основные деньги приносят студиозусы, а они разъехались на каникулы, и владелец постоялого двора потребовал плату вперед…
– Финансовые затруднения? – вздохнул я.
– Так и есть, – признал фехтовальщик. – Место очень удобное, и, если придется съехать оттуда, это самым пагубным образом скажется на клиентуре…
– Дега! – обернулся я к помощнику. – Оплати мастеру Васкесу летние занятия по обычному расписанию.
Учитель фехтования аж просиял:
– Благодарю, мастер Шило! Вы просто спасли меня!
– Пустое! А теперь прошу меня извинить…
Я взял с подноса подошедшего официанта бокал с красным вином, пригубил и вопросительно глянул на взволнованного метрдотеля. Тот при постороннем ничего говорить не стал и лишь выразительно ткнул пальцем в потолок.
Да неужели? Мои подельники собрались делить шкуру неубитого медведя?
Ну-ну…
Когда я поднялся на второй этаж и прошел в кабинет, там сразу воцарилась гробовая тишина, а важно расхаживавший с заложенными за спину руками старина Юлиус замер на полушаге, не веря собственным глазам.
– Добрый день, господа! – усмехнулся я, приказал помощнику: – Дега, прикрой дверь. – И, прежде чем почтенная публика кинулась поздравлять меня с неожиданным освобождением, уселся во главе стола и попросил: – Не вставайте! Ведите себя так, будто меня здесь нет.
Клаас выставил тарелку с крупно нарезанными кусками сыра и ломтями белого хлеба и отошел закрыть дверь; я отпил вина и вновь усмехнулся:
– Продолжайте! Продолжайте, я настаиваю.
Попрошайка судорожно сглотнул и взглянул на остальных жуликов в ожидании поддержки. Не дождался.
Хмурый демонстративно чистил ногти навахой; Шарль Фаре кривил губы в презрительной улыбке; Якоб Ланц с непроницаемым выражением лица баюкал в ладонях бокал с коньяком, явно оценивая сложившийся в голове расклад. Для Ловкача люди всего лишь колода карт.
Насчет этой троицы я нисколько не волновался, все они были слишком умны, чтобы всерьез отнестись к очередному безумному прожекту Юлиуса. Но вот остальные…
Ленивец избегал встречаться с кем-либо взглядом и рассеянно вытирал носовым платком пухлую физиономию. Контролировавший скупщиков краденого и ростовщиков Сурок с деланым безразличием разглядывал потолок, но его лысина блестела от пота. Рыжая вертихвостка Вероника сразу принялась строить мне глазки, да только уповать на преданность шлюхи не стоило и в лучшие дни. Казавшийся же на фоне остальных туповатым громилой Марти Шиллер старательно сутулился и пытался выглядеть меньше, чем был на самом деле, но игрок в карты был из него никудышный – предложение Юлиуса безучастным его точно не оставило. И пусть ходившие под ним карманники и уличные мошенники приносили не самый высокий доход, ломать крепыша категорически не хотелось.
Сегодня я задавлю подельников своим авторитетом, завтра получу в спину нож. Никто не любит жить с нависшим над головой лезвием гильотины.
Не выказывая собственной озадаченности, я откусил хлеба с сыром, прожевал и спокойно запил вином. Потом ободряюще глянул на сбитого с толку Попрошайку и вновь попросил:
– Ну же, Юлиус, продолжай! Продолжай, прошу тебя!
Старичок обжег меня ненавидящим взглядом, откашлялся и принялся разглагольствовать о том, какие выгоды сулит покровительство некоей важной персоны. Как все сразу станут нас бояться, и даже стражники будут целовать ботинки. А от нас не убудет; изредка придется выполнять плевые задания да делиться слухами и сплетнями.
– Главное – не трогать нужных людей, – окончательно оправившись от вызванного моим неожиданным появлением испуга, подытожил Юлиус свою речь, – а нам на откуп отдадут всю Акраю! Всю, целиком и полностью!
Я несколько раз хлопнул в ладоши и поднялся из-за стола.
– Браво, Юлиус! – прошелся по комнате, внимательно наблюдая за реакцией жуликов. – Великолепная речь.
– Говори по делу! – оскалил старик редкие зубы. – Не пытайся запутать нас! Не выйдет!
– Боюсь, ты сам себя запутал, – с нескрываемой печалью похлопал я его по плечу.
Вопрос расширения границ был моей давней головной болью. Некоторым людям никогда не хватает того, что они уже имеют. Им надо хапать еще, еще и еще.
Больше!
Таким и в голову не придет остановиться по собственной воле. Только когда кусок встанет поперек горла, только когда потащат на эшафот или устроят темную столь же ненасытные подельники.
А вот меня сложившееся положение вещей более чем устраивало. Я сознательно выстраивал свои дела так, чтобы знать все и обо всех, но при этом старательно избегал прямого противостояния с остальными воротилами преступного мира. Чужие тайны и секреты всегда интересовало меня ничуть не меньше золота, и вот теперь кто-то решил прийти на все готовенькое?
Слухи и сплетни нужны? Вот уж не бывать этому!
– Никто из здесь собравшихся не совершенен, – признал я. – Кто-то страдает грехом чревоугодия, кто-то излишне азартен, некоторые злоупотребляют выпивкой и не особо разборчивы в выборе партнеров.
– Разве я не само совершенство? – проворковала Вероника.
– Гордыня – смертный грех! – легко срезал я красотку и продолжил свою речь: – Все мы живые люди, все мы очень разные. Нет среди нас лишь глупцов. Но жадность… жадность способна застить глаза кому угодно. Господа! Скажу банальность, но жадность – это плохо.
Юлиус разинул рот, намереваясь оборвать меня, я погрозил ему пальцем, облокотился на спинку стула и спросил:
– Чего вы хотите? Спать на мягких перинах, разъезжать в каретах, вкушать деликатесы и пить вино по десять крон за бутылку? – Выдержал паузу и усмехнулся: – Так вы все это можете позволить себе прямо сейчас! Мало? Хочется заселиться в фешенебельный район и быть принятыми в лучших домах Акраи? Быть может, Якоб, тебе хочется получить рыцарский титул?
– Святые упаси! – отказался Ловкач, которому за участие в обороне Магрева был пожалован орден «Серебряного орла» и рыцарский титул в придачу. Впрочем, как человек благоразумный, Якоб вон Ланц это обстоятельство не афишировал.
Я оставил мошенника в покое и обратил свое внимание на остальных:
– Хотите подмять под себя город и забраться на самый верх?
– Что в этом плохого? – пробурчал Шиллер.
– Что плохого, Марти? А ты припомни, сколько твоих коллег вздернули на виселице лишь потому, что им не хватило ума держаться в тени? Вы все – вспомните! Мы вместе уже десять лет, и ни разу никто из вас даже ночи не провел за решеткой! Многие жулики могут сказать о себе то же? Те, кто плевал на понятия и хапал без меры, давно гниют в общей могиле! Зарубите себе на носу: выскочки долго не живут! Только засветитесь…
– Нас защитят! – хрипло каркнул Юлиус. – Никто не посмеет нас тронуть!
– Защитят? – у меня вырвался ехидный смешок. – Кто?
– Узнаешь, когда придет время!
– Да полноте! – отмахнулся я. – Неужели ты по скудоумию своему действительно полагаешь, будто тебя первого попытались завербовать в соглядатаи? Слухи собирать, сплетни! Неужели действительно веришь в этот бред?
– А даже если так? – взвился старик. – Даже если работать на чужую разведку, что с того? Какое тебе до этого дело? Мы сами будем определять правила игры! Мы! Деньги и покровительство…
– Коготок увяз – всей птичке пропасть, – припомнил я народную мудрость, когда Юлиус прервался глотнуть воздуха. – Как только замажешься, твой новый хозяин начнет вытирать о тебя ноги. Бесов праздник! Да тебе придется приплачивать, чтобы на свободе остаться! А королевская тайная служба? Думаете, ее шпики даром свой хлеб едят?
– Все уже решено! Никто не будет нам мешать! Никто нас не тронет! – заблажил Попрошайка. – Ни тайная служба, ни надзорная коллегия!
Вот так всегда – позволь человеку раскрыть рот, и он наговорит такого, что просто диву даешься.
– Кто хочет тебя купить, Юлиус? – спросил я. – Будь добр, поведай нам…
Но старик и слушать ничего не стал.
– Нет! – безапелляционно заявил он. – Не сейчас!
– Это твое последнее слово?
– Ты ничего от меня не узнаешь!
Безумно хотелось ухватить его за худую длинную шею и как следует придушить, но на людях этого делать не стоило. Нельзя менять правила игры, нельзя потрошить своих, нельзя настраивать их против себя…
Нельзя, нельзя, нельзя!
Святые угодники!
Я мотнул головой, прогоняя наваждение, покрутил охвативший запястье серебряный браслет и уселся за стол.
– Ставлю вопрос на голосование. Решите выполнять грязную работу для чужого дяди, я уйду. Решите оставить все как есть – придется расстаться с Юлиусом. Итак, кто за то, чтобы влезть в кабалу?
Руки не поднял никто. Даже Марти Шиллер, который лишь еще больше ссутулился и напряженно сверлил взглядом столешницу.
– Кто против? – решил я закрепить успех.
Единогласно.
– Будь ты проклят! – взвыл Попрошайка и бросился на выход.
Я перехватил его за руку, удержал и предупредил:
– Чтобы завтра и духу твоего в Акрае не было! Останешься – под пирс спущу!
Старик выскочил в коридор, я вышел следом и приказал выглянувшему за мной Клаасу:
– Бери Ори с Гастоном и выпотроши его. Только тихо. Понял?
Помощник кивнул и поспешил к лестнице; я вернулся в кабинет и хрустнул костяшками сцепленных пальцев.
– Ну и как обстоят наши дела? – оглядел подельников, заранее готовясь к плохим новостям, поскольку известие о моем аресте просто не могло остаться без последствий.
И надо ли говорить, что дурные предчувствия оправдались чуть более чем полностью?
Хуже всего дела традиционно обстояли в пахартском квартале, где очередной смутьян решил, будто не пристало чужакам обкладывать данью его соплеменников и заниматься этим впредь будет он и его семья. Эл Руш пытался взять ситуацию под контроль, но пока особо в этом не преуспел.
– Кто на этот раз бузить вздумал? – спросил я.
– Хозяин «Золотого лотоса».
– А-а-а! – раздраженно протянул я, припомнив беспокойного язычника. – Все кисти в татуировках, в молельный дом в перчатках ходит?
– Именно, – подтвердил Якоб Ланц.
– Он левша, правша? – спросил я, но сразу же отмахнулся. – Неважно! Хмурый, выясни и отруби правильную руку.
– Может, сразу голову? – засомневался тот.
– Руку, – повторил я. – И возьми с собой коробку со льдом, кисть отправишь в мертвецкую при лечебнице Святой Августины.
– Сделаю.
Я кивнул и спросил:
– Что еще?
– Вальтер Лигер с парнями разгромил наше заведение на Старом канале, выгреб кассу и поколотил девиц, – пожаловалась Вероника и многозначительно добавила: – Обещал вернуться.
– Под пирс? – вздохнул Хмурый, понимая, что сегодняшней ночью у его людей дел будет просто невпроворот.
– Под пирс, – подтвердил я.
– Большой Ганс может это неправильно понять, – нервно поежился Марти Шиллер, которому частенько приходилось вести дела с бандой этого неуравновешенного выходца из Кельма.
– Тупой ублюдок может, – признал я. – Хмурый, отправь ему ботинок Вальтера с дохлой рыбой. Не должно остаться никакой недосказанности.
– Хорошо, – ухмыльнулся Хмурый, по обыкновению своему недобро. – Недосказанности не останется…
3
С делами удалось разобраться лишь к полуночи, но пара чашек крепкого кофе и полбутылки вина к этому времени давно прогнали сон, и подниматься в пустую квартиру расхотелось.
Захотелось расслабиться и вновь почувствовать себя живым.
Безумно тянуло к Берте, но там появляться было не с руки: если уж отец Доминик подобному визиту противился, то новому куратору об этом и вовсе лучше не заикаться.
Сидевшая напротив Вероника перехватила мой задумчивый взгляд, но истолковала его неверно и выпрямила спину, демонстрируя глубокий вырез декольте.
– Пригласишь даму выпить? – облизнула она пухлые губы.
– Вот уж нет, – рассмеялся я, поднялся из-за стола и отпустил подельников. – Все остальное подождет до утра. – Первым вышел из кабинета и спросил соскочившего с диванчика Клааса: – Ну?
– Удрал, – огорошил меня Дега. – Пока парней искал, как сквозь землю провалился.
– Бесов праздник!
– Найдем, не вопрос…
– Найди. А сейчас вели заложить карету. Поеду к Инге.
Со спины зашуршало платье, пахнуло приторным ароматом духов, и вслед за мной покинувшая кабинет Вероника с нескрываемым ехидством поинтересовалась:
– Разве твоя певичка не завела роман на стороне?
Я пальцем задрал ее подбородок, пристально глянул в глаза и попросил:
– Не суйся в мою личную жизнь, хорошо?
– А то что? Отшлепаешь и поставишь в угол?
– Лучше тебе этого не знать.
– Как скажешь, Себастьян, – рассерженной кошкой фыркнула Вероника и, придерживая пышные юбки длинного платья, сбежала на первый этаж.
Вот и замечательно. Не хватало только, проснувшись поутру, обнаружить под боком эту подколодную змеюку.
Тут из кабинета потянулись и остальные; на правах хозяина я раскланивался с ними, жал руки, хлопал по плечам и попутно гадал, кого действительно сумел переубедить, а кто просто не рискнул пойти против большинства.
Последними вышли Ловкач и Ленивец. Убедившись, что нас никто не слышит, толстяк тяжело вздохнул и осторожно произнес:
– Ходят слухи, что тебя взяли по доносу Лаурая.
– И?
– Покажется странным, если это сойдет ему с рук, – прямо заявил Якоб Ланц. – Решат, что ты теряешь хватку.
– Именно, – кивнул Ленивец. – Такое спускать нельзя.
Я досадливо поморщился и спросил:
– Много потеряем, если он отойдет от управления «Янтарной русалкой»?
– Прилично, – признал толстяк и добавил: – Весьма и весьма.
– Сейчас мы не можем себе этого позволить.
Все свободные средства уходили на выплату займа банкирскому дому «Стерлих и Грац», и придерживаться утвержденного графика удавалось, надо сказать, с немалым трудом.
Ловкач пожал плечами:
– Тогда будут проблемы.
Я ухватил его руку, поднял ее к свету и спросил:
– Якоб, полагаю, девушки часто говорят, что у тебя красивые пальцы? Изящные, но сильные и ловкие? Для картежника пальцы значат так много…
Ленивец гулко хохотнул и уточнил:
– На одной или на обеих?
– На обеих, – решил я. – И пусть говорит всем, что прищемил дверью.
– Сделаем, – улыбнулся Ленивец, который терпеть не мог Лаурая еще с тех пор, когда тот жульничал за его столами.
Воодушевленный толстяк начал медленно и осторожно, переваливаясь с ноги на ногу, спускаться по лестнице, а вот Ловкач задержался поправить сбившуюся манжету.
– Ты так правильно сегодня говорил, – искоса глянул он на меня, – о том, что нельзя высовываться и привлекать внимание сильных мира сего, я аж расчувствовался. Золотые слова!
– К чему ты ведешь?
– Ты высунулся, Себастьян, – высказал свои опасения жулик. – Весь город гудит, что из-за тебя чуть ли не штурмом брали «Тихое место». Кое-кому это может показаться вызывающим.
– Не переживай, об этом есть кому позаботиться.
– Дай-то Святые.
Якоб Ланц сделал мне ручкой и побежал догонять Ленивца. Я оттянул обшлаг камзола, задумчиво поглядел на серебряный браслет и спустился в ресторацию, решив прихватить с собой к певичке бутылку вина.
Чтоб отпустило наверняка…
Инга мне обрадовалась. Обрадовалась без дураков, даже кинулась на шею и пылко расцеловала, вот только чувствовалась в ней некая неуверенность. Будто ждала не меня.
– Все в порядке, ласточка? – уточнил я. – Ничего, что сегодня не через окно?
– Какие пустяки! – отмахнулась певица и потянула меня внутрь. – Проходи!
Я залюбовался ее фигурой, просвечивавшей через легкую ткань ночной рубашки, и прислонился к дверному косяку.
– Ты кажешься встревоженной.
– Да заходи же ты! – поторопила меня Инга. – Я так соскучилась, Себастьян! Ты и представить не можешь, как я устала! Идем! – И она вновь потянула меня через порог.
Я прошел в гостиную, но, памятуя о зеркалах, завести себя в спальню не дал.
– Э нет! – с усмешкой повалился на диван и усадил девушку себе на колени. – Вот туда мы точно не пойдем!
– Разве тебе в прошлый раз не понравилось? – прошептала Инга мне на ухо и легонько куснула за мочку. – Ну, пойдем же! Пойдем!
– Только не сегодня.
– Уверен?
Певица заерзала, якобы устраиваясь поудобней; я откинул у нее с лица длинный локон и спросил:
– Что тебя тревожит?
– Все замечательно, Себастьян, ты ведь сейчас со мной…
Девушка глубоко задышала, пришлось ее одернуть:
– Инга!
– Да, дорогой?
– Если у тебя проблемы, я должен о них знать. Иначе просто не смогу помочь.
– Никаких проблем!
– Посмотри мне в глаза.
Прима королевской оперы печально вздохнула, перебралась с моих колен на диван и развалилась рядом.
– Это все Иоанн. Он замечательный, очень умный, с ним безумно интересно и весело…
– Но?
– Но он так измучил меня своей ревностью, ты даже представить себе не можешь!
– Мне казалось, девушкам нравится, когда их ревнуют.
– Нравится? – задумчиво протянула Инга. – Да, пожалуй. Но теперь это переходит все границы! Его телохранители каждый раз обшаривают всю квартиру! Он никогда не предупреждает о своих визитах и может заявиться посреди ночи, лишь бы просто убедиться, что у меня никого нет! Представляешь?
– Просто убедиться? – понимающе ухмыльнулся я.
– Ну, не только, – слегка смутилась девушка. – Знаешь, я, конечно, ценю его внимание, только должна же быть у меня своя собственная жизнь! Я ему не жена и даже не содержанка!
– Он и сегодня может пожаловать?
– Запросто!
– Тогда нам не стоит терять время!
Я потянулся за бутылкой, но Инга вновь перебралась мне на колени и через голову стянула с себя ночную рубашку.
– Вино подождет! – решительно заявила она, и на какое-то время нам действительно стало не до выпивки.
А потом было лень идти за бокалами и штопором, поэтому я просто лежал на диване и любовался точеной фигурой Инги, прижавшейся ко мне теплым боком.
– Ты так редко заходишь, – пожаловалась она.
– Дела, – многозначительно бросил я в ответ.
Девушка вскинулась, уловив явную недосказанность, но тут в дверь постучали.
Постучали резко, требовательно и куда громче, чем того стоило ожидать во втором часу ночи.
– О нет! – простонала Инга и умоляюще пролепетала: – Себастьян, милый, выручай! Прошу тебя!
Я тихонько рассмеялся, забавляясь нелепостью происходящего, и успокоил певицу:
– Не волнуйся, уйду через окно.
– Спасибо! – охнула девушка и быстро натянула ночную рубаху.
Стук в дверь повторился, кто-то громко позвал:
– Инга!
– Иду! – отозвалась певица, набросила на плечи длинный халат и, не выходя в прихожую, крикнула: – Кто это?!
Я с охапкой скомканной одежды забежал в заднюю комнату, приоткрыл оконную раму и выбрался на карниз. Там замер нелепым обнаженным акробатом, словно воплощение шутки о не вовремя вернувшемся домой супруге, молясь Святым, чтобы охране кронпринца не пришло в голову выглянуть на улицу. Но нет – в комнате лишь мигнул отблеск фонаря, и вновь потемнело оконное стекло.
Выждав какое-то время, я осторожно влез обратно и принялся одеваться.
Из-за неплотно прикрытой двери доносились громкие голоса и смех, но прислушиваться к щебетанию парочки я не стал и вновь взобрался на подоконник.
Взобрался – и замер, уловив приторный дымок дешевой опиумной смеси.
Это еще что такое?
Перегнувшись, я с высоты второго этажа оглядел глухой переулок и сразу приметил, как мерно вспыхивает и угасает в темноте огонек раскуренной трубки. Огонек гулял по кругу, смазанные тени покашливали, переругивались и сплевывали под ноги.
И что делать? Если на глазах у зевак выберусь из окна, ущербу моей репутации будет немного, но вдруг это свита кронпринца?
Да нет – бред! Сомневаюсь, что сотрудники Пурпурной платы на службе опиумом балуются.
Но тогда кто?
Вопрос.
Ответа на него у меня не было, поэтому я устроился у приоткрытого окна, изредка поглядывая вниз. Какое-то время на улице ничего интересного не происходило, и уже начала понемногу накатывать сонливость, когда полудрему вдруг разметал металлический лязг, будто на землю уронили сумку, набитую чем-то железным и острым.
Почему непременно острым?
А как иначе? Ночь, глухой переулок, опиум…
Интересно, по чью это душу? За кем пожаловали – за мной или за кронпринцем Иоанном?
– Разбирайте! – надсадно просипел смутно знакомый голос. – Чуть спину не сорвал….
Вновь залязгало железо, и все тот же доброхот зашипел:
– Да тише вы, бесы! Всю округу перебудите! И уберите дурь, сначала дело сделайте!
Шум немедленно стих, и какое-то время до меня доносилось лишь надсадное дыхание. Потом человек несколько раз кашлянул, прочищая горло, и произнес:
– Карету к воротам не подгоняют, до нее он пойдет пешком. Никаких разговоров, окружаете и режете. Чтоб, даже если вырвался, кровью истек!
И тут уж никаких вопросов не осталось – это за мной.
Попрошайка, сволочь такая, подсуетился!
И ведь все правильно рассчитал: попробуй отбейся от десятка обкуренных нищих – кто-нибудь да достанет!
– Ждите здесь, на улицу не высовывайтесь, – распорядился Юлиус. – И не курите больше!
Вновь послышалось оживленное шушуканье, и, воспользовавшись моментом, я тихонько выбрался на широкий карниз. На миг замер высоко над головами убийц и начал осторожно удаляться от нищих. Цепляясь за лепнину, перебрался за угол и уже там сначала повис на руках, а потом спрыгнул на землю.
Выпрямился, прислушался – тишина. Вот и замечательно.
Убегать не стал, вместо этого схоронился в темном закутке и, когда старина Юлиус двинулся в обратный путь, бесшумно скользнул к нему за спину.
Попрошайка даже ахнуть не успел. Ладонь зажала рот, под левую лопатку легко вошел трехгранный клинок шила. Жесткая судорога перетряхнула старичка, уже бессознательно он дернулся, но сразу обмяк и повис у меня на руках.
Я ухватил безжизненное тело под мышки, дотащил до сточной канавы и скинул в грязь. После спрыгнул в вонючую жижу сам, уволок мертвеца к выложенной кирпичом трубе под дорогой и обнажил изогнутый пахартский клинок.
Уж лучше бы старик Юлиус послушался моего совета и убрался из города.
Но нет так нет. Мне к грязной работе не привыкать…
4
На квартиру вернулся на рассвете. Оставил за порогом изгаженные сапоги, прошел к себе и, ничего еще толком в полумраке помещения не разглядев, сдвинул защелку, высвобождая скрытый в трости клинок.
– Не стоит, господин Март, – с явственным акцентом произнес сидевший за моим столом человек и открыл заслонку фонаря. – Полагаю, вы меня не помните…
Но нет, незваного гостя я узнал с первого взгляда, хоть и не видел его уже добрую дюжину лет.
– Карл Вадер! – охнул и с чувством выругался: – Какого беса ты здесь забыл?!
Сердце колотилось как бешеное, клинок слегка подрагивал в руках, но прятать его в трость я не спешил.
Мало ли…
А моложавый господин с мягким, неприметным лицом и стянутыми на затылке в косицу седыми волосами откинулся на спинку стула и беспечно улыбнулся:
– У вас поразительная память на лица, господин Март. Просто поразительная.
– Еще раз назовешь меня так, даже пожалеть не успеешь, – предупредил я.
– Извините, мастер Шило.
– И брысь с моего места!
Незваный гость без всякого смущения поднялся из-за стола, сильно хромая, обошел его и уселся на стул для посетителей.
– Так лучше? – повернулся он ко мне, уперев в пол трость.
– Лучше бы тебе здесь вообще не появляться! – отрезал я, решив не спрашивать, каким образом тот сумел проскользнуть мимо ночных сторожей.
Карл Вадер был человеком непростой судьбы. Уроженец одного из карликовых государств Пакта, из-за несчастной любви он записался добровольцем в армию в самом начале войны с Лансом и уцелел в устроенной еретиками бойне не иначе как чудом.
Служил писарем в армейской контрразведке, работал помощником коменданта заштатной марнийской крепости и даже был на посылках у Густава Сирлина, чернокнижника и дезертира. После подписания мирного договора Карл вернулся на родину, но сотрудничества с тайной службой Стильга, как я знал доподлинно, не прекратил.
И вот – теперь объявился здесь. К чему бы это?
Не уверен, впрочем, что хочу это знать…
Я убрал клинок в трость, но прислонил ее так, чтобы легко дотянуться, после разжег свечи, уселся за стол и нахмурился:
– Ну?
– У меня проблема, мастер Шило, – прямо заявил Вадер. – У меня проблема, и я пришел к вам за помощью.
– Излагай, – разрешил я без особой, впрочем, охоты.
Карл приложил к губам носовой платок, откашлялся и спросил:
– Полагаю, вам незнакомо имя – Луиза Гольц?
– Ваша возлюбленная? – предположил я.
– Ее дочь.
– Ее, но не ваша?
– Не моя, – подтвердил Карл Вадер. – Я по-прежнему испытываю к Эльзе нежные чувства, но они носят исключительно платонический характер.
– Ближе к делу, пожалуйста, – потребовал я.
– Ее похитили.
– Кого?
– Луизу.
Я тяжело вздохнул, предчувствуя приближение серьезных проблем, и спросил:
– Каким образом это касается меня?
– После похищения ее переправили в Акраю.
– Что ж, – пожал я плечами, – сообщи подробности, и мои люди поспрашивают насчет нее на улицах.
– Этого недостаточно! – неожиданно резко оборвал меня Карл Вадер. – Найди ее! Поставь на уши весь город, но найди!
– Вот как? – нахмурился я. – Карл, тебе не кажется, что о помощи просят несколько в иных выражениях?
– Поверь, Себастьян, найти Луизу в твоих собственных интересах. И предупреждаю…
– Предупреждаешь? Меня? – Я оскалился и поднял руки, демонстрируя перепачканные в засохшей крови манжеты. – Я только что зарезал человека, с которым вел дела добрый десяток лет. Зарезал, изуродовал лицо так, что мать родная не узнает, и оставил гнить в помойной канаве, а ты предупреждаешь меня? Уверен?
Внутри все просто клокотало от злости, но сейчас вовсе не бесы были тому причиной. Просто одно к одному подобралось, еще и персональный счет после стольких-то лет размочил! И теперь какой-то провинциал будет мне угрожать?
Зря!
– Густав Сирлин, – произнес вдруг Карл, которого моя отповедь если и не напугала, то уж точно не оставила равнодушным. – Ее отец Густав Сирлин, – повторил он, немного поколебался и добавил: – Полагаю, ему вряд ли придется по вкусу ваше бездействие.
– Бесов праздник! – выругался я, достал из буфета бутылку и дрожащей рукой наполнил стакан.
Густав Сирлин! Чернокнижник и дезертир; человек, приютивший в своей душе саму Тьму; мой старый знакомый и нынешний деловой партнер. Если он сочтет – а он непременно сочтет! – похищение дочери личным оскорблением, последствия будут просто катастрофическими. В том числе и для меня…
Бесы! Густав должен заниматься выполнением своей части сделки, а не мчаться карать похитителей девчонки, которую и в глаза-то никогда не видел!
Вадер достал из-за пазухи пухлый конверт и осторожно положил его на стол.
– Здесь вся информация, – сообщил он. – Мы с матерью Луизы остановились в «Бодучей корове», это…
– Я знаю, где это.
Карл кивнул и, прихрамывая, вышел в прихожую.
– Провожать не надо, – заявил он, открывая входную дверь.
Да я и не собирался. Вместо этого откинул с окна плотную штору и бездумно уставился в начинавшую сереть темень ночи. Пил бренди и гладил обхвативший левое запястье серебряный браслет.
Все плохо, все очень плохо.
Но бывало и хуже. А значит – прорвусь.
Ничего другого все равно не оставалось.
Если только сдохнуть, но этот пункт в моих планах на ближайшие полвека точно не значился…
