Глава одиннадцатая
«Море без воды
разбрасывает белые кости,
размолотые и выбеленные,
как пергамент,
на моем пути.
Но эти письмена,
царапающие мой след,
не имеют истории
и не могут ничем
прикрыть мою судьбу.
Небо растеряло облака
под рваным ветром,
который никогда не веет
над этими отмелями
на нехоженых тропах.
Ветер вздымает волны,
невидимые из раковины
невыполненного обещания,
мерзкая соленая ложь
щиплет мой язык.
Я жил у моря когда-то,
гравируя истории
вдоль бесконечной полосы
разворачивающихся свитков,
обломков и водорослей».
Рыбак Кель Тат, «Слухи моря»
Вечером шел дождь, и это хорошо – ни к чему палить весь лес дотла, народ и без того все время косился. Издевались над его выходками, твердили, что он воняет, и никто не подходил к нему на расстояние его громадной заскорузлой руки. Впрочем, подойди кто из соседей теперь, мог бы лишиться рук и ног – за годы унижений и издевательств.
Старый Дед Эрбат больше не толкал свою тачку от фермы к ферме, от лачуги к лачуге, собирая экскременты, под которыми погребал идолов тартенальских богов на давно забытой поляне в лесу. Больше нет нужды, в конце концов. Проклятые древние кошмары мертвы.
А вот соседей не радовала нежданная отставка Эрбата, ведь теперь вонь отходов начала заползать в их дома. Лентяям раньше и в голову не приходило углубить выгребные ямы – разве Старый Дед не очищает их регулярно? А вот вам шиш.
От одной этой мысли становилось легче на душе. Эрбату хотелось исчезнуть в лесном сумраке, укрыться от всех. И идти себе, пока не дойдет до деревушки или поселка, где никто его не знает и никто о нем не слышал. Смыть под дождем весь запах, стать добрым, безобидным старым тартеналом-полукровкой, который может за монету-другую починить что сломалось, включая плоть и кость.
Значит, идти. Оставить старые тартенальские земли, бежать прочь от сорняками заросших статуй на полянах с буйной зеленью. И даже, пожалуй, прочь от древней крови своего наследия. Не все же целители – шаманы, правда? Никто не станет задавать лишних вопросов, если лечить правильно, а это он умеет.
Старики вроде него достойны отдыха. За всю полную услужения жизнь. Жертвы, маски грез, злобные лица из камня, одинокие ритуалы теперь позади. Он может отправляться на последнюю прогулку, в неведомое. Деревня, поселок, прогретый солнцем валун у журчащего ручья, где приятно дать отдых измученным костям и не шевелиться, пока не будет сброшена последняя маска…
Вместо этого он проснулся затемно, перед неверным рассветом, трясясь, как от болотной лихорадки, и перед его глазами разлетелись фрагменты самой неожиданной маски грез. Такой он прежде не видел, но вид ее внушал великий страх. Маска, покрытая трещинами, готовая взорваться…
Он лежал на постели, дрожал с головы до пят и ждал откровения.
Солнце стояло высоко над головой, когда он все же выбрался из лачуги. Валы туч ползли по небу на запад – истощенный шторм шел с моря, – и Дед Эрбат начал приготовления, не обращая внимания на начавшийся дождь.
Теперь, в быстро приближающихся сумерках, он взял пучок тростника и подпалил с одного конца. Поджег лачугу, потом дровяной навес, а напоследок старый сарай, где стояла двухколесная тележка. Убедившись, что строения хорошенько занялись, он закинул на плечо мешок, в который сложил самое необходимое, и зашагал по тропинке, ведущей к дороге.
По дороге ему навстречу торопилась пара десятков деревенских. Староста, возглавлявший отряд, увидел Эрбата и радостно заорал:
– Слава Страннику, ты жив, Дед!
Нахмурившись, Эрбат вгляделся в лошадиную физиономию старосты, потом в бледные лица остальных.
– И что это значит? – строго спросил он.
– Отряд эдур остановился сегодня в гостинице. Когда стало известно про пожар, нас послали на помощь; ну, на случай, если лес займется…
– Лес, понятно. И где же они сами?
– Остались на месте, разумеется. Но мне приказали… – Староста помедлил и нагнулся ближе к Эрбату: – Это ведь все Врагер? Придурок обожает огонь и с тобой не дружен.
– Врагер? Возможно. Он завел привычку пробираться по ночам и мочиться на мою дверь. Не мог примириться с моей отставкой. Говорит, я обязан забирать его дерьмо.
– Да, обязан! – прорычал кто-то из толпы за спиной старосты. – А то почему мы позволили бы тебе жить здесь?
– Ну, с этой проблемой мы вроде разобрались? – сказал Эрбат с улыбкой. – Врагер меня поджег, и я ухожу.
Затем подумал и спросил:
– А эдур какое дело? Только что прошел дождь – можно не беспокоиться, что огонь распространится. Вы им не сказали, что от моего дома шагов восемьдесят или сто до ближайших деревьев? И еще отстойные бассейны – сгодятся вместо рвов.
Староста пожал плечами.
– Они расспрашивали о тебе, решили, что кто-то поджег тебя по злобе, а значит, нарушил закон, а эдур такого не любят…
– И отправил тебя? – Эрбат рассмеялся. – Это что-то новенькое!
– Ты официально обвиняешь Врагера, Эрбат? Сейчас мы запишем, а ты поставишь отметку и должен присутствовать на сходке, а если Врагер наймет адвоката…
– У Врагера кузен в Летерасе как раз адвокат, – сказал кто-то.
Староста кивнул:
– И времени потратим уйму, Эрбат, и никто из нас не обязан давать тебе кров…
– Так что лучше мне не поднимать бучу, да? Можешь сообщить эдур, что я не подавал официальной жалобы. А раз лачуга почти догорела, и холод пробирает до костей, и огонь уже не будет распространяться… – Эрбат хлопнул старосту по плечу – тот чуть не рухнул на колени – и шагнул мимо. – Ну-ка, расступитесь – вдруг я заразный всеми болезнями, что вы сваливали в мою тележку?
Путь перед Эрбатом быстро расчистился. И он пошел себе дальше.
Врагера могли ожидать неприятности – в конце концов, ни к чему привлекать внимание эдур, – но ничего особо страшного. Обмоченная дверь не будет стоить дурачку жизни. Эдур же пусть едут, куда они там ехали…
А теперь-то что? Лошади на дороге, всадники. Еле слышно ворча, Старый Дед Эрбат отошел к обочине и остановился.
Еще один отряд. На этот раз летери.
Передовая всадница, офицер, придержала лошадь, заметив старика, и подъехала рысью поближе.
– Эй, почтенный, там что, впереди, деревня?
– Деревня, – ответил Эрбат, – хотя на комнату в гостинице целая очередь.
– Это почему?
– Там остановились на ночь какие-то эдур.
Офицер натянула поводья, дав знак остальным остановиться. Повернувшись в седле, она оглядела старика из-под края стального шлема.
– Тисте эдур?
– Точно, они самые.
– И что они там делают?
Не успел он ответить, как какой-то солдат сказал:
– Атри-преда, впереди что-то горит – свет видно, и гарью пахнет.
– Это мой дом, – ответил Эрбат. – Несчастный случай. Дальше огонь наверняка не пойдет. И совершенно не касается, – добавил он, – этих эдур. Они просто мимо проезжают.
Атри-преда вполголоса выругалась.
– Тартенал, да?
– По большей части.
– Не знаете, где мы могли бы устроить ночлег? Поблизости, но в стороне от дороги.
Эрбат прищурился:
– В стороне? Чтобы никто не тревожил, ага?
Она кивнула.
Эрбат поскреб колючую щетину на выдающейся челюсти.
– Дальше, шагах в сорока, вправо от дороги уходит тропа. Через чащу, потом через фруктовый сад, а дальше заброшенная ферма. На сарае крыша пока цела, хотя вряд ли совсем не протекает. Там и колодец есть – вам пригодится.
– Так близко и сарай никто не занял и не ободрал?
Эрбат улыбнулся:
– Скоро доберутся. Ферма-то с подветренной стороны от моего дома.
– Ну так что?
Эрбат улыбнулся еще шире:
– Местный колорит ускользает от пришлых. Неважно. Сегодня ночью вы будете нюхать только горький дым, он и клопов отгонит.
Офицер обдумала его слова; потом лошадь мотнула головой, и всадница снова подобрала поводья:
– Спасибо, тартенал. Безопасного путешествия.
– И вам, атри-преда.
Отряд двинулся дальше. Эрбат, стоя на обочине, проводил воинов взглядом.
Безопасного мне путешествия? Да, наверное, безопасного. На дороге нет ничего, с чем я не смог бы справиться.
Трясусь я из-за конечного пункта – коленки стукаются друг о дружку, как два черепа в мешке.
Лежа на животе у люка на крыше, он глядел вниз. В нижней комнате был настоящий зверинец, хотя и по-домашнему уютный. Серьезно, есть художники, которые охотно заплатят за такую сцену. Там бродили десять кур, то и дело с криком выскакивая из-под неуклюжих ног Ублалы Панга. Академик Джанат, сидя спиной к стене, катала в ладонях куриный пух, или как там это называется, прежде чем запихнуть его в джутовый мешок, который в дальнейшем должен был послужить подушкой – воистину, если академик чего-то о чем-то не знает, так того и знать не стоит. Хотя закрадывалась нотка опасения, что Бугг исцелил разум академика не на все сто. И был еще сам Бугг, сгорбившийся у очага и когтистой куриной лапой помешивающий куриный суп в дымящем котелке – эта подробность, как отметил Тегол, придавала всей сцене жутковатый смысл. Как и немелодичное мычание верного слуги.
Что и говорить, в доме теперь вдоволь еды. Пару недель назад на берегу канала нашли громадную рыбу-капабара, да и бывшие несушки уходили в небытие беспощадно, как урчание живота. Или две-три. Вернее, четыре – если считать, что у Ублалы Панга желудок только один, что вовсе не обязательно. Возможно, Селуш знает точно – ведь она обряжала много тел. В конце концов, у тартеналов больше органов, чем у людей. Жаль, что это не распространяется на мозги.
И все же невыразимая грусть одолевала Ублалу Панга. То ли любовь, то ли страх любви. Полукровка жил в мире печали, что, учитывая обстоятельства, было довольно странно. Его несомненное достоинство между ног привлекало множество поклонниц; в горящих женских глазах мелькали жадность, алчность, злобная конкуренция – короче, все черты, присущие духовенству. Тем не менее страдалец Ублала хотел, чтобы любили его самого.
И это превращало его в полного идиота.
– Ублала, – позвал Бугг, нависший над котелком с супом, – сделай милость, погляди наверх, проверь, принадлежат ли эти крохотные глазки, изучающие нас, моему хозяину. И если так, будь добр пригласить его к ужину.
Высоченный Ублала, подняв лицо к Теголу, оказался на расстоянии вытянутой руки. Улыбнувшись и потрепав великана по голове, Тегол сказал:
– Мой друг, если можно, сделай шаг от того, что здесь служит лестницей – а учитывая вялые попытки моего слуги произвести ремонт, это описание я употребляю намеренно, – чтобы я мог спуститься в манере, достойной моего положения.
– Чего?
– Уйди с дороги, олух!
Вжав голову в плечи и пятясь, Ублала заворчал:
– Ну чего он такой несчастный? – Он ткнул большим пальцем в сторону Тегола. – Миру скоро конец, а его это волнует? Нет. Не волнует. Его. Конец света. Да?
Тегол развернулся, чтобы нащупать ступней верхнюю ступеньку лестницы.
– Сладкоречивый Ублала Панг, ну как нам угнаться за потоком твоих мыслей? Я безнадежен. – Он свесился с края люка и начал елозить ногами.
Заговорил Бугг:
– С учетом вида, который вы нам предоставляете, хозяин, безнадежность – подходящее слово. Лучше отвернитесь, Джанат.
– Уже поздно, – ответила она.
– Я живу в окружении вуайеристов! – Тегол нащупал-таки ступеньку одной ногой и начал спускаться.
– А я думал, они – куры, – сказал Ублала.
Пронзительный птичий крик закончился хрустом.
– Ой!
Бугг вспылил:
– Проклятие, Панг! Сам будешь ее есть! Всю целиком! И готовить сам!
– Она первая мне под ноги сунулась! Если бы ты построил больше комнат, Бугг, такого не случилось бы.
– А если бы ты разминал свои проклятущие ноги в переулке – а лучше, если бы ты перестал ходить с кислой рожей и портить настроение постоянным нытьем…
– Тише, тише, – вмешался Тегол, спустившись с последней ступеньки. – Нервы у всех расшатаны, так что лучше нам…
– Хозяин, он только что расплющил курицу!
– Вуайериста, – поправил Ублала.
– …жить дружно, – закончил Тегол.
– Ну, – сказал Ублала. – И где мы это делаем?
– Делаем что? – спросила Джанат.
– Мне надо.
– Иди к сараю, – ответил Тегол, пихая Ублалу к двери, впрочем, безрезультатно. – Облегчись за складом, у сточной трубы. Потом воспользуйся листьями бурачника – он растет на мусорной куче – и помой руки в кривом корыте.
Просветлев лицом, великан юркнул в переулок.
Тегол повернулся к Буггу:
– Ну что ж, минута молчания по бывшей несушке.
Почесав макушку, Бугг выпрямился и вздохнул:
– Извините. Я не привык к таким… толпам.
– Больше всего меня удивляет, – сказал Тегол, наблюдая за выжившими курами, – их мрачное безразличие. Запросто ходят вокруг раздавленной сестры…
– Подождите немного – и они начнут раздирать ее на куски, – сказал Бугг, нагибаясь, чтобы поднять трупик. – И в таком случае я предпочитаю безразличие.
Он поднял мягкое тельце, нахмурясь на болтающуюся шею.
– Тихие в смерти, как и все твари. Ну, то есть почти все…
Бугг резко покачал головой и бросил мертвую птицу на пол перед Джанат:
– Вот вам еще перья, академик.
– Очень подходящее занятие, – пробормотал Тегол, – обдирать милое оперение, чтобы обнажить пупырчатый кошмар под ним.
– Совсем как ненароком взглянуть тебе под тунику, Тегол Беддикт.
– Вы жестокая женщина.
Она помолчала и подняла на него взгляд:
– Если мы видели пупырышки.
– Очень жестокая; я начинаю подозревать, что вы запали на меня.
Джанат взглянула на Бугга:
– Что за лечение вы применили, Бугг? Мой мир словно… уменьшился. – Она постучала по виску. – Вот тут. Мысли проходят какое-то расстояние – совсем крохотное – и исчезают, растворяются. Благословенное забвение. Вот я помню, что со мной происходило, но у меня не возникает и тени эмоции.
– Джанат, большинство этих блоков вы строите сами. Все… расширится. Конечно, потребуется время. В любом случае неудивительно, что у вас развилась привязанность к Теголу – вы рассматриваете его как своего спасителя…
– Тише, старик! Привязанность? К Теголу? К бывшему студенту? Это во всех отношениях отвратительно.
– А по-моему, обычное дело, – сказал Тегол. – Вот в некоторых историях, что я слышал…
– Обычное дело для дураков, путающих любовь с поклонением только для того, чтобы потешить собственное жалкое эго. Обычно это мужчины. Женатые.
– Джанат, а вы… да нет, неважно. – Сложив ладони, Тегол посмотрел на Бугга. – Ух, суп пахнет восхитительно.
Вернулся Ублала, протиснувшись плечом вперед в дверной проем.
– Этот ваш бурачник на вкус отвратительный, – пожаловался он.
Все трое уставились на него.
Первым заговорил Бугг:
– Ублала, видишь вон те плошки – половинки тыкв? Неси их и получи свой вуайериный суп.
– Я бы одну целиком съел, такой голодный.
Тегол показал пальцем:
– Вон там как раз одна, Ублала.
Великан замер, глядя на расплющенный труп. Потом сунул плошки в руки Теголу и сказал:
– Ладно.
– Оставишь мне перья? – спросила Джанат.
– Ладно.
Тегол спросил:
– Ублала, ты не против, если остальные поедят… на крыше?
– Валяйте.
– После ужина, – продолжил Тегол, когда полукровка уселся, скрестив ноги, и оторвал курице лапку. – После, я имею в виду, Ублала, мы сможем поговорить о том, что гнетет тебя, хорошо?
– Говорить нет смысла. – Рот Ублалы был набит перьями, кожей и мясом. – Нужно отвести тебя к нему.
– К кому?
– К поборнику. Тоблакаю.
Взглянув в глаза Бугга, Тегол заметил в них неподдельный ужас.
– Нужно вломиться на подворье, – продолжал Ублала.
– А, ясно.
– Потом сделать так, чтобы он нас не убил.
– Ты же вроде сказал, что нет смысла говорить!
– Сказал. Нет.
Джанат взяла свою плошку супа:
– Так значит, придется лезть по этой лестнице, цепляясь одной рукой? А вы, конечно, ждете, что я полезу первой? За идиотку меня держите?
Тегол хмуро посмотрел на нее, затем просиял:
– Выбирайте, Джанат. Или вы следуете за мной и Буггом, рискуя потерять аппетит, или мы следуем за вами, вознося вас наверх восхищенными вздохами.
– Ни то ни другое! – И она направилась в переулок.
Из угла, где сидел Ублала, донесся жуткий хруст.
Тегол и Бугг понеслись вслед за Джанат.
Ормли, бывший лучший крысолов, сел напротив Рукет. Кивнув в знак приветствия, она вернулась к трапезе.
– Я бы угостила тебя хрустящими свиными ушами, но, как видишь, осталось совсем немного, а я их обожаю.
– Ты это нарочно, да?
– Все мужчины уверены, что красивые женщины не думают ни о чем, кроме секса. Уверяю тебя, еда предлагает чувственность, которой редко можно достичь в неуклюжих обжимашках на кишащем блохами матрасе, на сквозняке, от которого дрожь пробирает при каждой смене позы.
Иссохшее лицо Ормли скорчилось в гримасу:
– Смена позы? То есть?
– Что-то подсказывает мне, что нет легиона покинутых женщин, оплакивающих потерю неповторимого Ормли.
– Не понимаю, о чем ты. Слушай, я нервничаю.
– А я? Хочешь вина? Надеялась, что ты откажешься… Оказывается, от хранения в траурном склепе отборные вина выигрывают. Хорошо тебе красться во тьме каждую ночь, но мне, как новому командиру нашей подпольной организации, приходится прятаться здесь, внизу, получая отчеты и отдавая распоряжения, занимаясь бесконечной бумажной работой…
– Какой бумажной работой?
– Ну, работой, которая должна убедить подчиненных, что я очень занята. Чтобы не совались ко мне беспрерывно.
– Понятно, а что ты пишешь, Рукет?
– Записываю обрывки подслушанных разговоров – акустика здесь потрясающая, хотя довольно капризная. Иногда можно услышать настоящую поэзию, с яркими сопоставлениями.
– Если случайно, то никакая это не поэзия, – сказал Ормли, все еще хмурясь.
– Значит, тебе мало что известно о современных веяниях.
– Только об одном, Рукет, вот из-за него я и нервничаю. Тегол Беддикт.
– Самое необычное сопоставление, – ответила она, потянувшись за новым свиным ухом. – Идиотизм и гениальность. В частности, он гениально создает идиотские моменты. Когда мы последний раз занимались любовью…
– Рукет, умоляю, ты не видишь, что происходит? Прости, похоже, что нет. Тогда послушай меня. Он чересчур успешен! Все происходит слишком быстро! Патриотисты заваривают что-то ужасное, и будь уверена – Свободное попечительство поддержит их всеми имеющимися ресурсами. На Нижнем рынке начался натуральный обмен – потому что монет просто нет.
– Таков и был план…
– Но мы не готовы!
– Ормли, Крысий дом рухнул?
Он посмотрел на нее с подозрением, затем хмыкнул и отвел взгляд.
– Ладно, мы знали и были готовы. Верно. Хотя мы не ближе к пониманию, что произойдет, когда что-то происходит, даже если знаем, что оно происходит, когда происходит. Так или иначе, ты просто пытаешься меня запутать, потому что теряешь объективность, когда дело касается Тегола.
– Да перестань, ты считаешь меня дурой?
– Да. Любовь, похоть, все такое – и ты теряешь способность мыслить здраво.
– Это ты не мыслишь здраво. Тегол вовсе не тайна. Тегол легок – нет, не в том смысле… а, ладно, в том тоже. В общем, как я сказала. Легок. А настоящая загадка для нас, Ормли, – его проклятый слуга.
– Бугг?
– Бугг.
– Да он – просто ширма…
– А ты уверен, что не наоборот? Что они делают со всеми полученными монетами? Закапывают на заднем дворе? У них даже нет заднего двора. Ормли, речь идет о тоннах монет! – Она махнула рукой. – Хватит, чтобы заполнить этот склеп двадцать раз. Да, конечно, под городом есть и другие подземелья, но нам они все известны. Я посылала гонцов: все подземелья пусты, пыль под ногами никто не тревожил годами. Мы отправляли крыс во все трещины, во все разломы, во все щели. Ничего. – Она щелкнула пальцами. – Монеты исчезли. Как будто растворились в воздухе. И не только в этом городе.
– Может, Тегол нашел укрытие, где мы еще не смотрели. Что-то одновременно умное и идиотское, как ты говоришь.
– Я думала об этом, Ормли. Поверь мне, монеты исчезли.
Его сердитый взгляд вдруг просветлел, и он налил себе еще вина:
– Понял! Утопили в реке.
– Однако Тегол утверждает, что легко наполнит рынок, если финансисты попечительства запаникуют и начнут чеканить монету сверх обычной квоты. Даже эта квота чревата инфляцией, ведь старые монеты не изымаются. Не хватает сырья для повторной чеканки. Казначейство империи практически парализовано. А Тегол говорит, что выбросит монеты на улицы в мгновение ока.
– А может, врет.
– А может, нет.
– А может, я возьму последнее свиное ухо?
– Не смей.
– Прекрасно. Есть еще проблема. Между эдур и Патриотистами и канцлером с его армией головорезов и шпионов – серьезные трения. Пролилась кровь.
– Ничего удивительного, – кивнула Рукет. – Это было неминуемо. И не думай, что напряженное финансовое положение тут ни при чем.
– Разве только косвенно, – возразил Ормли. – Нет, столкновение тут, полагаю, личного характера.
– Мы можем это использовать?
– Ага, наконец-то мы начинаем обсуждение.
– Ты просто ревнуешь к Теголу Беддикту.
– И что, если так?.. Ладно, давай займемся планами.
Вздохнув, Рукет махнула слуге.
– Принеси еще бутылку, Унн.
Ормли выгнул бровь и, когда громадный слуга побрел в боковую комнату, нагнулся ближе:
– Унн? Тот, который…
– Убил Геруна Эберикта? Да, тот самый. Голыми руками, Ормли. – Она улыбнулась. – И эти голые руки хороши не только в убийствах.
– Я знал! Ты больше ни о чем и думать не в состоянии!
Она откинулась в кресле. Пусть считают себя умными. Только так можно сохранить мир.
Под Летерасом скрывалось массивное ледяное ядро. Кулак Омтоз Феллака, зажавший неумолимой хваткой древнего духа. Клюнувшего на приманку и захваченного удивительным союзом седы Куру Квана, яггутской волшебницы и Старшего бога. Страннику непросто было принять такое сочетание, и неважно, что результат получился благоприятный. Дух лишен свободы до тех пор, пока древний ритуал не ослабеет – или, вероятнее, не будет разбит по злому умыслу. Так что хотя и временно – а есть ли что-то постоянное? – смерть и разрушения колоссального масштаба удалось предотвратить. Очень хорошо.
Куру Кван заключает союз с волшебинцей-яггуткой – удивительно, но не страшно. Только участие Маэля беспрестанно не давало покоя Страннику.
Старший бог. Не К’рул, не Драконус, не Кильмандарос. Нет, этот Старший бог всегда оставался в стороне. Проклятие Маэля – благословение всех остальных. Так что изменилось? Что подтолкнуло старого ублюдка вступать в союзы, выплескивать свою мощь на улицы города, явиться на заброшенный остров и отделать изломанного бога до бесчувствия?
Дружба с жалким смертным?
А что, дорогой Маэль, ты собираешься делать со всеми почитателями? С теми, кто злоупотребляет твоим безразличием? Их легион, и с их рук капает кровь во имя твое. Тебе это приятно? Ведь от них ты черпаешь свою силу. Столько, что хватит утопить все владение.
Война между богами, но так ли ясна линия фронта, как кажется?
Странник стоял в твердой скале, совсем рядом с громадным ледяным ядром, вдыхая запах студеной магии из другой эпохи. Дух, замороженный во время подъема из вонючего озера, клокотал беспомощной яростью. Один из родни самого Маэля, как подозревал Странник, вырвался на свободу только для того, чтобы попасть под заклятие Увечного бога. И ничего не знал – пока – об ужасных трещинах, что расползаются безумной паутиной по льду, трещинах, даже сейчас ползущих наружу.
Будет разбит. Намеренно? Нет, не сейчас; только из-за неправильно выбранного места стабильности. Они не могли знать. Подтолкнул… не я. Просто… ужасное стечение обстоятельств.
А Маэлю об этом известно? Бездна меня забери, нужно поговорить с ним. Ох, даже подумать противно!.. Сколько еще можно откладывать? Какую гнилую выгоду принесет мое молчание? А какую жалкую награду мое предупреждение?
Снова перекинуться словцом с богом войны Фенэром? Да нет, бедняга знает, пожалуй, еще меньше. Прячется, практически свергнут… Свергнут – любопытная идея. Боги воюют… возможно.
Странник призраком прошел сквозь скалу. Для задуманного понадобится рука смертного. Кровь смертного.
Он шагнул на пол, вымощенный заплесневелым булыжником.
Далеко он ушел, сколько времени прошло?.. Тьма и приглушенные капли воды. Странник принюхался и уловил запах жизни, испорченной погружением в древнюю магию. Теперь ясно, где он. Значит, шел недалеко. И недолго. Никогда не прячься в одном и том же месте, дитя. С пересохшим от странного предвкушения ртом он поспешил по извилистому коридору.
Я ничего не могу поделать, я слаб, проходя кривыми дорогами судеб. Когда-то я значил гораздо больше. Господин плиток. Вся сила в начертанных образах, почти словах из тех времен, когда написанных слов не существовало. Они голодают без моего благословения. Усыхают. Разве это пустяк? Я уже не могу торговаться?
Он ощущал внутри себя когда-то потухший уголек… чего? Ах да. Ясно вижу. Вижу.
Честолюбие.
Странник достиг тайной палаты и ощутил у входа пульсирующее тепло.
Согнувшаяся над жаровней, она повернулась, когда Странник вошел. Тяжелый, сырой воздух, насыщенный благовониями, почти опьянил его. Ее глаза распахнулись:
– Турудал Бризад…
– Дело вот в чем. Сделка…
Она осторожно протянула руку над углями жаровни:
– Они все хотят заключить сделку. Со мной…
– Обители, ведьма. Они сталкиваются, неуклюжие, как старухи. Сталкиваются с новыми – с Путями. Только дурак назовет это пляской равных. Сила когда-то была крепкой. А теперь она… – Он улыбнулся и подошел на шаг. – Теперь тонкая. Понимаешь? Что предложить тебе, ведьма?
Она нахмурилась, скрывая страх:
– Нет. Ты смердишь, как помойная яма, консорт. Тебя здесь не ждали…
– Плитки так хотят поиграть, правда? Они укладываются в изломанные узоры, всегда изломанные. Нет потока. Они устарели, ведьма. Устарели.
Рука над жаровней дернулась, и глаза Пернатой ведьмы вспыхнули, глядя мимо Странника.
За его спиной раздался тихий голос:
– Не делай этого.
Странник обернулся.
– Куру Кван. Она вызвала тебя! – Он рассмеялся. – Я могу изгнать тебя в мгновение ока, призрак.
– Она не должна была этого знать. Послушай мое предостережение, Странник: ты впал в отчаяние. Иллюзия славы… Разве ты не понимаешь, что мучило тебя? Ты стоял слишком близко ко льду. Тебя захватили страсти пойманного демона. Его честолюбие. Его вожделение.
Странник покачал головой, справившись с мимолетным сомнением.
– Я – Господин плиток, старейшина. Никакому жалкому духу меня не заразить. Мои помыслы чисты. Моя цель… – Он вновь повернулся, отмахнувшись от призрака. И едва не упал – пришлось сделать шаг, чтобы устоять.
Призрак седы заговорил:
– Странник, ты собираешься бросить вызов Путям? Ты что, не понимаешь: если у плиток есть Господин, то есть Господин и у Путей?
– Не глупи, – сказал Странник. – Нет плиток, описывающих эти Пути…
– Не плитки. Карты. Колода. И да, существует Господин. Ты собрался пойти против него? С какой целью?
Странник промолчал, хотя уловил ответ в голове. Свержение. Он словно ребенок перед таким, как я. Я мог бы даже пожалеть его, когда отниму у него всю мощь, всю кровь до последней капли, саму жизнь.
Больше я не откажусь от этого мира.
Куру Кван не унимался:
– Если ты отправишь Обители против Путей, Странник, ты разобьешь союзы…
Странник фыркнул:
– Они уже разбиты, седа. Того, что началось как еще один поход против Увечного бога, чтобы подвергнуть его жестокому наказанию – как будто Падший совершает преступление самим своим существованием, – того больше нет. Старшие пробудились, вернулись к памяти о том, кем были когда-то и кем будут вновь. Кроме того, – добавил он, сделав еще шаг к задрожавшей летерийской ведьме, – враг разделен и в замешательстве…
– Все они чужды тебе. Нам. Ты уверен, что понимаешь правильно? А не враг ли внушает тебе то, что желает?
– Играешь в игры, Куру Кван. Твоя вечная ошибка.
– Это не наша война, Странник.
– Да нет, наша. Моя война. Война Рулада. Увечного бога. В конце концов, не Старшие боги так хотят уничтожить Падшего.
– Захотят, если только поймут, Странник. Увы, они ослеплены соблазном воскрешения – слепы, как и ты сейчас. Все, кроме одного – создателя Путей. Самого К’рула. Слушай меня, Странник! Отправляя Обители против Путей, ты объявляешь войну К’рулу…
– Нет, лишь его детям. Детям, которые убьют его, если смогут. Он им не нужен. Он ушел – а теперь снова шагает по владениям и тащит с собой плитки, Обители, древние места, которые хорошо знал… Настоящая война, седа!
– Верно, и дурацкая ностальгия К’рула – самый опасный яд, хотя ему самому еще только предстоит понять это. Я мертв, Странник, – и дороги, по которым я ходил…
– Меня не интересуют.
– Не надо. Все это игры Увечного бога!
Улыбаясь, Странник поднял руку неуловимым движением. Ухватил летерийскую ведьму за шею. Приподнял, оторвав от пола.
В другой руке Странника появился кинжал.
Кровь. Дар смертного Старшему…
Ведьма держала что-то в руке. Дергалась, пыталась освободиться от удушающей хватки; глаза налились кровью, лицо потемнело. Она сделала выпад рукой.
И вонзила отрезанный палец в левый глаз богу.
Странник взревел: мозг словно пронзило раскаленное копье.
Он вонзил кинжал в тело женщины. Потом отшвырнул ее, качнулся, хлопая себя по лицу – текла кровь, что-то болталось на жилке, стукаясь о щеку. Достал ее, и неважно, что она натворила со мной – достал ее, эту грязную тварь… ее кровь… моя кровь… Бездна меня побери, боль!
И тут она вернулась. Когтистые пальцы потянулись к его лицу – схватили что-то, оторвали… Боль! И совсем рядом – ее злобный рык: «Я собираю». Она метнулась прочь, но он успел еще раз ударить кинжалом, взрезав плоть, скользнув лезвием по костям.
Она вырвала глаз. Убежала, зажав его в окровавленной руке.
А ее кровь осталась на кинжале. Достаточно. Более чем достаточно.
Странник, выставив перед собой руку, одним глазом пытаясь разобраться в мутной перспективе, двинулся к двери.
Все, что мне нужно.
Оставляя за собой кровавый след, Пернатая ведьма дотащилась до дальней стены и там свернулась в клубок; в одной грязной руке – глаз бога, в другой – отрезанный палец Бриса Беддикта, который, похоже, набух, словно впитал кровь Странника. Теплый… нет, горячий.
– Собираю, – прошептала она.
Призрак седы подобрался ближе:
– Ты умираешь, дитя. Тебе нужен целитель.
Она плюнула:
– Так приведи.
В жаровне ярко мерцали угли, однако Пернатая ведьма чувствовала только холод – глубоко внутри тела; он распространялся, унося жизнь из ее членов.
– Живее, – пробормотала она.
Но никто не ответил.
На помосте Странник оступился. С обеих сторон плитки седанса кружились в запутанном водовороте. Странник засмеялся, будто залаял, подняв перед собой окровавленный кинжал, словно факел, – он чувствовал, как жар обжигает лицо, сушит кровь, текущую из левой глазницы.
Кто-то сюда приходил. Причем совсем недавно.
Ханнан Мосаг. Копался в тайнах древней силы.
Но он тисте эдур. Чужой для этих сил.
Нет, они мои. Всегда были моими. И вот я пришел.
Предъявить права на них.
И я бросаю тебе вызов, Господин колоды, кем бы и каким бы ты ни был. Появись, если смелый. Я бросаю тебе вызов!
Странник добрался до центральной круглой платформы, высоко поднял кинжал и отпустил его в полет к плиткам.
Острие глубоко вошло в раскрашенный камень.
Странник уставился вниз. Одинокий глаз широко раскрылся.
Кинжал пронзил центр плитки, пригвоздив ее. Остальные закружились рядом, словно их затянуло в водоворот.
Центр плитки.
Его собственной. Кинжал вошел в грудь изображения. В мою грудь. Что это значит? Неважно. Какую другую плитку он мог выбрать?
Мир задрожал – он чувствовал это – глубоко в ядре, подернутом рябью, которая поднималась, поглощая энергию, расходясь в волны. Волны росли, набирали скорость, вздымались выше…
Странник рассмеялся, чувствуя, как растет в нем сила.
– Кровь смертной!
Умерла ли она уже? Он пырнул ее дважды. Глубоко вонзил клинок. Она уже должна была истечь кровью. Труп лежит в проклятой палате. Пока его не найдут крысы. И это хорошо. Ей нельзя позволить выжить – он не хотел быть обязанным своей возрожденной божественностью ни Верховной жрице, ни единому смертному. Других молящихся я могу стерпеть. Не обращать внимания. Они все знают, что я никогда не даю ответ. Никогда ничего не раскрываю. Ничего не ожидая, они ничего не получают, так что я ничем не обязан им.
Но Верховная жрица…
Надо убедиться. Вернуться. И проверить.
Странник развернулся и пошел.
– Ублюдок, – сказала Пернатая ведьма, ощутив вкус крови во рту. Кровь текла из ноздрей, булькала в глотке. Громадная тяжесть давила грудь справа.
Ждать больше нельзя. Призрак опоздает.
– Я умираю.
Нет. Странник, ублюдочный бог, позабытый бог, голодный бог.
Не только ты здесь голоден.
Обнажив в улыбке красные зубы, она пихнула помятый глаз в рот.
И проглотила.
Странник покачнулся, отскочил от стены коридора, когда что-то пробралось в его грудь и вырвало громадный кусок силы. Украло, оставив пустоту агонии.
– Сука!
Рев отразился эхом от холодного камня.
Внутри черепа раздался ее голос: «Теперь я твоя. А ты мой. Бог и его служительница, запертые во взаимной ненависти. Как все запуталось, правда?
Тебе нужно было найти еще кое-кого, Странник. Я изучала историю. Дестрай Анант, Богом Избранный, Колодец духа. Пернатая ведьма. Ты – мой. Я – твоя. И слушай мою молитву – слушай! Твой Дестрай требует! Теперь в моих руках ждет наш Смертный Меч. Он тоже отведал твоей крови. Твоя сила может исцелить его, как исцелила меня. Ты еще не ощущаешь его — Странника окатила волна злобной радости – прикосновения?»
Ее смех заскрежетал у него в голове, напоминая об украденной силе.
«Вызови его, Странник. Он нам нужен».
– Нет.
«Нужен! И Кованый Щит – Т’орруд Сегул, на языке Первой империи. Кто из нас будет выбирать? А, конечно, ты заявишь, что это твое право. Но у меня есть кандидат. Еще один, крепко завязший в паутине злобы, – я произношу его имя и ощущаю самую глубокую ненависть, – разве это не то, что нужно?
И да, он все еще жив. Удинаас. Давай превратим духовенство в компанию предателей. Заявим права на пустой трон – он всегда был нашим, Странник, любимый.
Удинаас. Призови его! Выбери его! Мы можем пожрать души друг друга через тысячелетия. Через десятки тысяч лет!»
– Оставь меня, проклятая!
«Оставить? Мой бог, я приказываю!»
Странник рухнул на колени, откинув назад голову, и закричал в ярости.
И мир снова дрогнул.
Он забыл. Цепи. Воля, запертая в бесконечной яростной борьбе. Бурные воды диких эмоций вздымаются снова и снова. Безостановочно обрушиваются, накрывают с головой. Я снова в мире. Я отбросил свою слабость и попал в сети силы.
– Только слабые и бесполезные свободны по-настоящему, – прошептал он.
Она услышала.
«Не хнычь, Странник. Возвращайся в седанс и поищи себя. Кровь течет между плитками. Между всеми. Пути. Седанс, наконец, показывает истину вещей. Истину вещей. Твоими словами плитки… в потоке.
Не ощущаешь их? Новые Пути? Брось, давай воспользуемся ими вместе и выберем наш аспект. Существуют привкусы… свет и тьма, тень и смерть, жизнь и… о, что это? Шуты Удачи, Независимые, Опонны? Опонны – милый Странник, на твое место пришли выскочки. Эти Близнецы играют в твою игру, Странник.
Что нам с ними делать?»
– Бездна меня побери, – застонал бог, опускаясь на холодные булыжники.
«Призови его, Странник. Он нужен. Сейчас. Призови нашего Смертного Меча».
– Не могу. Проклятая дура. Он для нас потерян.
«У меня есть…»
– Я знаю, что у тебя есть. Ты вправду думаешь, что этого достаточно? Хватит, чтобы вырвать его из хватки Маэля? Ты тупая, жалкая сука. И немедленно прекрати свою проклятую молитву, Дестрай. Каждое твое требование ослабляет меня – а это совсем неразумно. Не сейчас. Слишком рано. Я… уязвим. Эдур…
«Колдуны эдур теперь дрожат и трясутся от каждой тени – не могут понять, что произошло. Им остался только слепой ужас…»
– Заткнись! – взревел бог. – Кто может проникнуть в мысли колдунов, надутая капабара? Покинь меня! Сейчас же!
Ответа странник не услышал. Внезапно он остался один. Рядом – никого.
– Так лучше, – буркнул он, сидя на холодном полу, окруженный темнотой. Он думал. Но даже мысли не приходили свободно, без усилий.
Бездна внизу, похоже, я сделал ошибку. С этим теперь мне жить.
И строить планы.
Гадаланак шагнул вперед, прикрываясь круглым щитом. Громадная ладонь ухватила его за руку, развернув ее под плечом, и через мгновение Гадаланак уже летел через подворье – катился, пока не уткнулся в стену.
Воин-мекрос застонал, качая головой, потом отпустил топор с двумя лезвиями на коротком топорище и стянул с головы шлем.
– Нечестно, – сказал он, сев и поморщившись. Сердито глядя на Карсу Орлонга, он добавил: – Император так не сделал бы.
– Ему же хуже, – прогрохотал в ответ тоблакай.
– Кажется, ты порвал что-то у меня в руке.
Самар Дэв заговорила из кресла, стоящего в тени:
– Тогда тебе лучше найти целителя, Гадаланак.
– Кто еще осмелится выйти против меня? – Карса, опираясь на меч, оглядел полдюжины воинов. Все взгляды обратились на женщину в маске, стоящую молча и неподвижно, как древняя статуя в развалинах. Ее как будто не трогало всеобщее внимание. И свои два меча она еще не доставала.
Карса фыркнул:
– Трусы.
– Уймись, – сказал воин по имени Падди, сморщив покрытое шрамами лицо. – Не в нас дело-то. Дело в твоем стиле. Нет смысла учиться противоборствовать ему, поскольку император эдур так не сражается. Просто не может. Ему не хватает на это сил. И длины рук. Кроме того, он цивилизован – а ты дерешься, как животное, Карса, и вполне мог бы завалить ублюдка, только тебе не придется, я-то уделаю его раньше. – Падди поднял в руке короткий дротик. – Я сначала его проткну – и посмотрим, каково ему будет сражаться с деревянным древком в теле. Я проткну его с шести шагов, понял? А потом подойду с саблей и порублю на кусочки.
Самар Дэв перестала слушать, она уже наслушалась бахвальства Падди и смотрела на женщину, которую воин-мекрос называл сегулех. Это слово из языка Первой империи. «Кованые». Странное название для людей – видимо, остатки какого-то клана из колониального периода империи Дессимбелакиса. Часть армии, получившая приятный островок в награду за какую-то великую победу – в то время армии носили имена, и «Кованые» было вполне в духе военных Первой империи. А вот маска была совершенно необычной. Гадаланак говорил, что все сегулехи закрывают лица, и каким-то образом по знакам и полосам на эмалевых масках можно определить ранг. Но если письмена, то не из Первой империи. Даже не рядом. Любопытно. Плохо, что она ничего не говорит.
Бережно поддерживая руку, в которой держал щит, Гадаланак оперся о стену, чтобы выпрямиться, и побрел искать целителя.
Во дворце что-то случилось, и это чувствовалось даже на подворье претендентов. Возможно, согласован список и установлен порядок схваток. Этот слух радовал идиотов-воинов, собравшихся здесь, – хотя Карса просто горько хмыкнул. Самар Дэв склонна была с ним согласиться – не верилось, что слух правдив. Нет, случилось что-то иное, что-то неприятное. Группировки пытаются, как дворняжки, стянуть что-нибудь с пира, которого хватило бы на всех, будь у них хоть какие-то мозги. Как всегда, никогда не бывает достаточно.
И тут она ощутила нечто: дрожь по жилам, по костям, схороненным под плотью этого владения. Этого владения… и всех других. Нижние боги… Ведьма осознала, что вскочила на ноги. И моргает. А в центре подворья стоит Карса – лицом к ней, с диким выражением в звериных глазах. Тоблакай оскалился.
Помотав головой, чтобы отвести взгляд от ужасного воина, она быстро пошла по проходу за колоннадой, потом мимо клетушек, где проживали поборники. По коридору.
В свою скромную комнату.
Закрывая за собой дверь, она уже начала бормотать запирающее заклинание. Снаружи осталась беда, осталась кровь, льющаяся и обжигающая, как кислота. Ужасные события, что-то немыслимо старое торжествует с новой силой…
Сердце замерло в груди. Над полом в центре комнаты поднимался призрак. Протискивался сквозь ее защиту.
Она выхватила нож.
Проклятое привидение. Вернее, привидение проклятого мага.
Светящиеся прозрачные глаза обратились к ней.
– Ведьма, – прошептал дух. – Не сопротивляйся, прошу тебя.
– Тебя не звали, – сказала она. – Так с какой стати мне не сопротивляться?
– Мне нужна твоя помощь.
– Похоже, уже поздно.
– Я седа Куру Кван.
Она нахмурилась, потом кивнула:
– Я слышала это имя. Ты погиб во время вторжения эдур.
– Погиб? Это стоит обдумать. Увы, сейчас некогда. Ты должна кое-кого исцелить. Пожалуйста. Я отведу тебя к ней.
– К кому?
– Летерийка. Ее зовут Пернатая ведьма…
Самар Дэв зашипела:
– Ты обратился не по адресу, седа Куру Кван. Исцелить белобрысую ящерку? Если она умирает, я рада. Она позорит имя ведьмы.
Снова по невидимой паутине, пронизывающей мир, пробежала дрожь.
Самар Дэв увидела, как съежился призрак Куру Квана, заметила ужас в его глазах.
И, плюнув на лезвие ножа, метнулась вперед и пронзила оружием привидение.
Крик седы длился недолго; стальной клинок зацепил призрака, затянул в себя и сковал. Рукоятка ножа в руке Самар Дэв вдруг стала холодной, как лед. От лезвия повалил пар.
Еле слышно она быстро добавила несколько слов, закрепляющих узы.
Потом попятилась до койки. Села на кровать, дрожа после захвата. Взглянула на оружие в руке.
– Нижние боги, – пробормотала она. – Еще одного сцапала.
Через несколько мгновений дверь распахнулась. Пригнувшись, вошел Карса Орлонг.
Самар Дэв выругалась и сказала:
– Это обязательно было делать?
– Ведьма, твоя комната воняет.
– Ты пролез через мою защиту, как через паутину. Тоблакай, нужно быть проклятым богом, чтобы проделать такое – а ты не бог. Могу поклясться на костях всех убитых тобой бедных дурачков.
– Плевать я хотел на все твои защиты. – Громадный воин прислонил меч к стене и, сделав всего шаг, оказался в центре комнаты. – Мне знаком этот запах. Привидения, духи, вонь забывания.
– Забывания?
– Это когда мертвые забывают, что они мертвы, ведьма.
– Как друзья в твоем каменном мече?
Уставившиеся на нее глаза были холодны, как пепел.
– Они обманули смерть, Самар Дэв. Таков был мой подарок. Они сами так решили – отказаться от покоя. От забытья. Они живы, пока жив меч.
– Да, Путь внутри оружия. Только не думай, что это так уникально, как тебе, наверное, хотелось бы.
Он оскалился:
– Нет. Вот у тебя же есть нож.
Она застыла:
– Вряд ли в этом лезвии кроется Путь, Карса Орлонг. Только сложенное железо. Сложенное особым образом…
– Чтобы образовать тюрьму. Любите вы, цивилизованные, мутить значение слов. Наверное, у вас их слишком много, и используете вы их слишком часто и без дела. – Он огляделся. – Значит, поймала привидение. На тебя не похоже.
– Спорить не буду, – кивнула она, – поскольку и сама уже не понимаю, кто я. И какой должна быть.
– Однажды ты сказала мне, что никого не заставляешь, не лишаешь свободы силой. А торгуешься.
– Вот ты о чем. Ну конечно, если есть выбор. А в твоей компании, тоблакай, никакого выбора, похоже, и быть не может.
– Ты обвиняешь меня в своей жадности?
– Это не жадность. Скорее всепоглощающая жажда силы.
– Против меня?
– Тебя? Вряд ли. Думаю, просто чтобы остаться в живых. Ты опасен, Карса Орлонг. Твоя воля, твоя сила, твое… равнодушие. Ты – странный и страшный довод в пользу того, что, сознательно игнорируя законы и правила вселенной, можно избежать ее влияния. Ты должен понимать: сам твой успех свидетельствует в пользу этого догмата, и с ним я не могу примириться, поскольку он противоречит всей истории наблюдений.
– Опять много слов, Самар Дэв. Скажи попроще.
– Хорошо, – отрезала она. – Все в тебе меня пугает.
Он кивнул:
– Но и притягивает.
– Заносчивый ублюдок. Думай что хочешь!
Он повернулся к двери. Взяв меч, бросил через плечо:
– Сегулех обнажила свои мечи для меня, ведьма.
И ушел.
Самар Дэв оставалась на кровати еще дюжину ударов сердца, потом воскликнула:
– Будь он проклят!
И поднялась, чтобы не опоздать к началу схватки. Будь он проклят!
Солнце ушло на запад, погрузив подворье в тень. Пройдя по закрытой колоннаде, Самар Дэв увидела, что сегулех стоит в центре тренировочной площадки, держа руками в перчатках два длинных меча с тонкими лезвиями. Темные волосы свисали сальными прядями до плеч, а взгляд полночно-черных глаз в прорезях маски не отрывался от Карсы Орлонга, шагающего к ней по усыпанному песком полу.
Поглазеть пришли все претенденты – явно пронесся слух, – и Самар Дэв увидела, замерев, грала Таралака Вида, а за ним Икария. Нижние боги, это имя, этот ягг… все, что я знаю, все, что слышала. Икарий здесь. Поборник.
Он оставит от города кучу развалин. Он оставит от жителей груду переломанных костей. Боги, только посмотрите на него! Стоит спокойно, так далеко в тени, что его почти не видно – Карса его не видит, нет. Тоблакай сосредоточился на сегулех, на том, как она кружится на расстоянии. А она движется, как кошка, и всегда лицом к противнику.
Да, она настоящий боец.
И Карса швырнет ее через проклятую стену.
Если она посмеет приблизиться. А ей придется. На расстояние громадного кремневого меча.
Через стену. Или сквозь нее.
Сердце заколотилось быстро, с пугающими сбоями.
Она почувствовала, что рядом кто-то есть; с тревогой поняла, что это тисте эдур – и узнала его. Преда… Томад. Томад Сэнгар.
Отец императора.
Карса, ни к чему тебе такой зритель…
Взрыв движения, стоило противникам сблизиться – впоследствии так никто и не смог решить, кто сделал ход первым; словно сегулех и Карса достигли какого-то инстинктивного соглашения и задвигались быстрее мысли.
И вот когда сталь стукнулась о камень – или камень о сталь, – Карса Орлонг сделал нечто неожиданное.
Топнул ногой в пол. В уплотнившийся песок.
В разгар гибкого танца сегулех.
Топнул так, что покачнулись все зрители на полу подворья.
И идеальное равновесие сегулех… дрогнуло.
Разумеется, на краткое мгновение, почти никто ничего не заметил; разумеется, она мигом пришла в себя – но удар все же пропустила: Карса ударил мечом плашмя и сломал ей оба запястья.
Тем не менее, падая, она развернулась, и одна нога понеслась тоблакаю в пах.
Он перехватил ее ступню, блокируя удар, и храбро поднял сегулех в воздух.
Она махнула другой ногой.
И тоблакай со смехом отпустил рукоять меча и перехватил вторую ступню.
И так держал ее.
Встряхивая.
За спиной Таралака Вида раздался тихий вздох, и грал, моргая, обернулся.
Икарий улыбнулся и тихо сказал:
– Мы, кажется, встречались. Он и я. Когда-то давно. Нашу дуэль прервали.
Маппо. Наверняка. Маппо, который увидел, какая буря надвигается между этими двумя. Ох, трелль…
Таралак облизнул сухие губы:
– Ты хочешь продолжить дуэль, Икарий?
Брови ягга чуть поднялись. Он покачал головой, посчитав, что такого ответа достаточно.
Слава духам.
Преда Томад Сэнгар хмыкнул.
– Эти игры, – осмелилась заговорить Самар Дэв, привлекая его внимание, – они что – предназначены для развлечения?
Тисте эдур без выражения посмотрел на нее и сказал:
– Среди зрителей есть двое, которые развлекаются.
– Да.
Подумав, он добавил:
– Этот тартенал пойдет последним. Так единогласно решили наши наблюдатели. Я пришел посмотреть своими глазами. Хотя мое мнение не будет иметь значения.
– Сегулех была очень хороша, – сказала Самар Дэв.
– Возможно. Но она не билась ни с кем другим.
– Они относятся к ней с великим уважением.
– Даже теперь? Он намерен ее отпустить?
Она покачала головой.
Томад Сэнгар повернулся уходить:
– Тартенал великолепен.
– И все же ваш сын лучше.
Он замер и обернулся на нее, прищурившись:
– Тартенал великолепен. Но все равно умрет.
И тисте эдур пошел прочь.
Карса Орлонг, наконец уступив крикам и просьбам зрителей, опустил женщину на пол.
Три летерийских целителя бросились ей на помощь. Подобрав свой меч, Карса встал прямо и огляделся.
«Нет, – подумала Самар Дэв, – о нет».
Но Икарий уже ушел. И его грал-надсмотрщик.
Тоблакай направился к ней.
– И знать не желаю, – сказала она.
– Конечно, ведь ты и так уже знаешь.
О боги!
Он подошел поближе, глядя сверху вниз:
– Ягг сбежал. Трелль, который раньше был с ним, исчез. Наверное, умер. Остался пустынный воин, которого я уделаю одной рукой. Никто не в силах остановить нас – Икария и меня. Он это знал. И сбежал.
– Карса, ты проклятый идиот. Икарий из тех, кто не устраивает тренировочные бои. Ты понял меня?
– А мы и не стали бы тренироваться, Самар Дэв.
– Так зачем тратиться на него? Ведь не против летери или их рабов-эдур нацелена твоя месть?
– Покончу с их императором, пойду искать Икария. Закончим, что начали.
– Не строй бойцов перед тараном, Карса Орлонг.
– Дурацкая поговорка, – сказал он, подумав.
– Да? Почему это?
– У теблоров воины и есть таран. Посмотри на меня, Самар Дэв. Я сражался и победил. Видишь пот на моих мышцах? Пойдем в постель.
– Нет, я плохо себя чувствую.
– Со мной ты почувствуешь себя лучше. Расколю тебя пополам.
– Просто смешно. Уходи.
– Мне что, искать другую шлюху?
– Они со всех ног побегут, как только увидят тебя, Карса Орлонг. Побегут прочь, я имею в виду.
Он фыркнул и огляделся:
– Может, сегулех…
– Ну, конечно! Ты только что сломал ей руки!
– Они ей не понадобятся. И потом лекари уже ее чинят.
– Нижние боги, я ухожу.
Она шагала прочь под его раскатистый хохот. О, я знаю, что ты со мной играешь. Знаю, но все равно каждый раз попадаюсь. Ты слишком умен, варвар. Где этот толстолобый дикарь? Так же любящий рисовку?
С трудом передвигая искалеченные ноги, чувствуя при каждом шаге боль по всему изогнутому, перекрученному позвоночнику, Ханнан Мосаг приглядывался, но мог различить только насыпь речной гальки – словно дорогу между стенами пропасти. Неясно даже, насколько реально то, что он видит.
Похоже, это то, что нужно.
Вроде бы дом.
Куральд Эмурланн, Владение Тени. Не осколок, не рваный мазок, испачканный примесями. Родной дом, каким он был, пока предательства не разодрали его на части. Рай ждет нас. В наших головах. Призрачные образы, все совершенство, собранное волей и только волей. Верь тому, что видишь, Ханнан Мосаг. Это дом.
Вот только он сопротивляется. Хочет отвергнуть изломанное тело и зараженный хаосом разум.
Мать Тьма. Отец Свет. Поглядите на своих увечных детей. На меня. На Эмурланна. Исцелите нас. Разве вы не видите в моей голове устроенный мир? Такой, каким он был. Я еще держусь этой чистоты, всего, что искал в царстве смертных, среди племен, которые подчинил, – я хотел мира, и я победил.
Никто не догадывался о моем сокровенном желании. Трон Тени – он был предназначен мне. И под моей властью Куральд Эмурланн снова окреп бы. Целиком. И занял бы свое законное место.
Да, был хаос – дикая, необузданная сила, подобная непреодолимым потокам, разделяющим островки Тени. Но я использовал бы этот хаос – для исцеления.
Цепи. Цепи, чтобы соединить фрагменты, скрепить их.
Падший бог был только средством, не более.
Но Рулад Сэнгар уничтожил все это. Протянув детскую руку. И теперь все умирает, отравленное. Крошится, увядая.
Он достиг основания насыпи, круглые гладкие камешки защелкали под его когтистыми пальцами. Крупный песок под ногтями, сырой, кусачий. Мой мир.
Дождь падал в полосах тумана, остро пахло мхом и гниющим деревом. А ветер… нес запах моря.
На крутом каменном склоне выстроились, словно часовые, рощицы черного дерева.
В них не прятались демоны. Это был мир тисте эдур.
Тень парящей совы скользнула по блестящей насыпи, пересекла тропинку, и Ханнан Мосаг застыл.
Нет. Не может быть. Ни один живущий не претендует на этот титул.
А он мертв.
И он даже не тисте эдур!
Впрочем, кто встал один против Рулада Сэнгара? Да, она хранит его отсеченный палец. Сова – самое древнее из предзнаменований, – сова означает его пришествие.
И все же гнев обуял его.
Я сам буду выбирать. Я! Мать Тьма! Отец Свет! Проведите меня к Трону Тени. Эмурланн возродившийся! Это так, говорю вам обоим; или так – или Король в цепях, за которым стоит Увечный бог! Слушайте мое предложение!
– Анди, лиосан, эдур – армии тисте. Никакого предательства. Предательства кончились – свяжите нас нашим словом, как связали друг друга. Свет, Тьма и Тень, первые элементы сущего. Энергия, и пустота, и непрерывное перетекание между ними. Три силы – первые, главные, чистейшие. Слушайте меня. Я отдаю эдур в этот союз! Пошлите мне тех, кто будет говорить за анди. За лиосан. Пошлите – соберите своих детей воедино! Мать Тьма. Отец Свет. Я ожидаю вашего слова. Я ожидаю…
Продолжать он не мог.
Заплакав, Ханнан Мосаг склонил голову на камни.
– Как скажете, – пробормотал он. – Я не отвергну предзнаменования, ясно, значит, не мне выбирать. И он станет нашим Смертным Мечом Эмурланна – нет, не под старым титулом. Под новым, соответствующим эпохе.
Безумие – да разве он согласится? Летери…
– Да будет так.
Сгустились сумерки. И все же он ощутил тепло на щеке и поднял голову. В тучах появился просвет, на востоке – узкая полоса тьмы.
И на западе появился просвет в тучах.
Пылающий проблеск солнца.
– Да будет так, – прошептал он.
Брутен Трана отступил на шаг, когда распростертый на камнях колдун-король вздрогнул и подтянул ноги, как умирающее насекомое.
Через мгновение глаза Ханнана Мосага с трудом открылись. Затем обратились вверх.
– Воин, – хрипло произнес колдун-король, поморщился и сплюнул слизь на грязные камни. – Брутен Трана. К’ар Пенат уважительно отзывается о твоей преданности, о твоей чести. Ты – тисте эдур, какими были мы все. До… до Рулада. – Он кашлянул, потом сел, с усилием поднял голову, чтобы сердито уставиться на Брутена Трану. – И теперь я должен отослать тебя.
– Колдун-король, я служу империи…
– Странник побери проклятую империю! Ты служишь тисте эдур!
Брутен Трана промолчал, разглядывая изломанное существо под ногами.
– Я знаю, – сказал Ханнан Мосаг, – что ты повел бы наших воинов по дворцу над нами. По каждой комнате, вырезая всех гнусных шпионов канцлера. Вырезая паутину, опутавшую Рулада. Но дурак на троне не узнает свободу, даже если она расправит крылья у него на плече. Он сочтет это нападением, бунтом. Слушай меня! Канцлером займемся мы!
– А Каросом Инвиктадом?
– Всеми, Брутен Трана. Я клянусь тебе.
– И куда ты хочешь отправить меня, колдун-король? За Фиром Сэнгаром?
Ханнан Мосаг удивленно покачал головой:
– Нет. Я не осмелюсь произнести имя того, кого ты должен отыскать. Здесь, в этом владении, Увечный бог течет в моих жилах – а несколько мгновений назад я был свободен. Чтобы понять. Чтобы… молиться.
– Как я узнаю, где искать? Как я узнаю, нашел ли того, кто тебе нужен?
Колдун-король помедлил:
– Он мертвый. Но немертвый. Он далеко, но призван. Его могила пуста и никогда не была занята. О нем никогда не говорят, хотя его присутствие осеняет нас снова и снова.
Брутен Трана поднял руку – и не удивился, что она дрожит.
– Достаточно. Откуда мне начинать поиск?
– Думаю, оттуда, где умирает солнце.
Воин нахмурился:
– Запад? Ты уверен?
– Не уверен. Не смею.
– Мне отправляться одному?
– Решай сам, Брутен Трана. Но прежде всего ты должен получить кое-что – один предмет – у рабыни-летерийки. Пернатая ведьма – она прячется под Старым дворцом…
– Я знаю эти туннели, колдун-король. И что за предмет?
Ханнан Мосаг объяснил.
Брутен Трана еще мгновение смотрел на искореженного колдуна, на жадный блеск лихорадочных глаз, повернулся и пошел прочь из палаты.
С лампами в руках отряд стражников, отражаясь пятном бледно-желтого света в водах канала Квилласа, маршировал по мосту под звяканье оружия и невнятное бормотание. Перебравшись на другую сторону, стражники повернули направо – по главной улице к району Ползучих Гадов.
Едва они ушли, Тегол подтолкнул Ублалу, и они торопливо двинулись на мост. Обернувшись на полукровку, Тегол нахмурился и прошипел:
– Делай, как я, дурак! Видишь? Я крадусь. Пригнись, подозрительно оглядывайся, дергайся туда-сюда. Да пригнись же, Ублала!
– Но так я ничего не вижу.
– Тихо!
– Извини. Мы можем убраться с моста?
– Сначала покажи, как ты крадешься. Давай, тебе нужно попрактиковаться.
Ублала Панг, ворча, пригнулся ниже и, наморщив мясистый лоб, посмотрел в одну сторону, потом в другую.
– Хорошо, – похвалил Тегол. – А теперь живо крадись за мной.
– Ладно, Тегол. Сейчас ведь комендантский час, и я не хочу неприятностей.
Они перешли мост, прошли тридцать шагов вслед за охранниками, потом резко повернули налево, где стал виден Биржевой депозитарий. В переулке Тегол присел и неистово замахал рукой Ублале – сделать то же самое.
– Ладно, – прошептал Тегол, – знаешь, какое крыло?
Ублала заморгал во мраке:
– Чего?
– Ты знаешь, где поселили твоего тартенала?
– Да. С остальными претендентами.
– Хорошо. Где это?
– Ну, наверное, где-то там.
– Прекрасное соображение, Ублала. Встань поближе. Я ведь главный в этом подлом воровском мошенничестве.
– Правда? А Бугг говорит…
– Что? Что говорит мой жалкий слуга? Обо мне? За моей спиной?
Ублала пожал плечами:
– Много чего. То есть ничего. Ты меня не расслышал, Тегол. Ты не неуклюжий олух, у которого голова набита грандиозным бредом или чем-то там. Вроде того. – Он вдруг просиял. – Дать ему еще раз по ушам?
– Потом. Вот что я думаю. Рядом с имперскими казармами, но в Вечном доме. Или между Вечным домом и Старым дворцом.
Ублала кивал.
– Ну так что, – продолжал Тегол, – идем?
– Куда?
– Почему-то мне кажется, что ничего хорошего не выйдет. Неважно, просто не отставай.
Быстро выглянув на улицу – в одну сторону, в другую, – Тегол пошел, пригибаясь, вперед вдоль стены. Когда добрались до Вечного дома, тени стало меньше – лампы светили на перекрестках, улицы стали шире, а солдаты теперь стояли у калиток дворца, у блокгаузов. Солдаты были повсюду.
Тегол направил Ублалу в последний укромный переулок, где они снова присели на корточки во тьме.
– Дело плохо, – прошептал Тегол. – Слишком много людей, Ублала. Ладно, слушай, мы сделали, что могли. Однако нам противостояла превосходная охрана, и поэтому все.
– Они стоят в собственном свете, – сказал Ублала. – Им ничего не видно, Тегол. Кроме того, я задумал отвлекающий маневр.
– Маневр в твоем обычном стиле, Ублала? Забудь. Шурк Элаль рассказала мне о прошлом случае…
– Такой, да. Он ведь сработал?
– Тогда именно она должна была проникнуть в имение Геруна, а вовсе не ты. Сейчас ведь именно ты хочешь поговорить с этим претендентом?
– Вот поэтому отвлекать тебе, Тегол.
– Ты спятил?
– Это единственный способ.
Со стороны улицы послышалось шарканье сапог, и громкий голос крикнул:
– Эй, кто там прячется в переулке?
Ублала присел.
– Откуда он знает?
– Бежим!
Они рванули, когда луч света от лампы добрался до входа в переулок; под крики солдат два беглеца домчались до дальнего конца переулка.
И Тегол повернул налево.
А Ублала – направо.
В ночи звенела тревога.
Такого ответа на свои молитвы Брутен Трана и представить не мог. Да еще ответа через нелепое существо – через Ханнана Мосага, колдуна-короля. Того самого, который повел эдур по пути разрушения. Амбиции, жадность и предательство – все это Брутен Трана терпел, чтобы стоять спокойно перед Ханнаном Мосагом, а не выдавить жизнь из колдуна-короля.
И все же из перекошенных губ вышла… надежда. Просто невероятно. Жутко. Перед Брутеном Траной вставали видения героического спасения. Рулад падет – прервется вся семейная линия Сэнгаров, и тогда… Ханнан Мосаг. За свои преступления. Честь можно вернуть – об этом я позабочусь.
Вот как должно быть.
Он не слишком переживал за летерийцев. Канцлер протянет недолго. Дворец будет очищен. Патриотистов сокрушат, агентов убьют, а несчастных узников, виновных, как он понимал, только в несогласии с действиями Патриотистов, – этих узников, сплошь летерийцев, можно освободить. Нет никакого бунта. Никакой измены. Карос Инвиктад использовал обвинения, как будто они подтверждают вину без доказательств, как будто они оправдывают любое обращение с обвиняемыми. По иронии он таким образом отверг человечность, став самым главным предателем.
Но даже это не так уж важно. Брутену Тране не нравился этот человек – достаточная причина, чтобы убить ублюдка. Карос Инвиктад упивался жестокостью – это делало его жалким и опасным. Если позволить ему продолжать, тогда и в самом деле есть риск, что летерийцы поднимутся в настоящем бунте и канавы во всех городах империи покраснеют от крови. Неважно. Мне он не нравится. Годами я видел в его глазах презрение ко мне. И дальше терпеть унижение я не намерен.
Это больше всего приводило Брутена Трану в смятение. Ханнан Мосаг настаивает, чтобы он отправлялся немедленно – куда-то, где умирает солнце. На запад. Да нет, не запад. Колдун-король не понял собственного видения…
От внезапно пришедшей мысли он замедлил шаги, спускаясь в подземные коридоры и палаты Старого дворца. Кто ответил на его молитвы? Кто указал ему путь? Он считает, что не Увечный бог. Отец Тень? К нам вернулся Скабандари Кровавый Глаз?
Нет, не вернулся. Тогда… кто?
Через мгновение Брутен Трана нахмурился, потом еле слышно выругался и двинулся дальше. Мне дали надежду, и что мне делать? Убить ее собственными руками? Нет, я вижу путь – лучше, чем сам Ханнан Мосаг.
Солнце умирает не на западе.
Под волнами. В глубинах.
Разве не демон морей забрал его тело? Ханнан Мосаг, ты не осмеливаешься назвать его имя. Он даже не тисте эдур. Но он может стать нашим спасением.
Брутен Трана достиг наклонного туннеля, который должен привести его к жилищу рабыни, которое она считает тайным. Ох уж эти жалкие летери…
Мы все несем в себе шепот Эмурланна – каждый тисте эдур. И поэтому ни один раб не может скрыться от нас.
Кроме одного, поправился он. Удинаас. Впрочем, к’риснан знают, где он – по крайней мере, Брутен Трана надеялся на это. Знают, хотя ничего не предпринимают.
Неудивительно, что Рулад им не доверяет.
Я тоже.
Приближаясь, он чувствовал вонь горькой магии и слышал бормотание ведьмы в палате. Что-то явно изменилось. В той, кого зовут Пернатой ведьмой. В ее силе.
Что ж, он не даст ей времени на подготовку.
Пернатая ведьма в страхе и тревоге подняла взгляд, когда большими шагами вошел тисте эдур. Вскрикнув, она попятилась, уткнулась в стену и осела вниз, закрывшись руками.
На лице воина она прочла неистовую решимость.
Он ухватил ее за волосы и рывком поставил на ноги, а потом поднял в воздух, отчего она взвизгнула.
Другой рукой он ухватил маленький кожаный мешочек между ее грудей. Брутен Трана дернул мешочек к себе, ремешок, словно проволока, резанул ведьму сзади по шее и за ухом. Она почувствовала кровь. Показалось, что ухо почти оторвано и едва держится…
Он отпихнул ее прочь. Голова Пернатой ведьмы ударилась о камень стены. Она рухнула на пол, рваные рыдания хлынули из груди.
За ревом крови в черепе она слышала удаляющиеся шаги.
Он забрал отсеченный палец.
Он хочет отыскать душу Бриса Беддикта.
Тегол, покрытый потом, ввалился в единственную комнату и рухнул у очага, стараясь успокоить дыхание.
Бугг, который сидел спиной к стене, потягивая чай, медленно поднял брови.
– Плоды ложной веры в свою компетентность, как я погляжу.
– Это… это ты и сказал Ублале? Ах ты, злобный, бессердечный…
– Я вообще-то имел в виду всех смертных.
– Но он-то не понял!
Заговорила Джанат, которая тоже сидела с щербатой глиняной чашкой в руках.
– Выходит, весь город гудит в тревоге из-за тебя, Тегол Беддикт?
– Теперь они будут искать, – заметил Бугг, – человека в одеяле.
– Ну, таких-то много? – возразил Тегол.
Никто не ответил.
– Точно много, – повторил Тегол, сам понимая, что говорит слишком резко. Он поспешно взял себя в руки. – Постоянно растущий разрыв между бедными и богатыми, все такое… Одеяла сейчас в моде среди бедноты. Я уверен.
Оба слушателя ничего не ответили, а только сделали по глотку.
Нахмурившись, Тегол спросил:
– Что это вы пьете?
– Куриный чай, – ответил Бугг.
– Ты хочешь сказать – суп.
– Нет, – возразила Джанат. – Чай.
– Стойте, а где все куры?
– На крыше, – сказал Бугг.
– Они не свалятся?
– Ну, если только парочка. Мы постоянно проверяем. До сих пор они демонстрируют поразительную разумность. Нетипичную для этого дома.
– Давай пинай утомленного беглеца, конечно. Бедного Ублалу, наверное, поймали.
– Возможно. Он задумал какой-то отвлекающий маневр.
Тегол прищурился на слугу.
– Тебе нужно постричь эти клочки над ушами. Джанат, вы не найдете мне нож?
– Нет.
– Сговорились, да?
– Бугг в самом деле очень способный человек, Тегол. Ты, пожалуй, его недостоин.
– Уверяю вас, академик, мы оба друг друга недостойны.
– И что это значит?
– Знаете, судя по запаху, я готов поспорить, что куриный чай ничем не отличается от жиденького куриного супа или, на крайний случай, бульона.
– Тебе никогда не давалась семантика, Тегол Беддикт.
– Мне не давалось почти ничего, насколько помню. И все же я настоятельно напомню о своем прилежании, целеустремленности в овладении чарующим знанием, о чистоте истинно академических… э… исканий – я мог бы говорить безостановочно…
– Всегдашний твой порок, Тегол.
– …но не буду, ведь мне противостоит враждебно настроенная аудитория. Так скажи мне, Бугг, почему Ублала так хотел побеседовать с этим чистокровным тартеналом?
– Хотел выяснить, как я понимаю, является ли этот воин богом.
– Кем?
– Новым богом, я имею в виду. Или Взошедшим, выражаясь точнее. Вряд ли у него есть какие-то поклонники.
Пока.
– Так, а тартеналы поклоняются только тому, что пугает их? Это просто воин, обреченный умереть от меча императора. Вряд ли он мог вдохновить бедного Ублалу Панга.
Бугг лишь пожал плечами.
Тегол вытер пот со лба.
– Дай, что ли, мне куриного чаю.
– С добавкой или нет?
– А добавка – это что?
– Перья.
– Даже не знаю. Перья чистые?
– Теперь да, – ответил Бугг.
– Ну хорошо, ничего абсурднее придумать я не могу. С ними.
Бугг потянулся за глиняной чашкой.
– Я знал, что могу на вас рассчитывать, хозяин.
Она проснулась от металлического лязга в коридоре за дверью.
Сев на кровати, Самар Дэв уставилась в темноту комнаты.
Ей показалось, что она слышит дыхание прямо за дверью, а потом – отчетливо – приглушенный скулеж.
Она поднялась, завернулась в одеяло и засеменила к двери. Подняла задвижку и сдвинула непрочный засов.
– Карса?
Громадная фигура повернулась к ней.
– Нет, – сказала себе Самар Дэв. – Не Карса. Ты кто?
– Где он?
– Кто?
– Такой, как я. В какой комнате?
Самар Дэв шагнула в коридор. Слева она увидела неподвижные фигуры двух дворцовых стражников, которым положено было стоять у входа в коридор. Их явно стукнули лбами, и железные шлемы сильно помялись.
– Ты их убил?
Великан оглянулся и хмыкнул:
– Они не туда смотрели.
– То есть они тебя не видели?
– Наверное, видели мои руки.
Эти бессмысленные, но почему-то успокаивающие реплики собеседники произносили шепотом. Самар Дэв жестом позвала пришельца за собой и пошла по коридору к двери комнаты Карсы Орлонга.
– Он тут.
– Постучи, – приказал великан. – И войдешь впереди меня.
– А если нет?
– А если нет, я стукну твою голову… лбом.
Вздохнув, она ткнула дверь кулаком.
Дверь открылась, и острие каменного меча внезапно замерло у ее горла.
– Кто там за твоей спиной, ведьма?
– К тебе гость, – ответила она. – Снаружи.
Карса Орлонг, голый до пояса, покрытый безумной паутиной татуировок беглого раба, убрал меч и отступил в сторону.
Незнакомец отстранил Самар Дэв и вошел в маленькую комнату.
После чего рухнул на колени, склонив голову.
– Чистый, – произнес он, словно молился.
Самар Дэв вошла и заперла за собой дверь. Карса Орлонг бросил меч на койку, а второй рукой врезал незнакомцу по уху.
Гость покачнулся. Из ноздрей потекла кровь, а сам он тупо заморгал на Карсу.
А тот сказал:
– В тебе течет кровь тоблакаев. Тоблакаи ни перед кем не встают на колени.
Самар Дэв, сложив руки, прислонилась к двери.
– Первый урок, если имеешь дело с Карсой Орлонгом, – пробормотала она. – Жди неожиданностей.
Великан с трудом поднялся на ноги, утирая кровь на лице. Он был ниже ростом, чем Карса, но почти так же широк.
– Я – Ублала Панг, из тартеналов…
– Тартенал.
Самар Дэв вмешалась:
– Помесь остатков местного населения таблакаев. Раньше в городах их больше было – давно уже не встречала на рынках или еще где. Они практически исчезли, как почти все племена, покоренные летерийцами.
Ублала сердито посмотрел на нее:
– Не исчезли. Разбиты. А те, кто остался, живут теперь на островах в Драконийском море.
Самар Дэв заметила, как нахмурился Карса при слове «разбиты». Ублала повернулся к тоблакаю и сказал со странным смущением:
– Веди нас, вождь.
Странный огонь вспыхнул в глазах Карсы, обращенных к Самар Дэв.
– Я говорил тебе, ведьма, что возглавлю армию таких, как я. Началось.
– Они не тоблакаи…
– Если хоть одна капля тоблакайской крови горит в жилах, ведьма, значит, тоблакаи.
– Истребленные летерийским чародейством…
Карса фыркнул:
– Летерийское чародейство? Плевать.
Однако Ублала Панг качал головой:
– Даже с нашими величайшими шаманами нам его не победить. И сам Эрбанат…
На этот раз его прервала Самар Дэв:
– Ублала, я видела, как Карса Орлонг протиснулся сквозь чародейство.
Полукровка уставился на нее, широко разинув рот.
– Протиснулся? – Он повторил это слово еле слышно, почти одними губами.
Она невольно кивнула:
– Хотела бы я сказать, что это неправда, бедный ублюдок. Хотела бы я сказать тебе: беги и прячься у соплеменников на островах, потому что здесь раздают пустые обещания. Увы, не могу. Он не дает пустых обещаний. По крайней мере, пока не давал. Разумеется, – добавила она, пожав плечами, чтобы скрыть горечь, – император эдур убьет его.
Ублала Панг замотал головой.
Отказ? Смятение?
Карса Орлонг обратился к Ублале:
– Ты должен убраться отсюда, воин, когда все закончится. Должен отправиться на ваши острова и собрать народ и привести их сюда. Теперь ты – моя армия. Я – Карса Орлонг, тоблакай и теблор. Я твой вождь.
– Отметины на твоем лице… – прошептал Ублала.
– А что с ними?
– Раздрызганы, как тартеналы. Как тоблакаи разбиты, рассеяны. Так говорят самые древние легенды – раскиданы льдом и предательством…
Ледяной сквозняк окатил Самар Дэв, как холодная волна окатывает камень, и она задрожала. Ох, не нравится мне, как это звучит, слишком уж похоже на правду. Слишком.
– И все же за отметинами видно мое лицо, – сказал Карса. – Две правды. Что было и что будет. Станешь спорить, Ублала из тартеналов?
Тот молча потряс головой. Потом, вновь бросив взгляд на Самар Дэв, добавил:
– Вождь, у меня есть кое-что. Про… Рулада Сэнгара, императора эдур. Кое-что… про его тайну.
– Оставь нас, ведьма, – велел Карса.
Она поразилась:
– Как? Да ни за что…
– Оставь нас, или я прикажу моему воину стукнуть твою голову… лбом.
– Ага, так тебя вдохновляет идиотство?
– Самар Дэв, – сказал Карса, – этот воин прорвался через все препоны, окружающие подворье. Ты не слышишь тревогу? Он сражается, как положено тоблакаю.
– Еще меня однажды отправляли на Утопалки, – сказал Ублала.
Самар Дэв фыркнула:
– При нем и вправду трудно хранить серьезность, а тем более собственное достоинство. Лекарство от напыщенности, Карса Орлонг, держи его все время при себе.
– Ступай.
Она махнула рукой с неожиданным презрением.
– Прекрасно, давайте. Потом, Карса, я напомню тебе кое о чем.
– О чем?
Она открыла дверь за спиной:
– Этот олух не мог даже найти твою комнату.
В коридоре Самар Дэв услышала, что один из стражников пошевелился, застонал и отчетливо произнес:
– Откуда столько света?
