Глава 26
Отчаяние
О, торопись к Сестре,
Подобно посланцу,
Вестей которого в нетерпенье ждет царь…
Древний Египет. Три желания
Безумец рычал и плевался, не подпуская Таскара и Арсанара к девушке, укутанной в овечью шкуру. Дарсата, за которой послали быстроногого Варкаса, вышла вперед, жестом повелев параласпайнам опустить оружие.
Едва Дарсата сделала шаг к безумцу, как тот бросился в атаку, размахивая палкой. Сумасшедший пугал. Не добежав до осарты двух шагов, он зарычал, скаля порченые зубы, и сердито затопал.
Таскар коснулся ее плеча.
— Отступите. — Легким движением осарта отстранилась. — Безумец боится вас. Боится, что вы отберете у него девушку.
— Он не человек, потому непредсказуем, — возразил параласпайн. — Не думаю, что этот зверь быстрее наших стрел. — По мановению его руки Варкас и Арсанар приготовили луки. — Пусть только попробует прикоснуться к тебе — женщине Арта.
Дарсата не стала спорить. Оставив воинов позади, она сделала еще пару шагов к девушке. Бедняжка сидела на земле, содрогаясь от холода.
С утра выпал снег, земля покрылась тонким пуховым платком. Ближе к полудню солнце пробилось сквозь снежные облака и пригрело по-весеннему, выпалив в снежном покрывале темные бреши, но сырой ветер гулял над степью.
Из-под овчины торчали голые лодыжки. Шкуры не хватало, чтобы полностью скрыть мерзнувшую. Дарсата заметила загар на лице и ногах девушки. Бедняжка. Похоже, этот безумец украл ее из солнечного мира, где сейчас жаркое лето.
Едва Дарсата приблизилась, тот разъяренным псом ринулся навстречу. На безумце было странное одеяние вроде короткого кафтана, драные на коленях штаны и потрепанные сандалии. Тоже одет не по времени, но холод сумасшедшего совсем не тревожил.
Рыча, он неистово замотал головой — грязные волосы веером взметнулись, и Дарсата, к своему удивлению, узнала его.
— Ну, здравствуй, убийца, — произнесла она, глядя прямо в гневные глаза.
Безумец замер, раззявив слюнявый рот. В следующее мгновение он захныкал, попятился, роняя на землю палку.
— Узнал, — поняла Дарсата. — Каким же чудом ты вплетаешься в эту историю?
Вчера Дарсата вступила в необычный мир. Она стояла на гладкой, как клинок нового меча, поверхности, лентой, уходящей во тьму. Дорога? Скорее всего. Но не булыжная и не плиточная — не видно швов.
Осарта прислушалась к звукам ночи, к своим ощущениям. Почему судьба забросила ее сюда? Что привело ее в столь странное место? Кровь сестры? Кровь рыжего паралата? А может, его талисман? Или возникла какая-то помеха?
Дарсата взглянула на темное небо — знакомые созвездия дрожали в вышине. Конечно, весенние звезды ее степи повернуты иначе. С середины осени до середины зимы по Солнечному Кругу идут по небу Братья-Цари, ведущие за собой Белого Тура и Златорунного Барана, два Пса помогают им. А сейчас над головой Великий Воин пустил стрелу в Белую Речную Птицу — примерно середина лета.
Над степью пронесся мерный гул. Справа возникло пятно белого огня, которое вскоре разделилось надвое, превращаясь в горящие глаза. Дарсата замерла: что это? Хранитель миров, который запрещает безнаказанно путешествовать по мирозданию? Или мятежный дух какого-то чудовища?
Огонь приближался. Существо надвигалось на жрицу с сытым урчанием, ослепляя ее сиянием глазищ. Дарсата поспешила отойти, уступая дорогу. Интересно: ринется ли чудовище за ней в степь, если оно привыкло к такому ровному полотну?
Тварь пронеслась мимо, обдав женщину Арта смрадным дыханием. Черные бока отшлифованы до блеска, вместо лап — толстые колеса, сверкающие металлом. Чудовище больше походило на повозку, чем на живое существо.
Вскоре осарта убедилась в правильности своей догадки. Что-то пронзительно заскрипело, повозка остановилась, сверкнув красными огнями. Надсадно рыча, покатилась задом к Дарсате и замерла в двух шагах, вновь сверкнув огнями. С противоположной стороны открылась дверь — повозка осветилась изнутри, и женщина увидела в ней людей. Один человек вышел, а двое остались сидеть, сквозь прозрачные пластины глядя на стоящую в стороне осарту.
По одежде она поняла, что это мир рыжего воина. Но где же он? В повозке? Свет внутри тусклый, сразу не разберешь.
Человек что-то выкрикнул, обращаясь к Дарсате. Слов не разобрать, но и без того понятно — мужчина пьян. Второй Мадсак! Пьян, как властолюбивый царь-сармат.
Мужчина подошел к осарте, осмотрел ее с ног до головы, как осматривает новый хозяин только что купленную рабыню. В повозке открылась вторая дверь — другой мужчина был моложе. В его руках блестел металлический цилиндр, из которого он хлебал хмельное пойло.
Молодой прикоснулся к локтю, и Дарсате пришлось ударить его по руке, не сильно, но так, чтобы понял: прикосновение инородцам к женщине Арта запрещено. Однако парня это не остановило. Он возмутился поведением незнакомки. Отбросив металлический сосуд в траву, парень грубо схватил осарту за плечо и поволок к повозке, к удовольствию первого мужчины.
Зря они смеялись, довольные мужской силой. И зря пили хмельное. Дарсате не составило труда освободиться от захвата пьяного, оттолкнуть его от себя. Молодой удивленно вскрикнул, ударившись плечом о бок повозки. Первый пришел ему на помощь, махая перед Дарсатой ногами, словно пойманный арканом жеребец, — странная тактика атаки, оставляющая без защиты промежность.
Третий пьяница, вышедший из машины, тоже не оказался рыжим воином. Он был коренаст и крепок, не стал махать ногами или бить кулаками. Он достал из-за пазухи небольшой вороненый предмет и направил его на осарту. Черное отверстие на торце предмета глянуло Дарсате в лицо. Опасность! Женщина успела отпрыгнуть за повозку. Предмет зло тахнул, плюясь огнем, — невидимая стрела просвистела над головой Дарсаты. Злость охватила ее. Рабское отродье! Ну, держитесь, навозники!
Пелена тумана накрыла всех троих вместе с повозкой и, подчиняясь гневу осарты, понесла по мирам. Этот гнев окунал их в глубину морей, бросал в лапы невиданных хищников, заставлял приплясывать над краем пропасти и лететь с головокружительной высоты. Стрелок терял своих товарищей, они вопили, моля его о помощи, но тот дрожал, вцепившись в землю до судороги в пальцах, и боялся пошевелиться, чтобы не потерять единственную опору. Дарсата парила над ним демоном мести, равнодушно наблюдая за гибелью пьяниц, которые несколько мгновений назад чувствовали себя царями, по одному жесту которых женщина должна падать ниц и исполнять все их желания.
Когда осарта почувствовала усталость — гнев, ярость, месть отбирают силы, опустошают душу, — товарищи стрелка сгинули в круговерти миров без следа. Того же спасло предчувствие опасности. Инстинкт приказал стрелку упасть на землю и не шевелиться, забыть об орущих от ужаса друзьях, но не мог спасти от увиденного, защитить от услышанного, оградить от кошмара, творящегося вокруг.
Дарсата вернула стрелка в его мир на гладкую дорогу для блестящих повозок. Выдернула его из сплетения миров, словно рыбак, подсекающий клюнувшую на приманку рыбу.
— И как ты себя чувствуешь, повелитель вселенной? Что ты мычишь, владыка Ойкумены?
Дарсата подошла к распростертому на дороге — он вскочил и шарахнулся прочь, дико озираясь вокруг.
И вот вновь безумные глаза перед ней. Почему? Зачем?
— Иди сюда, — властно приказала Дарсата безумцу.
Скуля побитым псом, тот нехотя подчинился, присел перед повелительницей на корточки. Когда пальцы осарты коснулись его лба, брови сумасшедшего приподнялись, придавая грязному лицу еще более жалкий вид.
Прикрыв глаза, Дарсата увидела его память. И удивилась увиденному. О, судьба! Как причудливо переплетаются нити жизни в руках твоих! Жестокий насильник, лишившись разума, стал единственным защитником своей жертвы в чужом мире. Безумец был более человечным, чем человек, жестокий до безумия.
Дарсата оставила стенающего сумасшедшего и подошла к девушке.
— Не бойся, — та пыталась отстраниться, но не было сил, — я не причиню вреда. — Дарсата достала голубой шарик лунного камня на кожаном шнурке. — Он жив. — Глаза девушки испуганно смотрели на амулет, дрожащая рука приняла его из рук осарты. — Ты вернешься к нему. Обещаю.
* * *
Безумный сбежал ночью. Тихо прокрался к пологу шатра и был таков. Дарсата притворилась спящей. Обретя безумие, он бесстрашно пускался в путь по мирам, не осознавая опасности путешествий. Не пропадет.
Те двое, что забрели вчера в шатер с предком рыжего воина, долго не могли понять, что происходит. Таскару пришлось ударить молодого, которого звали Игнат, когда он бросился к Дарсате с кулаками: «Ведьма! Ведьма!»
Старший упал перед жрицей на колени, моля о пощаде: «Прости, Хозяйка! Прости! Не признал я тебя тогда. Уж больно ночь темная выдалась. Думал, ведьма в селе завелась». Она не понимала слов Спиридона — вполне сарматское имя для человека из иного мира, — но смысл их был ясен. Еще он молил отпустить их домой и простить Игната: «Струхнул мужик малость. Молодой ж ить исчо».
Просил то, чего Дарсата не могла сделать.
Время темного солнца все больше отдалялось, сила, открывающая проходы в миры, слабела, а Амаканга так и не найдена. О, сестра! Где ты? Где же ты?
Дарсата подняла Спиридона с колен и, печально глядя ему в глаза, сказала правду: «Прости, но не в моих силах вернуть тебя на родину. Прости».
Мужик ссутулился, скорбно покачал головой.
— Таскар, сделай для них, что сможешь.
— Я отправлю их в свой стан и прикажу беречь пуще глаза, — поклялся воин.
Правой ладонью он коснулся пластин легких доспехов, покрывающих его грудь. Мизинец и безымянный палец не выпрямлялись — Таскар зашиб их в юности в учебном бою, свалившись с лошади. Амаканга тогда посмеялась над незадачливым соперником, а Дарсата попыталась помочь, но оскорбленный насмешками юноша оттолкнул ее. Пальцы остались горьким напоминанием: Дарсата вскоре стала женщиной Арта, расценив равнодушие молодого параласпайна как нелюбовь. И который год его удел — следовать за ней, любя и страстно желая недоступного. А прозвище Таскар — Могучий Клык — закрепилось навсегда — правая рука со скрюченными пальцами держала в бою секиру крепче здоровой конечности.
Девушка, которую так рьяно охранял безумец, спала под меховым одеялом, свернувшись, словно ребенок в утробе матери. По сути, она и была ребенком: маленькие белые ступни без мозолей и порезов, никогда не ходившие босиком, ладошки с маленькими аккуратными пальчиками тоже без мозолей, а значит, никогда не державшие оружия. Такая не могла быть подругой славного воина, но Дарсата чувствовала в ней скрытую силу.
Хвала богам, девушка не успела ничего отморозить, хотя на ней было всего лишь тонкое полосатое одеяние и куцая овечья шкура. Однако путешествие вымотало ее, лишило сил. Неизвестно, сколько миров пришлось пройти ей, сколько кошмаров увидеть, скольких опасностей избежать. Сумасшедшему проще. Ему проще даже, чем Дарсате. Не видит, не понимает, играет переходами, будто малое дитя бронзовыми оберегами на поясе родителя.
Дарсата почувствовала, что теряет самообладание. Безысходность накрыла ее толстым покрывалом, и бесполезно метаться в поисках выхода. Она не найдет сестру. Все кончено.
Дарсата закрыла ладонью рот, чтобы не разрыдаться в голос. Осарте нельзя показывать слабость, нельзя показывать слез. Не в силах удержаться, она выскочила из шатра в непроглядную ночь. Снежный заряд ударил в лицо, талая вода смешалась со слезами.
— Амаканга! Сестра! О Арта, зачем ты так жесток!
Дарсата босиком ринулась вниз к реке, не чувствуя колючек сухой травы под тонким покрывалом снега.
— Амаканга!!!
— Дарсата… — пришел неожиданный ответ. — Дарсата… — тяжело вздохнула ночь. — Где ты… сестра?
— Здесь! Я здесь, Амаканга!
И Дарсата ступила на лед.
Июнь 1922 года
Амаканга не видела потолка, но чувствовала, как он давит на грудь. Она пыталась оттолкнуть его руками, но руки налились свинцом. Амаканга давно не обращала внимания на вонь гнилой соломы и испражнений, она свыклась, сжилась с разваливающейся хибарой. С тьмой.
Иногда на стене появлялось светлое пятно — сквозь грязное окошко пробивался дневной свет, но потолка Амаканга все равно не могла разглядеть. Она его чувствовала, и дыхание с хрипом вырывалось из придавленной груди.
— Дарсата… Сестра… Где ты?
Иногда с потолка к ней спускались видения: знакомые лица что-то спрашивали, требовали, просили. Корчились убитые враги, останавливались взгляды погибших друзей. Одних она узнавала, других силилась вспомнить, но память предательски ускользала речной рыбой сквозь пальцы.
Молодой мужчина с усами и короткой бородкой. Лицо приятное, озабоченное. Заглядывает в глаза, а из-за его спины летят в Амакангу снежинки. Вот он крикнул в сторону. Появился еще один человек: всклоченная борода, из-под лохматой шапки собачьего меха глаз не разобрать, рот открыт от удивления. Господский кагар, не иначе. Точно! Кагар, а тот первый — его господин. Даниил Шпарь.
Имя она узнала потом, когда перебесилась, когда поняла, что назад пути нет. Когда… Он был терпелив, добр. И нежен. Ухаживал за Амакангой, пока та оправлялась от раны. Учил языку, сам пытался усвоить язык сарматки. Потом предложил стать женой. Терпеливо ждал несколько лет, пока Амаканга поняла — здесь, чтобы выбрать понравившегося мужчину, не надо убивать трех врагов. Она решила, что хватит и тех, которых она победила в своем мире.
О Арта! Но почему она так долго думала? Новое племя — голодное, злое, все разрушающее — наскоком ворвалось в их жизнь. Даниил говорил, что они с дикарями одного народа, только Амаканга видела яростных варваров, абсолютно чуждых ее возлюбленному, и знала точно — они победят. «Весь мир насилья мы разрушим!» Амаканга знала, что значит противостоять дикой орде в одиночку. Она билась рядом с мужем, как положено сарматке. Их разделили и пленили поодиночке. Даниила расстреляли из ружей с расстояния десяти шагов, как скифы расстреливали из луков раненых параласпайнов. Окровавленный труп Даниила привязали к лошади и поволокли по степи, а ее повалили на спину у кирпичной стены, изрешеченной пулями. Она осталась жива, но потрясение повергло ее в безумие, превратило в старуху.
Теперь смерть пришла к Амаканге, но почему-то кружила за стенами дома вместо того, чтобы впиться в сердце. Потолок хибары придавил тело гордой сарматки вместе с душой.
В окошко тихо постучали. Варя, чуткая к малейшему шуму, пошевелилась под боком мужа.
— Илья, стучат, — прошептала она.
Илья Зотов словно ждал команды: выхватил из-под подушки наган, бесшумно прокрался к окну. Варвара вскочила следом. Подняла на руки спящего Федорку и забилась в угол хаты, подальше от окна — на случай, если начнут стрелять.
— Кто? — коротко спросил Зотов.
— Свои.
— Свои коней уводят, — недовольно пробурчал Илья, отпуская боек нагана. — Сейчас выйду.
— Спиридон приперся, — сказал он жене.
— Чего ему? — растерянно спросила Варя. — В глухую-то ночь нелегкая принесла.
— Ложись. Я скоро.
Илья вышел из дома под свет лунной четвертушки. Спиридон шагнул ему навстречу из тени хаты.
— Чего принесла нелегкая? — недовольно спросил Илья, здороваясь с ним за руку.
— Ведьма в селе, — горячо прошептал сельский балагур, оглядываясь, что тебе заговорщик. — Токи шо видел. Вот прям как тебя щас вижу.
— Тьху-т-ты! — Зотов принюхался. — И трезвый вроде.
— Та шо ж, я вру, получается? — обиделся Спиридон.
— Не ори, — прошипел Зотов. — Дитё спит.
— Обидно мне, сотник, шо ты старого товарища за брехуна считаешь.
Илья тяжело вздохнул: все равно ведь разбудил, черт полосатый!
— Де она?
— К хибаре Адамовны бегла, — заторопился Спиридон. — Уся босая, патлы по земле стелятся. Рубаха бела на ей.
— Ладно, — остановил его Илья. — Разберемся. Ща, тока штаны натяну.
* * *
Дарсата мчалась по спящему чужому миру на зов родного голоса, не замечая ничего вокруг. Залитый лунным светом мир казался ей серым, невзрачным, с черными кляксами теней. Сверчки зло дребезжали, нетопыри сновали над головой, жаждая вцепиться в развевающиеся волосы. А может, то и не сверчки вовсе? А может, не летучие мыши, но кровожадные неведомые твари проносятся в вышине? Дарсате не было до них никакого дела.
— Дарсата… Где ты, старшая?
Дарсата свернула к краю поселения, темные дома которого стояли немыми могильниками. На бегу она едва не сбила с ног мужика, пристроившегося у покосившегося плетня.
— Ведьма! — сдавленно выкрикнул тот, отшатнувшись.
Его голос показался жрице знакомым, будто она уже слышала его, но сейчас Дарсате было не до этого.
Голос сестры доносился из заброшенной лачуги, в свете луны похожей на могильный холм. Дарсата едва смогла найти вход, склонилась, касаясь руками земли. Здесь было темно. Лунный свет обозначил маленькое окошко, но вовсе не проникал внутрь дома.
— Дарсата… — тот же знакомый голос-вздох.
Осарта сделала несколько шагов к куче, лежащей у стены, противоположной от окна. Запах нечистот и гниения стал резче. Так может смердеть только…
Ноги подкосились: поздно! Все поздно. Амаканга умерла.
Осарта заставила себя сделать шаг и склонилась над телом. Бледный овал лица, серые волосы разбросаны грязными плетями вокруг удлиненной головы. Перед Дарсатой лежала древняя старуха, в которой едва ли кто-либо мог узнать властительную Амакангу — сарматскую царицу. Сестру.
— О боги. — Дарсата опустилась на колени в гнилую солому.
Амаканга едва заметно вздохнула и открыла глаза — темные провалы.
— Амаканга… Сестра… — Голос Дарсаты дрожал.
— Если ты явилась, значит, я уже умерла. — Старуха хрипела и пришепетывала — зубы давно сгнили. — И это… не Вольная Степь…
— Нет-нет! Ты жива, Амаканга, ты жива. Я так долго тебя искала, — слезы хлынули из глаз Дарсаты, — и Арта был благосклонен.
Боги помогают сильным и упорным. Но жрица не рассчитывала найти это.
Бледная рука, покрытая пятнами, — от старости или гниет плоть? — поднялась из грязного тряпья, коснулась локтя холодными пальцами. Подбородок старухи трясся, она не могла говорить. Влага падала ей на лицо.
— Не плачь, сестра, — справившись с дрожью, прохрипела Амаканга. — Не надо. Я умираю.
— Нет, ты не умрешь! Я ведь здесь, и мы вернемся к сарматам, к твоим верным параласпайнам! Иначе зачем столько усилий, столько странствий, столько испытаний.
А слезы текли, неудержимо текли по щекам, отрицая все, что Дарсата силилась сказать. Все — ложь. Слова — пустая трата времени. Одно утешает сердце: Амаканга умрет на ее руках, и осарта заберет ее душу в Вольную Степь.
Дарсата достала из ременного мешочка бронзовое зеркальце, которое сестра подарила ей, вернувшись из Желтых земель. Тогда же Амакангу прозвали Победительницей Грифона — она добыла череп зверя на пределах Ойкумены.
Осарта поднесла зеркальце к лицу сестры.
— Посмотри, Амаканга. Посмотри. Ты по-прежнему прекрасна. Ты победительница грифона. Ты царица сарматов.
Умирающая прищурилась. Она не могла ничего различить, но нельзя было допустить, чтобы Амаканга умерла забытой всеми старухой в чужом мире.
— Да. Я — царица сарматов. Я — Амаканга.
Царица вдруг увидела цветущий простор, над головой ее раскинулась небесная синь, ветер ударил в лицо — боевой конь мчал ее по Вольной Степи. Радостный клич поднялся к небесам, и боги увидели Амакангу во всей славе и красоте.
Холодная ладонь упала. Дарсата закрыла сестре глаза. Тело Амаканги теперь останется навеки здесь, но душа вернется и будет похоронена в кургане, как и подобает погребать цариц.
За стеной хибары послышались осторожные шаги. Осарта поднялась с колен, обернулась к выходу, и тут же человек схватил ее за руки. От неожиданности Дарсата выронила бронзовое зеркальце. Второй человек стоял позади напавшего: круглые от страха глаза, бледное лицо. Спиридон? Осарта рванулась из захвата.
Облако тумана окутало ее, скрывая лунный свет в окне.
— Вот шельма! Вырвалась, — прокряхтел Спиридон, прикрывая ладонью подбитый глаз. Когда ведьма посмотрела на него, Ляпунов дернул к выходу и врезался в низкую притолоку. — Видал, как она над старухой-то колдовала. Шептала чегой-то на йихнем языке. Не иначе Аидовна ей свое ремесло передала.
— Хорош трепаться, — остановил его Илья.
Он стоял над мертвой старухой — вдовой помещика Шпаря.
— Завтра похороним по-людски — и дело с концом.
— Хоронить?! — Спиридон едва не подпрыгнул на месте, если бы позволил низкий потолок. — Нечисть хоронить рядом с христианскими душами?
— Да кончай ты трындеть, Спиря, — рассердился Илья. — Она человек ведь. Сделаем все как след и схороним.
Что-то тускло блеснуло у ног Зотова. Он наклонился — бронзовый кругляш размером с ладонь. С одной стороны он был отшлифован до зеркального блеска, с другой — украшен причудливым узором из завитушек.
— Я б не стал тута ничё брать, — прошептал Спиридон.
— А я и не беру. Снесем в подвал к остальным вещам. Может, на обмен пойдет.
О подвале под усадьбой знали только они двое. Хранилище Шпаря не содержало несметных сокровищ, о каких мечтал погибший комотряда красноармейцев Гориматенко, хотя старинное золотишко имелось. В основном помещик прятал от людей исторические ценности, которые привезла с собой в наследство француженка Агата. В этот голодный год большая часть сокровищ пошла на обмен.
А после… Илью забрали в свирепом тридцать седьмом, припомнив ему пропажу отряда красноармейцев, — нашлись свидетели и документы. К Спиридону доля оказалась не так сурова. Он остался жив.
* * *
Со своей плоской шапкой Спиридон расставаться не хотел и выглядел среди сарматов как гвоздь в крепостной стене Херсонеса. Детишки не оставляли пришельцев ни на минуту, а уж поглазеть на чудилу в странной шапке прибегали даже в выделенный ему шатер. Потеха для всего стана.
Дарсата увидела его сразу, когда въехала за деревянную ограду на взмыленном коне. Спиридон шел с деловым видом, заложив руки за спину — кафтан нараспашку, — и стайка ребятни с восторгом следовала за ним. Чужак останавливался возле шатров, с видом знатока рассматривал коновязи, утварь, висящую на шестах, скреб пальцем кожаные ремни упряжи, качал головой.
Завидев Дарсату, он словно наткнулся на прозрачную стену, вытаращил глаза и замер. Прямо как этой ночью в старом доме-могиле. Когда осарта в сопровождении Таскара подошла, Спиридон сорвал с головы дурацкую шапку и раболепно склонился, пряча глаза.
Дарсата взяла его за плечи, заставила поднять голову.
— Здравствуй, Спиридон. Теперь я узнаю тебя.
Он не понимал ее слов, но готов был упасть на колени, моля о пощаде. Как с ним говорить? Но Дарсата не сдавалась. Она положила ладонь на непокрытую голову мужика, чувствуя дрожь его тела. Спиридон едва не упал, когда вновь увидел себя в хибаре Аидовны, вновь увидел смердящее тело старухи, зеркало — зеркало? бронзовая бляха? — в руках Ильи.
— Она человек ведь. Сделаем все как след и схороним.
Дальше — день. Исхудалые мужчины — они голодают! — обкладывают старую хибару сеном, хворостом. Один читает из книги — что не понимала Дарсата, подсказывал разум Спиридона, — молитву за упокой. Илья Зотов — рыжий предок воина — с горящим факелом в руке. Пламени почти не видно на фоне утреннего солнца. Рыжий обходит хибару, поджигая солому. Погребальный костер возносится к небесам, проваливается ветхая крыша, дым на мгновение рисует девушку верхом на коне, летящую в бледное летнее небо.
Горечь слез подступила к горлу Дарсаты. Она убрала ладонь со лба Спиридона.
— Хотели схоронить в земле, да посля подумали, что Аидовна, могеть, больна тифом аль холерой, — пролепетал он, и жрица поняла его слова. — А люди в том годе страсть как голодали и хворями маялись. Пришлось палить.
— Не вини себя, человек. Обряд совершен верно.
Сруб-гробница обожжен пламенем, только курган не насыпан. Об этом Дарсата позаботится уже здесь.
