Глава 13
Сон второй — Посейдон и Медуза
Я так много мечтал о тебе,
Я так много ходил, говорил,
Я так сильно любил твою тень,
Что теперь у меня ничего от тебя не осталось.
Одно мне осталось: быть тенью в мире теней,
Быть в сто раз больше тенью, чем тень.
Чтобы в солнечной жизни твоей
Приходить к тебе снова и снова.
Роберт Деснос
Виктор во сне поднимался по лестнице следом за человеком в камуфляжных брюках. Он знал, кто это, но в тот момент его внимание сосредоточилось на другом. Ковалев глянул вниз с лестничной площадки и понял, где находится. Старая усадьба. Вот мозаика на полу, слева бар, справа магазин. Именно разноцветная картинка из стеклышек привлекла его: голова красивой женщины с закрытыми глазами, лицо обрамляют темно-русые пряди, в которые вплетены золотые змеи.
Виктор пригляделся внимательнее и, как часто бывает в сновидении, изображение стало плыть, словно водяная рябь, освещенная солнцем, побежала по мозаике. Ковалев склонился вперед, крепче вцепившись в деревянные перила. Солнце ослепило его.
Деревянные перила? Почему деревянные? И в следующий момент он не узнал свой голос…
Сон Виктора Ковалева
— Не пойму, почему это море назвали Негостеприимным, — сказал Посейдон, прикрывая глаза от яркого летнего солнца.
— Не всем так повезло, как нам, — ответил Гермий. — Симплегады стоят, не шелохнутся, а значит, Харибда успокоилась. Скиллу с ее амазонками отбросили на север, и пока некому грабить корабли в Дардановом проливе. Однако близко подходить к берегам Тринакрии — треугольного острова — я бы не советовал.
Повелитель Атлантиды выпрямился во весь свой немалый рост и гордо приподнял голову.
— Ты думаешь, я испугаюсь каких-то местных пиратов? Да я утоплю их в этой луже, которую они именуют Солнечным морем.
Синие глаза Гермия смотрели на гневное лицо повелителя всех морей спокойно, даже как-то сочувствующе, что иногда раздражало не только Посейдона, приводило в гнев самого Зевса.
— У них тростниковые суда, и не мне тебе напоминать — такое судно непотопляемо. А тростниковый парус дает больше скорости легкому кораблю. Если пиратская флотилия нападет на «Коня морей», нам придется туго.
— У нас есть негасимое пламя! — отмахнулся повелитель Атлантиды.
— У медведя есть клыки и когти, однако свора собак справляется с ним, загоняет в ловушку, — негромко возразил Гермий.
Блики солнца играли на угрюмом лице Посейдона. Ему хотелось вернуться к любимой во всем величии, в блеске и славе. Что дикари побережья? Что бродячие скалы и коварные водовороты? Он идет к Медузе, он спасет ее, увезет из этой варварской земли.
Гермий прекрасно его понимал, поэтому считал своим долгом уберечь атлантида от поспешных поступков, грозящих гибелью.
— Мы можем ночью подойти на веслах? — уже не утверждал, а спрашивал Посейдон.
— Пираты слушают море. Я думаю, они давно заметили наше присутствие по плеску волн о борт корабля, по свисту ветра в снастях, по скрипу такелажа, — ответил посланник богов. — Они ждут, когда «Конь морей» подойдет ближе, на расстояние атаки.
Посейдон в упор посмотрел в синие холодные глаза, на дне которых всегда пряталось лукавство. Он знал, что у Гермия готово решение возникшего затруднения, иначе его не было бы на борту корабля.
Они прекрасно поняли друг друга. Гермий молча поставил ногу на борт и размотал шерстяные обмотки вокруг икр. Золотые крылья в локоть длиной расправились на его сандалиях, полыхнув огнем в ярком свете летнего солнца. Костяшки кулаков повелителя Атлантиды побелели, лицо стало серым.
— Это не лучшее решение, — хрипло произнес он.
— Это единственное решение. Иного нет, — в тон ему ответил Гермий. — Ты хотел сразить тысячу врагов, утопить ради нее сотни кораблей. А всего лишь надо надеть крылатые сандалии.
Посейдон не мог признаться в своей слабости, но взлететь над палубой было выше его сил.
— Лучше уж корабли да пираты, чем… — угрюмо произнес он.
— Спасая любимую, не думают о себе, — заметил Гермий.
Удар был ему ответом на дерзкие речи. Однако посланник богов птицей поднялся к небу, и кулак атлантида рассек воздух.
— Солнечное море тебе не подвластно! Даже Зевс не может распоряжаться судьбами местных народов! — продолжал Гермий. — Пиратам наплевать на твою силу, величие Атлантиды, мощь Олимпа. Они видят только добычу и придут за ней.
Секира повелителя Атлантиды полетела в наглеца. Гермий ловко поймал ее за рукоять, опустился на палубу. Команда корабля подняла оружие: похоже, задета честь их повелителя, их капитана. Но суровые лица моряков не произвели на Гермия должного впечатления.
— Хочешь боя? — не унимался он. — Там, — подняв руку с секирой, он указал на искривленную линию земли, — сестры граи охраняют свою любимую Медузу. Иди и выплесни гнев на них, если вздумают преградить тебе дорогу.
Гермий протянул рукоять секиры атлантиду.
При упоминании о демонах в женском обличье бывалые мореходы тревожно заозирались, кто-то незаметно совершил оберегающий жест и прошептал заклятие. Теперь у Посейдона не оставалось никакого выбора: либо он отрекается от любимой, поворачивает корабль вспять, либо осеняет себя славой неустрашимого бога, покорившего и море, и небо.
— Хорошо! — громко произнес он, чтобы слышали все на палубе. — Мы летим! Прямо сейчас!
Лицо Гермия осталось невозмутимым. Он тут же открыл свою котомку и достал вторую пару золотых крылатых сандалий.
Белый, пышущий жаром шар солнца достиг зенита, когда они с Гермием опустились у скалы в двадцати шагах от входа в пещеру и затаились. Посланник богов быстро спрятал крылья сандалий под холщовыми обмотками, чтобы не мешали при ходьбе. Посейдон последовал его примеру. Небесное путешествие завершилось. Еще, конечно, предстоит обратный путь, но это будет потом, а пока можно перевести дух.
— Почему мы прячемся? — шепотом спросил атлантид. — Нас наверняка уже заметили.
— У них чуткий слух, но глаза почти ничего не видят. Афина ослепила грай неугасимым пламенем, обожгла их лица. — Гермий на секунду умолк, собираясь с мыслями, и вдруг продекламировал: — Несется навстречу горгонам и грайям от Олимпа та тучка в радугах. И сверкает в ней что-то чудно: сама Паллада золотой дождь солнца на щит берет, мечет жгучее золото в глаза сестрам грайям. Ослепила три Бури. Застонали, завыли…
— Хватит! — прошипел Посейдон сквозь зубы. — Что это за ерунда?
— Народное творчество, — невозмутимо пожал плечами посланник богов. — Из народной песни слов не выкинешь. События уже обросли легендами.
Они осторожно подобрались к площадке, расположенной перед пещерой, и выглянули из-за камня.
Три девы сидели в тени нависающего карниза. Жуткие шрамы покрывали их лица, лишенные бровей и ресниц, багрово-красные рубцы уродовали щеки и лбы, порванные губы не скрывали черные пеньки, оставшиеся от зубов, а глаза превратились в бельма. Однако, несмотря ни на что, чешуйчатые доспехи воительниц, изготовленные из бычьих рогов, сияли чистотой, луки с полными колчанами стояли у стены. Парные мечи в простых ножнах висели на широких поясах, украшенных бронзовыми бляхами.
Грайи обедали. Корзины с хлебом и фруктами, кувшины, украшенные местными узорами, наполненные вином, медом и родниковой водой, стояли у ног.
Амазонки ушли из этих земель, однако потерпевшая поражение, пережившая позор Медуза и ее сестры грайи, дочери Морского Старика Форкия — Пемфредо, Энио и Дино, — скрылись в горах. Горцы много раз пытались выбить страшных ликом демонов из своих владений, но воительницы разбили и разогнали их войско. Тогда мудрые жрецы тавров, признав Медузу воплощением своей богини Девы, стали приносить сестрам подношения. В свою очередь грайи научили горцев военному делу и оказывали помощь, если в горы вторгались степные народы.
Одна из сестер будто почувствовала чужое присутствие. Накинув на правый уцелевший глаз повязку с выпуклым прозрачным кристаллом, она поднялась на дозорный камень.
— Я пошел, — одними губами прошептал Гермий. — Двинешься по моему сигналу.
Едва грайя обратила свой взор к восточному горизонту, он вышел из укрытия. Воительница отреагировала мгновенно. Острый яркий луч отразился от клинка ее меча, вышедшего из ножен.
— Приветствую тебя, Дино! — весело и торжественно произнес Гермий.
Грайя удивленно вскрикнула. Пемфредо и Энио вскочили с мест, щуря слепые бельма.
— Что там, сестра?
— Кто смел вторгнуться в наши пределы?
— Это посланник богов! — ответил за нее Гермий.
— Гермий?!
— Это ты, коварный?!
— Он, — откликнулась Дино, спускаясь с камня и целя мечом в грудь пришельца.
Велика сила олимпийцев, но еще более велика их спесь! Могучий род титанов был уничтожен коварно и зло, без колебаний и пощады. Теперь невозможно себе даже представить, как были прекрасны эти седые старухи с лицами, похожими на ломти кровавого мяса.
— Приветствую вас, могучие воительницы!
Гермий не торопясь поднялся на площадку и предстал перед грайями.
— С чем пожаловал, коварный? — презрительно произнесла Дино, удерживая клинок у лица непрошеного гостя.
— Какой приказ принес ты от своих хозяев? — эхом откликнулась Пемфредо.
— Или привел ты армию Кронидов? — вторила ей Энио.
Гермию стало немного не по себе: жуткие белые бельма глаз, обращенные к нему, смотрели с угрозой и недоверием. Он немного переместился влево, якобы желая присесть на камень, на самом деле проверяя, насколько грайи слепы. Глаза его не отпустили, а Дино отошла чуть в сторону, чтобы можно было видеть и подъем на площадку, и посланника богов.
— Я никогда не водил армии, — возразил Гермий. — Война не лучший довод. К тому же доспехи тяготят того, кто всю жизнь в пути.
— Прошла пропасть времени. Мир изменился, — усмехнулась Дино. — Ты мог перенять науку Ареса.
Гермий улыбнулся в ответ:
— Ты не скудеешь мудростью, сестра грайя.
— А ты — коварством, — парировала Форкида.
Пемфредо и Энио стали плечо к плечу, заслоняя собой вход в пещеру. Никакого доверия, ни к Кронидам, ни к их посланникам. Если ты даже просто прошел рядом с Олимпом, для этих несчастных ты уже злейший враг, опасный шпион. Мало ли что могла нашептать тебе во сне Афина, мало ли чем мог пригрозить тебе Зевс, мало ли какое зелье могла тебе вручить Гера. Каждый из богов мог повелеть тебе отправиться на край Ойкумены, чтобы убить титанид, а иначе горе тебе и твоим близким, несчастья городу твоему.
Энио прищурила опаленные глаза, присматриваясь к посланнику.
— Сестра Дино, по-моему, лукавый так же молод, как и прежде? Или мои слепые глаза обманывают меня, сглаживая морщины его лица? — спросила она.
— Нет, твои глаза не обманывают, — недовольным тоном ответила Дино.
— О чем вы говорите? — вступила Пемфредо. — Гермий по-прежнему молод?
— Как и все Крониды, — прошипела сквозь зубы Дино.
— Ах, сестра! Дай мне волшебный глаз — взглянуть на него!
— И я хочу! Я тоже хочу увидеть Гермия без блеклого тумана в больных глазах.
— Да перестаньте же! Тут не на что смотреть!
Но сестры уже подошли к ней, протягивая руки к выпуклому кристаллу на головной повязке. Дино пыталась утихомирить их, но Энио с Пемфредо были непоколебимы в своем желании увидеть гостя.
— Ты все такой же, Гермий, — вздохнула Энио, рассматривая его сквозь кристалл.
— Да, он все так же молод и силен, — ахнула Пемфредо, отобрав волшебную вещицу у сестры. Ее ладонь в кожаной перчатке легла на предплечье Гермия.
— Я привез амброзию и нектар, — объявил посланник.
— Что ты привез? — удивилась Дино.
— Амброзию? Нектар? — эхом повторили сестры.
— Ты нам даешь то, что вез для Зевса? Или это все коварный замысел отравления?
— О нет! Я могу сам отведать из каждого сосуда, если вас мучают сомнения.
— Зачем нам вечность, Гермий? Ты подумал, каков будет гнев богов, которым ты служишь?
— Но вы богини здесь. Народ горцев сделал вас бессмертными. — Гермий подал условленный знак Посейдону, а сам раскрыл свою походную суму, в которую грайи тут же с любопытством заглянули.
— Олимп и так бессмертен, — продолжал он, краем глаза наблюдая за перемещением атлантида. — Если бы он был так же справедлив, как спесив. Где бы взять зелье от чванливости?
Он захохотал, и грайи подхватили его шутку. Улучив момент, Посейдон бросился к пещере, но песок предательски скрипнул под его нетерпеливыми шагами.
— Кто здесь? — мгновенно отреагировала Дино, оборачиваясь к входу в пещеру, куда как раз входил повелитель Атлантиды. Кристалл был у нее в руках, и грайя не замедлила им воспользоваться. — Посейдон! — воскликнула она, бросаясь к Гермию.
— О, ты коварный раб своих богов-хозяев! Нет никакой правды в лживых словах твоих! Схватите его, сестры!
Гермий рванулся к входу в пещеру, чтобы преградить путь грайям.
— Выслушайте меня, могучие! — воскликнул он.
— Убить! — прошипела Дино.
Темный проход закончился каменным цирком, освещенным полуденным солнцем. Посейдон замер, не в силах сделать шаг.
Она сидела у естественной каменной чаши, заполненной бьющим из недр скалы родником, склонив голову над свитком. Солнечный свет, отражаясь от желтого полотна, освещал ее умиротворенное лицо и открытую нежную шею. Простая туника покрывала тронутые бронзовым загаром плечи, а ноги от бедра до щиколоток в чешуйчатой броне, нашитой, по обычаю амазонок, на кожаные штаны. При виде ее изящных пальцев, держащих свиток, и обнаженных нежных рук, полной груди, мерно дышащей под грубым полотном туники, у повелителя Атлантиды перехватило дыхание. Он помнил Медузу юной, яростной, необузданной, теперь перед ним была зрелая женщина, еще более прекрасная и… величественная. Одно в ней осталось неизменным: корона из зеленого золота в виде семи змеек по-прежнему держала тяжелый узел ее золотых волос.
Голова Посейдона пошла кругом, огонь страсти горячим потоком ударил в сердце. «Она будет моей!»
Он сделал шаг вперед…
— Мама!
Женщина встрепенулась. В тот же момент мальчишка, сидевший в тени и потому невидимый для Посейдона, поднял лук и выстрелил в пришельца. Уходя от стрелы (тело само рефлекторно отклонилось в сторону), повелитель морей успел удивиться силе малолетнего бойца. Мальчишке было от силы лет двенадцать, но в руках он держал настоящий боевой лук!
— Нет! Нет, Скиф! — закричала Медуза, останавливая новую стрелу, готовую к полету.
Мальчишка послушал ее. Однако вместе с двумя своими братьями подбежал к матери, заслонив собой, держа оружие наготове.
Посейдону на мгновение показалось, что перед ним Хризаор: три мальчугана были похожи друг на друга, как капли воды, только вооружены по-разному. Один из братьев Скифа держал короткий меч, предназначенный для ближнего боя, другой опирался на копье с широким наконечником. Конечно, это был не Хризаор, хотя внешнее сходство угадывалось, ведь и у Хризаора, и у Скифа с братьями была одна мать — Медуза.
Горло Посейдона перехватило спазмом. Еще мгновение назад он хотел рыдать у ее ног, а теперь все слова застряли горьким комом нечаянного разочарования в связках.
— Мне рассказывали о трех сыновьях Геракла, — сипло произнес он.
— Но ты не мог допустить, что я стану женой героя, — закончила за него Медуза; снисходительная улыбка коснулась ее губ.
— Скиф, отведи братьев к морю, — велела она старшему сыну, но мальчишка не сразу подчинился. Он внимательно посмотрел на мать, перевел суровый взгляд на пришельца. — Все в порядке, — с ласковой улыбкой заверила его Медуза. — Этот несчастный не опасен.
— Он будет героем, — заметил Посейдон, когда братья скрылись в пещерном сумраке.
— Он будет царем, — гордо произнесла горгона. — И у него будут свои боги.
— Новый пантеон? — Атлантид криво усмехнулся. — Нет ничего могущественней Олимпа.
— Здесь Олимп безвластен. Зачем пришел?
Посейдон присел на край чаши источника. Она осталась стоять, будто подтверждая нежеланность его визита и скорый уход.
— Как ты могла? — прошептал он после некоторой паузы. — Как ты могла? Геракл — убийца, тупой дуболом. Это он отсек головы нашим близнецам, нашему Хризаору.
— Твоему Хризаору, — уточнила Медуза.
Его глаза расширились от изумления.
— Да, я мать Хризаора. Но взял ли его отец Посейдон меня своей любовью? Нет! Он просто использовал меня, как подстилку! Просто так, из очередной прихоти своего божественного естества! — Ее голос сорвался в крик, глаза полыхнули гневным зеленым огнем.
Он молчал, глядя на бурунчик родника среди каменной чаши. Все не так, все не то! Она должна быть раздавленной, несчастной, потерявшей смысл жизни, смысл существования, но… О боги! Будь проклят весь гордый род титанов!
Атлантид взглянул на нее исподлобья. Царица! Каждая из них царица: непокорные, упрямые, неустрашимые. А Медуза повелевает ими, и так будет всегда. Ее сила за пределами понимания обычных людей, да и не всем богам она понятна.
— Все не так? — прочла она в его взгляде.
Он был разбит, раздавлен еще до того, как ступил на палубу «Коня морей», чтобы плыть к этим берегам. Гермий его предупреждал, но, поддавшись желанию, он поступил как поступают все Крониды — по-своему, повинуясь собственному желанию.
— Тебе надо было послушать Гермия, — как эхо его собственных мыслей прозвучали слова Медузы.
И тогда Посейдон сделал то, чего не делал ни перед одной из женщин, будь она хоть трижды богиней и четырежды царицей. Он опустился перед ней на колени.
— О, великая царица, достойная имени бессмертной богини, — начал он шепотом, еще стыдясь собственных слов. — У твоих ног я прошу об одном: прости. Прости меня! — воскликнул он. — Прости мне унижение, прости мне насилие, прости мне предательство! — кричал Посейдон, чтобы заглушить в себе голос рассудка, расчетливого божественного ума, пытающегося усмирить поток раскаяния трезвыми доводами.
— Мне нет оправдания! — каялся Кронид. — Ни молодость моя, ни божественное происхождение, ничто не может служить мне оправданием в том насилии, которое я совершил над тобой, о царица!
Прижав стиснутые руки к груди, ошеломленная Медуза слушала его речи, не веря происходящему. В ее глазах смешались растерянность и страх: никто и никогда не мог сказать, что видел кающегося олимпийца, тем более поведать, что бог раскаивался перед человеком в причиненном ему, смертному, зле.
Посейдон взглянул на горгону. Его лицо дергалось, губы тряслись. Царица вдруг поняла, что атлантид рыдает. Первым ее порывом было желание простить его, поднять с колен, прекратить это унижение. Однако тогда пришлось бы принять его предложение и стать его супругой. Верность богов своим женам известна всем, а Посейдона тем более. Медуза нисколько не сомневалась, что скоро надоест своему мужу и будет вынуждена вернуться на остров к сестрам грайям. Быть обманутой женой, пусть даже на самом Олимпе, — участь не для нее.
Значит, его надо отвергнуть, стать самым ненавистным врагом повелителя Атлантиды. Могущественный враг! Сколько их было, сколько будет? Число не имеет значения: врагов не считают, их бьют!
Растерянность и страх сошли с ее лица. Медуза стала такой же спокойной, умиротворенной, как несколько минут назад.
— Не молчи, — прохрипел он, стуча зубами от беззвучных рыданий. — Самое страшное, когда ты молчишь.
— А когда я кричу и сопротивляюсь, это тебя заводит, — устало произнесла она. — Ты мне сам об этом говорил, хохоча в лицо, выкручивая руки за спину. Помнишь?
Посейдон взревел раненым зверем. Горькая обида и смертельная тоска прозвучали в том громогласном крике.
Его рык, способный заглушить самый лютый шторм, эхом пронесся по пещере и вырвался наружу. Ошеломленные грайи отшатнулись от входа, опустили оружие.
— Я его предупреждал, — вздохнул Гермий, убирая свой меч в ножны.
— Она убила его, — прошептала Энио.
— Пронзила ножом, — эхом откликнулась Пемфредо.
— Лучше бы оскопила! — прошипела Дино.
Гермий печально покачал головой: Форкиды по-прежнему были безжалостны к врагам и ненавидели Кронидов, истребивших их род.
— Он жив, но пронзен насквозь, — сказал посланник богов. — Я предупреждал его.
— Медуза добьет его.
— И бросит тело в море.
— Нет. Лукавый говорит о другом. — Прищурив глаза, Дино неустанно следила за Гермием, будто ожидая нового подвоха. — Ведь так, Гермий?
В зеве пещеры появился серый силуэт человека. Он шел тяжело, как пьяный или смертельно раненный. Посейдон чувствовал себя именно таким. Пробитая словами Медузы грудь ныла тяжелой обидой, зияла язвой горечи, в которой сбивалось с ритма униженное сердце Кронида.
Его взгляд был страшен. Грайи невольно вновь подняли оружие, чувствуя смертельную угрозу. Атлантид захохотал, обращая лицо к яркому летнему небу, и прыгнул навстречу клинкам, презирая их острую сталь.
Гермий едва успел схватить его сзади, насильно оттянуть от суровых воительниц, готовых к лютому бою с обезумевшим богом, коим был Посейдон в ту минуту.
— Пусти! — взревел атлантид, пытаясь высвободиться из крепких объятий. — Пусти! Уничтожу, мерзкий предатель!
Но Гермий только крепче сжал зубы, напрягая все свои силы. Он постепенно отступал к камням, таща за собой беснующегося Посейдона, выкрикивающего проклятия в адрес воительниц, которые с надменными лицами наблюдали его позор.
