14
Если бы люди имели здравое суждение и могли предвидеть последствия своих поступков, то большинство сидело бы по домам, выходя лишь по крайней нужде.
Делоуправитель Личной Государевой Канцелярии боярин Костюшко
Довожу до Вашего сведения результаты ревизии источников Центральной и Западной части империи. В Росписях и инспекциях участвовали двенадцать волхвов первого ранга, триста восемь волхвов второго ранга и тысяча триста восемнадцать волхвов третьего ранга.
Осмотрено, ревизовано и наново промаркировано десять тысяч шестьсот тридцать два источника, включая те, что на землях общин и удельных владений.
Всего поименовано восемьдесят два внекатегорийных источника, триста восемьдесят один первой категории, две тысячи шестьсот второй, а остальные третьей категории и в том числе шестьсот тридцать пять вовсе потерявших силу.
Из ранее списанных по утере Силы восстановлено триста восемь, повысили свою категорию две тысячи триста источников, понизило всего шесть.
Общий баланс силы по источникам всех категорий возрос на треть, что является делом необыкновенным и требует тщательного изучения.
Никифор Старицкий, волхв-наставник высшей категории, предположил, что дело в уничтожении Королевского Источника в Лондоне. В то время, когда все британские источники понизили свой уровень, а многие и вовсе захирели, и европейские и российские источники в целом повысили свою мощь, а вновь открытые источники демонстрируют невиданную силу. Кроме того, резко увеличилось количество союзных источников, из которых выходит не только сила, но и вода, являющаяся ценнейшим сырьём для получения лекарств.
23 грудня 7361 года Волхвического приказа старший советник Фёдор Достоевский
Прибыли без помпы и оркестров. В струях ливня и резких порывах ветра воздухолёт долго маневрировал, пока не сбросил швартовые концы, за которые наземная команда быстро подтянула к земле воздушный корабль. Хорошо ещё, что вся площадка была отсыпана мелким щебнем, и не пришлось идти по грязи к башне контрольного центра. Уже оттуда Горыня вызвал из города свой экипаж и, простившись с командиром «Рарога» и воинами, отправился в город.
И первым делом, успев лишь переодеться, отправился на доклад к царю. Разговаривали долго. Через час прибежал князь Кропоткин, а ещё через час разговор пришлось перенести в малую приёмную, так как пожаловали все члены Государственного Совета, присутствовавшие в Москве. Прервались лишь раз, когда подали обед, но и за едой доклад всё продолжался. Горыня подробно рассказал и как добирались, и как воевал с пришельцами, и вообще всё, что видел и понял о Поднебесной империи. Два писца неутомимо шелестели бумагой, записывая всё для дальнейшего анализа, а сам государь делал пометки в большом рабочем блокноте.
Отпустили его лишь через три часа, выжав досуха, причём Госсовет остался заседать дальше, а Горыню отправили отдыхать.
Естественно, никакого отдыха не получилось, так как сначала были подарки жёнам, затем разговоры до полуночи и всё остальное, что сопутствует возвращению мужа в дом.
Рабочий день Горыни обычно начинался с раннего утра, когда, оседлав «Обжору» и прихватив для компании Бластера, он ехал ревизовать своё беспокойное хозяйство, хотя особого смысла в этом не было. Поставленные начальниками люди дело своё знали хорошо и постоянного пригляда не требовали. Но всё равно князь посматривал за производством, иногда подсказывая, как и что лучше сделать.
Завод двигателей, закрыв основные потребности воздушного флота, понемногу разворачивал производство автомобильных моторов для легковых автомобилей, а располагавшийся рядом дизельный завод продолжал наращивать выпуск двухсотсильных моторов для бронетехники и грузовиков. Брака было порой до шестидесяти процентов, но тем не менее первая бригада бронеходчиков, имевших на вооружении вольную реплику БТР-70, уже вовсю жгла топливо и тратила моторесурс, учась воевать и обкатывая приданные части.
Самой неожиданной для врагов деталью бронехода обещала стать спарка крупнокалиберного пулемёта и пулемёта стандартного трёхлинейного калибра в башне, позволявшей вести круговой обстрел, и серьёзная лобовая броня, не пробиваемая большинством полевых орудий. А на следующей модели, которую уже начали собирать на втором конвейере, кроме пулемёта имелась пушка калибром в пятьдесят миллиметров, стрелявшая снарядами из металлической рассыпной ленты.
Просвещённая Европа, уязвлённая в лучших чувствах, что ей не дали пограбить, уже выводила на поля сражений паровые броневики, закупала для армии картечницы и сильно надеялась отыграться за сорванный вояж Наполеона, неудачную экскурсию Веллингтона и вообще за многие другие попытки принести цивилизацию на территорию Руси и унести разные приятные мелочи, не достойные дикарей.
Но дикари отчего-то были категорически против и готовились встретить агрессора от всей широты души, клинком и пулей, а не хлебом и солью, как, например, цивилизованные галичане.
Собственно, именно в силу наличия таких соседей и приходилось значительную часть бюджета тратить на военные нужды, а не на развитие хозяйства.
В двигательном кластере был и третий завод, производивший моторы для дирижаблей и занимавшийся текущим ремонтом воздушных кораблей, а в полукилометре располагался ещё один «куст» заводов – металлургических. И ещё дальше, совсем на выселках, пять химических заводиков, которые обещали в будущем вырасти в полноценные химические производства. А будущий директор всего этого хозяйства безвестный пока студент химического факультета Московского политехнического института – дворянин Дмитрий Менделеев, наслаждался законным отдыхом перед учебным годом. Зато был жив и вполне здоров Александр Бутлеров, занимавшийся вместе с Имперским Учёным Советом организацией высших учебных заведений по всей стране и попутно вводивший производственные стандарты, соблюдение которых всё же сумел протолкнуть Кропоткин.
А вот главный неведник Суворов подал в отставку и наслаждался покоем в своём имении Завидово, пописывая мемуары и гоняя зверьё по окрестным лесам.
Опять-таки минимизация потерь в Войну Двенадцатого года и почти полное отсутствие таковых в войне за Тавриду очень положительно сказались на кадровом вопросе. Многие боевые офицеры получили предложение о переводе в гражданские ведомства, чьё содержание в мирное время было чуть выше, а строгости по службе сильно слабее, и приняли его, перейдя в учреждения всех уровней, в основном на должности инспекторов и ревизоров, а кто-то уходил на должности командиров в поместном войске и юнакских отрядах. Таким образом, казна разгружалась от необходимости содержать огромное войско, сокращая его до вполне приемлемых пятисот тысяч кадровых военных, а в случае необходимости проводилась обратная операция, и армия мгновенно вырастала до трёх миллионов бойцов.
Всё вышесказанное не относилось к пограничной страже, Тайной Канцелярии и полицейскому корпусу, у которых численность во время войны увеличивалась незначительно и только за счёт привлечения ветеранов.
Следующую войну Горыня ждал не ранее чем через десять лет, а за это время нужно было создать военную промышленность, которая опиралась бы на промышленность общегражданскую и мощный слой рабочих и мастеровых. И именно поэтому в стране создавались сотни рабочих школ, десятки училищ и высшие учебные заведения для подготовки кадров промышленного производства. Это, в свою очередь, тянуло за собой необходимость решения вопроса с общественным транспортом, общедоступной медициной и городскими санитарными службами, и вообще много всего.
И хотя основную тяжесть решения вопроса с модернизацией страны уже решил князь Кропоткин, на долю Горыни оставалось немало.
Вот и сейчас, отловив его в хитросплетениях коридоров Государственного Совета, адмирал Шмидт пригласил на ужин в Морском собрании, где Горыня ещё ни разу не был, хотя по обычаю должен был отметить вручение военно-морского ордена именно там.
Когда отгремели здравицы царю, русскому воинству и, конечно, отдельно флоту, когда орден Ярого с парусами булькнул в чашу с морской водой, Горыне пришлось отпить солёной и горькой воды, и наконец-то начались разговоры, главный адмирал Флота – Фёдор Фёдорович Ушаков, доверительно улыбнувшись, произнёс негромко, но чётко:
– Горыня Григорьевич, а вы флот-то будете строить?
– А я, простите, тут каким боком? – Горыня удивлённо посмотрел на адмирала. – Ну, крепости там, прибрежные, я ещё понимаю, а флот-то?
– А Ярого в золоте с парусами имеете, – попенял ему Фёдор Фёдорович. – Негоже так про морячков-то забывать. У вас что ни день, армия в именинниках, да получает новое оружие, а про флот вы совсем забыли.
– Каждый делает то, в чём он мастер. – Горыня пожал плечами. – Я ничего не понимаю в морских делах. Ну вот совершенно. Знаю только, что перестали строить корабли из дерева, а собирают из железа на каркасе из шпангоутов. Ну вот ещё угольные машины меняем на нефтяные, да кое-где артиллерию подновляем.
– Да что там за артиллерия. – Адмирал взмахнул рукой. – Пятьдесят линий, да дальность всего в четыре мили.
– Хм. – Горыня покачал головой. – А на сколько бьют ваши орудия?
– Ну, расстояние поменьше, да зато там калибр какой! Девяносто пять линий! Ежели попал, то дыра такая, можно человеку пролезть.
– То есть вы стреляете, потом пока заряжаете, корабли уже прошли сколько-то там по морю, и их взаимное расположение сильно изменилось. А значит, нужно целиться заново и попадать в общем только чудом. Ну или сблизившись на пистолетную дистанцию, с риском получить в ответ. – Горыня улыбнулся. – А скажите, вы сами-то видели мои пушки живьём, или только то, что вам доложили штабные?
– А что их смотреть, пушки они и есть пушки. – Ушаков удивлённо приподнял брови.
– А насчёт того, что пятидесятилинейная пушка может выстрелить тридцать раз в минуту? Ну хорошо, качка, сложности с подносом боеприпасов, да и вообще. Но не меньше двадцати раз в минуту, иначе комендоров нужно будет гнать с флота. То есть этой пушке вообще не нужны прицельные приспособления. Она может вести огонь с коррекцией по своим фонтанам, и уже через десять секунд, пристрелявшись, обрушить на врага тонны взрывчатки. И пусть вас не смущает небольшой калибр. Там взрывчатка куда злее, чем в ваших снарядах, а пробивает вдвое более толстую броню, чем ваши самые большие пушки. Во всяком случае, когда мы попали бронебойным снарядом по пароходофрегату, слишком близко подошедшему к берегу, то проткнули его насквозь. Если вам не подходит такая пушка, то я ничем помочь не могу. Более сильного орудия пока просто не сделать. Нет технической возможности. А если подходят, кто вам мешает внести в заявку на орудия названия наших пушек? Лафеты там изначально поворотные, уж флотские инженеры запросто измыслят, как и где их поставить, ну а с охлаждением вообще не проблема. Воды в море хватает. А дальнесвязь вообще только на корабли и пойдёт. Для пехоты тяжёлая пока, а летающих кораблей не так много. Ну и новый дизель, когда пойдёт в серию, это тоже только для кораблей. Двенадцать тонн веса это не шутки.
Командующий флотом так взглянул на кого-то из сидящих за столом, что человека просто отнесло в сторону.
– Признаться, вы меня изрядно удивили, князь. – Адмирал развёл руками. – Выходит, меня самым простецким образом обманули относительно вас и вашей техники. Но есть у меня к вам просьба, так сказать личного характера, хотя прошу я не за себя, а за весь флот. Вы, я знаю, разумник великий, и нельзя ли нам прибор для измерения расстояния до цели? То, что мы сейчас используем, даёт большие ошибки, а значит, и промахи при стрельбе.
– Так есть же давно. – Князь удивлённо посмотрел на адмирала. – А десятилинейная пушка, та вообще со встроенным дальномером. Вы как мимо этого-то прошли? Ведь всё же есть в брошюрке «Новая техника». И уж вам-то, как командующему флотом, она непременно на стол ложится.
На этот раз взгляд адмирала мгновенно отыскал очередную мишень, и, судя по звукам, попадание было предельно точным. Офицер с погонами капитана первого ранга что-то неразборчиво проблеял и вместе со стулом телепортировался в неизвестность.
– Ваши офицеры так занятно покидают наше собрание, – Горыня улыбнулся. – Давайте я вам ещё что-нибудь расскажу. Например, о сверхмалых летательных аппаратах для разведки, которые могут садиться на палубу. Или о самодвижущихся минах. Дальность, правда, совсем невелика – около трёх миль, но зато, если попал, то всё. Триста малых пудов взрывчатки разнесут в клочья любой корабль.
Через пять минут от лица командующего флотом можно было прикуривать, а вот лица некоторых были подозрительно бледны, при том, что ряд адмиралов, наоборот, усмехались в пышные усы и негромко посмеивались.
Горыня принципиально не лез во флотские дела, так как считал себя человеком глубоко сухопутным, и мало того, не сильно обольщался своим генеральским званием, так как о стратегии знал лишь то, что она существует, и никогда не принимал участия в планировании массовых операций, оставляя это дело профессионалам-полководцам.
Но ситуация в морских делах заинтересовала его настолько, что он сделал в памяти пометку, доложить обо всём князю Бенкендорфу, так как беспорядка в морском ведомстве, пожалуй, было чересчур.
Хотя всё было легко объяснимо тем, что внятных задач по обороне флоту так и не определили, сделав упор на воздухолёты и задвинув корабли на вторые, а то и третьи роли. Но вот как раз эту ситуацию Горыня мог исправить, предложив внятную систему использования морского флота, для чего опять нужно было садиться за справочники и чертежи.
Опыт прожитой жизни и закалка Советской армии привели к тому, что Горыня на свои деньги организовал что-то вроде шарашки, с опытными чертёжниками, инженерами и просто девицами, разносившими чай-кофе и придававшими дополнительный смысл серому мужскому существованию искромётными девичьими склоками.
Но свою продукцию, а именно чертежи, шарага выдавала словно часы, чему немало способствовали чудотворные пинки, раздаваемые в случае завала сроков.
Вот и сейчас Горыня поехал в конструкторское бюро, собираясь навести очередного шороху и поставить новые задачи по переработке вольных эскизов в рабочую документацию.
Курт Нагель, почтенный швейцарский негоциант, прибыл в столицу Московии вполне официально, как представитель «Свисс Шталь», для переговоров о поставке стального проката. Сталь во всём мире становилась весьма ходовым товаром, и не было ничего удивительного в том, что торговцы искали новые рынки. Но кроме официальной негоции было у господина Нагеля ещё и совсем неофициальное и даже тайное дело. Для этого контрабандисты доставили в Одессу некий груз, который в тайнике грузового фургона, проехав через всю европейскую часть России, второго дня прибыл в Москву.
Отличная швейцарская пневматическая винтовка конструкции Бартоломео Жирардони, производства маленькой, но очень солидной компании, была пусть и не такая дальнобойная, как новейшие немецкие винтовки, но почти бесшумна и достаточно смертоносна, на расстоянии до двухсот метров пробивая даже хорошую армейскую кирасу и убивая её владельца. Но известный мастер не собирался давать жертве ни малейшего шанса, стреляя исключительно в сердце, где по представлениям европейцев находилась бессмертная душа, и только после того, как специально нанятые люди разрядят в цель не менее пяти картечных ружей крупного калибра, истощая защитный амулет.
За один выстрел Курт Нагель должен был получить сто тысяч швейцарских франков золотом, что для него было залогом безбедной и комфортабельной старости, а для заказчика – королевской фамилии Хоэнцоллернов – совершеннейшей мелочью. Занимаясь изготовлением и продажей амулетов, а также банковскими услугами по всей Европе, они могли заплатить и вдесятеро больше, но ограничились наймом десятка галичанских бандитов, пяти стрелков из Полонии и швейцарцем, который должен был исключить любую случайность. Пневматическое оружие здесь было не обязательным условием, но если галичан и полонцев было не жалко, то мастер-снайпер, уже исполнивший для Германской империи десяток заказов, был очень ценным специалистом.
Когда цель – молодой генерал, успевший принести массу неприятностей всей Европе, появился в конце улицы, большая грузовая телега с высокими бортами чуть продвинулась вперёд и встала, словно собираясь разгружаться, а мастеровые, ремонтировавшие дорогу, задвигались чуть быстрее, словно торопясь замостить улицу до проезда высокого сановника.
Но стоило Горыне оказаться в треугольнике между трактиром, телегой и разобранным куском мостовой, как всё резко ускорилось. Бластер беззвучно, словно призрак, метнулся в толпу рабочих, а борт фургона, стоявшего в десяти метрах, упал, открывая пятерых воинов, изготовившихся к стрельбе.
Всё, что Горыня успел сделать – громко произнести «мать!», и залп картечи буквально вынес его из седла.
«Обжору» почти разорвало в клочья, но инопланетный артефакт на Горыне отработал на все вложенные в него силы, пропустив лишь пару картечин, испятнавших левую ногу кровоточащими ранами. Несмотря на боль, Горыня скачками понёсся к фургону, где стрелки уже лихорадочно перезаряжали свои ружья, но двадцатизарядный пистолет безжалостно решил этот спор.
К этому моменту галичане, успевшие лишь сменить инструменты на оружие, тоже находились в печали, а точнее в виде кусков разорванного мяса со вкраплениями остро заточенных и стреляющих железок. Поскольку раненых не было, то не было и криков пострадавших, а граждане Российской империи дисциплинированно залегли при первых выстрелах, справедливо полагая, что шальной пуле не объяснить, что ты случайный прохожий.
И вот когда всё стихло, и люди стали подниматься на ноги, негромкий хлопок, раздавшийся с крыши доходного дома напротив, заставил людей недоумённо оглянуться, и только когда стоявший возле трупов генерал пошатнулся и упал, кто-то крикнул в толпе:
– Стрелок на чердаке!
Убийство боевого генерала привело толпу в состояние деловитой и организованной ярости, так что Нагелю не помогла ни верёвка, спущенная с крыши на случай срочного бегства, ни уж тем более быстрый конь под седлом, ждавший у торца здания.
Били снайпера с чувством и толком, раскрошив кисти рук в месиво и напрочь отбив всё мужское естество. Так что, когда агенты Тайной Канцелярии всё же вырвали стрелка из рук толпы, он был больше похож на кусок хорошо отбитого мяса.
