Корабли теперь другие.

Я и прежде ходил в море, но нынешнее морское путешествие оказалось совсем иным.

Судя по всему, мерой человеческого прогресса стало расстояние, на которое мы отдалились от природы. Теперь, находясь на борту парохода вроде «Этрурии», уже пересекшего половину Атлантики, ты ощущаешь себя сидящим в ресторане в лондонском квартале Мейфэр.

Плыли мы первым классом. В те годы первый класс был действительно первоклассным, и мне следовало соответствовать, чтобы не ударить лицом в грязь.

Та женщина, Агнес, захватила для меня чемодан, набитый новой одеждой, и в ресторан я пришел в элегантной саржевой тройке с широким шелковым галстуком. Разумеется, я был безупречно выбрит. Она меня брила сама, опасной бритвой, а я тем временем всерьез размышлял о том, не собирается ли она перерезать мне горло.

Из окон ресторана открывался вид на нижние палубы, где толпились пассажиры второго и третьего класса в поношенной одежде – я сам носил такую всего неделю назад; одни бродили взад-вперед, другие, опершись на перила, глядели вдаль, желая поскорее узреть остров Эллис и предвкушая начало осуществления Великой американской мечты.

Из всех людей, с которыми сводила меня жизнь, мне, пожалуй, труднее всего описать Агнес. В ней поразительным образом уживались прямота характера, отсутствие нравственных устоев и сдержанные манеры. Ах да, еще она была способна убить человека.

Она по-прежнему была в траурно-черных одеждах, в стиле королевы Виктории, и полностью соответствовала образу дамы из высшего общества. Даже повязка на глазу выглядела изысканной. Из общего стиля выбивался лишь выбор напитка – она пила виски.

Звали ее в ту пору Джиллиан Шилдс, хотя от рождения она носила имя Агнес Уэйд.

– Про себя называй меня Агнес. Я же Агнес Уэйд. Никогда не произноси это имя вслух, но мысленно называй меня только так. Агнес Уэйд.

– А ты мысленно называй меня Том Хазард.

Родилась она в Йорке в 1407 году, то есть была больше чем на сто лет старше меня. Это обстоятельство меня и напрягало, и успокаивало. Я еще не успел расспросить Агнес о ее многочисленных прошлых личинах, но один свой секрет она мне все же раскрыла: в середине восемнадцатого века она была Флорой Берн – знаменитой морской разбойницей, промышлявшей у побережья Америки.

Она заказала фрикасе из цыпленка, я – жареного луфаря.

– У тебя есть женщина?

Я медлил с ответом, и она, кажется, поняла, что допустила бестактность.

– Не волнуйся. В этом плане ты меня не интересуешь. Слишком уж ты серьезен. Мне нравятся серьезные женщины, но мужчин – если до этого доходит – я предпочитаю легкомысленных, как птички. Я спросила из чистого любопытства. Наверняка у тебя кто-то был. Невозможно прожить столько лет, и чтобы при этом у тебя никого не было.

– Была одна. Давным-давно.

– Имя-то у нее было?

– Было. Да. Имя было. – Больше я не хотел сообщать ей ничего.

– И с тех пор – никого?

– В общем, да. Да. Да. С тех пор никого.

– Почему?

– Так вышло.

– Ты пытался залечить сердечную рану?

– Любовь – это боль. Не стоит и пытаться.

Она кивнула в знак согласия и сглотнула, словно пробуя мои слова на вкус, потом устремила взгляд за окно.

– Да. Верно. Любовь – это боль.

– Слушай, – напомнил я, – ты собиралась рассказать мне, почему убила доктора Хатчинсона.

Она окинула взглядом ресторан; вокруг ужинали роскошно одетые люди с прямыми негнущимися спинами – достойные представители высшего класса.

– Сделай милость, воздержись от прилюдных обвинений в убийстве, да еще в ресторане. Тебе пора научиться быть незаметным. Говорить о чем-либо, не называя вслух предмета беседы. Правда – это прямая линия, но порой ее приходится слегка искривлять. Ты уже должен бы это знать. Диву даюсь, что ты до сих пор жив.

– Понимаю, но…

Агнес прикрыла веки.

– Тебе пора повзрослеть, ясно? Ты все еще ребенок. Ты, может, и выглядишь взрослым мужчиной, но на самом деле ты все еще маленький мальчик, который смотрит на мир широко открытыми глазами. Тебе необходимо срочно повзрослеть. Нам придется тебя цивилизовать.

Ее равнодушие к судьбе доктора Хатчинсона меня ужасало.

– Он ведь был хороший человек.

– Он был человек. Вот и все, что ты о нем знал, не так ли? Он был человек. Врач, стремившийся к славе, чтобы выбраться из нищеты. Все его научные достижения остались в прошлом. Вспомни, в первый раз он даже не пожелал тебя слушать и просто выгнал. Ему было шестьдесят восемь лет. Хилый старик. Ходячий скелет, облаченный в твид. В лучшем случае он протянул бы еще несколько лет. Останься он в живых и опубликуй свою статью, он получил бы признание как человек, открывший анагерию, а это привело бы к огромным бедам. К гибели тех, кому положено жить не годы, а столетия. Это называется выбрать меньшее зло, ты же наверняка это понимаешь. Потерять несколько жизней, чтобы спасти неизмеримо больше. Вот за что борется Общество.

– Общество, Общество, Общество… Ты постоянно твердишь об этом Обществе, но ничего о нем не рассказываешь. Я даже не знаю, как оно называется.

– Общество «Альбатрос».

– «Альбатрос»?

Нам принесли еду.

– Желаете что-нибудь еще? – спросил аккуратно одетый, с прилизанными волосами официант.

– Да, – улыбнулась Агнес. – Сделайте милость, исчезните.

Официант был явно ошеломлен; он пригладил усы, стараясь прийти в себя.

– Как вам будет угодно.

Я посмотрел на искусно приготовленную рыбу, и желудок мой издал голодное урчание: я уже больше ста лет не едал таких деликатесов.

– Считается, что альбатросы живут очень долго. И мы живем очень долго. Хендрик Петерсен основал наше Общество в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, чтобы объединить и защитить нас – таких, как мы, «альбатросов», или «альб», – от внешних угроз.

– А кто такой Хендрик Петерсен?

– Очень старый и очень мудрый человек. Он родился во Фландрии, но живет в Америке с тех пор, как она стала Америкой. Свои первые деньги он заработал во время тюльпанной лихорадки в Нидерландах и приехал в Нью-Йорк, тогда еще Нью-Амстердам. Торговал мехами. Наращивал капитал. И в конце концов сколотил приличное состояние. Занялся недвижимостью. И другими вещами. Хендрик и есть Америка. Он основал Общество, чтобы спасти нас. Наш дар – это дар небес, Том.

Я рассмеялся:

– Дар небес. Дар? Скорее проклятие.

Она отхлебнула красного вина.

– Хендрик обязательно спросит, ценишь ли ты доставшийся тебе дар.

– Мне будет не так-то легко сказать «да».

– Если хочешь жить, скажешь.

– Я сам не знаю, Агнес, хочется ли мне долго жить.

– Не Агнес, – шепотом одернула она меня и оглядела ресторан. – Джиллиан.

Она достала из сумочки флакон. «Сироп, унимающий кашель». Влила немного в стакан с виски. Протянула мне. Я отрицательно мотнул головой.

– Ты хоть понимаешь, сколько в твоих словах эгоизма? Погляди вокруг. На людей в этом зале. А лучше вспомни эмигрантов, что путешествуют третьим классом. Большинство из них не дотянет и до шестидесяти. А как насчет разных ужасных болезней, от которых умирали наши родные и знакомые? Оспа, холера, тиф, даже чума – я знаю, ты долго живешь на свете и наверняка их помнишь.

– Помню.

– Нам это не грозит. Для таких, как мы, есть всего два варианта смерти. Мы умираем либо во сне от старости в возрасте примерно девятисот пятидесяти лет, либо от летальной раны в сердце или в голову, либо от огромной кровопотери. Все. То есть мы избавлены от многих человеческих страданий.

Мне вспомнилась Роуз: как она страдала от боли в последний день своей жизни, как дрожала от лихорадки. Вспомнилось, как мучительно тянулись для меня недели, месяцы, годы и десятилетия.

– В моей жизни случались минуты, когда вместо наслаждения долгой жизнью мне хотелось пустить себе пулю в лоб.

Агнес легонько покачивала стакан со смесью виски и «сиропа, унимающего кашель».

– Ты прожил немало лет. Пора бы понять, что правда о нас опасна не только для нас.

– Спору нет. Взять хотя бы доктора Хатчинсона.

– Я не про доктора Хатчинсона, – мгновенно парировала она. – Я говорю о других людях. Хотя бы о твоих родителях. Что произошло с ними?

Я не спеша дожевал кусок рыбы, проглотил, промокнул салфеткой рот и наконец сказал:

– Мой отец был убит во Франции, потому что придерживался не той веры.

– Религиозные войны? Он был протестантом? Гугенотом?

Я трижды молча кивнул.

– А мать? – Агнес сверлила меня взглядом. Она чувствовала, что я у нее в руках. Думаю, так оно и было. Я рассказал ей правду.

– Вот видишь? Главный наш враг – невежество.

– В наши дни никого не убивают за колдовство.

– С течением времени невежество видоизменяется. Но никуда не исчезает и по-прежнему смертельно опасно. Да, доктор Хатчинсон умер. Но если бы он остался в живых, если бы вышла его статья, то за тобой пришли бы. И за другими.

– Пришли бы? Кто?

– Хендрик все тебе объяснит. Не волнуйся, Том. Ты не напрасно живешь на свете. У тебя есть предназначение.

Тут мне вспомнились слова матери о том, что я должен найти свое предназначение, и, доедая нежнейшую рыбу, я все думал, когда же оно мне откроется.