11 октября, понедельник

Согласно плану, разработанному мной и Бэтти, я должна перехватить моего Lieblingsfreundin [ «лучшего друга» auf Deutsch, даже в свои худшие времена мне хочется просвещать людей] по дороге в школу, поэтому я, как дура, с самого утра прихожу к дому Аджиты. Серьезно, рано вставать – это дурость. Никогда не доверяйте людям-жаворонкам. У них есть глубоко укоренившиеся психологические проблемы, и я, как человек с глубоко укоренившимися психологическими проблемами, считаю себя экспертом в этом вопросе.

Припарковав велосипед через дорогу [и немного за углом, чтобы миссис Дутта не смогла застрелить меня из винтовки], я достаю термос с кофе, а затем делаю большой и жадный глоток, как алкоголик, пьющий первую рюмку за день, и принимаюсь ждать.

Прождав примерно сорок пять секунд, я начинаю мысленно возмущаться, что Аджита до сих пор не вышла, и подумывать о том, чтобы бросить все и предаться старому доброму занятию «спрятаться в кустах и рыдать, пока тебя не стошнит». Но сдерживаюсь.

[Знаю. Моя стойкость просто поразительна.]

Пока я жду, раздумываю о конкурсе сценариев. Да, отстойно, что меня исключили. Невероятно отстойно. Но по большей части мне стыдно перед миссис Крэннон – и лишь немного жалко себя и упущенные возможности. Меня успокаивают слова Карсона, которые напоминают охлаждающую маску при мигрени:

«Если ты что-то любишь, это не значит, что ты должен посвящать этому свою жизнь, понимаешь?»

Я люблю писать. И выступать. И смешить людей.

Школьная система и общество в целом заставляют меня верить в то, что я просто обязана сделать на этом карьеру – использовать свои интересы и таланты, чтобы вернуть деньги в экономику. Что я прежде всего должна быть продуктивной. Белка в колесе, приводящая в действие машину моего успеха.

Конечно, было бы здорово продать сценарий Голливуду и когда-нибудь услышать, как актеры произносят мои слова на большом экране. Но даже если этого никогда не случится, я не сильно расстроюсь. Мое страстное увлечение так радует меня, что мне этого хватит, даже если оно и останется только в статусе хобби.

Ведь что важнее всего для меня? Люди, которых я люблю. И в этом нет ничего плохого, черт возьми. Если бы люди больше заботились о том, чтобы быть добрыми, чем успешными, то мир бы стал намного лучше. Вот почему я так хочу наладить отношения с Аджитой. Вот почему так стремлюсь защитить Бэтти, не задумываясь о том, от чего мне придется для этого отказаться.

Не думаю, что это дошло бы до меня, если бы не Карсон. Острые иглы впиваются в грудь, как только я вспоминаю о том вечере, когда мы играли на баскетбольной площадке, шли домой вместе и повстречали его маму. О том, как меня охватывало волнение, тепло и чувство безопасности. А еще о его прекрасной до дрожи картине.

Мог ли этот парень предать меня? Я все больше и больше сомневаюсь в этом.

К тому времени, как Аджита выходит из-за угла, я нервничаю так, что обливаю кофе свои джинсы. Вытерев самые большие пятна шарфом, я смотрю на нее, укутавшуюся в спортивное пальто и несущую стопку учебников, что меня невероятно тревожит, ведь она никогда в жизни не открывала учебник по собственной воле. Она выглядит как одна из «Девочек Гилмор».

Через долю секунды она тоже замечает меня и тут же останавливается, но при этом смотрит на меня с отсутствующим видом. Как будто не знает меня.

Я постепенно, бочком, продвигаюсь к ней, словно подходя к бешеному волку с утренним запахом изо рта.

– Аджита…

Ее огромные карие глаза поблескивают. Она выглядит так, будто вот-вот расплачется, и я ненавижу себя еще больше – за то, что вызвала эти слезы. Аджита прикусывает губу и смотрит на землю, стискивая книги так сильно, что костяшки ее пальцев белеют. На улице холодно, и я вижу, как она дышит.

– Прости меня. Мне очень жаль, – говорю я дрожащим голосом. – Все говорят, что не нужно портить извинения оправданиями. Какое облегчение, потому что мне нет оправдания. Никакого. Это сообщение было… ошибкой.

Между нами повисает холодная тишина. А затем:

– В том-то и дело, – шепчет она. – Ты не ошиблась.

Господи.

Я обнимаю ее. Ничего не могу с собой поделать. Она выглядит такой одинокой и грустной, стоя посреди тротуара в окружении опавших листьев, пустых пакетов из-под чипсов и окурков.

– Я не была к этому готова, Иззи, – бормочет она мне в плечо. – Я до сих пор не…

– Знаю, – говорю я, выпуская ее из своих медвежьих объятий.

По ее щекам катятся слезы. По моим тоже.

– Все так… неопределенно. Я не знаю, кто я, кем хочу быть. Какой хочу быть. И… все так запутанно. Словно над моим будущим нависло серое облако. Моя семья хочет, чтобы я стала богатым врачом, вышла замуж за успешного человека из нашей общины и родила им два целых четыре десятых внука. Но я не знаю, смогу ли это им дать. Захочу ли вообще. – Она морщится и качает головой. – Я возненавидела тебя, знаешь? Когда впервые увидела статью. Я испытала страшную ненависть.

– Я это заслужила. И тоже себя возненавидела.

– Я все еще ненавижу тебя немного.

– Опять же. Я это заслужила.

Поджав губы, она наконец смотрит на меня. Ее глаза все еще блестят, а веки покраснели.

– Но ты все равно мне нужна. Ты – моя лучшая подруга. И я сейчас переживаю то, для поддержки в чем и нужны лучшие друзья. – Хмурый взгляд. – И ты тоже, верно? Полагаю, ты чувствуешь то же самое. Ты тоже нуждаешься во мне и все такое.

– Да. Разве это не ужасно? Признать, что мы нужны друг другу?

На ее лице появляется улыбка, хоть и меньше ее обычной, той, которой бы позавидовал Чеширский Кот.

– Совершенно ужасно. Твое лицо ужасно.

– Я бы ответила: «Твоя мама ужасна», – но думаю, что она наняла несколько снайперов, которые прямо сейчас держат меня на мушке. Одно неверное слово – и она отдаст приказ.

Аджита шмыгает носом, втягивая пузырь из соплей. Мы обе несимпатичные плакуньи, но ее нос вообще выходит из-под контроя в подобных слезопроливательных ситуациях.

– Они послушаются и меня, так что тебе следует быть осторожной, Иззи О’Нилл. Очень острожной.

– Принято к сведению. А ты можешь отдать им приказ убить кого-нибудь еще? У меня есть список, который я не прочь тебе озвучить.

– Конечно. Кто первый? Карсон?

– Нет, – отвечаю я, допивая кофе. – Карли, пожалуйста.

И вот появляется привычная улыбка Аджиты.

– Я слышала, что ты сделала. Спасибо, что заступилась за меня. Не могу поверить, что Шумер не отстранил тебя.

Я киваю.

– Да, если честно, я даже на это надеялась. Мне бы хотелось недельку отдохнуть от школы. Но, думаю, этот ублюдок догадывался о моем желании. Потому и не отстранил. Как мерзко.

– Он никогда мне не нравился. – Она хлюпает носом на холодном ветру. – Хорошо, первая Карли. Кто следующий?

– Дэнни. Я выяснила, что это он создал блог «Шлюха мирового класса».

– Стоп, что? – В глазах Аджиты вспыхивает бешенство.

– Именно. Отстойно, да?

Ее грусть сметается апокалиптической яростью. Она чуть не брызжет слюной, сердито топая своими док-мартенсами:

– Маленький сукин сын… да как он посмел! И подумать… подумать только! Он все это время изображал из себя жертву, манипулировал мной, нами обеими, хотя… он единственный виноват во всем этом! Он разрушил жизнь лучшей подруги из-за ревности?! БОЖЕ МОЙ, ГДЕ МАМИНА ВИНТОВКА, КОГДА ОНА ТАК НУЖНА?

Мы с Аджитой выходим из класса математики и замечаем Карсона в другом конце коридора. Он продолжает писать мне, что не делал этого. Мне хочется поверить ему. Боже, как же мне хочется ему поверить.

Пока он не увидел нас, Аджита хватает меня за руку и заталкивает обратно в класс, почти нокаутируя невозмутимую Шэрон своим рюкзаком. Что показалось бы мне ужасным, если бы не ее высказывание в «Твиттере» о моем теле.

Оказавшись за дверью, мы старательно отворачиваемся от мистера Чуна и притворяемся, будто ищем тампон в своих рюкзаках, что, как известно, срабатывает всегда, когда нужно, чтобы учителя-мужчины не лезли в твои дела.

– Черт, Аджита, что мне делать? Мне придется поговорить с ним? – тихо бормочу я, чуть ли не падая в обморок. – Карсон не мистер Чун.

Она с мгновение раздумывает над этой мыслью, размахивая перед собой супервпитывающим тампоном в упаковке, словно пытаясь загипнотизировать меня во имя богини месячных.

– Послушай, Иззи, мальчики как автобусы.

– Все появляются одновременно?

– Нет, они низкие, ненадежные и воняют немытыми пенисами. Но ты-то классная, и ни один из этих уродов тебя не заслуживает. Ни Дэнни, ни Вон, ни Карсон.

Что-то глубоко у меня в груди сопротивляется тому, что Карсон меня не заслуживает. Если он такой человек, каким мне показался, то точно заслуживает.

– Просто иди и выскажи ему все, что ты о нем думаешь. Тебе нечего терять.

– А что насчет чувства собственного достоинства? – хмурюсь я.

– Не смеши меня. Ты потеряла его еще прошлым летом, когда задела свою вагину после того, как резала чили, и тебе пришлось потом сидеть на миске с греческим йогуртом.

– Понятия не имею, о чем ты.

– А помнишь, как потом ты поехала на машине ритуальных услуг, которую я остановила для упомянутого достоинства? Бэтти высказалась по этому поводу, а Дамблдор помочился на гроб.

Я уже отчаянно хочу, чтобы этот разговор закончился, поэтому даже не сопротивляюсь, когда она выталкивает меня за дверь, и мне уже все равно, что произойдет дальше.

Мы встречаемся взглядами с Карсоном, и в его глазах читается полнейший ужас. Я пытаюсь изобразить на лице некоторое подобие ярости и не думать о здорово засевших в голове наблюдениях Аджиты о немытых пенисах, когда подхожу к нему.

– Иззи, я…

– Что за чертовщина, Карсон? Ты продал свою историю? Да ты надо мной издеваешься!

Буквально все на этой планете смотрят на нас. Водители на шоссе повыскакивали из своих автомобилей, чтобы им было лучше видно сцену. Каждый дрон в мире устремился к нам. Внеземные формы жизни наконец показались на Земле, но никто этого даже не заметил из-за жалкого сексуального скандала, на котором все помешались в маленьком американском городке.

– Ты не понима…

– Я не понимаю? – Меня наполняют раскаленные пузыри злости. – Не понимаю зачем могут понадобиться деньги? Правда? Ты действительно говоришь мне это сейчас? Чертово сраное сакэ, почему…

Он по-настоящему растерялся от моих изощренных ругательств.

– Я могу объяснить. Пожалуйста. Позволь мне объяснить.

– Хорошо. Валяй.

Карсон, похоже, ошеломлен моей резкостью.

– Прямо здесь?

Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. Не знаю, очерствела ли я так после нескольких ритуалов общественного порицания за последний месяц, но мне уже все равно, кто за нами наблюдает.

– Почему нет? Ты же, скорее всего, снова продашь свою историю, и эти люди все равно узнают все до мельчайших подробностей, так что мне публика не мешает.

Он морщится, и в его взгляде столько боли, будто я ударила его по почкам.

– Я не продавал тебя. Даю слово. Ты должна мне поверить.

– Нет? А как газета Enquirer получила те скриншоты? – Я срываюсь на крик, и в коридоре становится тише, чем когда-либо, и мои слова отлетают эхом от шкафчиков.

– Это был не я, хорошо? – почти шепчет он. – Как я уже сказал, кто-то, должно быть, взломал мой телефон и подставил меня, чтобы по-быстрому срубить денег. Я не такой, Иззи. Я бы не поступил так с тобой. Или с Аджитой. Никогда.

Он сжимает кулаки и не отводит взгляд – отчаянно хочет, чтобы я ему поверила. И как человек, кому тоже недавно взломали телефон и выставили его содержимое на всеобщее обозрение, я знаю: подобное может произойти даже в крошечной, беспонтовой старшей школе.

Я помню, как он вел себя после создания блога. Карсон не стал относиться ко мне по-другому, не разговаривал со мной с пренебрежением. Он был милым, любезным и приободрял меня. А как он вел себя со своей мамой, и братьями, и сестрами? Парень, который так заботится о своей семье, не стал бы разрушать мою жизнь.

И мне очень, очень хочется ему поверить. Потому что мой список людей, которых нельзя назвать полными придурками, чертовски короток.

– И ты знаешь, что я никогда не назвал бы тебя шлюхой, – через минуту добавляет он, не дождавшись от меня ни слова. – Даже если бы они заплатили мне миллион долларов.

– Ну, это просто глупо, Карсон, – ухмыляюсь я. – Миллион долларов решил бы и твои и мои финансовые проблемы навсегда. Я бы позволила тебе выбить слово «шлюха» на моей ягодице за миллион долларов.

– Это можно устроить! – издевается кто-то в нескольких метрах от нас.

– Твою мать, давайте скинемся на это! – выкрикивает кто-то еще.

Все смеются.

Поэтому следующие слова я говорю тише:

– Ты не заступился за меня.

– Что? – переспрашивает он так же тихо. Он делает шаг вперед, сокращая расстояние между нами. И при этом выглядит так, словно собирается взять мои руки в свои, но передумывает, оставляя свои висеть по бокам. – Когда?

– В коридоре. Когда Бакстер и ваши товарищи по команде обсуждали фотографии. «Если ты отдаешь что-то бесплатно, никто тебе за это не заплатит».

Его лицо бледнеет.

– Ты это слышала?

– Последние несколько недель я только такое и слышу.

– О боже. – Он закрывает глаза. – Я должен был что-то сказать. И почти решился на это. Просто я ненавижу ссориться, понимаешь? Меня тошнит от этого. Но это не оправдание. Я должен был заткнуть их. И мне жаль, что я этого не сделал. – Он снова открывает глаза и проводит рукой по остриженным волосам на затылке. – Но ты должна мне поверить. Я не имею никакого отношения к той статье. Я был так же шокирован и чувствовал такое же омерзение, как и ты. Даю слово.

И тут мне в голову приходит одна мысль.

– Эй, а ведь… человек, который создал блог «Шлюха мирового класса» знал, что мы переписываемся с тобой. – Я вспоминаю, как Дэнни отбросил мой телефон и вылетел из подвала Аджиты. Все сходится. – Он мог взломать твою учетную запись в iCloud и прочитать сообщения. Наверное, он решил, что я и тебе посылала свои откровенные фотографии.

Карсон с надеждой поднимает бровь.

– Значит, ты мне веришь?

В толпе раздаются крики:

– Поверь ему!

– Как ты можешь устоять перед этим лицом?

– Какого черта тут творится? Почему вы не на втором уроке?

[Думаю, последние слова принадлежали мистеру Чуну, и они на сто процентов справедливы.]

Помолчав несколько секунд для создания нужного драматического эффекта, я отвечаю:

– Я подумаю об этом.

На его гладких темных щеках появляются ямочки, как и всегда, когда он мне улыбается.

– Да? – бормочет он. – Так что… насчет пиццы как-нибудь? Потому что я устал притворяться, будто мы не нравимся друг другу.

Дурацкая часть моего сердца, которая так некстати запала еще несколько недель назад на его вид милого щеночка, трепещет.

– Кто сказал, что я притворяюсь? – Я улыбаюсь. – Но я никогда не откажусь от пиццы.

Аджита договаривается с Дэнни, чтобы я и он встретились в рощице после школы.

Она прощается со мной у ворот и говорит:

– Удачи, подруга. Встретимся в кафе через полчаса? Тебя будет ждать шоколадно-молочный коктейль с зефирками. – Робкая улыбка. – О, и Мэг тоже придет.

Второй раз за сегодня мое каменное сердце тает. Мне нравятся мои друзья. Старые и новые. Настоящие – которые не создают блоги, не осуждают меня на вечность в аду только потому, что не привлекают меня в сексуальном плане.

Дэнни даже не догадывается, что я все знаю, поэтому не ждет разоблачения и появляется на поляне с обычным выражением безразличия на лице. Это скоро изменится, потому что я собираюсь обрушить на него град упреков, который будет сильнее, чем муссон в… сезон муссонов. Я выхожу из-за дерева, как злодей из бондианы, раскрывающий свою личность. [Думаю, совершенно очевидно, что я не смотрела много фильмов о Бонде, но предполагаю, что это примерно так и происходит.]

И прежде чем он успевает моргнуть, я бросаюсь в атаку.

– Это был ты. Ты создал блог. Это ты.

Мне даже не нужно сильно стараться, чтобы в голосе слышалась злоба. Я просто вспоминаю, как ужасно себя чувствовала после письма с конкурса сценариев, пока Мэг не отправила мне сообщение, пока я, наконец, не попросила о помощи… и гнев возвращается ко мне.

– Иззи, я…

– Нет! Не говори ничего. Ты причинил достаточно вреда, и никакие твои слова этого не исправят. Никакие. Ты знаешь, как называют то, что ты со мной сделал? Порноместь. За это могут арестовать в Великобритании, и это становится все более нелегальным здесь. Штат за штатом подписывают подобный закон. Возможно, наш – еще нет, но подпишет. Скоро. Что касается лично меня? Я надеюсь, что ты поплатишься за это.

Он ничего не говорит, только смотрит на меня с безразличием.

Не испытывая раскаяния.

– Ты меня слышишь? – сдерживая рыдания, спрашиваю я. – Ты чуть не разрушил мою жизнь, Дэнни. Ты знаешь, что меня выгнали с конкурса сценариев? Ты знаешь, что на Бэтти ежедневно обрушиваются нападки журналистов и политиков? Ты знаешь, что для меня теперь каждый выход на улицу сопровождается мучительными мыслями о том, сколько незнакомцев видели меня обнаженной, и от этого мне хочется провалиться сквозь землю? Ты знаешь, что в субботу вечером, когда мне казалось, что я потеряла все, мне действительно не хотелось больше жить?

Он роняет рюкзак на землю и прислоняется спиной к дереву, а на его лице наконец-то появляются эмоции.

– Ты взломал телефон Карсона и слил те сообщения, – продолжаю наступать я. – Ты говорил с журналистом от его лица. Ты позволил всему миру узнать о сексуальной ориентации Аджиты. И все почему? Из-за обид? Я уже ничего не понимаю. Зачем тебе это понадобилось? Зачем кому-то, утверждающему, что он любит меня, целенаправленно разрушать мою жизнь? Тебе нравилось смотреть, как сильно я страдаю?

Он все еще молчит, только трет лицо руками и выглядит так, словно его сейчас вырвет.

Я усмехаюсь, протягиваю руки к небу и повышаю голос, так что он разносится над деревьями:

– Или этого ты и добивался? Уничтожить мое чувство собственного достоинства, чтобы я рухнула в твои объятия и умоляла тебя помочь мне? – я срываюсь на крик, такой громкий, что стая птиц срывается с ближайшего дерева и улетает прочь. – Ты чуть не убил меня. Этого ты хотел?

На эти слова Дэнни реагирует. Он отталкивается от дерева и устремляется ко мне так быстро, что я буквально отпрыгиваю.

– Нет, Иззи! Все, чего я хотел, – это ты. – Его глаза сияют, но он кричит так, будто сгорает от ярости. – Как ты думаешь, что я к тебе чувствую? Я чертовски сильно тебя люблю, Иззи, но раз я не Ченнинг Татум, меня отправили по френдзону на целую вечность. И мне остается лишь смотреть, как ты гоняешься за симпатичными засранцами, с которыми хочет трахнуться каждая вторая, а затем собирать по кускам, после того как они несомненно пошлют тебя.

Я прищуриваюсь и борюсь с желанием плюнуть в него.

– Боже мой, меня уже тошнит от твоего дерьма. Ты не получил желаемое, поэтому накинулся на меня, чтобы причинить боль. Обидеть меня за то, что я не ответила взаимностью. Как ты думаешь, Дэнни, каково мне? Когда мой лучший друг думает, что я обязана встречаться с ним только потому, что он этого хочет? – Я сжимаю и разжимаю кулаки. – Да, я облажалась, поцеловав тебя, и мне жаль, если этим ввела тебя в заблуждение. Но хватит нести это дерьмо про бедного «хорошего парня». Ты и правда думаешь, что быть во френдзоне хуже, чем узнать, что тот, кто, по-твоему, ценил тебя как личность, просто хотел трахнуться с тобой? Если тебе недостаточно моей дружбы, то иди на хер. Просто… иди на хер.

Дэнни ужасающе рычит. А потом говорит:

– Уверена? Дело не во мне. А в тебе и в том, что ты эмоционально закрыта. Ты вообще способна любить, Иззи? Или ты слишком напугана, чтобы позволить себе что-либо чувствовать? Ты… мертва внутри.

Это как удар ножом в грудь. Я даже чуть горблюсь.

– Так что, единственная причина, по которой тебе не удалось меня привлечь, – это моя психологическая травма? Не могу в это поверить…

Я замолкаю, потеряв дар речи – наверное, во второй раз в жизни. А потом усталость и опустошенность из-за того, что мой бывший лучший друг так жесток, открывают мои шлюзы.

– Что ты хочешь от меня услышать, Дэнни? Что я разбита и облажалась так сильно, что стала равнодушной? – Я дышу с трудом из-за накатывающих рыданий, но не останавливаюсь. – Что в моей жизни есть зияющая дыра в форме родителей? Что я сейчас боюсь влюбиться из-за того, что с ними случилось?

– Из…

– Нет, Дэнни. Хватит. Твое самолюбие уязвлено, и поэтому ты снова набрасываешься на меня, оправдывая это верой в то, что у тебя есть право переспать со мной, право на мою любовь, но… просто хватит. Все кончено. Нашей дружбе пришел конец. И это совершенно нормально. Оказывается, тебе этого всегда было мало.

А затем я просто ухожу. Впервые с тех пор, как все это началось, я искренне верю: в этом нет моей вины.

Я этого не заслуживаю. Ни капельки.