Глава 11

Надломленный тростник: поздняя империя и послеимперский период (1350 до н. э. и далее)

Где-то около 1100 г. до н. э. правление последнего фараона из рода Рамессидов завершилось, хотя на этого правителя уже никто не обращал внимания – в действительности власть над Египтом делили между собой Херихор, верховный жрец Амона в Фивах, и Несубанебджед, правитель Таниса. Весной в один из этих годов некий Унамон, служивший в храме Амона-Ра, отправился из Фив в Библ в Финикии, чтобы купить древесину кедра для сакральной ладьи Амона-Ра.

Жрецы храма дали ему 5 дебенов золота и 31 дебен серебра на расходы. Сумма была не очень велика, однако вспомним, что каменщик Амонпанефер получил 20 дебенов золота в качестве своей доли от грабежей гробниц и отдал их как взятку за свое освобождение из тюрьмы. 70 годами ранее ежегодные поступления в пользу Амона составляли 570 дебенов золота и около 11 тысяч дебенов серебра. Теперь официальный представитель интересов бога был послан с важной миссией, для выполнения которой ему дали слишком мало средств. Ему не выделили сопровождение, из-за чего он столкнулся с необходимостью найти какое-нибудь каботажное судно, которое смогло бы отвезти его на север. Разумеется, на самый крайний случай у него имелось при себе верное средство: с собой он вез бога, маленькую походную статую, именуемую «Амон дороги», уполномоченного божественного посланника великого Амона-Ра, царя богов. Унамон рассказывает свою историю со смесью наивности и лукавства, граничащего с плутовством.

В Танисе Унамон доверчиво передал свою верительную грамоту Несубанебджеду, который помог ему попасть на один азиатский корабль. Когда судно вошло в гавань Дор в Палестине, один из членов команды сбежал с серебром и золотом Унамона. Неудачливый египтянин пришел к правителю Дора, где жили тевкры, и потребовал наказать вора, однако тот вежливо заявил, что не несет ответственности за воровство, произошедшее на чужеземном корабле в его гавани. Отплыв в Библ, Унамон обнаружил 30 дебенов серебра на корабле тевкров и конфисковал их в счет возмещения своей собственной потери. Он добрался до цели, однако не имел при себе ни верительной грамоты, ни достаточного количества ценностей для уплаты. Закар-Баал, князь Библа, не только отказался принять его, но даже стал каждый день отправлять своего начальника гавани с коротким приказом: «Убирайся из моей гавани!» С правления Тутмоса III, когда Амон-Ра так любил кедр, что ни одного дерева не отдал азиатам, прошло много времени, и Египет лишился своего прежнего влияния. Отчаявшийся эмиссар поставил на берегу шатер, спрятал «Амона дороги» и уселся ждать.

Он прождал двадцать девять дней, пока не произошло чудо. Когда Закар-Баал совершал подношения в храме, с одним из мальчиков-прислужников случился припадок, во время которого его устами заговорил бог. Мальчик прокричал: «Принеси бога! Приведи посланника, что хранит его! Амон – тот, кто послал его!» Князь не осмелился ослушаться слова бога и пригласил Унамона прийти во дворец утром. Далее в тексте следует яркое словесное описание того, как финикийский князь сидел перед окном, любуясь прибоем Средиземного моря. «Я нашел его сидящим [в] верхней комнате, – говорит Унамон. – Спиной он был повернут к окну, так что волны великого Сирийского моря разбивались о его затылок».

Унамон вежливо поприветствовал князя, но практичный финикиец пренебрег формальностями и начал с серии язвительных вопросов, выставляющих миссию египтянина несостоятельной. Когда Закар-Баал предположил, что Несубанебджед мог быть повинен в жульничестве, отправив Унамона на иностранном корабле, тогда как у правителя Таниса никак не меньше двадцати кораблей, которые регулярно плавают по торговым делам в Библ, бедный эмиссар «надолго замолчал». Однако он взял себя в руки и спросил о своем деле: «Я пришел за древесиной для великой и великолепной лодки Амона-Ра, царя богов. Твой отец давал [ее] нам, твой прадед давал [ее], и ты тоже дашь!» Закар-Баал перешел к сарказму и указал на то, что Египет ранее отправлял не менее шести кораблей товаров, чтобы оплатить кедр, «и у него имеются свитки с записями, которые вел его отец, и он приказал, чтобы их прочитали в моем присутствии, и в этих свитках они нашли записи о 1000 дебен серебра и всех других вещах». Финикийский правитель заметил, что он не подчиняется Египту и не имеет никаких обязательств по выдаче кедра без оплаты. Он правил своими владениями независимо: «Я громко крикну на Ливан, разверзнется небо, и лес будет здесь брошен на берегу моря».

Закар-Баалу приписывается интересное утверждение о том, что Амон является универсальным божеством, создателем всех культур и что цивилизация пришла когда-то из Египта в Финикию – все это так отличается от жалкой миссии Унамона. «Также Амон основал все страны. Он основал их, но прежде он основал Египетское государство, из которого ты приехал, там зародились умения и пришли в то месте, где сейчас я нахожусь, и там зародились знания и пришли в то месте, где сейчас я нахожусь. Что [тогда] за глупые поездки они заставили тебя совершить?»

Эти слова можно считать эпитафией славы Египта и его культурного лидерства в Западной Азии, особенно в порту Библа, который имел такие крепкие связи с Египтом. Закар-Баал предвосхищает насмешливую фразу ассирийцев о том, что Египет – это «надломленный тростник». А ведь всего одно поколение отделяло Закар-Баала от времени, когда его отец с радостью согласился принять деловое предложение Амона-Ра.

Унамон собрался с мыслями и привел три действенных аргумента: он предпринял «глупую поездку» потому, что Амон-Ра, царь богов и властелин Вселенной, отправил его и даже дал «Амона дороги» с собой; Закар-Баалу не следует спрашивать о золоте и серебре, поскольку Амон-Ра может заплатить ему жизнью и здоровьем; тем не менее если Закар-Баал отправит своего секретаря в Египет, то через него сможет получить плату. Этот остроумный аргумент привел к поразительному результату: несговорчивый князь не только отправил секретаря за платой, но и выслал семь кедровых брусьев авансом. Через несколько недель секретарь вернулся с товарами, которые, должно быть, являлись типичными для египетского экспорта того времени: кувшинами с серебром и золотом, тонким льном, пятью сотнями свитков папируса, предназначенного на продажу, воловьими шкурами, веревками, мешками с чечевицей и корзинами с рыбой. Тогда деревья были срублены и четыре месяца сушились на земле.

В дальнейшем подробном анализе этого примечательного документа нет необходимости. Он достаточно иллюстрирует падение престижа Египта в Азии. Библ был самым открытым из азиатских государств и был готов принять послание из Фив. Вместо этого, когда многоречивый Унамон выразил надежду, что Амон мог бы продлить жизнь Закар-Баала на 50 лет, практичный князь ответил с мрачной иронией, имевшей, должно быть, сокрушительный эффект: «То, что ты мне сказал, – великое подтверждение словам!»

За исключением единичных всплесков энергии, таявших так же стремительно, как и появлявшихся, Египет больше не представлял собой единую страну: он распался на множество мелких государств, независимых друг от друга и слабо связанных между собой торговыми отношениями. В правление XXI династии власть была с общего согласия поделена между крупными торговцами из Таниса в Дельте и династией Херухора в Фивах, теми военачальниками, которые из верховных жрецов Амона возвысились до царей. В этот период в стране появилась новая сила – происходившее из Ливии семейство, жившее в Майюме. Ближе к концу правления XX династии один ливиец, носивший ливийское имя, поселился в фаюмском Гераклеополе. Следующие пять поколений его рода служили верховными жрецами местного бога Херишефа, при этом с гордостью продолжая использовать наследуемый титул «великий вождь Ма», то есть западноливийских племен машауши. Вероятно, они происходили из наемных солдат, осевших на этой земле, когда Египетская империя распалась. Около 950 г. до н. э. один из этих князей правил в самом Абидосе и был так могуществен, что последний царь XXI династии пригласил его «поучаствовать в праздновании Его Величества в честь совместной победы». Благоразумно было с уважением относиться к этому египтянину ливийского происхождения, Шешонку, поскольку через несколько лет он захватит трон Египта и станет основателем XXII династии.

Представители Ливийской династии оказались весьма энергичными людьми и сумели предпринять военный поход в Палестину, однако позднее началась стагнация, прерванная гражданской войной и сопровождаемая растущим местным сепаратизмом. Около 720 г. до н. э. произошло первое за последние 100 лет успешное вторжение в Египет, на этот раз с юга. Суданом и Нубией тогда управлял из столицы на четвертом пороге эфиоп по имени Пианхи. Для культурной жизни его владений характерно провинциальное подражание раннему Египту, причем наиболее фанатичным оно было в религиозной сфере. Пианхи достиг достаточного могущества, чтобы мечтать о египетском троне, и перехватил донесение о том, что юный князь Дельты, потомок машаваша, завоевывает города Нижнего и Среднего Египта. История о завоевании Египта Пианхи представляет собой исключительно интересный рассказ о человеке, особенно в том, что касается контраста между этим пуританином из захолустья и изнеженными искушенными египтянами. О его рыцарском поведении в бою, о том, что он не обратил внимания на пленных царевен, о его восхищении лошадьми, о педантичном соблюдении религиозных ритуалов и отказе иметь дело с завоеванными князьями, которые были нечисты, ибо не соблюдали ритуальных заветов («они не были обрезаны и ели рыбу»), сказано изящным и возвышенным слогом, причем автор данного текста явно получал удовольствие при его составлении. Положив начало эфиопскому господству над Египтом, которое продлится 60 лет, Пианхи нагрузил корабли сокровищами и отплыл обратно на четвертый порог.

Эфиопскую столицу отделяли от Египта и покровительства бога Амона долгий путь и большое расстояние. Пианхи перенял практику своих предшественников, поместив в Фивах наместника, неспособного соперничать с ним. В прошлом верховный жрец Амона был слишком могущественной фигурой, и потому его подчинили жрице, «супруге бога Амона», стать которой могла лишь дочь фараона. Пианхи оценил преимущества наместничества, которое позволяло контролировать Египет, в частности через пророка Амона, но при этом не претендовать на трон. Он заставил действующую «супругу бога Амона» удочерить его сестру и наследницу. Так Египет оказался под властью эфиопа из презренной провинции, во многом номинальной, а фактически страной правила женщина.

В последующие столетия власть над Египтом перешла к ассирийцам и вавилонянам, которые вторглись в страну и покорили ее, затем ее завоевали персы и, наконец, македонцы. Даже когда Египет получал независимость, как было при XXVI или XXX династии, она оказывалась лишь частичной и временной – просто в то время ассирийцы или персы были заняты чем-то другим. Фараоны XXVI династии были деловыми людьми, мужественно пытавшимися восстановить положение Египта благодаря торговым операциям, в частности в развитой области Дельты. Верхний Египет стал сельскохозяйственной житницей, производящей товары, которые Нижний Египет продавал. Верхний Египет удерживался в повиновении по той же схеме с дочерью фараона, что и «супруга бога Амона». В Дельте образовалось множество колоний греческих и ионийских торговцев, а безопасность страны обеспечивалась телохранителями фараона из ионийских наемников. Жившие в Навкратисе и Дафне в Дельте греческие купцы активно продавали ячмень и пшеницу, произведенные в Египте, и лен из Ливии и покупали масло и вино Эгейского региона. Геродот и Диодор упоминают, что фараоны XXVI династии так открыто благоволили служившим у них ионийским, карийским и лидийским наемникам, что собственно египетские части в конце концов стали завидовать иноземцам и отправились на юг, в Эфиопию, чтобы присоединиться там к правителю, соперничавшему с этими правителями за власть в стране. Возможно, некоторые детали этого рассказа могут быть неверны, но, без сомнения, в нем отразились чувства, которые вызывали особые привилегии, получаемые греками и ионийцами от фараона, который изначально пришел к власти при поддержке ассирийского императора. Чувство национального самосознания египтян было растоптано и беспомощно.

Это был народ, который пытался плести интриги в Азии против ассирийских завоевателей, не имея при этом значительной поддержки, народ, о котором ассирийский командующий с насмешкой говорил жителям Иерусалима: «Вот, ты думаешь опереться на Египет, на эту трость надломленную, которая, если кто обопрется на нее, войдет ему в руку и проколет ее. Таков фараон, царь Египетский, для всех уповающих на него». Когда же египтяне наконец попытались в правление Нехо завоевать часть Азии, вавилоняне нанесли им поражение и легко перешли границу Дельты. В течение одного-двух поколений персы вторглись в Египет и без труда захватили страну. Камбис не желал оставлять страну на египетского наместника, как это делали ассирийцы. Он провозгласил себя законным сыном египетских богов, признанным ими, то есть фараоном. В долине Нила не было единства, и богатая страна впала в зависимость от других держав.

Анализируя древнеегипетскую историю после амарнского периода, мы увидели, что искусство и литература оставались обездушенными из-за сохранения модернистских форм, соответствующих меняющимся временам и неегипетскому влиянию, характерному для этого периода. Ответная реакция возникла после 720 г. до н. э., когда для искусства стал характерен нарочитый архаизм. Духовная пустота окружающей действительности заставляла искать утешение в произведениях прошлого и добросовестном их копировании (фото 32а). В большинстве своем художники избегали копировать то, что было создано в период Нового царства, и обращались за вдохновением к Древнему и Среднему царствам, ко временам, когда дух Египта был наиболее силен и чист от чужеземного влияния. Лучшие из таких копий оказывались крайне удачными, поэтому часто довольно трудно отличить статую XXV или начала XXVI династии от статуи VI или XII династии. По этой же причине ранние этапы «возрождения» были более продуктивными, так как художникам удавалось передать форму и жизненную силу произведений, которые они использовали в качестве образцов. Когда, однако, на смену этому явлению пришло слепое копирование, все попытки творческого переосмысления прекратились и произведения стали скучными и безжизненными. Мы склонны считать это простой модой на все старинное. На наружной, сложенной из каменных блоков стене гробницы Педиаменопе в Фивах использованы те же встраиваемые панели, которые были типичны для мастаб в самые ранние периоды истории и от которых отказались уже при III и IV династиях. Стены многих гробниц покрыты бездумно скопированными Текстами пирамид, высеченными в царских гробницах за семнадцать веков до этого. Чиновник XXVI династии по имени Иби проявил невероятное упорство в своей страсти к древностям. Каким-то образом он обнаружил, что его имя и некоторые титулы совпадали с именем и титулами одного из чиновников VI династии, похороненного в Дейр-эль-Гебрави, в 200 тысячах миль (322 километра) к северу от Фив. Он отправил туда рисовальщика, чтобы тот скопировал сцены и надписи из гробницы Иби шестнадцативековой давности, которые затем были перекомпонованы, дополнены и украсили стены его собственной гробницы в Фивах. При этом воспроизведение было таким добросовестным, что мы можем восстановить и уточнить элементы текста и изображений, не сохранившиеся в более древней гробнице, по материалам более поздней, и наоборот. Скопированные сцены были плоскими и неодухотворенными, в них не было баланса и силы, характерных для произведений прежних художников. Более того, механическая имитация приводила к искажению элементов, которые к 625 г. до н. э. перестали быть понятны египтянам. В конце концов, оригинал принадлежал к временам легендарного прошлого и мог иметь магическую ценность, даже если значение его более не было понятным.

Отдаленность древних времен компенсировалась слепым демонстративным почитанием прошлого, которому свойственны сила и успех. Такая попытка убежать от позорного настоящего не была свойственна исключительно Египту. В Вавилоне Набонид, современник XXVI династии, был глубоко поглощен древней историей своей страны, к которой он относился с огромным благоговением. Он изучал древние тексты и пытался восстанавливать храмы, следуя древним чертежам. Когда настоящее было малоинтересным, а будущее не сулило ничего хорошего, люди искали утешение в прославлении своего прошлого.

Чтобы понять, насколько оскудел египетский дух, мы должны вернуться назад и рассмотреть некоторые литературные и художественные произведения времен Тутмоса III. Например, в начале XIX и XX династий имели место внезапные и радикальные перемены в украшении египетских гробниц. На протяжении четырнадцати столетий, начиная с IV династии, сцены в гробницах подчеркивали веселую, богатую жизнь. Основной темой являлось отрицание смерти через изображение счастливых моментов из жизни. Самым сильным страхом, связанным со смертью, было опасение того, что придется бродить по знакомым местам в темноте: каждого успокаивало знание того, что места знакомы ему, приятны и залиты дневным светом. Поэтому на ярких и полных уверенности сценах изображались золотые поля с изобильным урожаем, корабли, толкаемые попутным ветром, волнительная охота в пустыне и дети, радостно кричащие во время своих игр. Разумеется, все эти сцены были заупокойными: успех и процветание здесь служили отправной точкой для вечного счастья там; изображения урожая или пасущихся животных магическим образом обеспечивали высокопоставленным покойникам пищу в ином мире; сцены с изображением кораблей давали им свободу передвижения; изображения земного здоровья и благополучия обеспечивали высокое положение в раю и т. д. Основной момент заключается в том, что во всех гробницах, датируемых периодом с IV по XIX династию, акцент делается на жизни и отрицании действительности смерти. Это придавало сценам из гробниц их удивительную силу, связанную с умением радоваться жизни и оптимизмом.

Для большинства гробниц Нового царства характерна та же жажда жизни. Стены типичной гробницы XVIII династии полностью покрыты сценами виноградарства, сельского хозяйства, рыбной ловли, охоты на птиц и животных в пустыне, изображениями ремесленников за работой, пиров, чужеземных племен и наград, полученных от фараона. Однако постепенно для них стала характерна умеренность, художники, украшавшие стены гробниц, стали больше внимания уделять сценам, связанным со смертью, параллельно увеличилось и число подобных изображений. В конце XVIII династии суд над умершим перед лицом Осириса, шествие к могиле и траур вдовы были стали изображаться иначе или более отчетливо. Тем не менее еще в правление XIX династии египтяне по-прежнему сосредоточивали внимание на удовольствиях этого мира – в гробницах продолжали изображать приятный сад с колодцем, давление винограда, торговлю на рынке или получение наград от фараона. Соотношение сцен с изображением жизни и погребальных сцен уменьшилось от трех к одному до приблизительно одного к одному, однако, разумеется, по-прежнему важнее всего была любовь к жизни.

Ближе к концу XIX династии внезапно произошел крутой перелом. За два-три поколения в гробницах перестали изображаться сцены, связанные с миром живых, и все пространство стен стало заполняться изображениями, имеющими отношение к смерти и иному миру. Тень неуверенности в вечности омрачила радость египтян. Теперь на стенах гробниц мы видим только похоронные процессии, приближающиеся к западным холмам, суд Осириса над покойником, кормление умершего богиней Нут, подготовку мумии, богов и ужасных демонов иного мира, а также «смесь дикой мифологии и амулетной защиты».

В надписях автобиографии уступили место ритуальным текстам, гимнам, длинным религиозным произведениям, необходимым для магической зашиты умершего или передвижения в ином мире. В сценах и текстах прослеживается своего рода отказ от жизни, а смерть принимается как неизбежное. Вечная радость Египта осталась в прошлом; существование в ином мире отныне представлялось освобождением от жизни в этом и наградой за смиренное терпение.

Это новое, нехарактерное смирение отразилось и в именах, которые появились в этот период. Наряду с именами, обеспечивающими человеку благорасположение богов и ставшими традиционными в Египте, стали использоваться имена, выражающие страх и зависимость: Спасенный, Скромный терпит, Слепой, Раб Амона, Царь говорит, да будет он жить и даже Бесполезный. Детей перестали называть таким образом, чтобы их имена гарантировали им успех и силу; теперь самыми популярными стали имена, свидетельствующие о скромности и набожности их обладателя.

Дисциплина, в которой так нуждалось государство, сначала чтобы изгнать гиксосов, а затем для расширения и поддержания империи, погубила естественное терпение и прагматизм, а также связанную с ними самостоятельность. Личность отныне стала строго ограничена интересами группы. В теории это было необходимо для служения богам, управлявшим страной, включая фараона, однако на практике – для правящей элиты. С ростом могущества высшей аристократии средний класс и простой народ становились все беднее и слабее. Теологи убеждали их, что такова их судьба и что они должны тихо подчиниться ей в надежде на воздаяние в раю. Представления о судьбе и удаче как управляющих божествах впервые сложились в амарнский период, когда Атона восхваляли как «того, кто сотворил судьбу богов и призвал к жизни богиню удачу», а сам Эхнатон именовался «богом-судьбой, дающим жизнь». В более позднем гимне, восхваляющем Амона как бога-творца, говорится: «Судьба и удача с ним для каждого». В сценах суда над умершим бог судьбы мог стоять за весами, на которых взвешивалось сердце человека, рядом с богинями удачи и предназначения при рождении, чтобы помешать любому проявлению крайнего индивидуализма.

Человека окружали различные силы, ограничивавшие его свободу: «Его ка, его стела, принадлежащая этой гробнице, что в некрополе, его судьба, его срок жизни, его предназначение от рождения, его удача и его Хнум (бог, придающий форму)». Конечно, в рамках общих правил поведения, установленных обществом, предназначение не считалось абсолютным и совершенно неизменяемым. В одном из текстов времен Нового царства молодому человеку рекомендуется в своем поведении руководствоваться словами его отца. Если он будем им следовать, «польза ему будет велика… и судьба его не свершится». У тех, кто соблюдал заповеди прошлого, была частичная свобода воли: «Все это предназначено для жизненного срока, вне досягаемости богини удачи, без определения предназначения от рождения, за исключением того, чтобы дать дыхание его ноздрям». Более того, милосердный бог мог, если пожелает, спасти человека от судьбы. Тем не менее такие тексты периода Нового царства расходятся с ранней теологией, так как наделяют божеств судьбу и удачу в основном карающим функционалом вместо свойственного для более древней теологии акцента на собственное ка человека, которое могло находиться вне его тела, но которое принадлежало только ему и, следовательно, было более заинтересовано в его благополучии, чем могущественный бог.

Это новое чувство личной неполноценности неизбежно сопровождалось ощущением греховности. То было не самоуверенное отрицание ритуального и морального проступка, как это отражено в Книге мертвых, особенно в длинном и торжественном опротестовании повинности в целой серии возможных грехов. То было смиренное признание того, что человечество от природы склонно к ошибкам и неудачам и обрести спасение можно только с помощью богов. Такое униженное отношение дало Брэстеду повод назвать позднее время «эпохой личного благочестия», тогда как самоуничижение кающихся грешников заставило Ганна ссылаться на тексты, содержащие признания, как источники по «религии бедняков». И хотя типичные слова о греховности исходили от простых работников Фиванского некрополя – рисовальщиков, скульпторов, писцов и жрецов, довольно очевидно, что они были вполне обеспечены для того, чтобы позволить себе качественно сделанные памятники, а также то, что они выражали позицию, характерную для теологии, признанной всеми египтянами вплоть до самого верховного жреца Амона. То было время общенародного поражения и подчинения, когда боги требовали от людей быть «бедными духом».

Свидетельствами этого нового смирения стали памятники, воздвигнутые, чтобы боги даровали кому-либо прошение. Например, сын рисовальщика контуров Небра поступил неблагочестиво в отношении коровы, принадлежавшей Амону-Ра. Возможно, речь идет просто о том, что он подоил животное. Так или иначе, в результате этого молодой человек заболел. Отец признал ритуальный грех сына, последний выздоровел, и Небра посвятил Амону-Ра гимн, исполненный смиренной благодарности, за то, «что услышал молитву, что пришел на плач несчастного и отчаявшегося, что дал дыхание тому, кто был слаб». Об Амоне в гимне говорится: «Бойся его! Повторяй о нем сыну и дочери, великим и малым; рассказывай о нем из поколения в поколение тем, кто еще не пришел в наш мир; рассказывай о нем рыбам в глубине и птицам в небесах; повторяй о нем тем, кто не знает его, и тем, кто знает его. Бойся его!»; «Ты есть Амон, господин тихого человека, кто приходит на плач бедняка. Если я позову тебя, когда я терплю бедствие, ты придешь и спасешь меня. Ты даешь дыхание тому, кто слаб; ты спасаешь того, кто заключен в темницу». Небра напоминает, что он помолился Амону о своем сыне, «когда тот лежал больной и при смерти, когда он был (во) власти Амона из-за его коровы. Я видел, как господин богов пришел, подобно северному ветру, и сладкий бриз предварял его приход, и он спас» сына от болезни.

«Хотя может случиться так, что слуга обычно ошибается, господину же свойственно быть милосердным. Господин Фив гневается не целый день. Что же до его гнева – по окончании минуты от него не осталось и следа… Как терпеливо твое ка! Ты милосерден, и мы не будем повторять того, что уже было отвергнуто!»

В другом случае один из мелких чиновников Фиванского некрополя оказался повинен в лжесвидетельстве именем Птаха и ослеп. Покаянно признаваясь в своем грехе, он призывает бога к милосердию: «Я человек, что принес ложную клятву именем Птаха, бога правды, и он сделал так, что я видел тьму днем… Бойтесь Птаха, господина правды! Смотрите, он не прощает деяний никому. Остерегайтесь произносить имя Птаха во лжи. Зрите, тот, кто произносит его во лжи, падет! Он сделал меня подобным псу на улице, тогда как я был в его руках. Он сделал так, что люди и боги отметили меня, как человека, допустившего скверну против своего господина. Птах, господин правды, поступил правильно, наказав меня. Будь милостив ко мне! Посмотри на меня и будь милостив!»

Этот же человек оскорбил местную богиню, называемую «вершиной Запада», и из-за этого заболел. Во вступлении к дошедшему до нашего времени тексту он заявляет, что был «праведником на земле», тем не менее «невежественным и глупым человеком». В описываемый нами период человек мог быть праведным, насколько это возможно, и все же невежество делало его подверженным греху. Все, что он мог сделать, – это отдать себя на милость своего бога.

«Мне неведомо ни добро, ни зло. Когда я совершал проступок против [нее], она наказала меня, и я был в ее руках ночью так же, как и днем, я сидел на [родильных] кирпичах, словно беременная женщина. Я призывал ветер, однако он не явился мне… Бойтесь [ее]! И льва в ней, и она терзает с яростью дикого льва. Она преследует того, кто совершает прегрешение против нее.

Но когда я воззвал к своей госпоже, она пришла ко мне со сладким бризом. Затем она показала мне свою руку, она оказала мне милость; она повернулась ко мне своей милосердной стороной; она заставила меня забыть слабость, которой я был объят. Зрите, [она] милосердна, когда взывают к ней!»

В последнем примере из числа таких покаянных гимнов человек был повинен только в нарушении «молчания» или в том, что он не подчинился, и потому нуждался в своем боге: «Приди ко мне, о Ра-Хорахти, веди меня. Ты тот, кто творит, и нет никого, творящего без тебя, чтобы ты не был с ним… Не наказывай меня за многие грехи мои, потому что я тот, кто не знает себя, я человек без разума, я живу жизнь, следуя за своим ртом, как корова следует за травой… Приди ко мне… ты, что защищает миллионы и спасает сотни тысяч, защитник тех, кто взывает к нему!»

Качеством, наиболее ценимым в эту эпоху, была «молчаливость», то есть терпение, смирение, покорность и даже подчинение. До Нового царства молчаливость не пользовалась большим уважением у легкомысленных и болтливых египтян.

Напротив, ценным качеством считалась способность говорить красноречиво, так чтобы можно было извлечь из своих слов выгоду. Когда визирь Птаххотеп попросил у фараона разрешение обучать его сына, чтобы последний мог занять место отца, царь ответил: «Обучи его прежде искусству говорить», а названо это обучение в итоге было «началом выражения хорошей речи… в обучении несведущего мудрости и правилам хорошей речи, к преимуществу того, кто будет слушать, и неудаче того, кто пренебрежет ими». Основная мысль, выраженная в истории о красноречивом крестьянине, заключается в том, что эффектную и смелую речь может произнести человек низкого ранга и что бедный крестьянин продолжал говорить просто потому, что фараон восхищался его речами. Это соотносится с замечанием Птаххотепа о том, что «хорошая речь сокрыта сильнее, чем изумруд, но может быть обнаружена слугами, что трудятся на жерновах». Несчастный Хехеперрасенеб ворчал о том, как трудно молчать о своих тяготах. Не устанавливала более ранняя теология и строгого культа молчаливой покорности. Когда красноречивого крестьянина попытались заставить замолчать, напомнив ему, что он находится рядом со святилищем Осириса, «господина тишины», он уцепился за возможность прокричать воззвание к богу: «О господин тишины, верни мне мои товары!» В наставлении царя своему сыну Мерикаре времен Первого переходного периода высоко оценивается искусство красноречия: «Будь искусным в речах, и сила твоя будет [велика]. Меч – это язык, слово сильнее, чем оружие. Не обходят [обманывают] мудрого…» В самом деле, независимый дух эпохи отводит исключительно важное место способности простых жителей говорить и действовать самим от своего имени: «отважный маленький человек, говорящий своими собственными устами и действующий своими собственными руками».

Столь высокая ценность свободной и действенной речи может быть объяснена успешным и уверенным развитием культуры. Однако в эпоху Нового царства, в особенности на ее поздней стадии и в постимперский период, не мог существовать такой индивидуализм. Формы культурного самовыражения полностью изменились, свобода слова была ограничена, а высочайшей добродетелью стало дисциплинированное «молчание». Если заголовок и цель Поучений Птаххотепа подчеркивают, что с помощью красноречия можно обрести хорошее положение в обществе, то в названии и цели более поздних Поучений Аменемопе акцент делается на униженном положении Аменемопе, «истинного тихони из Абидоса», который сказал «своему сыну, последнему из детей, самому маленькому среди сверстников: «Открой свои уши и слушай, что будет сказано… Во времена словесных вихрей поставь свой язык на прикол». Там, где Птаххотеп побуждает смело наступать на оппонента в споре: «Не молчи, когда он злословит», Аменемопе советует отступить: «Не поддерживай спор с распаленным, не раздражай его словами… Пережди ночь прежде, чем говорить… Вспыльчивого человека в час его раздражения избегай и предоставь его самому себе. Бог знает, когда вернуться, чтобы [ответить] ему». Если Птаххотеп наставляет своего сына не позволять женщине «взять управление в свои руки», то в более поздних «Поучениях Ани» содержатся более сдержанные советы: «Не следи за женой своей в ее доме, если ты знаешь, что она знает свое дело… Присматривай за ней одним глазом, но храни молчание, и так ты сможешь выразить одобрение ее ловкости».

Если в более ранних текстах о личной инициативе и самодостаточности говорилось: «Репутация человека не может быть меньше его достижений», то, обретя новые формы выражения, египетские мудрецы стали советовать проявить пассивность и передать себя в руки богов. Не сражайся с тем, что недружелюбно тебе, но «пребывай спокойно в руках бога, и твое молчание повергнет их». Теологи настаивали, что боги отныне выше остальных качеств ценят униженное подчинение: «Остерегайся громкого голоса в доме, ибо боги любят тишину», бог также «больше любит молчаливого человека, чем того, чей голос громок». В классическом примере, в котором отразилось это новое качество, «истинно молчаливый человек» противопоставляется возбудимому и болтливому «вспыльчивому человеку», которого ждет скорый конец:

 

Что касается вспыльчивого человека храма,

То он подобен дереву, растущему одному.

В соревновании со временем оно теряет листву

И находит конец свой на верфи

Или затопляется вдали от родины,

И пламя – это его погребальная пелена.

Но истинный молчаливый человек держится вдали.

Он подобен дереву, растущему в саду.

Оно цветет и удваивает потомство;

Оно стоит перед своим господином.

Плоды его сладки, тень прекрасна,

И конец его наступает в саду.

 

Классическая египетская система могла обеспечить индивидууму значительную свободу действия. Общий ход развития богатой и сильной культуры обеспечивал большое пространство для независимого суждения и инициативы простого египтянина. Они достигли кульминации в энергичном поиске успеха в эпоху Древнего царства, личной уверенности в Первый переходный период и начале Среднего царства, а также в развитии пытливого социального сознания, присущего тому же периоду. Навязывание беспрерывного ощущения неуверенности, характерное для времен завоевания Египта гиксосами, и потребности, характерные для страны в эпоху Нового царства, подавили этот дух и привнесли консолидированный детерминизм, который отсекал все индивидуальное именем богов. В Египте наконец воцарилась безусловная дисциплина, с самого начала характерная для Месопотамии – менее безопасной страны с точки зрения географического положения. Отныне человек должен быть послушным и покорным, поскольку ему было твердо сказано, что он ничего собой не представляет, что он ничто без его богов. Появились покаянные гимны, основной мыслью которых было то, что человек греховен по природе своей, тогда как бог по природе своей милосерден, в более поздних дидактических произведениях говорится, что человек без бога беспомощен и обречен с самого начала. «Бог [всегда] удачлив, тогда как человек всегда неудачлив. Человек предполагает, а бог располагает». «Ибо человек есть [лишь] глина и солома, а бог – его строитель, и он сносит или возводит каждый день. Он делает сотню бедняков, если желает того, или делает сотню надсмотрщиков [?]».

Подобная дисциплина отнимала всю радость жизни. Сногсшибательная беззаботность и жажда жизни исчезли из текстов, как и со стен гробниц. Отныне смерть стала считаться освобождением от духовной пустоты мира. Аменемопе сказал со вздохом: «Как весел тот, кто добрался до Запада, если он в безопасности в руке бога».

Артерии Египта иссыхали, и форма в культуре все больше вытесняла содержание. Началось ревностное соблюдение ритуалов и обрядов, ставшее постоянным занятием для рук и уст людей, у которых отняли свободу творчества. В конце эпохи Нового царства и в Поздний период стали активно развиваться и пользоваться популярностью колдовство, различные разновидности защитной магии, демонология, поиски знамений и обращения к оракулам. Постоянно занятые уже установленными формами, египтяне могли забыть, что им стало недоступно индивидуальное самовыражение. Можно было не обращать внимания на то, что чистый снаружи кубок пуст.

Античные авторы нарисовали весьма любопытную картину египетской культуры. Хотя греки и видели египтян, они никогда не смогли бы их понять, поскольку их собственное мироощущение и культура значительно отличались от характерных для жителей долины Нила, а также потому, что Египет уже закуклился в собственном фальшивом прошлом. Греческие писатели делали множество ложных заявлений и часто неверно истолковывали то, что действительно видели. При этом, как правило, они довольно точно передают свое впечатление от египетской культуры, которая окаменела и сама неверно интерпретирует собственные лелеемые останки. Например, для ранней религии Египта не было характерно почитание животных. Термин «почитание» неточен, и его не следует применять, говоря о явлениях, происходивших до 1-го тысячелетия до н. э., когда исчезла поистине древнеегипетская религия, оставив после себя лишь пустую оболочку. В раннем Египте животные не были сакрализованы сами по себе. Напротив, единственное животное выбиралось, чтобы стать воплощением бога, подобным статуе, которая представляет собой лишь удобное место для того, чтобы он мог войти в нее и выполнять свои функции, но не имеет никакого сакрального значения без его присутствия. За животным, посвященным богу, нужно было ухаживать, его следовало уважать, но лишь как своего рода храм, и не более того. В позднем Египте произошло смешение формы и содержания, стал отправляться такой строгий и детализованный культ священных животных, что термин «поклонение животным» перестал быть голословным, и его содержание было правильно передано греками.

С другой стороны, античные авторы ошибочно приписывали египтянам веру в переселение человеческих душ после смерти в иные формы жизни, например животных. Это произошло из-за недопонимания представлений о возможностях и могуществе умершего, связанных с заупокойным культом. Умерев, египтянин становился ах, то есть «тем, кто наделен силой». Часть этой силы, которую можно получить только после смерти, состоит в способности принимать любой облик (лотоса, сокола или любого другого живого существа), какой умерший ни пожелает, что позволяло ему свободно передвигаться, вернуться на землю или просто получать удовольствие. Так, в Книге мертвых приведены магические заклинания для превращения в различных существ, но они были временными и подчинялись только воле умершего. Здесь ни в коем случае речь не идет о представлениях о метемпсихозе, согласно которым душа умершего немедленно переселяется в единственное животное и остается там до конца его жизни. Вера египтян в произвольный выбор форм для временного пристанища души была насколько непривычна грекам, что неудивительно, что последние неверно ее отразили, однако это может послужить предупреждением нам о том, что не следует слепо доверять их описаниям, основанным только на личных наблюдениях.

Хотя мы, таким образом, должны с известной осторожностью пользоваться наблюдениями греческих авторов, чей образ мысли настолько сильно отличался от египетского, что они так и не смогли добиться полного понимания этой культуры, а детали и разъяснения получали от египтян, которые сами давно утратили правильное восприятие собственной культуры ранних периодов, все же из античных текстов можно почерпнуть кое-что важное, например получить впечатление о народе, полностью посвятившем себя форме. Так, Геродот огромное внимание уделяет описанию ритуалов и обрядов, знамений и оракулов, что довольно точно соответствует той роли, которую ритуалы и магические практики играли в Египте Позднего периода. До позднего этапа эпохи Нового царства египтяне не знали о том, что общество может быть жестко разделено на социальные слои, жречество и военные могут иметь привилегированное положение, а записанные и систематизированные законодательные акты необходимо педантично исполнять. Однако начиная с этого периода данные явления играли все более важную роль. Сделав такое обобщение, мы можем проверить утверждения античных авторов и признать, что сами они были добросовестны, а содержащаяся в их сочинениях информация во многом точна.

Затем следует обратиться к описанию египтян, сделанному Геродотом, называвшим их самыми богобоязненными, и исполненному ужасающей пустоты: «Египтяне – самые богобоязненные люди из всех, и обычаи у них вот какие. Пьют они из бронзовых кубков и моют их ежедневно, при этом именно все, а не только некоторые. Они носят льняные одежды, всегда свежевыстиранные; об этом они особенно заботятся. Половые части они обрезают ради чистоты, предпочитая опрятность красоте… Египтяне проводят торжественные собрания не ежегодно, но довольно часто… Они почитают наказы своих отцов и ничего не добавляют к ним». Здесь мы видим описание гладко отполированных роботов, без устали делающих торжественные жесты, но при этом их сознание и сердца совершенно пусты. Это правдивое изображение духовного вакуума, характерного для позднего Египта, из-за которого страна оказалась готовой к восприятию чужеземных веяний, монашества, а ее жители начали ждать конца света.

Аналогичную духовную пустоту описывает Диодор, рассказывавший о представителях последних египетских династий. Мы можем вспомнить древнюю догму о боге-царе, который являлся воплощением государства, чье слово было законом и который в своей божественности стоял выше всяких письменных предписаний. Вспомним, какой жестокий удар амарнская ересь и последующая борьба за власть нанесли этим представлениям о полновластном правителе и то, как фараон стал превращаться в заложника правящей олигархии. Теперь прочитаем о том, какие выводы Диодор Сицилийский сделал на основе «записей жрецов Египта»: «Во-первых, их цари вели жизнь совсем не похожую на жизнь прочих царствующих особ, вершащих дела по своему личному почину и произволению; каждый закон для них был установлен предписаниями, касающимися не только приемов и официальных встреч, но и обыденного распорядка дня и приема пищи… Были установлены определенные часы дня и ночи, в которые царь в любом случае должен был совершать – и не то, что ему захочется, но то, что предписано… И не только было установлено определенное время, чтобы осуществлять приемы или производить суд, но также чтобы прогуливаться, омываться, спать с женой, да и вообще, вся жизнь царя была расписана… И, поступая так по обычаю, они вовсе не впадали в гнев или расстраивались, – напротив, они почитали, что живут самой блаженнейшей жизнью. Ибо прочих людей они считали неразумно поддающимися присущим природе страстям и совершающими много такого, что приносит вред или подвергает опасности. А другие, зная, что, стремясь подражать образу жизни, избираемому мудрейшими из людей, они впадают в меньшие ошибки». С какой же огромной высоты пал фараон, когда лишился сверхъестественного величия, которым он обладал в эпоху Древнего царства, способности быть добрым пастырем, полученной им в период Среднего царства, или сверхчеловеческой мудрости и мужества времен Нового царства! В государстве, где идеология по-прежнему монотонно возвещала о божественной природе фараона, жрецы, эти «благораумнейшие из людей», которые и правда были крайне осторожны, поняли, что божественная воля перестала проявляться.

Для нашего описания, несомненно, характерны некоторые моралистические нотки: мы одобряем древнейшую систему, как «хорошую», а позднюю считаем «плохой». Конечно, такая точка зрения субъективна, но ее можно оправдать. На самых ранних этапах человеческой истории в Древнем Египте имело место торжество духа: успех в производственной и интеллектуальной сферах, которого египтяне достигли в период правления первых династий; формирование великого народа, объединенного представлениями о божественном правителе; вера, благодаря которой жители долины Нила осмелились отрицать смерть; большое значение индивидуума; победа над разочарованием в Первый переходный период; концепция о социальной справедливости для всех; культура, свидетельствующая о складывании в Египте цивилизации во всех смыслах этого слова; создание первой великой державы; вера в непрерывное могущество всеобщего бога и вера некоторых египтян в милосердного и всепрощающего бога. Все эти победы, за исключением последней, были одержаны в период могущества Египта, то есть с 3000 по 1250 г. до н. э. После 1100 г. до н. э., в период долгой стагнации, не было сделано ни одного сопоставимого достижения. Действительно, на протяжении своей истории Египет терял одну превосходную возможность за другой. Процесс не шел по нарастающей, поэтому одно духовное или интеллектуальное достижение можно было добавлять к другому. Когда в Египте появилась концепция социальной справедливости, техническое и научное развитие прекратилось. Ценность личности египтяне перестали признавать, когда обнаружилась универсальность бога. В результате, когда прекратилось стремление к новым вершинам, воспоминаний о достижениях прошлого уже не осталось. Египтяне лишь ревностно и с упорством заявляли, что прошлое их страны было величественным и посему его следует чтить. Поэтому высокая моральная оценка, которую мы даем древним временам, и сожаления о бедности духа поздних периодов кажутся достаточно справедливыми.

Кроме того, наше высокое мнение о ранних периодах и точка зрения о том, что поздние этапы древней истории Египта были неудачными, обусловлено еще одним фактором, связанным с попыткой понять, что же было «хорошо» для древнего египтянина. Жизнь, которую он вел при III и IV династиях, была его собственной, едва ли на него влияли иные культуры. Эта жизнь была настолько хороша, что он стремился сохранить ее неизменной на протяжении вечности. Пытаясь сделать это, он, как можно видеть по произведениям изобразительного искусства и литературы, созданным в период с 2650 по 1450 г. до н. э., в основном не изменявшимся, но несшим заряд творческой энергии, достиг значительного успеха. То была египетская система, и, без сомнения, она была «хорошей» для египтян. Возникшая во времена Нового царства культура не была в чистом виде египетской, она свободно заимствовала знания со всех сторон расширившегося света, из стран с иным образом жизни. Следовательно, изменились и искусство, литература, религия, административный аппарат и общество, изначально являвшиеся отражением старой системы. Когда всенародный успех обернулся отчаянием, единственной реакцией было отступление, любой творческий порыв подавлялся и сохранилась почти пустая скорлупа формы, лишенной содержания, как если бы суть заключалась в ней. То, что осталось, не было египетским в прежнем смысле. Его можно изучать ради его собственной ценности с точки зрения борьбы и примирения с меняющимся миром, однако, если изучать его в сопоставлении с ранней системой, приходится признать, что речь идет о трагическом ослаблении былой силы.

* * *

Что можно сказать о важности Древнего Египта для мировой истории или значении его культуры для нас сегодня? Можем ли мы рассматривать его как нашего прямого духовного предка, чьи творческие порывы дошли до нас сквозь века? Если это была одна из самых ранних цивилизаций, сложная система, состоявшая из отдельных людей и институтов, объединенных общим образом жизни, отмеченная определенной зрелостью мировоззрения, независимая и при этом поощряющая индивидуумов к некоторому самовыражению, то не прерывается ли линия, протянувшаяся от Египта к нам, линия, подразумевающая наличие у нас физического, интеллектуального и духовного долга перед этой древней культурой? Наши социальные, экономические и политические институты по сути своей аналогичны соответствующим институтам Египта и Месопотамии; до промышленной революции и открытия новых энергоносителей наш образ жизни мало чем отличался от жизни египтян. Древняя египетская история охватывает период в 3 тысячи лет, от I династии до римского господства. Даже если считать, что кульминация развития египетской культуры пришлась на период с 2650 по 1450 г. до н. э., то следует признать, что двенадцать веков стабильности являются очень весомым достижением. Тойнби с уважением говорит о «бессмертии», которое египетская культура «запечатлела в камне. Пирамиды – эти неодушевленные свидетели жизни своих создателей, противостоящие разрушительным силам Времени уже четыре или пять тысячелетий, – возможно, будут играть свою роль Атлантов еще на протяжении сотен тысяч лет. Может быть, они простоят дольше, чем проживет Человечество, и в мире, где не останется ни чувств, чтобы воспринять их, ни разума, чтобы их понять, они будут продолжать свидетельствовать о египетском обществе, которое их создало: ведь оно было «прежде, нежели был Авраам». В чем важность для нас этой цивилизации, которая просуществовала так долго, а ее материальное выражение и вовсе оказалось бессмертным?

Чей-то ответ может показаться крайне субъективным и даже в чем-то двусмысленным. В частности, мы переняли множество институтов и форм выражения из древней культуры Египта, однако существует четкое отличие между их и нашим образом жизни. Египет складывался самостоятельно, главным образом благодаря собственному динамизму, своей особой, уникальной культуре, которая так точно соответствовала времени и месту, что ее успех длился невероятно долго. Более того, египтяне и вавилоняне предвосхитили евреев и греков во всех проявлениях жизни: социальных, политических, эстетических, философских и моральных, и в каждом случае более поздняя культура строилась на основе наследия, полученного от предшествующей, или вносила в него незначительные изменения. Ввиду того, что мы признаем, что заимствовали многое у евреев и греков, не следует ли нам углубиться дальше в прошлое, до египетской и месопотамской культур, изобретателей цивилизации, которой мы пытаемся наслаждаться?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны задать ряд других, не менее важных. Какова была природа достижений древних египтян в сфере культуры? Проявляли ли они на протяжении своей долгой истории действительное понимание своих побед и гордость за них? Прослеживается ли влияние египетской культуры на другие через готовность египтян доказывать соседям правильность своего жизненного уклада или стремление более поздних культур построить свой уклад на основе египетского? О каких элементах мы можем сказать, что они определенно были заимствованы, а какие появились в поздней культуре независимо? И наконец, насколько глубоко независимая и динамичная культура может заимствовать какие-либо черты у своих предшественниц, а насколько развивать собственные способы выражения? Мы увидим, что ответы на такие вопросы позволяют нам сделать вывод, что формы и техники могут быть позаимствованы, однако точки зрения, идеи и верования характерны для каждой конкретной культуры и должны вырабатываться самостоятельно. Рассмотрим некоторые египетские формы самовыражения, связанные с изобразительным искусством и архитектурой, наукой и историей, этикой и религией. Чтобы картина была полной, они должны быть достаточно разнородными.

Успешное использование массивных каменных блоков в архитектуре, в частности при строительстве пирамид, гробниц и храмов, настолько характерно для Египта, что мы можем назвать его изобретением жителей этой страны. Основным фактором, приведшим к применению огромных каменных блоков, стало желание строить на века, однако оно было связано и с доступностью прекрасного местного камня, и с адаптивностью форм к окружающей среде. Сооружения имитировали массивы утесов и пустынных холмов, плоские поверхности стен не позволяли слепящему солнцу проникнуть внутрь, а открытым дворикам не грозил дождь в этой незнакомой с подобным явлением стране. Конструктивные элементы зданий, такие как стоечные пилоны, спаянные по углам полукруглые фризы и колонны нескольких ордеров, сделаны из природных материалов под влиянием естественных форм. В Египте было очень мало древесины, поэтому древнейшие опоры делались из связки тростника, перехваченной вверху и внизу веревкой и щедро смазанной грязью для придания жесткости. Вверху такой связки-колонны торчали хохолки цветков тростника. Отсюда произошли каменные колонны трех ордеров: ионического, дорического и коринфского – с растительной капителью. Вот пример «изобретения» египтян, которое переняли более поздние культуры Палестины, Малой Азии, Эгейского региона и Греции.

Формы художественного самовыражения с характерным для них кубизмом, двухмерностью, идеализированными портретами и игнорированием точного места во времени и пространстве, необходимым, чтобы приблизиться к вечности, развивались в Древнем Египте самостоятельно, без внешнего влияния. Несмотря на то что такие изображения сглажены, статичны и разобщены, их создателям удалось передать подлинный характер, приобретенный египетской культурой за двадцать пять столетий. Ханаанско-финикийское и греческое искусство архаического периода позаимствовали многие египетские формы самовыражения. Мы можем проследить, как сначала в Египте, потом в Греции появлялись ордеры колонн, некоторые растительные и геометрические орнаменты, изображения сфинкса или статуи, словно застывшие, с расставленными ногами и приклеенной улыбкой, являющиеся очевидными подражаниями египетскому стилю. Без сомнения, речь идет об исходном заимствовании техник, видов и форм самовыражения. И все же греческое искусство того времени, когда оно достигло наивысшей точки своего развития, сильно отличается от египетского. Почему?

Мы увидели, что лучшие произведения египетского изобразительного искусства и архитектуры были созданы на заре истории этой страны, до 1400 г. до н. э. Более древние периоды обычно характеризуются бóльшим подъемом творчества, энтузиазма и мотивации; в более поздние художники, как правило, были более осторожны, склонны к повторениям и сосредоточенности на самих себе. Самые простые здания, сочетающие в себе прочность, чистоту линий и художественный вкус, построены до 1400 г. до н. э.; возведенные после этого вычурные, неустойчивые и перегруженные деталями конструкции являлись недостаточно четкими маркерами стиля для того, чтобы служить хорошими моделями. Наиболее убедительные статуи, рельефы и изображения также относятся к ранним, более творческим периодам. Произведения древнего искусства выходили из рук самых искусных мастеров: они были достаточно опытными и умелыми, чтобы выразить оттенки чувств в неестественно статичных фигурах. Их искусство, хотя и религиозное, исполненное спокойствия, было при этом достаточно гибким и экспериментальным, чтобы изображать жизнь. Формы установились в правление IV и в начале царствования V династии. После этого чем дальше египтяне отходили от своих первоначальных экспериментов, тем больше появлялось повторений и тем меньше творчества было в искусстве. За краткими периодами инноваций, такими как время XII династии или амарнский период, следовали периоды искупления, во время которых художники ограничивали себя бездумным копированием старых моделей.

Таким образом, к моменту, когда финикийцы и греки были готовы искать того, кто научил бы их творчеству, Египет мог предложить им только форму, но не дух. Более молодые культуры позаимствовали вполне изящные, но пустые оболочки и стали искать творческий импульс в себе. Если они взяли у Египта ордеры колонн, то располагали их в зданиях согласно собственному замыслу, для выражения своей идеи. Греческие холмы светлее и значительно выше египетских, в Греции есть сезон дождей, леса, солнце не столь неумолимо. Греческие здания, в которых использованы те же дорические, ионические и коринфские капители, возвышаются, как поросшие лесом холмы, вместо того чтобы массивно прижиматься к земле, как утесы пустыни. Вечность не была самым важным для греков, в отличие от египтян, и поэтому эллины добавили в формы, заимствованные у египтян, пространственные и временные ограничения. Трехмерность и перспектива позволили локализовать художественную композицию в пространстве, а реализм – во времени, и так произошло прометеево чудо похищения искусства из страны богов и бессмертных и передачи его простым людям. Несмотря на заимствование форм и внешней техники, греческое искусство значительно отличается от египетского.

Египетская наука подготовила хорошую основу для культуры. Она была ограничена тем, что являлась сугубо прикладной и никогда не стремилась быть чем-то иным. В мире, наполненном мифами, не следует совать нос в дела богов. Египтяне разработали календарь, состоявший из 365 дней, за многие века до того, как он стал использоваться еще где-либо в мире. Египетские математики и архитекторы могли возводить огромные постройки с на удивление незначительной погрешностью. Имея громоздкую систему записи, без нуля и сложных дробей, они умели точно определять, например, объем цилиндра или усеченной пирамиды. В практической области анатомии и хирургии египтяне достигли огромных успехов, и египетские врачи пользовались в Древнем мире большим уважением. Они считали, что главную роль в человеческом организме играет сердце, которое служит насосом, питающим весь организм жизненно важной жидкостью. Возможно, то, что египтяне так близко подо шли к открытию циркуляции крови по телу и обратно в сердце, весьма примечательно: они умели подмечать факты и применять свои знания на практике, однако их прагматичность в медицине и страх перед богами не дали им разобраться в неявных и неочевидно полезных вещах.

Греки были достаточно благородны, чтобы упомянуть, что науку они позаимствовали у вавилонян и египтян, и это справедливо в том же смысле, что и применительно к искусству и архитектуре. Молодой, любопытный и не связанный традициями народ жаждал знаний и воспринимал старые техники. Эллины взяли неудобную арифметическую систему своих предшественников, астрономические знания вавилонян и анатомические наблюдения египтян. Однако разум греков не ограничивался восприятием мира, в котором природа подчинялась гротескным прихотям богов. Мир Древнего Востока был создан богами, как и должно было быть, поэтому человек никогда не стремился к чему-то новому, а лишь старался крепко удержать то, что боги ему дали. В мире, изобилующем деятельными богами и духами, не изучают природные процессы и явления. Боги дают, и они же могут в любой момент вмешаться и сотворить чудо. Следовательно, наука ограничивалась измерениями, строительством и ремонтом, а те, кто ею занимался, не интересовались ни будущим, ни причинно-следственными связями, ни абстрактными понятиями. Когда греки освободили явленный мир от вечного присутствия богов и духов, они смогли начать искать объективные, действующие постоянно законы, которые управляли природой. Так они добавили в науку третье измерение, как сделали это в искусстве: то, что человек наблюдал, больше не было отделено и отдалено от него в пространстве и времени. Отныне оно было связано последовательностью событий с тем, что происходило раньше, и тем, что может произойти в будущем, если продолжать поступать так же. Фактически греки позаимствовали формы и техники у жителей Древнего Востока, но восстали против отношения к окружающей действительности и целей последних.

Аналогичные наблюдения можно сделать и в отношении положения человека в пространстве и времени, то есть в сфере историописания. В Египте и Месопотамии вели анналы и хроники – разрозненные записи о том, что произошло в правление конкретного царя или в конкретном году, однако они никогда не пытались проникнуть вглубь, к историческим истокам явления, или объяснить цепочку событий, приведших к этому факту. Согласно их картине мира, вещи происходили потому, что того хотели боги, а воля богов не требовала ни философского, ни логического анализа. Евреи, хотя и имели аналогичный интерес к хроникам своих царей, составили последовательную историю от начала начал, сопроводив ее на всем протяжении чем-то вроде философского осмысления. При этом все же сохранялось мифологизированное сознание, поскольку еврейская философия подразумевает непрерывное присутствие и деятельность бога. Греки первыми охарактеризовали историю как набор последовательных процессов, в основе которых лежат объективные причины. Греки и в меньшей степени евреи самостоятельно предоставили человеку возможность соперничать с богами, позволив ему самому разобраться в происходящем. Это был разрыв с прошлым.

Что касается области религии и этики, утверждалось, что источник нашего морального наследия лежит в Древнем Египте, поскольку египтяне признавали значимость простого человека и настаивали на его священном праве на справедливость. Мы увидели, что это действительно было важно в Первый переходный период. Конфликт между правами группы и правами отдельной личности, по поводу которого до сих пор ведутся споры, оставался открытым вопросом, начиная с эпохи Древнего и заканчивая периодом Нового царства. В ответ на абсолютную централизацию, сложившуюся в эпоху раннего Древнего царства, стал делаться акцент на права каждого отдельного человека. С течением времени власть перестала быть исключительно правом и начала ассоциироваться с социальной ответственностью, а фараон – с добрым пастырем, терпеливо и добросовестно пасущим свои стада.

Однако мы увидели, что эра социальной справедливости завершилась с восстановлением политической стабильности и процветания и что фараон в конце Среднего царства вновь получил свои исключительные права. Более того, всеобщее чувство неуверенности, возникшее при вторжении гиксосов и сохранившееся при в период Нового царства, в сущности, положило конец отстаиванию прав индивидуума и заставило каждого египтянина дисциплинированно и покорно принять превосходство государства. Награду за эту уступку индивидуум должен был получить не в этом, а в ином мире. Таким образом, египтяне изобрели социальное сознание, но позабыли об этом открытии задолго до того, как оно могло быть передано другим народам. Евреи и греки должны были самостоятельно осознать, насколько велика ценность отдельной личности.

Мы уже видели, что вопрос о монотеизме в Египте довольно сложный, что якобы монотеистическая вера не имеет ни корней, ни продолжения в пределах страны и что речь шла о почитании природы с небольшим этическим наполнением. Если такой довод верен, то концепция бога Эхнатона не могла бы быть передана евреям. С другой стороны, нам известно, что при контактах с иноземцами доминировала идея об универсальности бога и таким образом Египет мог обмениваться концепциями со своими азиатскими соседями, что могло стать путем к монотеизму. Этот аргумент является более общим и напрямую не опирается на заявление о передаче идеи о едином, универсальном и добром боге, одновременно являющемся отцом всех людей. У Эхнатона не было такого бога, этот царь не развил идею о том, что Атону должны поклоняться все люди без исключения, и после его смерти культ этого божества, был назван ересью и предан забвению. Бог евреев был совершенно не похож на Атона.

Мы не располагаем свидетельствами того, что египтяне распространяли свою культуру или старались навязать другим народам свой жизненный уклад, как это делали греки, арабы или западные европейцы, хотя у них были все средства для этого. Египет уже к 1400 г. до н. э. обладал колониями в таких местностях, как район четвертого порога, Библ в Финикия, Бейт-Шеан в Палестине. В долину Нила были приведены тысячи чужеземных пленников. К 600 г. до н. э. в Египте появились колонии греков и евреев. Люди, живущие бок о бок, учатся друг у друга. Согласно письменным источникам, египетские медики были очень востребованы в других странах, они путешествовали по Малой Азии и Персии, практикуя свое высочайшее. Без сомнения, такие контакты были средством заимствования египетских форм культуры жителями других стран и привнесения иноземных элементов в Египет. Так, чужеземные пленники, оказавшиеся в Египте, были привезены туда как рабы и не стремились интегрироваться в египетскую культурную среду. Однако нас не интересуют иммигранты, растворившиеся в египетской культуре. Также неинтересна нам и передача форм и техник. Мы рассматриваем заимствование образа жизни, в основе которого лежат дух и интеллект. У нас нет свидетельств того, что жители Египта, взаимодействуя с другими культурами, проявляли какой-то интерес к навязыванию им своего жизненного уклада. К этому времени характерная для более раннего времени терпимость уступила место имперскому высокомерию, а творческий энтузиазм – ревнивому сохранению обломков прошлого. После 1000 г. до н. э., когда более молодые культуры обрели способность учиться, египетская культура впала в стагнацию, закоснела и приобрела склонность напускать таинственность, когда речь заходила о ее славном прошлом. Ей осталась лишь память, в которую она вцепилась с ревнивой яростью. Нет худшего учителя для молодой и любопытной культуры.

Осталось разобраться еще с одним вопросом: можно ли передать что-либо жизненно важное от одной культуры другой? Внутренняя суть общества настолько зависит от времени и места, что в других условиях она просто не сможет существовать. То, что делает египтянина, или еврея, или француза, или американца самим собой, происходит из уникального опыта, полученного в конкретном месте, в конкретное время и при определенных обстоятельствах. Например, проблема соотношения прав государства и индивидуума должна рассматриваться с учетом истории того или иного народа. Культура может заимствовать формы выражения у других только тогда, когда достигнет определенной степени развития. Когда народ, живущий в более поздний период, достигает определенного отношения к своим богам, он может перенимать гимны и церемонии у своего предшественника. Если он определился с тем, какими должны быть отношения между властью и народом, то он может заимствовать институты и законы у ранних народов. Это позволяет культуре развиваться более быстрыми темпами, а достижениям прошлых лет – накапливаться. Иными словами, одна культура может развиваться благодаря другой. Более того, культура, уже достигшая самостоятельно определенной степени зрелости, может заинтересоваться аналогичным опытом, полученным кем-то еще. Такая любознательность характерна для греков времен Геродота, когда они уже обрели индивидуальность и сравнивали себя с другими народами. Подобные исключения не противоречат возможности того, что основные верования, идеи и менталитет конкретной культуры являются скорее предметом самостоятельных изысканий, чем наследуются от других культур.

Но тогда как нам следует относиться к тому, что греки и в меньшей степени евреи выражали признательность египтянам? Эллины довольно недвусмысленно заявляют, что многому научились у египтян и жителей Месопотамии и что последние заметно повлияли на их собственные жизни. Евреев одновременно отталкивала и привлекала вычурность Египта, из которого они сбежали. Хотя они писали о «мясных котлах», они также упоминали и «всех мудрецов» фараона и то, что Моисей учился «всем мудростям египтян». И все же мы утверждаем, что обе культуры: евреи с социальной и религиозной позиций, греки с точки зрения морали и интеллекта – восстали против старых традиций. Почему же тогда они воздают должное египтянам?

К тому времени, когда у евреев и греков появилась письменность, Египет был овеян легендой, стал грандиозным колоссом, дремлющим, погрузившись в дряхлое прошлое, но по-прежнему имеющим загадочный и величественный вид. Посетить Египет, не ощутив уважительного трепета перед могучими пирамидами и огромными храмами, было невозможно. Египтяне позднего периода не сделали ничего, чтобы рассеять это ощущение чуда. Прагматизм, покладистость и терпимость остались в прошлом – во временах могущества Египта. В дни слабости жители долины Нила сохраняли загадочный и глубокомысленный вид, используя его как защиту. Таким образом, молодые народы были больше впечатлены блеском яркой, но уже подзабытой славы и желали стать такими же великими, каким были египтяне.

Не внеся значительных духовных и интеллектуальных «инвестиций» в жизнь других народов, египтяне могли вдохновлять их на новые амбиции и усилия. Прошлое не способно научить настоящее тому, как жить или верить, но может развивать в потомках чувство достоинства и напоминать им об успехах предков, что оказывает заметное воздействие на настоящее. Можно не узнать ни одной важной вещи от своего дедушки, однако одно его впечатляющее присутствие может стать формирующим фактором для поведения и характера. Египет не повлиял на культуру евреев и греков, ее формировали собственный опыт этих народов и внутренний динамизм. Приобретя таким образом особый характер, отличающий их от остальных, они подготовились к тому, чтобы получать впечатления от знакомства с более ранними культурами Египта и Месопотамии, и к изменению своего менталитета и поведения на основании этих впечатлений. Даже несмотря на наличие действительно серьезного разрыва между Древним Востоком и классическими культурами, греки и римляне были вполне правы, отдавая дань уважения достижениям огромной, исполненной достоинства древности. И даже притом, что разрыв между Древним Египтом и нами еще более велик, мы также можем отдать должное и поучиться у этой страны с ее долгой и величественной историей.

Упадок и истощенность египетского жизненного уклада в последние дни существования этой культуры были трагичны, однако все же логично будет заметить, что она просуществовала почти на протяжении 2 тысяч лет. Она продержалась так долго потому, что у Египта было преимущество – изоляция, позволившая этой культуре развиваться, а затем существовать на протяжении длительного времени. Пребывая в географической и духовной изоляции, египтяне могли принять жизненный уклад, в котором было достаточно места терпимости, необходимой для принятия исторических изменений. Она, в свою очередь, сформировалась под влиянием ряда факторов или компромиссов, при которых разрушительные силы были направлены друг против друга. Поддерживая концепцию о том, что движение времени не имеет последствий, а маат, возникшая в момент творения, непрерывно подтверждается на протяжении бесконечных веков, египтяне могли достичь равновесия между жестким поддержанием статуса и непредсказуемым дрейфом по реке времени. Веря в то, что царь является богом, они объединяли две части страны, которые культурно и экономически сильно различались. Отрицая реальность смерти, они верили в исполненное счастья единство жизни и смерти. Даровав священную вечность всем добрым людям, чтобы после смерти они могли стать равны царям и богам, они сумели разрешить противоречие между правами царя и его народа. Гибкость египетской системы и средства, с помощью которых она обретала мир и стабильность, уравновешивая противоположные силы, свидетельствует о гениальности великого народа.

Нам не стоит заявлять, что египтяне были величайшим из народов, поскольку терпимость лишила их возможности решать проблемы до конца. Гибкость, столь отличная от упорства евреев или глубоко укоренившейся ясности греков, которая так долго обеспечивала жителям долины Нила счастливую жизнь, оказалась структурной слабостью. Более того, египтяне смогли удержать полученные ими прекрасные дары, окончательно утратив счастье и прагматичную толерантность, став угрюмыми и негибкими, зацикленными на сохранении пустой формы. Однако при этом мы должны судить о них по их материальным, интеллектуальным и духовным достижениям, существовавшим на протяжении долгого периода. Произнося в последние трагические для Египта дни слова: «Так! обезумели князья Цоанские; совет мудрых советников фараоновых стал бессмысленным», Исаия вспоминал о прежней мудрости и величии: «Я сын мудрецов, сын царей древних».