Дочитав письмо до конца, я кричу, не сдерживаясь. Ничего не могу с собой поделать. Крик рвется с губ. Инстинктивно закрываю рот рукой.

Письмо у меня в руках дрожит, как лист на ветру. Никак не могу унять дрожь. Стараюсь понять, что же я только что прочла, перечитать письмо, но слова плывут у меня перед глазами; я уже не различаю буквы. Буквы и слова сливаются в одно. Они мечутся по распечатанной странице, издевательски ухмыляясь: «Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь!»

Кое-что я все же понимаю. Кем бы ни была эта Э. В., Келси Беллами убила она. Скорее всего, она же сделала что-то плохое и с самой Эстер. Она притворяется Эстер, рыщет по городу, выдавая себя за Эстер.

Кто она? В письме упоминаются родные: «Ты отняла у меня моих родных», – но это совсем не похоже на Эстер. Эстер никогда не рассказывала мне о своих родственниках; иногда мне вообще казалось, что у нее нет семьи, а вырастили ее гномы в лесном домике под соломенной крышей. Когда я расспрашивала ее о близких, Эстер сразу умолкала. Она резко захлопнула крышку коробки с фотографиями, на которую я случайно наткнулась в складском боксе. Там была коробка с семейными фотографиями… Когда я спросила, кто эти люди на фото, она резко ответила: «Никто».

Но было ясно, что там вовсе не «никто». И теперь мне отчаянно хочется еще раз взглянуть на те снимки; мне хочется увидеть родственников Эстер и понять, есть ли среди них особа, написавшая письмо. Мне нужно их увидеть. Пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь, но не получается. Я не помню, кто был на снимках, – правда, Эстер и не дала мне возможности их рассмотреть в тот зимний день, когда мы пришли на склад за елкой. В тот день было холодно; снаружи намело сугробы. Мы мерзли в бетонном боксе. Хотя склад обогреваемый, от пола и стен тянуло холодом. «По-моему, она вон там», – сказала Эстер, имея в виду елку, но вместо этого я подняла крышку с обувной коробки с фотографиями. Да, я сунула нос не в свое дело, однако мне совсем не казалось, будто я шпионю – ведь Эстер была рядом со мной. Я не думала, что она будет против.

А она была против.

Сердце у меня бьется учащенно; комната то исчезает, то снова появляется перед глазами; розовый диван то куда-то уплывает, то приближается. Окна вдруг оказываются совсем рядом, так близко, что я могу до них дотронуться, а в следующий миг они исчезают. У меня то пропадает, то снова появляется слух, как будто я угодила в омут или вода попала мне в уши. Я ничего не слышу. В голове у меня повторяются одни и те же слова: «Если бы не ты, я бы ни за что не узнала, что я уже умерла».

Что это значит?

Смотрю на мелочи из сумки, разбросанные по полу, и вижу ключи Эстер. Их три, три никелированных ключа на бисерном брелоке: ключ от двери подъезда, ключ от квартиры и ключ от навесного замка в ее складском боксе…

Ключ от склада!

Я встаю с пола и, взяв с собой сумку Эстер, торопливо покидаю квартиру, думая только об одном: снимки. Я должна увидеть те снимки.

Я бегу по улицам, мимо магазинов, ресторанов, крытой автобусной остановки, крошечного закутка, который по идее должен защищать от пронизывающего чикагского ветра, но не защищает. Ветер теребит страницы «Чикаго трибьюн»;

газету бросили на лавке. Я не останавливаюсь, пока не добегаю до склада на Кларк-стрит.

Сам склад ужасно меня пугает – множество дверей, пустых пространств, а народу мало. Точнее, здесь вообще никого нет, если не считать какого-то малооплачиваемого интроверта-дежурного, который сидит за стойкой. Кстати, он тоже наводит на меня страх. Но я не могу допустить, чтобы страх победил меня; не могу допустить, чтобы он мне помешал.

Открываю дверь, ведущую к боксам, ключ-картой, которую нашла в бумажнике Эстер. Дежурный всего один; он сидит за стеклянной перегородкой и что-то печатает на компьютере. Он даже не поднимает на меня глаз. Я иду мимо подъемных дверей бежево-миндального цвета – одна за другой, они остаются позади. Слышу собственные гулкие шаги на бетонном полу в длинном пустом коридоре. Я не помню, где мы были в прошлый раз. Двери совершенно одинаковые; я отчаянно стараюсь вспомнить номер бокса, в котором хранятся вещи Эстер. Вставляю ключ в три замка по очереди, но он не подходит ни к одному. Я напоминаю себе, что уже была здесь. Велю себе пошевелить мозгами. Думай, Куин, думай! Вспоминай. Та миндальная дверь или эта? Их не меньше сотни, сто бежево-миндальных дверей, и замки на всех выглядят одинаковыми. Их тысяча! Мне все они кажутся одинаковыми. Я переношусь назад во времени; стараюсь вспомнить тот раз, когда мы с Эстер приходили сюда. Мысленно возвращаюсь по нашим шагам, ищу подсказки: сначала были несколько более мелких ячеек, за ними идут боксы побольше, двери в них похожи на гаражные. Напротив на стене висела камера, перед которой мы с Эстер отплясывали. Невольно улыбаюсь, вспомнив, как мы с Эстер отплясывали ирландскую джигу для дежурного за стойкой. Как же нам тогда было весело!

И вдруг меня осеняет: ячейка номер двести три! Такой же номер дома у моих родителей, где они живут и сейчас… Помню, как Эстер тогда сказала: «Судьба!» – а я ответила: нет, обычное дурацкое совпадение. У меня перед глазами появляются цифры. Я увидела их в декабре прошлого года, когда чуть отошла и наблюдала за тем, как Эстер отпирает бокс.

Нахожу дверь с номером 203. Вставляю ключ в замок – он подходит! И вуаля – я вхожу.

Поднимаю тяжелую дверь и, заглянув внутрь, кричу.

Я не просто кричу. Из моего горла вырывается отчаянный вопль, который срывает дежурного с места. Он спешит ко мне, отпирает металлическую дверь, но не успевает подхватить меня. Окружающий мир перестает для меня существовать; я с глухим стуком падаю на бетонный пол.

Ключи, телефон и прочее рассыпаются по полу. На моих колготках растекается темное пятно – мочевой пузырь подвел. Я подворачиваю ногу и снова кричу от боли. Голова ударяется о бетон и отскакивает вверх, как мячик. Ничего не замечаю. Я лежу ничком на полу рядом с Эстер – так близко, что могу до нее дотронуться.

Она по-прежнему в пижаме, уютной байковой пижаме, которая была на ней в последний раз, когда мы с ней виделись. Она сидела на диване в гостиной, укрывшись пледом цвета морской волны, и говорила: «Куин, я только испорчу тебе настроение… Иди без меня, тебе будет веселее». Она убедила меня, и я ушла. Ушла без нее и веселилась. А теперь гадаю, что было бы, если бы я осталась. Если бы только я тогда осталась! Сумела бы я спасти Эстер от ее судьбы?

Я замечаю вскрытые коробки; их содержимое разбросано по Эстер. Фотоальбомы. Журналы. Детские альбомы Эстер, в которые ее мать с любовью наклеивала снимки, когда Эстер была совсем маленькой. Фотографии Эстер в младенчестве, малышки Эстер, которая учится ходить, юной Эстер. Почти все снимки выдраны из пластиковых конвертов и разорваны на мелкие кусочки. Кто это сделал?

И конечно, здесь сама Эстер; она лежит совсем рядом со мной, с закрытыми глазами.

Совсем рядом с ее мертвенно-белой рукой лежит единственная уцелевшая фотография, на которой запечатлены две девочки: одна побольше, другая поменьше. Вижу слова, нацарапанные в верхнем углу снимка черным маркером: «Женевьева и Эстер».