Четверг

– Эй! – тихо зову я, влезая в пустой дом через разбитое окно и светя фонариком.

Раннее утро, над горизонтом показался только самый краешек солнца. В доме по-прежнему темно; солнечные лучи сюда не проникают. Темно и тихо. Наверное, Перл спит, что само по себе неплохо.

Я не возражал бы против того, чтобы немного посидеть здесь и посмотреть, как она спит.

Я думал о ней всю ночь, после того как проводил ее домой с кладбища. Мы распрощались на улице. Посреди улицы, посреди ночи.

И с тех пор она не выходит у меня из головы.

Я тихо иду по заброшенному дому, держа в руке кружку с растворимым кофе. Сам я кофе не пью; нашел его в кухонном шкафчике. Не хочу ее будить – во всяком случае, пока, до того, как увижу ее спящей, увижу, как ее разноцветные волосы разметались по клетчатой подушке, побитое молью одеяло натянуто до подбородка, лицо раскраснелось, глаза закрыты. В доме тепло, благодаря нагревателю, повсюду витает слабый запах керосина. Кроме керосина пахнет еще чем-то химическим, довольно неприятно – как будто нафталиновыми шариками и плесенью.

Но, добравшись до гостиной, я вижу, что импровизированная постель пуста. Перл здесь нет. Нагреватель включен, и я знаю, что она в доме. Ей хватит ума не оставлять включенный нагреватель. Кроме того, я ее предупредил. И все же ее здесь нет; она не спит на полу, где я ожидал ее увидеть, в моей толстовке, с моим ожерельем на шее. Кладу руку на одеяло – оно уже остыло. Неужели она ушла, не попрощавшись? Мне становится грустно, и я чувствую себя покинутым. Она ушла!

Но потом сверху доносятся какие-то звуки.

Я слышу голос, высокий голос. Она поет песенку. Я останавливаюсь, прислушиваюсь; жалко, что сердце не может остановиться, чтобы было лучше слышно. Она поет едва слышно, но в пустом доме все звуки гулкие. Зато шагов я не слышу; их скрадывает старый ковролин. Стою, затаив дыхание, пережидаю, когда пройдет звон в ушах.

Это она. Там Перл, и она поет.

Оставляю кофе и поднимаюсь по лестнице, медленно переставляя ноги. Иду на звук.

На втором этаже я одну за другой осматриваю спальни, жалея семью, которая когда-то здесь жила. Вижу забытые игрушки; на полусгнившей стене так и висит детский рисунок. Печально, жалко! Особенно плохо то, что люди, которые вынесли холодильник, кондиционер и медные трубы, бросили в доме плюшевых медведей и кукол. Наверху холодно; воздух с улицы врывается в спальню, ничем не сдерживаемый. Разбитые окна распахнуты настежь, а тепло от нагревателя сюда не доходит.

Иду на голос Перл и, прежде чем понимаю, что происходит, заглядываю в спальню –ееспальню, спальню Женевьевы. Я сразу понимаю, что в комнате жила Женевьева, потому что вижу на двери большую деревянную букву «Ж». Передо мной старый, потрескавшийся комод, разбитое зеркало. Стены когда-то были выкрашены темно-розовой краской.

Перешагиваю осколки на полу; конечно, тут поработал какой-то вандал – и зеркало разбил, приговорив себя к семи годам несчастий. В комнате полно брошенных, никому не нужных вещей. На полу лежит кукла и смотрит на меня жутковатыми акриловыми глазами. Вижу старую мебель, рассохшуюся кровать и потрескавшийся комод, которые оставили крысам и мышам. И еще здесь Перл.

Она стоит в дальнем углу комнаты, спиной ко мне. Она не слышала, как я вошел. В руках у нее кукла, мягкая тряпичная кукла, у которой вместо волос синие нити. Ну да, синие. Не спрашивайте почему. Не это самое странное.

Самое странное – выражение лица Перл, которое я замечаю в осколке зеркала на полу. Она с грустным умилением прижимает к себе куклу, баюкает ее, нежно гладит по синим волосам. Потом целует куклу в тряпичный лоб. На кукле вязаное зеленое платье, такие же зеленые туфельки и розовый кардиган. Длинные рукава закрывают беспалые руки. Кукла улыбается – на ее лице пришита полоска красной пряжи. Глаза из бусин. Кукла старая и уже разлезается. Она столько лет, столько долгих лет была заброшена вместе с домом. Совсем как Перл.

Я смотрю на Перл, лишившись дара речи. Она прижимает куклу к груди, укачивая, словно мать – ребенка. Закрывает глаза, покачивается из стороны в сторону и напевает песенку, из-за которой я поднялся на второй этаж по старой лестнице. До меня доходит, что это не просто песенка, а колыбельная. Разбираю отдельные слова: «Спи, малышка, не плачь…» Она укачивает куклу и поет для нее, а кукла безжизненно лежит у нее в руках. Перл прижимает к себе куклу очень нежно и вместе с тем властно – как будто имеет на нее право.

Очень странно!

По-прежнему не могу вымолвить ни слова. Кроме того, я словно прирос к месту, не могу пошевелиться. Не отрываясь, смотрю, как Перл баюкает старую куклу и медленно-медленно раскачивается вперед-назад, вперед-назад… Голосок у нее чистый и звонкий. Мне кажется, она и меня способна убаюкать.

«Спи, малышка, не плачь…»

Я чувствую: что-то здесь не так. Внутренний голос приказывает: беги, уходи! Но я не ухожу. Во всяком случае, вначале. Не могу уйти, потому что совершенно заворожен. Она размеренно покачивает бедрами, постукивает носком ноги о пол, и каждое ее движение сопровождает скрип половицы… Мне хочется что-то сказать, дотронуться до нее, поменяться местами с куклой, чтобы она так вот укачивала не куклу, а меня. На миг закрываю глаза и только на миг позволяю себе представить, как Перл обвивает мою шею руками, чувствую ее теплое дыхание у моего уха. Конечно, это только мечта. Мне хочется сказать ей, чтобы она прекратила. Положила куклу. Вернулась со мной вниз, и мы оба притворимся, что этого не было, что я ничего не видел. Хочу сидеть рядом с ней на побитом молью одеяле и говорить о привидениях и о смерти. Хочу вернуться назад во времени – пусть даже всего на десять минут. Вот бы вернуться всего на десять минут назад, когда я радостно влезал в разбитое окно с кружкой дешевого кофе в руке, думая, что, может быть – может быть! – сегодня мы поцелуемся.

Но в глубине души мне хочется убежать.