Тоже
– Что ты делал в прошлой жизни? А? Торговал наркотиками? Воровал чужих жен? Пил алкоголь? – спрашивал я Филю утром, накладывая ему наконец немного сухого корма. – Давай договоримся. Если ты и вправду был когда-то восточным человеком, то ты должен уметь торговаться. Предлагаю: ты не трогаешь меня, я хорошо обращаюсь с тобой. Моя задница против твоей задницы. Согласен?
Филя посмотрел на меня через плечо. Он все так же восседал на обувном шкафу и вид имел обиженный. Невероятно, но стоило пропустить одну кормежку, и предмет гордости котика Фили заметно сдулся, а шерсть на нем торчала клочками. Видимо, кот испытывал этой ночью немалые моральные мучения, возможно, самые сильные в его малострессовой жизни. Мне вдруг стало жаль его.
– Ну, иди. – Я нарочно погремел мисочкой, но он только прикрыл глаза и отвернулся.
Его величество обиделось и объявило голодовку. Что ж – тем хуже его величеству. Позавтракав, я включил компьютер, чтобы проверить почту, и в следующую за звуком загрузки секунду раздался звонок по скайпу. Я почувствовал тревогу. Звонила Виктория. Если прикинуть себе разницу во времени между Москвой и Дубаем, то у нее было не столь раннее, но все же утро – девять часов, – совсем не свойственное для Викиных звонков время.
– Господи, ты дома! – закричала Виктория, глядя на меня сквозь экран глазами, полными ужаса, облегчения и… слез. Да, она плакала. Лицо ее было красным, словно огромная свекла. Вика справлялась с собой несколько секунд, и только после очевидной борьбы слезы отступили.
Давненько я не видел тетку плачущей. Ладно, почти плачущей. Она не плакала, когда разводилась со своим первым мужем, с которым прожила всего полгода и предпочла остаться друзьями, когда в университете гнобили ее методику, когда ее собственный научный руководитель выступил против нее в суде только для того, чтобы доказать, что Виктория не права. Она только отшучивалась и ехидничала. Должно было случиться что-то экстраординарное, чтобы ее так колбасило. Сердце опустилось.
– Почему молчит телефон?! Что случилось? Где ты был? Как ты себя чувствуешь?
Вика сыпала вопросами, как мать заключенного-малолетки на первом свидании. Мне едва удалось вклиниться. Услышав о телефоне-утопленнике и о том, что вчера я так расстроилсяы по этому поводу, что не хотел никого слышать и просто отключил новый телефон, она замолчала и удивленно уставилась в камеру.
– Что случилось-то? – спросил я, изображая раздражение, чтобы скрыть волнение. Первая мысль была, конечно, самая страшная: кто-то умер или заболел. Попал в аварию? Мама? Бабушка?
– Фу-у-у-у, – вдруг шумно выдохнула Вика. – Саш, ну ты и напугал меня! Я ведь подумала, что и ты тоже пропал…
Во всех подробностях о значении маленького словечка «тоже» я узнал спустя час, когда стоял на пороге кафедры, решая, как правильно поступить: пройти за свой рабочий стол или подождать в коридоре.
На кафедре шло следствие.
Один из следователей расположился за столом Каролины и перебирал бумаги. Второй опрашивал преподавателей.
– Пожалуйста, обращайтесь, – сказала Эльвира Руслановна молодому парню с погонами старшего лейтенанта. – Мы все видели одно и то же. То есть мы ничего не видели, потому что после занятий все преподаватели со всех кафедр слушали лекцию по безопасности в актовом зале.
Эльвира Руслановна встала и с плавной грацией переместилась за свой стол.
– Молодой человек? – обратился ко мне дознаватель.
Я уже довольно долго стоял в дверях и наконец привлек всеобщее внимание.
– Александр Берсеньев, преподаватель третьей подгруппы студентов подготовительного факультета, – спохватился я.
– Это тот преподаватель, которому вчера не удалось дозвониться? – поинтересовался молодой следователь у своего коллеги. Второй был немного постарше. Капитан по званию. Оба подняли на меня заинтересованные взгляды.
– Берсеньев?
– Да.
– Где вы были этой ночью?
От Вики я уже знал, что сыр-бор из-за Каролины. Информация обогнула полземли и прилетела ко мне из Дубая раньше, чем я узнал об этом с собственной кафедры. Однако публично демонстрировать осведомленность сейчас не стоит. Вчера Каролина так и не вернулась: ни на кафедру, ни домой. Наша заведующая жила с родителями в коттедже в черте города. Ее отец, не дождавшись дочери в обычное время, начал звонить в институт, а когда дежурный открыл кафедру и подтвердил, что Каролина сюда не возвращалась, в полицию. С этого момента началась свистопляска.
– В журнале прихода-ухода на проходной значится, что вы ушли из института после общего собрания в пятнадцать тридцать, – обратился ко мне лейтенант.
– Да, приблизительно в это время.
– Каролина Иванова вышла из проходной в четырнадцать десять, ровно через десять минут после окончания занятий. Вы видели ее, когда закончили занятия? Она что-то говорила о том, куда направлялась перед собранием?
– Нет, я ее не видел, – ответил я и невольно опустил глаза.
Сапоги заведующей были на месте: как всегда, стояли под ее столом. У Каролины особенная тяжелая походка, поэтому один каблук сношен немного вовнутрь. Один носок чуть ободран. Вот она только что скинула уличную обувь, характерным небрежным движением зашвырнула под стол, надела черные лаковые туфли на каблуке и понеслась по этажу, раскачивая своей роскошной пятой точкой.
Я понял, что следователь проследил за моим взглядом. Мы встретились глазами. Он рассматривал меня внимательно, без каких-то других читаемых эмоций. Он изучал меня, считывал. Лицо его было довольно приятным, такие лица называют открытыми. Хотя что такое открытое лицо? Как лицо может быть открытым или закрытым? Если только на нем нет чадар, конечно. Тем не менее слегка вздернутый нос, большие глаза, улыбающиеся губы, гладковыбритые щеки – все это вызывает у людей доверие и симпатию. Нам кажется, что такое лицо – открытая книга. Сколько бы поколений людей ни попадалось на эту дешевую уловку, она все еще работает. Я понял, что парня не случайно направили дознавателем на кафедру, где большая часть педсостава – женщины.
Взгляд, которым сейчас одарил меня молодой человек, был мне хорошо известен. Вика называла его «по ту строну корочки», означал он только одно: меня подозревают. Как, впрочем, и всех остальных сотрудников, надо полагать. Но меня, естественно, больше. Во-первых, парень, во-вторых, нет алиби. По ту сторону корочки всегда существует подозрение: логика, очищенная от эмоций.
Все это казалось мне сейчас одновременно знакомым и незнакомым: по другую сторону я оказался впервые в жизни. Как назло, именно в этот момент в качестве свидетелей у меня только алчная девушка Наталья из салона связи и мой собственный кот. Следующий вопрос подтвердил, что мои мысли движутся в том же направлении, что и мысли следователя:
– Где вы были вчера с половины четвертого вечера и до сегодняшнего утра?
– Дома.
– Кто может это подтвердить?
– Мой кот.
Он посмотрел на меня, как училка в пятом классе смотрит на плохого шутника.
– А почему не отвечали на звонки?
– Выключил телефон и лег спать.
– Понятно, – пробормотал следователь и вдруг спросил совершенно не о том: – Вы всегда на работу в таком виде ходите?
Я мысленно провел ревизию. Да, рубашка несвежая, вчерашняя, более мятая, чем должна быть рубашка преподавателя, но она в мелкую клетку и заправлена в брюки – не должно бросаться в глаза. Правда, есть еще щетина. Я бреюсь не каждый день – зарастаю небыстро, к тому же плюс светлых волос – ты можешь денек пропустить. Сегодня я пропускал уже второй день. Состояние одежды плюс щетина могли навести следователя на мысль о ночи, проведенной не дома.
– Нет, не всегда, – ответил я, стараясь звучать как можно убедительнее, но голос все равно предательски дрогнул, и я сам это услышал.
– А что сегодня? – как будто безразлично поинтересовался следователь.
– Мне утром сообщили о Каролине… Торопился, – ответил я и тут же пожалел, что сказал так. Хотя что еще я мог бы тут придумать?
Мне не очень хотелось говорить о том, что Каролина подруга Вики, что Вика в Эмиратах, что я тут по протекции. Однако следователь не стал расспрашивать, кто именно позвонил мне утром, и ничего объяснять в этот раз не пришлось.
Закончив со мной, молодой следователь подошел к старшему, и они о чем-то тихо заговорили.
«Старый эшелон» молча сгрудился возле стола Анны Владимировны. Эльвира Руслановна сидела за своим столом и задумчиво смотрела в одну точку за окном. Ее тонкие желтые волосы были собраны заколкой на затылке. Из-за этой новой прически женщина казалась особенно строгой и неприветливой. Ольга теребила кольцо на пальце.
– Кошелек, паспорт, колготки в упаковке, помада, – раздался голос старшего следователя. – Расческа, влажные салфетки, эмм…
Мы все повернули головы: следователь вынимал содержимое сумки Каролины. На его ладони лежала набольшая блестящая коробочка.
– Что это?
– Это пудра, – пояснила Ольга.
– Фиолетовая пудра, – без всякой интонации проговорил следователь.
В коробочке действительно лежали маленькие разноцветные шарики, среди которых были не только фиолетовые, но и розовые, белые и даже зеленые, но фиолетовых было больше.
– Это особенная пудра, французская, – подтвердила Ольга. – Создает на лице как бы вуаль. У каждого шарика свои задачи. Розовый обеспечивает здоровый цвет лица, фиолетовый – притягивает свет, а зеленый создает эффект мерцания…
Капитан посмотрел на Ольгу со смесью ужаса и недоумения.
– Для чего это?
– Для эффекта более светлой кожи. К примеру, темные круги под глазами убрать…
Следователь кивнул и положил пудру на стол к остальным вещам, а лейтенант, напротив, заинтересовался:
– Ваша заведующая любит пользоваться дорогой косметикой? – Он широко улыбнулся и добавил: – У меня жена большая поклонница красоты, приходится знать некоторые вещи. Это недешевая марка.
Ольга глянула на него удивленно.
– Не то чтобы косметика была фетишем… Но Каролина следила за собой.
Я машинально отметил глаголы прошедшего времени «была», «следила». По этому сюжету написан не один детективный сериал. Человек исчезает, но для тех, кто его ищет, он еще жив, а вот убийца знает правду, и, конечно же, язык выдает его. На всякий случай я старался говорить о Каролине в настоящем времени, раз уж у меня такое хлипкое алиби. Но я уже несколько раз поймал себя на мысли, что тоже думаю о ней в прошедшем: «носила сапоги», «любила косметику», «следила за собой».
Мой мозг как будто отделил момент исчезновения Каролины, сделал временную отсечку, зафиксировал, что сейчас заведующей с нами нет. Если бы мы говорили по-английски, наверное, мы использовали бы какое-нибудь прошедшее с результатом в настоящем, какой-нибудь Perfect: носила сапоги и все еще носит. Англичане превратили свой язык в настоящий протокол для следствия. Практически каждая ситуация у них имеет собственное время: просто настоящее, продолженное настоящее, давно прошедшее завершенное, просто прошедшее, прошедшее, результат которого виден сейчас, прошедшее длительное.
Возможно, Шерлок Холмс или мисс Марпл могли бы вычислить убийцу, неправильно выбравшего из этих вариантов, но русским сыщикам приходится сложнее. Русский язык в этом смысле более универсален: времен всего три, все другие значения мы показываем либо видом глагола: делаю или уже сделал. Либо – уточняющими словами: я «делал нормативы вчера с двух до пяти» или «я сделал нормативы вчера к пяти». В этом, кстати, и состояла уникальность методики Каролины – она описывала, а не переводила русский глагол. Заставляла учеников думать по-русски, потому что ощущение времени – это та категория, которая не переводится с языка на язык. Были у нее для этого свои приемы, всю красоту которых я лишь начал постигать…
В общем, если коротко, то с точки зрения русской языковой логики Ольга ничего криминального не сказала. Сказать, что Каролина носит сапоги, – это очевидная ложь, потому что сапоги – вот они, а самой Каролины нет, как не было. Мы говорим о ней в прошедшем времени, имея в виду то недалекое прошлое, которое еще вчера было нашим общим настоящим: «носила сапоги», «следила за собой».
Следователь не обратил никакого внимания на временную коллизию в речи Ольги и продолжил осматривать содержимое сумки.
– Очечник, внутри очков нет. Зеркало складное, пилка для ногтей, две гигиенические прокладки во внутреннем кармане, пачка носовых платков, квитанции за газ и воду, презерватив с изображением аиста.
– Придумают же такое, – скривился старший следователь. – Рекламщики совсем с ума сошли. Какой мужик в здравом уме купит презерватив с аистом? Они бы еще подгузник в подарок давали.
Однако разговор никто не поддержал, а младший следователь быстро перевел тему:
– Ключей от машины нет?
– Каролина не водит, – раздалось сразу несколько голосов с разных концов комнаты.
– Ясно. То есть можно заключить, что Каролина Сергеевна Иванова вышла на улицу в пальто и в туфлях, хотя на улице довольно холодно. Ноябрь все-таки. Значит, вышла ненадолго. Захватила с собой только сотовый телефон и очки, – продолжал старший следователь.
Больше никто ничего не мог пояснить по содержимому сумки, и следователь уже отставил ее в сторону, но тут меня осенила внезапная догадка:
– А конверт?
– Что? – тут же нахмурился следователь. – Что за конверт?
Я рассказал о пришедшей вчера рецензии на авторскую методику. На моих глазах Каролина положила этот конверт в сумку.
– Нет конверта, – заключил следователь, перетряхивая содержимое сумки еще раз.
Они пересмотрели все предметы на столе, заглянули в ящики: ничего.
– Значит, она либо взяла его с собой. Либо конверт забрал кто-то из тех, кто был вчера на кафедре, – предположил следователь.
– Мы все вчера были, – задумчиво проговорила Эльвира Руслановна. – Как раз изменили расписание и поставили занятия у всех преподавателей в одно время.
После этой фразы Ольга и Эльвира Руслановна посмотрели в сторону «старого эшелона», а «старый эшелон», в свою очередь, не менее пристально разглядывал нас, союзников Каролины. Эта немая сцена разделила многотрудный день на две половины. Во всяком случае, для меня.
В первой половине дня я ощущал лишь серый дымный привкус от оскорбительных подозрений, которым пропитался сам воздух кафедры. Но в этот момент я понял: исчезновение Каролины и исчезновение конверта с рецензией связаны.
