Уже в тот момент, когда стая водных чудовищ накренила на мелководье шлюпку, Марото должен был догадаться, что день предстоит поганый. Однако некоторое время он пребывал в состоянии глупого оптимизма: шлюпка была заполнена водой лишь наполовину. А ведь могло быть куда хуже! Огромные многоногие твари сосредоточили все внимание на десантных судах, а не на людях и к тому же почуяли врага, лишь когда лодки проплывали прямо над ними, и атаковали чужаков у самого берега. Марото почему-то решил, что гибель единственного средства спасения должна воспламенить сердца добровольцев, которых он привел с собой, — целых пять сотен.

Он понимал, что Люпитера права и азгаротийский флот нужней у северных берегов столичного острова, где своими пушками и абордажными саблями может остановить приток пополнений к тотанцам. Да и сам Марото на суше принесет больше пользы, чем на галеоне. Какую бы чепуху он ни рассказывал Бань и ее команде, прошло очень много лет с тех пор, как Марото крепко стоял на ногах во время качки. А еще из последнего обмена сообщениями с генералами непорочных, проведенного незадолго до предрассветной высадки, он знал, что Осенний дворец отчаянно нуждается в любой помощи, во внешней стене уже пробита брешь, внутренняя еще держится. То, что императрица и ее двор находятся в другом замке, может только отсрочить неизбежное. Даже беглое знакомство с картой Отеана убеждает, что стоит пасть одному из четырех дворцов — и перед тотанцами откроется дорога в огромный город. Как только это случится, война будет проиграна, не успев толком начаться, монстры уничтожат непорочновскую столицу изнутри.

Короче говоря, Марото знал, почему должен выполнить свою миссию, но вовсе не чувствовал себя счастливым, ведя свой отряд на праведный бой, в первую очередь из-за цепистов, взятых в плен в Дарниелльской бухте… Ну хорошо, не всех, а только тех, кто принял милосердное предложение баронессы Кокспара. На самом деле это не такой уж и плохой договор: заслужить прощение, сражаясь вместе со смертными братьями против тех самых демонов, которых сами же цеписты и призвали. И они не были совсем уж никудышными воинами, среди них нашлись бывалые боевые монахи и монахини, а также имперские моряки из пролива Скорби, наскоро обращенные, когда стало ясно, что Вороненая Цепь подожгла Диадему и только правоверным позволят взойти на корабли и спастись от пожара.

Так что Марото беспокоила вовсе не неопытность новобранцев и не малочисленность его отряда. Нет, его тревожила другая заноза в заднице: если станет известно, что он вел в бой армию цепистов, путь даже такую крошечную, ему вовек не смыть позора. Гордость — это все, что осталось у него с годами, и даже предательство рода человеческого не казалось ему намного более постыдным делом, чем эта высадка во главе цепистов.

Так всегда происходит, когда ты не можешь отказаться от жуков. Поначалу думалось, что жала ледяных пчел и несколько дорожек порошка из траурной моли, которую Люпитера предложила ему, чтобы компенсировать вялость от приправленной зельем сигареты, — это как раз то, что лекарь прописал, и они действительно добавили бодрости… Но вынужденное купание смыло всю эйфорию и ощущение легкости, оставив только депрессию и раздражение из-за того, что он не удержался от зелья или хотя бы не прихватил с собой еще немного, чтобы не выходить из дурмана до скорой и неизбежной смерти. Стыд, и сожаление, и жажда того, о чем он сожалел и чего стыдился.

Другими словами, обычное утро Марото.

Шлепая по холодному прибою, он вспоминал, как неделю-другую назад они с Бань проплывали на корабле цепистов, вероятно, мимо этого самого берега и она потешалась над глупыми имперцами, неправильно выбравшими проход в бухту Отеана. Марото понимал, что больше никогда не увидит Бань, но позволил себе фантазии о том, как снова окажется рядом с ней на покрытой солнечными бликами палубе и с вызовом сообщит, что не бывает неправильного выбора, если у твоего рулевого твердая рука и он умеет пользоваться приливами. Возможно, он добавил бы к этому и непристойную шутку о проходах Вороненой Цепи…

Впрочем, еще будет время подумать о таких вещах, если он переживет сегодняшний день. Пересчитав по головам своих цепистов после высадки на берег, Марото обнаружил, что уже потерял две дюжины бойцов. Не очень удачное начало, тем более что водные твари неуклюже полезли на берег. Пришлось вправить мозги нескольким упрямым солдатам, чтобы поднять боевой дух отряда, но после того, как гигантское насекомое разорвало на части одного боевого монаха, Марото решил, что больше мешкать не стоит.

Когда неповоротливые монстры в мягких панцирях остались далеко позади на скалистом берегу, Марото повел свое жалкое воинство по маршруту, вычерченному на карте, прибывшей в последнем письме от командования непорочных. Четыре дворца Отеана располагались ромбом по краям острова, но за многие годы эти поселения так разрослись вглубь, что образовали единый город, окруженный двойной стеной и усиленно охраняемый даже в мирное время. Теперь его осаждали легионы солдат, облаченных в шипастую броню, а их левиафаны патрулировали побережье, отрезая все пути к бегству. Но, даже обладая такой огромной армией, тотанцы не решились растягивать силы для осады всего города, сосредоточившись на штурме Осеннего дворца.

В предрассветной темноте Марото вел своих воинов в черных одеждах вглубь острова, через ухоженный лес, заселенный дичью со всех Лучей Звезды. На его преодоление ушло куда больше времени, чем предусматривалось планом. Слепо натыкаясь на деревья и производя достойный парада шум, они ухитрились не встретиться с пешими патрулями, и никто пока не сообщал о появлении драконов-кальмаров, которыми изобилует Джекс-Тот.

Целую вечность они тащились по лесу на север, как вдруг один из назначенных Марото капитанов указал на стрелу с синим оперением, торчавшую из ствола лиственницы. Вспыхнула спичка и зеркально отразилась на стене, проступившей сквозь туман, и раздраженно сопящий отряд вышел к полю, лежащему между лесом и юго-западной частью Осеннего дворца. В любой момент воины ожидали нападения нечеловеческих орд, но пока угодили лишь под удар дождя, и если ничего страшнее им не придется испытать во время вторжения монстров, то и жаловаться грешно.

Послышался скрип, на стене обозначилась щель, затем другая, и массивный каменный прямоугольник выдвинулся наружу. Как бы ни был Марото впечатлен тайными воротами, еще больше его удивило, что управляла механизмом лишь горстка непорочных. Воинство цепистов рассосалось по ближайшим улицам, с тревогой вглядываясь в обветшалые здания. В тот единственный раз, когда Марото побывал в Отеане, он восхитился такой редкостью, как город без трущоб, но этот непритязательный квартал выглядел даже старше его самого. И это доказывало, что некоторые вещи на всей Звезде одинаковы: в столице непорочных тоже имеются гетто, как и в прочих городах, просто здесь они убраны с глаз долой, зажаты между внешней и внутренней стеной. Дабы не портили оборванцы респектабельный облик города.

Когда последний мокрый цепист прошел через потайные ворота, начальница непорочновского отряда, скривив губы, посмотрела на Марото. Она была совсем молода, но не выглядела девчонкой. Судя по запавшим глазам и щекам, пережить за очень короткий срок ей довелось немало.

— А где остальные? — спросила она на багряноимперском. — Нам велели принять подкрепление, а не жалкое стадо цепистских гусей.

— Фу, как грубо! — ответил Марото, глядя сверху вниз на девушку в шлеме с павлиньими перьями. — Моя стая пусть и невелика, но у нее крепкие когти и храбрые сердца.

— Больше похоже на кучку придурков во главе со старым маразматиком, — проворчала офицер по-непорочновски.

Марото чувствовал, как она оценивает его — то ли по гриму, имитирующему череп, то ли по кобальтового цвета парчовому жилету, сшитому, по словам Люпитеры, из задницы демона-червя. Вполне возможно, что и по тому, и по другому. Он уже хотел отплатить неблагодарной девчонке той же монетой, но, подняв голову, увидел пятно на парапете внешней стены. Оно быстро растворилось за завесой дождя, но Марото успел заметить, как струи воды скатываются по панцирю, такому же черному, как измазанная сажей черепица на крышах домов, и как блестит костяной белизной копье в когтистой лапе.

— Пора уходить, — сказал Марото на непорочновском, чтобы не перепугать своих солдат. — Нас только что засек драный тотанский разведчик.

— Где он?

Офицер непорочных и вся ее команда встревоженно завертели головой.

— Был вон там, на стене, и убежал обратно на север. Как далеко…

Марото не успел спросить о том, как далеко отсюда место, где тотанцы проломили внешнюю стену, и есть ли какой-нибудь барьер, отделяющий поврежденный участок от этого участка, а непорочные уже красноречиво ответили, вскинув на плечи арбалеты и унося задницы в трущобы, поближе к внутренней стене. Как разумный командир, Марото помчался за ними, бросив через плечо на багряноимперском:

— Уходим! Уходим!

Судя по карте, между внешней и внутренней стеной было не больше четверти мили, но там не учитывалось, что в этих драных трущобах не найдешь ни одной прямой улицы. Марото уже надеялся, что и врага это задержит, когда услышал первые крики своего арьергарда. Самая паршивая судьба — напороться на засаду, не добравшись даже…

Он выскочил из последнего переулка, и перед ним возникла внутренняя стена. Отряд непорочных юркнул в безобидную на вид хижину, одну из многих подобных построек, примыкающих к укреплениям высотой в триста футов. Марото метнулся вслед за непорочными и увидел, как дальняя стена хижины отодвинулась, открывая проход в Осенний дворец. Он с тоской посмотрел на залитый светом факелов коридор, представляя себе то место, куда ему впервые в жизни удалось проникнуть, и уже шагнул к двери, но тут сзади, из глубины трущобного лабиринта, долетел крик.

Когда они плыли в шлюпке, один из цепистов так перепугался, что едва не обмочил штаны, и в опрометчивой попытке успокоить парня Марото пообещал сделать все возможное, чтобы вечером увидеть живыми всех, кого повел в бой. Марото и его идиотские клятвы. Когда он только поумнеет?

По крайней мере, он больше не под дурманом. Должно же это хоть немного помочь?

Пробившись сквозь хлынувший в лачугу поток цепистов в черных сутанах, он вышел под дождь. Параллельно внутренней стене тянулась широкая улица, и Марото, решив, что будет только мешать своим людям, если вернется в тесный переулок, повернулся на север и понадежней всадил каблуки в глину. Улица впереди пока пуста, но вскоре только Марото будет стоять между тотанскими монстрами и его новобранцами, что выскакивают из переулка, пересекают дорогу и исчезают в лачуге.

Дождь лил все сильней. Марото взвесил в руке шестопер, который Люпитера помогла ему выбрать в Дарниелле. И задумался о том, что случилось с прежним, выкованным для него Улвером Краллисом целую вечность назад, — единственной памятной вещью, будь она неладна, которую удалось сохранить до битвы у Языка Жаворонка. Впрочем, это уже не имело значения. Стащивший оружие из его палатки вряд ли слышал песню о том, что стоит за этой реликвией, но может придумать свою собственную… И, как бывает со всеми такими песнями, она закончится в месте, похожем на это, а певец будет цепляться за надежду, что особенное оружие выручит его, пока не перестанет вообще на что-либо надеяться.

Точно так же и с монстрами. Дело всегда сводится к монстрам, так ведь? Как может быть иначе, если в глубине души Марото и сам наихудший из…

Пехотинцы в черных панцирях вырвались из переулка на пустую улицу, нарушив его усталые размышления. Но кто сказал, что все монстры должны быть плохими?

Вот сейчас он один против троих, но из множества цепистов, скрывающихся в хижине у него за спиной, кто-нибудь обязательно придет на помощь…

Трое тотанцев двигались слаженно, но медленно. Дождь тоже замедлился, и все вокруг приобрело резкие очертания. Марото даже слышал, как капли стучат по грязной улице. Раньше он считал тотанских солдат бесшумными, но только потому, что они не разговаривали. Сейчас он слышал, как скрежещут трущиеся друг о друга броневые пластины, и к этому добавлялся слабый, похожий на шебуршение мышей под полом, звук. Двое тотанцев сжимали в когтистых перчатках зазубренные костяные копья, третий крутил над головой колючую сеть. Да пошел ты в жопу со своей сетью! Марото рванулся им навстречу.

Некоторые люди полагают, что булава — не метательное оружие. Им просто никогда не случалось проверить это на собственном черепе. Марото швырнул шестопер прямо в забрало тотанцу с сетью и, едва оружие вылетело из руки, перевел взгляд на копейщиков. Не обязательно услышать, как треснул доспех, чтобы убедиться в точности броска, но Марото все же улыбнулся этому звуку.

Менее проворный боец уже схлопотал бы копьем в зубы, а второе воткнулось бы ему под ребра. Но кто станет сочинять песни о подобном увальне? Наклонив голову и по-кошачьи выгнув спину, Марото проскользнул по грязи мимо этих двух копий, мимо этих двух воинов. На улице появились и другие тотанцы, но они пока были за три квартала отсюда. При проворстве Марото это все равно что за три мили. Он развернулся к тем двоим, которых только что миновал.

Они по-прежнему спешили к веренице цепистов, переходивших через улицу в направлении хижины, но это лишь облегчило задачу Марото. Выдернув булаву из судорожно дергающейся головы, Марото подумал, что все еще не знает, как выглядят тотанцы без насекомьих доспехов. Они слишком крупны для людей — или бывших людей, или как вы предпочли бы назвать этих демонических созданий из Ассамблеи вексов? Когда Марото проживал в гигантской утробе и очищал от паразитов морских монстров, солдаты не снимали ни шлемов, ни перчаток в его присутствии. И даже теперь, в смерти, тотанец остается загадкой — шлем взорвался от удара булавы, вонючая серая слизь покрыла навершие, а тяжелое тело содрогается под дождем. Было во всем этом нечто странное, чего он еще не успел переварить, догоняя двух других.

Они уже готовились напасть на убегавших цепистов, но тут Марото налетел сбоку на одного из них. Тотанца отбросило на другого, и оба упали в скользкую грязь. Сам Марото едва не сбил кучку цепистов, но успел притормозить. Его булава с хрустом вошла в грудь первого тотанца, сукровица брызнула во все стороны, наполнив влажный воздух приторным зловонием. Тотанец упал на колени, а Марото развернулся, собираясь прикончить второго, но первый выпрямился и махнул копьем, как будто и не получил смертельной раны. Костяной зубец плашмя ударил в живот, и, хотя продолжения не последовало, Марото получил такой толчок, что снова заскользил по грязи.

Он влетел в толпу цепистов и попытался удержаться на ногах, обхватив кого-то свободной рукой, но добился лишь того, что оба повалились на землю. Живот жгло так, словно об него затушили огромную сигару. Казалось, время замедлилось и прошла целая вечность, прежде чем он решился взглянуть на свою рану, будучи уверен, что увидит дорожку из кишок, тянущуюся к копью тотанца. Вместо этого он обнаружил нечто не менее страшное — тонкий разрез на синем парчовом жилете, который одолжила ему Люпитера, с маленьким пятном крови на легком как перышко доспехе. Если Марото доживет до того дня, когда придется возвращать костюм, его ожидает взрыв ярости, на какой не способен даже самый свирепый монстр.

Он все еще не мог отдышаться, не говоря уже о том, чтобы подняться на ноги, а двое тотанцев были совсем рядом. Тот, которому Марото проделал влажную пробоину шириной во всю грудь, по-видимому, еще не знал, что он покойник, и мчался вперед. И в этот момент случилось то же безумное дерьмо, какое Марото уже видел, когда вытаскивал булаву из трупа первого тотанца. Самым странным тогда был не расколовшийся шлем, поскольку Марото знал, что их броня состоит из насекомых. Странным было то, как весь доспех задрожал под дождем. Задрожал и развалился на части? Марото в тот раз слишком сосредоточился на еще не поверженных противниках и толком не разглядел, но сейчас он видел — да, драть его, он это видел! — как огромные бронированные жуки осыпались один за другим и под ними оказалась… пустота.

Как будто догадавшись, что секрет раскрыт, раненый тотанец бросился прямо к Марото, пока второй сметал с дороги перепуганных цепистов. Полы черных сутан хлопали Марото по лицу, а затем двое врагов набросились на него. Дело было совсем худо, к онемевшему телу как раз вернулась чувствительность, чтобы Марото мог испытать на себе, каковы ощущения не защищенного доспехами человека, когда его пронзают копьем, но…

Навалившиеся толпой цеписты сбили тотанцев с ног. Того, который сохранился лучше, рассекли пополам имперским клинком, а тому, что уже был ранен, первым же ударом снесла голову боевая монахиня. Черный шлем в сгустках серой слизи отлетел в сторону и упал в шести дюймах от лица Марото… и раскрылся в смертной агонии, погрузив десятки острых лапок в то, что осталось от сегментного брюшка, из которого сочилась густая вонючая кровь. На Марото уставились два десятка глаз умирающей твари — то ли королевы роя, то ли мыслящего жука, то ли еще какой-то хрени, управлявшей пустой оболочкой разумной брони, словно напоминая старому ужальщику о том, что он дал зарок навсегда отказаться от приема насекомых после финального утреннего кутежа с Люпитерой… Эти драные твари казались ему теперь слишком противными.

— Вставайте, капитан!

Последние спутники исчезали в лачуге за спиной у Марото. Боевая монахиня взяла его под локоть, послушник в сутане подхватил под другую руку, и вместе они подняли командира на онемевшие ноги… И едва не уронили снова, с разинутым ртом уставившись прямо перед собой.

Орды тотанцев, еще минуту назад казавшиеся такими далекими, теперь были значительно ближе. Хотя и не настолько близко, как ожидал Марото, но целая толпа проклятых гадов остановилась на следующем перекрестке. Молния перечеркнула небо прямо над ними, и толпе не пришлось даже разделиться, чтобы пропустить других тварей, появившихся из задних рядов, — у похожих на лошадей чудищ с горящими глазами были такие высокие ноги, что они изящно прошли над головами тотанских солдат и двинулись к троим смертным, стоявшим перед ними… Ну хорошо, к троим смертным, которые, поджав хвост, помчались к тайным воротам.

Марото никогда не чувствовал себя таким разбитым, как в тот момент, когда он и двое цепистов ворвались в хижину и увидели, что непорочновские ворота медленно закрываются. Цеписты были ближе к ним и успели проскочить… А затем, в какое-то мимолетное мгновение, рванувший вперед Марото осознал, что неверно оценил уменьшающуюся ширину проема, его сейчас раздавит…

Он благополучно упал на землю по ту сторону массивной каменной двери, вернувшейся на прежнее место. Должно быть, цеписты уже поднялись по темной лестнице, потому что Марото увидел их силуэты на фоне освещенной двери где-то в верхней части похожего на пещерный зал помещения. Отдышавшись и привыкнув к полумраку, он осторожно просунул палец в дырку на парчовом жилете, коснулся ушибленного и оцарапанного живота и только тогда уверился, что действительно остался в живых, чтобы сражаться еще один день… или по меньшей мере еще несколько часов. Он сомневался, что тотанские монстры сумеют быстро прорваться в такие крепкие ворота, но, словно встревоженная курица-наседка, устремился к непорочному, закрывшему тайный проход:

— Узнав наш секрет, они теперь будут трудиться день и ночь, пока не откроют ворота.

— Мы сломаем механизм. — Едва удостоив его взглядом, непорочный начал подниматься по лестнице. — Эти ворота уже никогда не откроются, но мы должны молиться, чтобы они привлекли как можно больше врагов. Тотанцы почти прорвались в дюжине слабых мест и продолжают расшатывать нашу оборону.

Марото тяжело вздохнул, следуя за ним по скользким ступеням.

Не в первый раз за это сырое и неудачное утро он пожалел, что не сбежал накануне вместе с Бань. Самопожертвование всегда лучше выглядит в теории, чем на практике, и теперь, когда удалось пробиться к попавшим в западню непорочным, его ноги не просто замерзли — они почти отморожены. Он сделал красивый и важный жест, но теперь должен при первой же возможности смыться отсюда. Несомненно, Бань с радостью возьмет его в свою команду.

Конечно, с тех пор, как засранец Хортрэп забросил его на Джекс-Тот, Марото почти каждый день представлял, как снова встретится с Чхве и попробует начать все сначала, и почти каждую ночь в своих снах преуспевал в этом. Но как бы отчаянно он ни жаждал встречи с ней, эти мечты были так же неосуществимы, как и прочие глупые желания, плоды злоупотребления жуками, и даже шансы снова увидеть Бань были столь же слабыми. Звезда демонски велика, и, кроме того, все скоро закончится, очень даже скоро, что бы он ни пытался предпринять. Тотанцы уже приплыли сюда, вне всякого сомнения, в чревах тех самых левиафанов, которых он вместе с пиратами на Джекс-Тоте готовил к войне. Каждая из этих тварей способна вместить тысячу солдат, а он видел не один десяток чудовищ — так сколько же их может сейчас плавать у северного берега Отеана?

Но если Марото в чем и не знает себе равных, так это в умении спасать свою шкуру. И если бы положение в самом деле было безнадежным, инстинкт самосохранения не позволил бы ему оказаться здесь, разве не так? Само естество подтолкнуло бы его к трусливому выбору, и он оказался бы сейчас на корабле Бань и постарался весело провести последние дни, вместо того чтобы приближать смерть.

Должен найтись какой-то способ остановить это… По крайней мере, так он говорил себе, добравшись до первой из множества декоративных арок на лестнице внутренней стены Отеана, сдвоенной с внешней стеной Осеннего дворца, — следуя за непорочным, который вел его к руководившему обороной генералу.

Это место очень напоминало замок Диадемы — такая же массивная стена, коридоры, больше похожие на дороги, с неизменной лестницей в конце. С каждой ступенькой боль в ушибленном животе расцветала с новой силой, напоминая, что благодаря этим крутым подъемам командование непорочных находится на безопасном расстоянии от улиц, где шло сражение.

Они вышли навстречу зловещему рассвету над северной частью Осеннего дворца. Там на закрытой террасе собрались непорочновские офицеры. В низких облаках сверкнула молния; Марото посмотрел через парапет и понял, что все еще хуже, чем он предполагал. Внутреннюю стену Отеана словно окружило черное безбрежное море, и прилив продолжался. Нечеловеческая армия волна за волной билась в основание крепости и откатывалась назад, когда защитники обрушивали на нее потоки горящей нефти и лавины камней. Тотанцы растеклись по всему кварталу трущоб и дальше через большой пролом в низкой внешней стене, заполняя окрестные поля. В самой середине этой извивающейся черной раковины виднелось белое пятно знаменитого на всю Звезду храма Пентаклей, поэтому картина выглядела еще более устрашающе, как будто Изначальная Тьма просачивалась через Врата Отеана, чтобы захватить весь мир.

Выражаясь не столь поэтично, это ужасно напоминало предрешенный итог, но тут непорочновский провожатый подошел к генералу, и Марото, увидев старого лиса, не сдержал смешок:

— Тебе доверили это дело? Тогда я не удивлен, что стена вот-вот рухнет!

— Я тут ни при чем, все дело в никудышной непорочновской постройке.

Феннек отослал офицеров, махнув своей трубкой, улыбнулся так же широко, как Марото, и они обнялись под аккомпанемент дождя, барабанящего по многоярусной крыше. Дальше последовала томительная пауза, во время которой каждый убедился, что не получил кинжалом в спину, и они снова сжали друг друга в объятиях.

— А ты набрал вес, варвар, но только не говори, что пристрастился съедать демонов, а не просто потрошить!

— Всего разок попробовал, и не напоминай мне больше о Хортрэпе, — ответил Марото, и сердце забилось быстрей. — Если только Хватальщик не где-то здесь. Это так?

— Вы разминулись на какие-то минуты. — Феннек указал завитым носком сапога на круг, проведенный дегтем по каменным плитам. — Хортрэпа сдуло словно грозовым ветром, и настроение у него было под стать погоде. Я описал ситуацию, и он посчитал благоразумным свалить отсюда подобру-поздорову.

— Вот зараза! — Марото хмуро взглянул на грязный след, оставленный колдуном. — Он, случайно, не сказал чего-нибудь перед уходом?

— Кроме ругательств? — Феннек пожал плечами, выпуская клубы дыма; его толстый бильярд выглядел самой непритязательной из всех трубок, которые София вырезала для своих друзей, но рисунок на чаше был великолепен. — Он заявил, что, если не отыщет Софию, наступит конец света, и спросил, не было ли известий о ней. А я ответил, что он, похоже, последний, кто видел ее живой, а также последний, кто видел тебя, и оба этих события имели место неподалеку от Врат Языка Жаворонка. Он имел какое-то отношение к твоему исчезновению?

— Примерно такое же, какое я буду иметь к его исчезновению, как только повстречаюсь с этим двуличным уродом. Если коротко, то он отправил меня на Джекс-Тот. Я сбежал оттуда — хотел вернуться сюда, но меня схватили в Дарниелле, потом освободили, и вот я здесь. И привел с собой пятьсот раскаявшихся цепистов, готовых в бою заслужить свободу.

— Пять тысяч? — переспросил Феннек.

— Я нянчился с ними всю дорогу из Дарниелльской бухты, и их пятьсот… — поправил Марото, раздраженный тем, что каждый считает своим долгом высказаться о численности его полка. — Ну хорошо, готов признать, что их теперь немного меньше, но потери при транспортировке закономерны, особенно в такую погоду.

— Пятьсот, значит, — хмыкнул Феннек, и Марото узнал бы эту кривую усмешку, даже если бы не ожидал ее увидеть. — Ну да, что это за война, без ошибок разведки? Я не рискнул бы открывать тайный проход ради пятисот солдат, да к тому же цепистов!

— Раскаявшихся цепистов, — поправил Марото. — Люди способны меняться, Феннек. Я надеюсь.

— Хорошо, но будь их пять тысяч, все равно не хватило бы, — пожал плечами Феннек. — Ох, где только меня воспитывали? Позволь предложить тебе чашку чего-нибудь?

— Лучше всего и сразу, — глотая слюнки, ответил Марото и подошел к освещенному лампами столу командующего с мокрой картой и разбросанными в беспорядке фигурками.

Усбанец протянул кремнеземцу коробочку с тубаком, а сам наполнил нефритовую миску рисовой кашей, пока Марото набивал трубку Бань смесью пряных снежно-белых и сладких черных, слегка подсушенных листьев.

— Ты действительно считаешь, что все так плохо?

— Уверен, что все еще хуже, — сказал Феннек, наливая в чашки чай, а Марото тем временем с волчьей жадностью набросился на холодную соленую кашу. — Ешь сколько влезет, — возможно, это наш последний обед. Когда они принялись разрушать внешнюю стену, мы решили, что у нас есть шанс, — настолько медленно продвигалась осада. Но теперь подозреваю, что это было сделано умышленно: нам позволили вдоволь насмотреться на то, как их армия все росла и росла, а наш боевой дух все падал и падал. Больше двух недель они просто накапливались, но, взявшись за внешнюю стену всерьез, проломили ее за три дня. Потом еще неделю провозились с этой. Как только начнут настоящий штурм, с нами будет покончено — эта стена в некоторых местах едва держится. Она подперта кольями. Кольями, представляешь?

— Тогда зачем же ты переметнулся? — спросил Марото.

Феннек удивленно посмотрел на него. Марото прополоскал рот чаем, чтобы смыть вязкую кашу, и проглотил. Это был один из тех болезненных глотков, которые так ужасно раздражают.

— Если шансы настолько мизерны, зачем ты поступил на службу к императрице? И что случилось с кобальтовыми, после того как я вас оставил?

— Ох… — вздохнул Феннек и долго не мог произнести ни слова, отчего сердце Марото сжималось все сильней.

Его худшие опасения за судьбу друзей подтвердились. Чтобы заглушить боль в груди, он принялся доедать клейкое варево. Феннек заговорил снова, причем резким и злым тоном, какого Марото за ним не помнил:

— Мы пришли сюда, чтобы помочь, но нас обманули. Императрица Рюки подстроила ловушку, и… Канг Хо погиб. Она убила и всю его семью.

— Вот дерьмо!

Марото выронил миску, и та с грохотом упала на стол. Он не видел Канг Хо много лет и теперь горько сожалел об этом. Почему Марото ни разу не побывал у него на островах? Или все-таки побывал? Одно время он чересчур увлекался морскими скорпионами, и у него сохранились какие-то смутные воспоминания… Но нет, будь оно все проклято! Он должен был поддерживать связь со старыми друзьями. Марото никогда не сомневался в том, что первым из Негодяев отбросит копыта, а осторожный Канг Хо будет последним.

— Мне очень жаль, Феннек. Я знаю, что вы с ним… Я принесу ради него жертву огню, и мы споем какую-нибудь сутру Трве, но тебе придется начать первому.

По всей стене зазвучали непорочновские рожки, и Феннек вздохнул:

— Лучше приберечь траурные песни для нас самих, старый волк. И докуривай скорее — это сигнал к бою. У нас была только одна надежда — отстоять Осенний дворец, но теперь и она рухнула. Это конец. Конец Кобальтовому отряду, Отеану и всей Звезде.

— Последний вопрос! — Марото пришлось едва ли не кричать, чтобы вытолкнуть эти слова из горла. Весть о смерти Канг Хо почти довела его до отчаяния, однако нужно было еще узнать, что случилось с остальными друзьями. — Приятель, расскажи-ка поскорей, что произошло после моего исчезновения. Вы пришли сюда, Чи Хён и Канг Хо, а что с…

Марото хотел произнести имя Пурны, но в этот момент молния ударила в соседнюю башню, и, даже когда грохот умолк, дождь продолжал яростно колотить по крыше, и трудно было разобрать, что говорил Феннек.

— …Держала весь наш отряд в плену, но, когда началась осада, спохватилась и предложила нам свободу, если отстоим Осенний дворец. Посланник императрицы соловьем заливался о том, что все смертные — одна семья, и если даже изредка у нас случались разногласия, то мы должны забыть о них и вместе выступить против Изначальной Тьмы. — Феннек ухмыльнулся. — Как только я принял командование, первым делом воодушевил солдат, разрешив им разграбить замок, и написал тотанцам на всех известных мне языках, что готов открыть им дорогу в город, если они дадут беспрепятственно уйти Кобальтовому отряду. Увы, никакого ответа я не дождался, но через час или два мы прекратим следить за твоими цепистами, и вот тебе мой совет: учти, что согласившийся сражаться за тебя в обмен на свободу так же легко согласится сражаться и против тебя, если у него появится шанс.

— А мои ребята? — спросил Марото, и незажженная трубка задрожала у него в руке, когда Феннек встал, освещенный молнией.

Подождав, когда затихнет гром, Марото тоже поднялся на ноги. Было обидно узнать о судьбе друзей лишь теперь, накануне собственной неизбежной гибели. Почему бы не оставить их живыми в своем сердце, пока оно еще бьется? Потому что он это заслужил, вот почему.

— Мои ребята живы, Феннек? Пурна и Чхве, Дигглби, Дин и Хассан? Мой племянник и отец, что с ними?

— Э-э-э… кто-то из них мог и остаться в живых.

Вряд ли Марото хотел услышать именно такой ответ, но это был не худший вариант, учитывая обстоятельства.

— Раз так, где я могу их увидеть? Какую часть стены они защищают?

— Здесь нет никого из них, Марото. Возможно, кто-то сейчас в безопасности, но я не знаю где, — мягко ответил Феннек и положил мохнатую лапу на плечо Марото; жест не предвещал ни хрена хорошего. — Но я точно знаю, что твой отец… погиб в первой битве у Языка Жаворонка.

— Ох!

Совсем не это ожидал услышать Марото. Значит, проклятый богами сын Рогатых Волков умер? И был мертв с того самого дня, когда Марото угодил на Джекс-Тот? Пока горе не сковало его язык, он спросил:

— А остальные? Если они не прибыли сюда вместе с кобальтовыми, может, сейчас целы и невредимы?

— Только Чхве… — начал было Феннек, но губы задрожали, как должно было случиться с Марото, будь он достойным сыном Безжалостного.

— Что «только Чхве»? — в отчаянии воскликнул Марото, когда Феннек замолчал и прикрыл глаза. — О чем ты, Феннек?

— Только Чхве пришла с нами сюда. — Феннек разлепил мокрые веки и встретился взглядом с Марото. — Она спасла мне жизнь, когда убивали Канг Хо. Я бы точно сделал какую-нибудь глупость, но она помешала. Очнулся уже на тюремном дворе, где держали всех кобальтовых… но ее больше не видел.

— Но это еще ничего не значит! — возразил Марото, наконец ощутив вкус философии Бань, и повторил ее слова: — Надежда есть, пока мы не знаем наверняка…

— Императрица Рюки приказала казнить ее, Марото, неделю назад. Ее и старого полковника Хьортта. Про остальных твоих друзей мне ничего не известно, но я точно знаю, что Чхве погибла.

Марото открыл рот… и снова закрыл. Сказать было нечего. Кулаки сжались, сердце в груди — тоже, но все остальное обмякло, так что он едва устоял на ногах. Словно почувствовав это, старый товарищ обнял его и поддержал, но за пределами этого жалкого комочка тепла разливался безграничный холод, наполненный ужасами.

Не обязательно было видеть атакующие армии Джекс-Тота, чтобы помнить о них. Марото опустил глаза и уставился на отраженный в луже на каменном полу усмехающийся череп. Отражение задрожало, а потом оказалось, что дрожит не вода в луже, а сама терраса. Тотанцы пробили стену, и она рухнула. И Марото рухнул вместе с ней.