Глава 36

Позже, вспоминая прошлое, Оскар пытался найти точку поворота, момент начала большого прорыва. И не мог. Путь к успеху был долгим и неровным. Каждая победа приносила с собой новые проблемы. Если им и было чему радоваться, то времени для этого не оставалось. Документы с немецкого траулера Фарли передал Тьюрингу, после чего потянулись долгие дни ожидания. Оскар раздражался, злился на Алана, не понимая, чем он там так долго занимается. Но не все оказалось так просто. И сам прорыв был скорее чудом.

Когда 12 марта 1941 года материалы оказались в руках Тьюринга, тот сразу понял, что ему нужно больше. Немецкий капитан уничтожил бо́льшую часть кодовых книг. Адмирал Джон Тови обвинял руководителя операции «Клеймор» в том, что тот ограничился одним траулером. Но это не облегчило работу сотрудникам восьмого барака. Фарли оставалось молиться да уверять начальство, что Тьюринг и его коллеги сделают все возможное.

– Он производит впечатление неряшливого и безответственного человека.

– Только не в том, что касается работы. Если кому и под силу распутать этот узел, то только Алану, поверьте.

– Но мы слышали…

– Он справится, это я вам обещаю.

Фарли уверял начальство, он не мог лишить их последней надежды. Рапортовать о неудачах значило подвергнуть восьмой барак неуместным перестановкам, что не пошло бы на пользу работе. Лондон требовал немедленного прорыва, и их можно было понять. Немецкий подводный флот рос не по дням, а по часам; теперь в их распоряжении находились и гавани северного побережья Франции. Надолго запомнился Фарли короткий разговор с капитан-командором Гливером в Блетчли.

– Как там, на большой земле? – спросил Оскар.

– Это похоже на плавание среди акул, – ответил Гливер.

Бомбардировки крупных городов и систематические нападения на английские суда были лишь прелюдией к вторжению, это понимали все. Но шифровальные коды нельзя было взломать раз и навсегда. Настройки системы «Энигма» менялись каждую ночь, поэтому наутро приходилось начинать все заново. Прошла вечность, прежде чем они смогли расшифровать первые сообщения, каждый раз с опозданием. Военные нервничали: «Люди умирают, пока вы здесь возитесь со своей математикой».

И все-таки мало-помалу дело продвигалось. Вероятностный метод Тьюринга совершенствовался в работе. Алан понял, уже когда сконструировал свою первую «бомбу», что между зашифрованным сообщением и ключом к шифру существует геометрическая корреляция. Потом ему и его коллегам удалось реконструировать для «Энигмы» так называемые таблицы Биграма. Все больше перехваченных телеграмм удавалось расшифровать, с минимальным опозданием в три дня. В их числе была одна от адмирала Дёница, главного стратега нацистского подводного флота.

«Эскорты U69 и U107 должны быть на месте 2 первого марта в восемь утра», – телеграфировал адмирал.

Однако и это сообщение было прочитано с опозданием. Кроме того, оставалось непонятным, что имелось в виду под «местом 2». Проблемы множились, но все только начиналось. Успехи, даже незначительные, вселяли надежду. «Энигма» постепенно открывала свои тайны.

Однажды Фарли с коллегами из управления обсуждал личные дела вновь прибывших математиков. Дело было вечером в четвертом бараке. Фарли сидел на складном деревянном стуле, в любой момент грозившем развалиться на части. Джулиус Пиппард изучал документы новых специалистов. В то время математики хлынули в Блетчли потоком. Все они давали подписку о неразглашении, малейшее нарушение которой грозило тюремным сроком. Впрочем, требования к «благонадежности» не шли ни в какое сравнение с теми, что практиковались после войны. Пиппард и его коллеги закрывали глаза на многое, если речь шла о толковом специалисте. Время заставляло доверять людям.

Оно же требовало большей настороженности. Если раньше особым вниманием коллег из управления пользовались претенденты с симпатиями к «левым», теперь не меньшую настороженность вызывали «правые». Мог ли кто-нибудь из завербованных в Блетчли сотрудничать с фашистами? Пиппарда, как человека «правых» взглядов, интересовали «неблагонадежные элементы», в первую очередь из сексуальных меньшинств. То есть наиболее подверженные шантажу и давлению извне.

– Циники беспокоят меня больше, чем идеологические радикалы, – заявил он.

Фарли заметил коллеге, что тот говорит чушь. Назревающую дискуссию – к радости Оскара – прервало появление в кабинете Фрэнка Бёрча.

Уже с порога Бёрч обрушился на Тьюринга, Твинна и «всю эту чертову математику». Он выглядел бы устрашающе, если б не дождевик и шляпа с широкими полями, придававшие ему комичный вид.

– Вот, пожалуйста…

Бёрч замахал перед носом Пиппарда клочком бумаги, который Фарли тут же выхватил у него из рук.

Это была одна из последних перехваченных телеграмм, уже дешифрованная и переведенная на английский. Текст гласил: «Обстоятельства требуют строжайшего ограничения доступа к сигналам. Отныне я запрещаю любому, не имеющему специального ордера из Адмиралтейства, выходить на частоты морской “Энигмы”. Любое нарушение запрета будет рассматриваться как покушение на национальную безопасность Германии».

– Ну вот, – торжествующе провозгласил Бёрч, – теперь мы еще и нарушители.

– Похоже на то, – Фарли кивнул.

– Немцы разозлятся на нас, как думаешь?

– Есть такой риск.

Оскар расхохотался как сумасшедший.

Незадолго после этого в Блетчли перехватили телеграмму самого фюрера, предписывающую форсировать военные действия против англичан. Телеграмма заканчивалась призывом: «Победите Англию!» – казавшимся невыполнимым уже потому, что его читали в Блетчли.

Потом было еще несколько перехваченных телеграмм, но переломный момент наступил позже, когда Тьюринг и его коллеги обнаружили несколько старых рапортов, посланных в эфир с немецких метеорологических судов не через «Энигму», а при помощи менее сложных систем. В результате англичане получили ключ к еще одному шифровальному коду. В ходе новой операции были захвачены метеорологические суда «Мюнхен» и «Лауенбург», после чего в Блетчли поступил новый кодовый материал.

В мае шифровки морской «Энигмы» читались как открытая книга.

Трудно было переоценить значение этого прорыва. Британский флот получил возможность обороняться. Конвои с поставками в Англию успешно избегали столкновения с немецкими подводными лодками. В июле потери британского флота упали ниже 100 000 тонн впервые с 1940 года. Жизнь заиграла новыми красками. Не последнюю роль сыграло и то, что немецкое командование бо́льшую часть морских сил направило в Средиземное море. Не говоря о разрыве Гитлером пакта Молотова – Риббентропа и войне против Советского Союза.

Нападение на Англию откладывалось. Фарли казалось, что в Блетчли это почувствовали все, даже не имеющие представления об успехах группы из восьмого барака.

Дышать стало легче. Газеты уже не так пестрили сообщениями об утонувших или замерзших насмерть английских моряках.

При этом проблем у группы из Блетчли не убавлялось. Разгадывать коды «Энигмы» – все равно что начинать каждый день с партии в покер. Приходилось идти на риск, блефовать. Возникали новые вопросы, в том числе о том, что делать с полученной информацией. Разумеется, материалы использовались и каждый день спасали сотни жизней. Но немцы не должны были заподозрить, что код «Энигмы» взломан. Последнее грозило очередным усложнением системы со всеми вытекающими последствиями. Каждый криптологический успех ставил под угрозу все дело. Не раз британское командование жертвовало человеческими жизнями и техникой лишь ради того, чтобы скрыть от противника, что его коммуникационная система взломана. Не раз британские суда изображали маневрирование «вслепую». Теперь же эта проблема заострилась как никогда. Ситуация требовала предельной осторожности.

Однажды, когда Фарли проходил по длинному и извилистому коридору восьмого барака, его окликнул знакомый голос:

– Привет, Оскар!

В дверях одной из комнат, освещенный тусклым светом простой лампочки, стоял Фредрик Краузе, тот самый, который двенадцать лет спустя заставил Оскара поволноваться.

Краузе был приятель Тьюринга. Более открытый, чем тот, но тоже не без странностей. Болтливость и общительность сочетались в нем с робостью и пугливостью. Кроме того, он был синестетик: каждая цифра вызывала у него определенные цветовые ассоциации. Решать математическую задачу для Краузе было все равно что смотреть в калейдоскоп.

– Привет, Фредрик, – ответил Фарли.

– Как ты?

– Помаленьку.

– Устал?

– Не особенно. Ты хотел что-то спросить?

– Конечно. Мы атаковали подводные лодки возле Бишоп-Рок?

Фарли знал ответ на этот вопрос, но что он должен был говорить? Правда не всегда идет на пользу. Особенно молодым ученым, которые трудятся день и ночь ради конкретного практического результата. Поэтому Фарли пробормотал что-то вроде: «Да, конечно» – и собирался было идти дальше, но был остановлен взглядом Краузе.

– Нет, – сказал тот. – Что случилось с нашим конвоем, Оскар?

– Мне жаль, Фредрик, но конвоем пришлось пожертвовать.

– Что за черт… – выругался было Краузе, но осекся на середине фразы, продолжать которую все равно не имело смысла.

Оскару захотелось похлопать Фредрика по плечу, но вместо этого он пробормотал только: «Это война», и продолжил путь по коридору.

Они сделали все возможное. Предупредили командующего транспортным флотом. Но в Адмиралтействе отказались посылать эсминцы против немецких подлодок. Высшее начальство боялось посеять в немцах подозрение, и конвоем решили пожертвовать. Такова логика войны.

Вероятно, это была не последняя жертва. Тем летом в Блетчли почти никто не сомневался в том, что рано или поздно враг узнает правду. Это был вопрос времени.

Но до сих пор их подозрения были направлены совершенно в другую сторону. Нацисты полагали – и не без оснований, – что «Энигма» неприступна. Откуда им было знать, что у Англии есть Алан Тьюринг? Вместо того чтобы усложнить кодирующую систему, они расстреляли нескольких собственных офицеров. Британские спецслужбы, как могли, сбивали нацистов с толку. Распространялись ложные слухи об английских шпионах во вражеском лагере.

В результате планы действий немцев на море оставались в распоряжении Блетчли. Тьюринг стал звездой первой величины – по крайней мере, в глазах людей осведомленных.

Работа была налажена и уже не требовала постоянного присутствия Алана. У него появилась возможность заняться своими делами: механическими шахматами или выведением универсальной формулы роста. Он снова замкнулся в своем мире. Что мог с равным успехом сделать и на необитаемом острове, и в каком-нибудь замке. Из обитателей Блетчли Алан единственный никогда не жаловался на качество еды или невозможность выехать в город. Он производил впечатление счастливого человека. Но задачу свою он выполнил, и теперь – как того давно опасался Фарли – над его головой стали сгущаться тучи.

В Блетчли ожидали прибытия премьер-министра. Сам Черчилль якобы изъявил желание поздравить кембриджских умников с победой над морской «Энигмой». Население Блетчли торжествовало, когда в восьмом бараке случилась неприятность.

По какой-то непонятной причине группа не получила к сроку кодовые материалы. Фарли недоумевал: как такое могло случиться?

Алан и его коллеги требовали людей и новую технику, но все продвигалось на удивление медленно. Тьюринг почти не вмешивался в вопросы организации и каждый раз с большим облегчением покидал комнату начальника барака Хью Александра.

Но на этот раз Алану не удалось остаться в стороне. Ведь он был звездой Блетчли, а за всю политическую карьеру мало что так впечатляло Уинстона Черчилля, как работа в Блетчли. Поначалу он лично прочитывал каждое расшифрованное сообщение, но, когда они пошли ящиками и коробками, стал ограничиваться обычными ежедневными сводками.

Фарли запомнился день 6 сентября 1941 года. Немного их, посвященных и избранных, собралось возле вахтенной будки. Когда во двор въехали автомобили, Фарли будто стал меньше ростом. Дверца одного распахнулась, и раздался голос, так всем знакомый по документальным фильмам. Всё в Блетчли – и особняк, и бараки, и озеро – будто затаило дыхание. Премьер казался пародией на самого себя: шелковая жилетка, натянувшаяся над обширным животом, и, конечно, неизменная сигара. Он что-то заметил в шутливо-грубоватом тоне, и все вокруг рассмеялись. Даже Фарли оскалился, хотя не понял ни слова.

Собравшаяся вокруг Черчилля толпа двинулась через лужайку – мимо морских офицеров, секретарш, военных инженеров и академиков. Нависшая над лужайкой торжественная тишина сковывала движения.

Лишь спустя некоторое время Фарли опомнился и попробовал взглянуть на ситуацию осознанно. Стоял один из первых дней осени. В воздухе висела золотистая дымка, листва подернулась желтизной. На скотном дворе стайка малиновок клевала хлебные крошки, и спектакль на лужайке показался Фарли донельзя нелепым.

Чтобы не выглядеть дураком в собственных глазах, Оскар старался держаться среди толпы, подальше от премьера. Но чувство неловкости охватило всех. Как будто в Блетчли нагрянули гости, прежде чем хозяева успели подготовиться.

Стараниями служб безопасности немногие знали об этом визите заранее. Большинство обитателей Блетчли оказались застигнуты врасплох, что нисколько не заботило премьера. Черчилль пыхтел своей сигарой, источая запах алкоголя и невозмутимое самодовольство. Но Эдмунду Трэвису – коменданту восьмого барака и временному шефу Блетчли – пришлось поволноваться. Когда премьер подошел к бараку, ему не открыли дверь. Черчилль навалился на нее всем грузным телом, но что-то как будто подпирало ее изнутри. Тогда его подвели к другой двери, и высокий гость вломился прямиком к Хью Александру.

Тот сортировал перехваченные шифровки, сидя на полу, – все стулья в помещении были завалены бумагами. При виде Черчилля Хью вскочил, инстинктивно отодвигая переполненную коробку с этикеткой «Особо секретно». Черчилль расплылся в улыбке:

– Вы здесь хоть в шахматы играть успеваете?

– К сожалению, нет, сэр, – ответил Хью.

– То есть никаких развлечений? Проклятый Гитлер… Могу я видеть молодого человека, который занимается машинами?

– Вы имеете в виду Алана Тьюринга, господин премьер-министр?

Свиту явно не обрадовал этот вопрос. Большинство понадеялось, что Алана не окажется на месте. Так или иначе, процессия двинулась к его комнате. Должно быть, от страха Эдмунд Трэвис забыл постучаться, о чем тут же пожалел.

Алан сидел, откинувшись на спинку стула, и вязал. Судя по щетине на щеках, он не брился неделю и столько же не расчесывался. На спицах висело ажурное голубое полотно – похоже, будущий шарф.

– О… прекрасно… – произнес Черчилль, прежде чем Тьюринг успел вскочить.

– Я… я… собственно… ничего, господин премьер-министр, – залепетал Алан. – Это помогает думать.

– Да, в самом деле, – улыбнулся Черчилль. – К сожалению, вязание не входит в число моих хобби. Но я вас понимаю… Чтобы идея пришла в голову, надо отвлечься, не так ли? А ваши идеи, мистер Тьюринг, для нас на вес золота. Так что я вас понимаю… очень понимаю… Кстати, выйдет симпатичный шарф.

По свите пробежал сдавленный смешок. Вязание… можно ли придумать более женское занятие? Алан отвел глаза, пробормотал что-то насчет теории соответствий. Возможно, вспоминая этот случай позже, Пиппард заострял кое-какие детали, но Фарли уже тогда стало ясно, что Черчилль заинтересовался Аланом. Атмосфера разрядилась. Однако что, кроме веселья, могло за этим стоять? Умники бывают забавны, лишь пока их дела идут в гору.

Во дворе Черчилль повернулся к Эдмунду Трэвису:

– Я велел вам искать гениев под каждым дорожным камнем, но не думал, что вы поймете это настолько буквально.

Разговор премьера с Тьюрингом обеспокоил многих и имел неожиданные последствия.

Нехватка техники и человеческих ресурсов довела восьмой барак до критического состояния. Распоряжения начальства выполнялись медленно, словно преодолевая некое сопротивление. Возможно, причиной всему была зависть. В середине октября саботаж поставил под угрозу работы по расшифровке «Энигмы». Отчаявшись уговорить непосредственное начальство, Тьюринг и Хью Александр обратились к Черчиллю. Тот, в свою очередь, телеграфировал генералу Исмею, и дело как будто пошло на лад.

Но скоро появились новые проблемы. 2 февраля 1942 года немцы установили в морской «Энигме» четвертый ротор, и коды усложнились в двадцать шесть раз. Восьмой барак превратился в отдельный цех с несколькими сотнями рабочих, больше имеющих дело с машинами, нежели с начальством. Алан Тьюринг занял должность главного стратега, к которому обращались лишь в особо сложных случаях. Недруги, в первую очередь Пиппард, притихли, но не забыли о нем.

Как-то раз на глазах Оскара Фарли полковник Филлингэм накричал на Алана Тьюринга. Дело было весной 1942-го неподалеку от въезда на территорию Блетчли.

Фарли не на шутку разволновался. Душевное равновесие Тьюринга дорогого стоило. Вскоре, однако, Оскар успокоился, вспомнив, что Филлингэм известный горлопан. Да и Алан, похоже, не придавал произошедшему сколь-нибудь серьезного значения. Вероятно, все дело было в неряшливости Алана, из-за которого полковник, командовавший народным ополчением в округе, принял математика за одного из своих подчиненных.

Улучив момент, Фарли спросил полковника о причине конфликта. Филлингэм – крупный рыжий мужчина – долго не мог успокоиться. Наконец сказал, что доктор Тьюринг «полагает, что может заниматься здесь чем хочет». В ответ на просьбу Фарли уточнить, подковник объяснил, что Алан манкирует строевой подготовкой, хотя и находится здесь по военному ведомству.

– Я уже пытался объяснить полковнику, что не подчиняюсь приказам военного ведомства, – оправдывался Тьюринг.

– Прости, Алан, но, как военнообязанный, ты должен им подчиняться, – возразил Фарли. – Полковник имеет право отдавать тебе приказы, тем более что строевая подготовка не бог весть какая утомительная вещь. Не так ли, полковник?

– Не знаю, – выдавил сквозь зубы Филлингэм.

– Но я серьезно, Оскар, – запричитал Алан. – Я подстраховался на этот случай, загляните в мой военный формуляр.

– Твой что?

Как выяснилось, Алан был прав. Один из вопросов анкеты в военном формуляре гласил: «Признаете ли вы, что отныне состоите под юрисдикцией военного ведомства?» Подумав, Алан решил, поскольку утвердительный ответ не сулил никакой видимой выгоды, ответить отрицательно.

Полковник Филлингэм не пришел в восторг от такого поворота дела, но Алана оставил в покое. История быстро облетела Блетчли и, расцветшая красочными подробностями, достигла ушей Джулиуса Пиппарда. Было много смеха, но тучи над головой Алана заметно сгустились.

Ситуация складывалась щекотливая для всех них. Блетчли оставался главным источником информации для военного ведомства, тем местом, где рождались все военные стратегии. При этом официально его не существовало. Даже генералы и ближайшие подручные Черчилля не имели о нем ни малейшего представления. Необходимость маскировки порождала много лжи, преувеличивающей значение остальных спецслужб.

Секретность тяжким грузом ложилась на общие плечи. Но особенно тяжело приходилось «звездам» вроде Тьюринга. Утаить его существование было невозможно. Когда США вступили в войну и создали собственную криптологическую индустрию, Алана отправили в командировку по ту сторону Атлантики, где вскоре начали множиться его «бомбы». Там личность легендарного изобретателя окружили еще большей секретностью. Давление на Тьюринга возрастало с каждым днем. При этом он оставался слабым звеном в цепи, «ненадежным элементом», за которым нужен глаз да глаз.

Потом было перехвачено сообщение Гимлера, в котором тот подтрунивал над англичанами, что те используют в разведывательных службах гомофилов. Многие в Блетчли довольно потирали руки. Но намек относился в равной степени ко всем, и даже то, что Тьюринг разорвал помолвку с Джоан Кларк, не внесло в ситуацию существенных изменений.

Тот день Фарли запомнил на всю жизнь. Алан сидел во дворе с черной записной книжкой, не обращая внимания на работавших тут же землекопов. Обычно Тьюринг за работой был подобен мине, готовой взорваться при малейшей внешней помехе. Но на этот раз он выглядел настолько спокойно, что Фарли решился поздороваться и даже заговорить с ним на тему криптологии.

Когда же разговор перекинулся на личное и Оскар спросил приятеля о причине разрыва помолвки с Джоан Кларк, математик процитировал Оскара Уайльда: «Yet each man kills what he loves» – «Каждый убивает свою любовь».

Для Фарли это было не более чем избитая фраза, и она раздражала его своей манерностью. Возможно, в каких-то ситуациях она и могла быть правдой, но при чем здесь Джоан? Люди убивают тех, кого любят? Прежде всего они убивают тех, кого должны убивать.

Но Фарли понимал отчаяние Тьюринга.

– Это печально, – он кивнул.

Говорить здесь было не о чем, но это понимали не все. Джулиус Пиппард потребовал личное дело Алана Тьюринга и подчеркнул в нем слово «гомофил» двумя чертами. Первая звезда Блетчли превратилась в его первую проблему. Фарли думал о том, что правительство не оценит по достоинству заслуг Алана. Орден Британской империи – вот и все, что в лучшем случае получит гений Блетчли.