Глава 24
Федор уже привык носить розовые очки, не снимая. Поэтому Эльза Львовна Кошкина ему понравилась. Хотя, не будь очков, он бы, наверное, угорал со смеху, представляя ее отца, – Льва Кошкина. Вот умора! Надо же было так назвать ребенка. И смех этот не позволил бы рассмотреть тонкие черты лица Эльзы Львовны, ее добрую, хотя и усталую улыбку, элегантный черный костюм, и, несмотря на возраст, поистине королевскую осанку.
Утром Светлана Сергеевна отвела Федора в школу и, познакомив с «математичкой», уехала на работу.
Узнав, что Федор пишет дипломную работу о творчестве Павла Павловича и хочет познакомиться с его работами, Эльза Львовна настойчиво попросила его подождать, пока она освободится.
– У меня сегодня только два урока, – сказала она, держа Федора за рукав. – Подождите, пожалуйста.
Федор согласился – полтора часа ничего не меняют.
Вышел на улицу, позвонил Кристине, поинтересовался, нет ли каких-нибудь новостей. Новостей не было, и он отправился на прогулку по центральной улице Сосновки. Съел пару яблок с висящих над забором веток, подразнил скучающего на цепи пса, за что был злобно облаян, и за десять минут до окончания второго урока уже топтался у входа в школу.
Эльза Львовна появилась почти сразу после звонка. В легком плаще, с элегантной сумочкой и гладкой прической, покрытой легким светло-серым шарфом, она нисколько не походила на сельскую учительницу. Во всяком случае, в представлении Федора. Ему казалось, что в селе работают учителями только неудачники, не нашедшие себе лучшего применения, а оттого ненавидящие весь мир, или фанатики, которые днюют и ночуют в школе.
Кого же она ему напоминает, задумался Федор. А потом мысленно преобразовал седые волосы, собранные на затылке в узел, в пышную прическу – и учительница превратилась в диснеевскую Эльзу, королеву из мультфильма «Холодное сердце». Царственную, гордую, изящную и решительную, заточившую себя в ледяном замке в ожидании спасения с помощью Знака истинной любви. Впрочем, дом, в котором жила Эльза Львовна, на ледяной замок не тянул. Маленький, одноэтажный – не чета дому Светланы Сергеевны, – но очень теплый и, как показалось Федору, до самого потолка наполненный книгами. Причем не только по математике. Полные собрания сочинений Пушкина, Горького, Толстого, Тургенева, Гёте, Дюма, Бальзака… Книги громоздились на подоконниках, на столе, на маленьком журнальном столике, стоявшем у дивана, и даже на самом диване. Так что Эльзе Львовне пришлось отвоевать у книг немного диванного пространства, чтобы усадить гостя.
«На фига столько книг?» – чуть не сорвалось у Федора с языка. Но тут он вспомнил про Асю и ее розовые очки. Стоило только подумать об этом, как в голову пришла гениальная мысль.
– Это книги Снегирева? Он же был учителем литературы?
Эльза Львовна грустно кивнула.
– Он, когда уезжал, попросил меня забрать их, пока не вернется.
– Он вернется, – убедительно сказал Федор. – Вот увидите. Готов поспорить!
Эльза Львовна смотрела на него с грустной улыбкой.
– Он был слишком больным. А еще слишком гордым, чтобы обременить собою кого-либо. Хотите чаю?
От чая, по примеру Ивана Рыбака, Федор не отказывался никогда. Хотя кофе любил больше. Особенно приготовленный Тимуром. Бред, конечно, чего там готовить? Убедился в наличии зерен и воды, нажал на кнопку, подставил кружку – и готово. И все-таки у Тимура получалось вкуснее. Магия какая-то!
Чай у Эльзы Львовны оказался вполне съедобным. Особенно с печеньками и яблочным вареньем. Яблоки были наструганы полупрозрачными тонкими дольками. Бабушка Лебедева называла такие пелюсточками. Название это – почти единственное, что Лебедев помнил из детства. Как-то, уже будучи студентом универа, он загуглил это слово, и оказалось, что так называется капуста со свеклой, приготовленная каким-то особым способом, с добавлением уксуса и еще пес знает чего. В тот момент по его незыблемой вере в непогрешимость интернета, как источника информации, был нанесен серьезный удар. Потом, там же, в интернете, он все-таки вычитал, что пелюсточка – слово украинское и в переводе означает «лепесточек». Но, как говорится в «бородатом» анекдоте, осадок уже остался.
– А скажите, пожалуйста, Эльза Львовна, были ли у Снегирева ученики? Я имею в виду у Снегирева-художника? – Федор закинул в рот сразу два печенья.
– Как художника – нет, – покачала головой Эльза Львовна. – У него ведь было свое видение мира, своя манера. Не всем доступная.
– А вы его понимали? – спросил Федор и испугался – не обидел ли ненароком хозяйку.
Но Эльза Львовна не обиделась.
– Хотите посмотреть? – спросила она.
Федор понял, что речь идет о картинах, и вскочил, нечаянно толкнув коленом столик. Если бы не книги, столик наверняка перевернулся бы. А так – устоял.
Картина была всего одна.
– Это автопортрет, – сказала Эльза Львовна.
«Никакой это не автопортрет», – хотел возра-зить Федор, но снова вовремя остановился. Это даже портретом можно было назвать с натяжкой. Федор в художественной терминологии не особенно разбирался и определенно сказать мог только одно: это не натюрморт. Потому что изображены на картине были три живых существа. Сначала был конь. Прямо как в песне: рыжий конь косил лиловым глазом. И глаз этот, как все глаза в снегиревском исполнении, был человеческим. На коне сидел мужчина с буйной гривой вьющихся седых волос. А за его спиной – женщина. Гордая посадка, прямая спина, шарф развевается по ветру. Тот же самый шарф, который был на голове у Эльзы Львовны, когда она вышла из школы.
– Это вы? – спросил Федор.
– Похоже?
Ну не говорить же ей, что он узнал шарф. Бывают моменты, когда лучше промолчать. Мудрость сию Федор Лебедев обрел только недавно. А еще понял, что это именно та, прощальная картина, которую сын Снегирева привез Эльзе Львовне. Но задавать лишних вопросов не стал.
– Значит, учеников у него точно не было? – переспросил Федор, когда они вернулись на диван.
– Во всяком случае, не в нашем селе. Может, когда-то раньше…
– А сын?
– Вы хотите спросить, был ли сын художником?
– Ну да.
– Нет. Они вообще не были близки. Пал Палыч разошелся с его матерью, когда сын в школу пошел. Помогал, когда тот учился. Сын редко его навещал. Один-два раза в год. Поохотиться приезжал. Он очень любил охоту. А отцовское творчество не одобрял. Ценил только то, что можно продать. А картины Пал Палыча…
– А не можете сказать, – Лебедев вытащил из рюкзака ноутбук и попытался зайти на сайт с картинами Альбины Ереминой. Интернета не было. – Черт! У вас случайно нет интернета?
– Нет, – она покачала головой. – В школе есть, а дома я как-то даже не думала. У меня и компьютера-то нет.
Для Федора отсутствие интернета в доме было непостижимым ретроградством.
– И за все эти годы вы ничего не слышали о нем?
– Нет. Но я пыталась искать его в интернете. Или сына. И ничего не нашла. Может, еще чаю?
Ответить помешал телефонный звонок.
– Федор?
Тимур был мастером скрывать свои истинные эмоции. Вот и сейчас голос его прозвучал абсолютно буднично.
– Да, Тимур Михайлович! – отозвался парень.
– Похоже, процесс пошел, – сообщил начальник.
Ну вот, опять он в пролете! Волна разочарования накрыла Федора с головой. Но тут Тимур радостно добавил:
– Исключительно благодаря тебе!
– Да ну? – Федор не верил своим ушам.
– Я навел справки о сыне Снегирева. Антон Павлович Снегирев. Личность ничем не примечательная, кроме двух фактов. Первый: девичья фамилия его матери – Еремина. И она не однофамилица, а двоюродная тетя нашего Еремина. Тебе это ни о чем не говорит?
Федору было страшно неловко обсуждать с Тимуром ереминско-снегиревское родство в присутствии Эльзы Львовны. Асины «розовые очки» привили ему несвойственную ранее деликатность.
– Я это… – сказал он, надеясь, что Тимур войдет в его положение.
И Тимур вошел:
– Ты не можешь говорить?
– Ага! – затряс головой Лебедев, как будто Тимур мог его видеть.
– Тогда вторая новость. У Антона Павловича из недвижимости вне города только небольшой дом в лесу неподалеку от Старска. Когда-то в нем жил местный лесник, но когда лесников сократили…
– Как это сократили?
– Ты разве не в курсе? После принятия Лесного кодекса лесников сократили, остались только лесничие.
– Один фиг? – Федор забыл о присутствии Эльзы Львовны и стал обычным Федором, говорливым и нетерпеливым.
– У лесничих свои задачи. Занимаются они в основном бумагами. А лесники жили в лесу. Собирали валежник, ликвидировали свалки, которые оставляют после себя некоторые несознательные туристы, тушили пожары. Существовали целые династии лесников, и человек, выросший в лесу, знал его, любил, берег.
– Короче, Тимур Михайлович, я проникся. Лесников нужно вернуть в лес.
– Нужно, – согласился Тимур. – Так вот. Наш Антон Павлович Снегирев – большой любитель охоты – купил дом лесника и устроил в нем что-то типа охотничьего домика.
– Подождите, Тимур Михайлович, вы предполагаете, что… – Тут Федор метнул взгляд в сторону Эльзы Львовны.
Она, казалось, полностью ушла в воспоминания, но Федор готов был дать голову на отсечение, что женщина не пропускает ни одного слова.
– Давайте так. Найдите координаты домика и пришлите мне эсэмэской.
– И не подумаю. Возвращайся в офис, и мы поедем на машине. Обещаю взять тебя с собой.
– Но пока я вернусь, пока мы соберемся… Тимур Михайлович! Ну, пожалуйста. Если бы я мог! Ну нет тут нормального интернета! А информация эта, она же в общем доступе.
– Федор! Ты понимаешь, что это лес! Глухой лес, в котором водятся дикие звери. И одно дело поехать туда на машине, а другое дело – пешком. Жми домой, я постараюсь перехватить тебя по пути. Сейчас узнаю координаты и перезвоню.
– Эльза Львовна, – завопил Федор, хватая из вазочки последнее печенье, – спасибо огромное за информацию! Я полетел!
– Что-то случилось? – Резкая трансформация вежливого и почтительного юноши в петарду, подпрыгивающую и разбрасывающую искры, смутила пожилую женщину. Но за многолетнюю учительскую практику она видела и не такое, а потому прошла на кухню, взяла пакет с остатками печенья и вручила Федору: – Держите, Федор. И спасибо вам.
– За что же? – спросил он, обрадованный подарку.
– За воспоминания. За компанию. Если вам еще понадобится какая-то информация – приезжайте. Места у меня меньше, чем у Светланы, но как-нибудь поместимся.
