Глава 15

Облаченный в скафандр весом 113 кг, я парю в американском шлюзовом отсеке, откуда медленно откачивается воздух. Лица Челла не видно, потому что мы втиснуты в пространство размером с микролитражку в странных положениях – он вверх ногами, головой на уровне моих ног. Я провел в скафандре уже четыре часа. На Челле единственный на станции скафандр сверхбольшого размера, потому что просто в большой он не влез. Вынужденный довольствоваться скафандром, который мне очевидно мал, я чувствую себя, как 5 кило картошки, всунутые в пакет на 2 кг. Я уже устал и взмок.

– Ты как, Челл? – спрашиваю я, уставившись на его ботинки.

– Отлично.

Челл подтверждает это короткой демонстрацией большого пальца, которую я едва могу увидеть сквозь нижнюю часть остекления шлема. Любой нормальный человек, находясь в шлюзовом отсеке, откуда откачивается воздух, испытывал бы неприятное чувство от тревоги до ужаса, но мы с Челлом долго тренировались перед этим, первым для нас, выходом в открытый космос, поэтому чувствуем себя подготовленными и доверяем оборудованию и людям, обеспечивающим нашу безопасность.

Неожиданно в шлюзе раздается серия громких вибрирующих ударов – в ходе подготовки я никогда не слышал этого звука, – как будто кто-то громко и настойчиво барабанит в дверь. Затем наступает тишина. Что-то случилось? Мы должны что-нибудь сделать? Я сообщаю о звуке на Землю и получаю ответ, что это нормально и что такое случается при откачивании воздуха. Никто не озаботился предупредить нас об этом, возможно, просто забыли, а может, и говорили, но я сам забыл. Я многократно отрабатывал этот этап в Космическом центре имени Джонсона, погружаясь в скафандре в гигантский плавательный бассейн, в котором находится макет МКС, но в реальности – в космосе, без аквалангистов-спасателей, готовых прийти на помощь в любой момент, – все воспринимается совершенно иначе.

Когда в шлюзе почти вакуум, мы с Челлом проводим серию проверок скафандров, чтобы убедиться в их герметичности. Этот процесс состоит из нескольких переключений тумблеров и передвижений рычажка, что в герметичных перчатках столь же трудно, как поменять колесо автомобиля в бейсбольной рукавице. Ситуация усугубляется тем, что мы не видим средства управления скафандром и вынуждены контролировать свои действия, глядя в зеркала, закрепленные на запястьях (переключатели подписаны задом наперед, чтобы их можно было прочитать).

Продолжая просматривать процедуры, я вижу наш следующий шаг: как только в шлюзовом отсеке установится полный вакуум, каждый из нас должен будет запустить циркуляцию воды в системе охлаждения скафандра. Этого нельзя делать раньше времени, поскольку вода может замерзнуть и разорвать трубки. Пока стравливается воздух, я задумываюсь, не напомнить ли Челлу, что переключатель подачи воды легко задействовать случайно. Он находится справа от точно такого же на вид переключателя, которым мы часто пользуемся, чтобы отключить звуковую сигнализацию или прокручивать статус-сообщения на маленьком ЖК-дисплее. Однако Челл подготовлен к этому выходу в открытый космос так же хорошо, как и я, и не нуждается в контроле с моей стороны.

Полный вакуум еще не достигнут, когда Челл говорит:

– Хьюстон, Скотт, я только что случайно задел переключатель подачи воды.

Проклятье! Я не говорю этого вслух. Делаю вдох, чтобы успокоиться.

– Ты запустил циркуляцию?

Именно то, против чего я решил его не предостерегать.

– Ага.

Нашим главным оператором связи во время этого выхода является Трейси Колдуэлл-Дайсон, член моего экипажа во втором полете на шаттле. Теперь у нее новая фамилия, поскольку она вышла замуж.

– Хьюстон, принято, – отвечает Трейси. – Челл, можешь сказать, как долго она была включена?

– Меньше чем полсекунды.

В его голосе звучит уныние. Мы посвятили несколько часов сегодня – и целые рабочие дни в предыдущие две недели – подготовке к этой операции. Не хочется все начинать сначала, тем более думать о том, что скафандр стоимостью $12 млн может быть поврежден.

Пока специалисты по скафандрам на Земле совещаются, я казнюсь, что не призвал Челла к осторожности. Мы знаем, как работает НАСА, и понимаем, что нам едва ли разрешат продолжать. Это будет означать, что эксперты не могут гарантировать безопасность Челла и самое важное следствие запрета – мы оба к концу этого дня будем живы. На тот маловероятный случай, что НАСА разрешит нам выйти в космос, нужно, чтобы Челл был в норме.

– Такое уже случалось, Челл, – говорю я. – И еще случится.

– Ага, – тоскливо откликается он.

– Не думай об этом, – убеждаю я, жалея, что не могу посмотреть ему в глаза и оценить его состояние.

– Никаких проблем, – отвечает Челл убитым голосом, совершенно не соответствующим его словам.

Подобные ошибки поставили крест на карьере не одного астронавта.

– Все будет нормально, – внушаю я самому себе в той же мере, что и ему.

Специалисты по скафандрам на Земле все еще спорят, можем ли мы продолжать и какие меры предосторожности должны принять. Тем временем нам разрешают открыть крышку люка и полюбоваться видами. Коснувшись рукоятки, я понимаю, что не представляю, что сейчас снаружи, день или ночь. Я разблокировываю рукоятку крышки люка и поворачиваю ее, освобождая «собачки» – болты, которые прижимают люк к шпангоуту. Теперь нужно одновременно потянуть крышку к груди и развернуть ее в направлении головы – непростая задача, поскольку мне не за что зацепиться стопами и я столько же подтягиваю себя к крышке, сколько тащу ее к себе.

Я вожусь несколько минут, наконец крышка приоткрывается. Отраженный свет Земли врывается внутрь, такой резкий, потрясающе ясный и яркий, какого я никогда еще не видел. На Земле мы смотрим на все сквозь фильтр атмосферы, приглушающей солнечный свет, но здесь, в космической пустоте, он раскален до белизны и сияет, как бриллиант. Солнечное сияние, отражающееся от Земли, ошеломляет. Только что я клокотал раздражением из-за неподатливого оборудования, а теперь застыл в благоговении перед прекраснейшим зрелищем.

В скафандре чувствуешь себя словно в крохотном космическом корабле, а не в одежде. Верхняя часть тела парит внутри твердого корпуса, голова заключена в гермошлем. Я слышу успокаивающее жужжание вентилятора, гоняющего воздух в полости скафандра. В гермошлеме ощущается слабый запах химикатов, который нельзя назвать неприятным, – скорее всего, антиконденсационный концентрат, которым покрыт смотровой щиток. Через наушники, встроенные в шлемофон, я слышу голоса Трейси из Хьюстона и Челла, находящегося всего в нескольких футах от меня в открытом космосе, а также странно усиленный звук собственного дыхания.

Поверхность планеты находится в 400 км под нами и несется со скоростью 28 000 км/ч. Проходит около 10 минут, прежде чем с Земли поступает распоряжение выйти из люка, чтобы я на просторе осмотрел скафандр Челла на предмет утечек. В космическом холоде утечка выглядит как снег, выходящий из ранцевой системы жизнеобеспечения скафандра. Если я не увижу снежинок, возможно, нам разрешат продолжить.

Я хватаюсь за поручни по обе стороны от головы, готовясь вытолкнуть себя наружу. Люк шлюзового отсека обращен к Земле, в том направлении, которое мы назвали бы «низом». При тренировках в бассейне-гидролаборатории люк смотрел на дно, всегда воспринимавшееся «низом». Хотя в бассейне я всегда имел нейтральную плавучесть, гравитация все равно увлекала меня к центру Земли, создавая ясное чувство, где находится верх и где низ. За сотни часов подготовки к этому выходу в открытый космос я привык именно к такому восприятию пространства.

Однако, когда я наполовину выхожу из люка, ощущения меняются. Внезапно появляется чувство, что я карабкаюсь вверх, словно вылезая из люка в крыше автомобиля. Огромный голубой купол Земли висит над головой, как будто я попал в научно-фантастический фильм и приблизился к загадочной чужой планете, которая вот-вот свалится на меня. На мгновение я теряю ориентацию. Я должен найти точку фиксации карабина фала – маленькое кольцо, к которому прикреплю свой страховочный фал, – но понятия не имею, где он находится.

Как любой пилот с высоким уровнем подготовки, я умею отделять важное от второстепенного, отбрасывая мысли, не помогающие выполнению поставленной задачи. Я сосредоточиваюсь на том, с чем имею дело в данный момент, – на своих перчатках, поручнях, маленьких наклейках на внешней поверхности станции, содержание которых запомнил за бесконечные часы подготовки, – и игнорирую свечение Земли надо мной и вызываемое ею чувство дезориентации. У меня нет на это времени, и я, отбросив лишние мысли, принимаюсь за работу. Я беру карабин страховочного фала с малого рабочего места – высокотехнологичного держателя инструмента, прикрепленного к передней части скафандра, – зацепляю за одно из колец наружной оболочки станции возле самого шлюза и удостоверяюсь, что карабин закрыт и надежно заблокирован. Как выпуск шасси самолета перед посадкой, это одна из процедур, в которой меньше всего хочется напортачить.

Во время моего предыдущего долгосрочного полета на МКС два русских космонавта, Олег Скрипочка и Федор Юрчихин, осуществляли совместный выход в открытый космос для монтажа оборудования на внешней стороне российского служебного модуля. По возвращении на станцию оба, особенно Олег, были явно не в себе. Сначала я подумал, что у Олега это реакция на первый выход в открытый космос, и только в ходе нынешнего годичного полета узнал, что произошло в тот день. Оказывается, фал Олега отцепился и он начал отдаляться от станции. Он спасся только потому, что налетел на антенну, его отбросило обратно к станции, и он смог ухватиться за поручень. Я часто размышлял, как бы мы поступили, если бы узнали, что он улетает прочь без шанса вернуться. Возможно, удалось бы устроить ему сеанс связи с семьей через коммуникационную систему скафандра, чтобы он мог попрощаться с близкими, прежде чем потерять сознание из-за повышения концентрации СО2 или кислородного голодания. В преддверии собственного выхода в открытый космос погружаться в подобные размышления совершенно не хотелось.

Американские скафандры имеют простые реактивные двигатели, позволяющие маневрировать в космосе в случае повреждения страховочного фала или ошибки самого астронавта, но не хотелось бы зависеть от них и, откровенно говоря, в принципе ими пользоваться. В ходе предполетной подготовки мы отрабатывали применение реактивных ранцев исключительно в виртуальной реальности, и в некоторых сценариях астронавт расходовал все топливо или промахивался мимо станции. Я прекрасно понимаю, что если я отцепился и топливо закончилось, то неважно, какое расстояние разделяет кончики моих пальцев и станцию, один дюйм или целая миля. Результат будет один – я погибну.

Удостоверившись, что мой фал надежно закреплен, я отцепляю от себя фал Челла и присоединяю его к точке крепления карабина снаружи станции с тем же вниманием и двойной проверкой. Челл по одной передает мне сумки с оборудованием для работы, и я цепляю каждую к кольцевому поручню на внешней стороне шлюза. Когда у нас есть все, что нужно, я даю Челлу разрешение на выход. Первое, что мы делаем, когда оба оказываемся снаружи, – осматриваем скафандры друг друга сверху донизу. Трейси руководит процедурой из Центра управления полетом, диктуя мне шаг за шагом процедуру проверки ПСЖ Челла (портативная система жизнеобеспечения – «ранец», который прикрепляется к скафандру сзади) на присутствие следов замерзшей воды в теплообменнике-сублиматоре. Все в норме, ни единой снежинки, о чем я с радостью сообщаю на Землю. Мы с Челлом облегченно вздыхаем – выход в открытый космос будет продолжен. (Впоследствии мы узнаем, что некоторые инженеры требовали его отменить, но руководитель полета взял верх.) Мы проверяем друг у друга нашлемные фонари и видеокамеры, малые рабочие места, ручки реактивных ранцев – все ли правильно размещено. Одна из ручек реактивного ранца Челла была частично разблокирована во время выхода из шлюзового отсека – как и моего. Вернув их в нужное положение, мы еще раз проверяем страховочные фалы. В отношении страховки никакая предосторожность не будет лишней. Почти через пять часов после того, как были надеты скафандры, мы готовы приступить к работе.

Почти столько же времени, сколько человек летает в космос, он стремится выбраться из космического корабля в открытое пространство. Отчасти им движет стремление осуществить мечту об одиноком парении в безграничности космоса, во время которого он связан с кораблем лишь фалом, словно пуповиной с матерью. Однако выходы в открытый космос имеют и практический смысл. Способность передвигаться от одного корабля к другому, исследовать поверхность планет или (особенно в отношении Международной космической станции) осуществлять техобслуживание, ремонт и сборочные работы за бортом имеет решающее значение для длительных космических путешествий.

Первым в открытый космос вышел космонавт Алексей Архипович Леонов в 1965 г. Он открыл крышку люка корабля «Восход», выплыл наружу на жгуте шлангов и сообщил Москве: «Земля совершенно круглая», – вероятно, разочаровав сторонников идеи плоской Земли во всем мире. Это был триумфальный момент советской космической программы, но через 12 минут Алексей Архипович обнаружил, что не может вернуться в корабль через люк. Из-за сбоя или конструктивного недостатка его скафандр так раздулся, что не проходил через узкое отверстие. Космонавту пришлось выпустить из скафандра часть драгоценного воздуха, чтобы протиснуться внутрь, причем давление настолько снизилось, что он едва не потерял сознание. Не слишком многообещающее начало эпохи выходов в открытый космос! Однако с тех пор больше 200 человек благополучно парили в этой безграничной черноте.

Хотя некоторые аспекты выходов в открытый космос упростились, они не стали менее опасными. Всего несколько лет назад гермошлем астронавта Луки Пармитано стал наполняться водой, что едва не закончилось трагической нелепостью – смертью в космосе от утопления. Выходы в открытый космос намного опаснее любого другого нашего занятия на орбите: так много переменных факторов, так много оборудования, которое может отказать, и процедур, которые могут пойти наперекосяк. Снаружи мы крайне уязвимы.

Как пилот и командир космического шаттла, я не имел возможности совершить выход в открытый космос. Астронавты-специалисты проходили сотни часов подготовки к работе вне корабля, пока я учился летать и командовать экипажем. Большую часть эры шаттлов мы, пилоты, знали, что из-за разделения труда нам не представится шанс надеть скафандр и выйти в космос. Шаттл мог безопасно вернуться после гибели или ранения специалиста, но без пилота или командира возвращение значительно усложнилось бы. Сейчас, однако, другая эпоха, и в этой экспедиции на МКС мне повезло.

Подготовка к выходу из корабля занимает очень много времени. Мы заранее планируем со всей возможной тщательностью, что будем делать и в каком порядке, чтобы свести к минимуму проблемы и к максимуму – эффективность и результативность. Мы готовим скафандры, проверяем и перепроверяем все компоненты, поддерживающие нашу жизнь в космическом вакууме, подбираем и подготавливаем инструменты – все они специально разработаны для использования при нулевой гравитации в неповоротливых перчатках.

Сегодня утром я встал в полшестого и все делал в спешке, чтобы весь день идти с опережением циклограммы. Надел памперс и костюм водяного охлаждения (КВО), который мы надеваем под скафандр, – нечто вроде белья с длинными рукавами и штанинами и со встроенной системой кондиционирования, работающей при условии подключения к скафандру. Затем я наскоро позавтракал продуктами, отобранными с вечера для экономии времени, и направился в шлюзовой отсек облачаться в скафандр. Я стремился возможно раньше оказаться в шлюзе, поскольку убежден: в случае сложной работы, если вы не опережаете график, значит, вы уже от него отстали.

Мы с Челлом час дышали чистым кислородом, снижая содержание азота в крови, чтобы не страдать от декомпрессии (кессонной болезни). Кимия – оператор поддержки этого выхода в открытый космос, и его задача – помочь нам снарядиться, проконтролировать процедуру десатурации и проследить за шлюзовым отсеком и его системами. Казалось бы, скромная роль – прочитать процедуры из нескольких сотен шагов, – но критически значимая для Челла и меня. Без посторонней помощи надеть и снять скафандр практически невозможно, и, если Кимия совершит малейшую ошибку – например, неправильно наденет на меня ботинок, – я рискую погибнуть страшной смертью. В скафандр встроена система жизнеобеспечения, поддерживающая циркуляцию кислорода, поглощающая выдыхаемый углекислый газ и прокачивающая охлаждающую воду через трубки, покрывающие тело, чтобы я не перегрелся. Несмотря на невесомость, скафандр все-таки имеет массу. Кроме того, он жесткий и неповоротливый и в нем сложно двигаться.

Я натянул нижнюю часть скафандра, и Кимия помог мне втиснуться в жесткую кирасу. Едва не вывихнув плечи, до предела выпрямив локти, я протолкнул руки в рукава, а голову – в шейное кольцо. Кимия подключил фал коммуникаций костюма водяного охлаждения, затем герметично соединил штанины и кирасу скафандра. От каждого соединения между элементами скафандра зависит жизнь. Последнее действие – надевание гермошлема. Мой смотровой щиток дополнен линзами Френеля, чтобы я хорошо видел без очков или контактных линз. Очки могут соскользнуть, особенно если вспотеешь, а поправить их, когда на тебе гермошлем, невозможно. Контактные линзы допустимы, но мои глаза плохо на них реагируют.

Когда мы были одеты, Кимия отбуксировал в шлюз сначала меня, затем Челла, чтобы мы сберегли силы для предстоящей работы. Мы парили там и ждали, пока из шлюзового отсека перекачают воздух в пространство станции. Воздух – ценный ресурс, и мы стараемся не выбрасывать его за борт.

Тишину нарушает голос Трейси:

– Итак, ребята, Скотт ведет, начинайте перемещение к своей рабочей зоне.

«Перемещение» означает, что мы должны передвигаться, перебирая руками, по сплошным линиям поручней, прикрепленных к наружной поверхности станции. На Земле ходят с помощью ног; в космосе, особенно за бортом, используют руки. В том числе и поэтому перчатки – исключительно важная часть снаряжения при выходе в открытый космос.

– Вас понял, – отвечаю я Трейси.

Я перемещаюсь к своей первой рабочей площадке на правой стороне гигантской фермы космической станции, периодически оглядываясь на фал, чтобы проверить, как он движется и не зацепился ли за что-нибудь. Сначала возникает ощущение, словно я, переставляя руки, ползу по полу. Как повреждена внешняя оболочка станции! Микрометеориты и космический мусор бомбардируют ее 15 лет, оставляя мелкие углубления и царапины, даже сквозные, с зазубренными краями, пробоины в поручнях. Это немного тревожит, особенно когда ты снаружи, защищенный от очередного удара только несколькими слоями скафандра.

Пребывание вне космической станции, безусловно, неестественное состояние. Мне не страшно, думаю, это свидетельствует об уровне подготовки и о моей способности отвлекаться от второстепенного. Если бы я на мгновение погрузился в рефлексию, то мог бы совершенно утратить присутствие духа. Когда появляется солнце, я ощущаю его жар. Через 45 минут оно заходит, и я чувствую всю глубину провала в холод, от плюс до минус 132 °С за считаные минуты. Чтобы пальцы не замерзали, в перчатках есть нагревательные элементы, но пальцы ног лишены этого преимущества. (К счастью, мой вросший ноготь за несколько недель зажил сам без дополнительного лечения, иначе сейчас мне пришлось бы еще тяжелее.)

Потрясают цвет и яркость нашей планеты, ее сияющий ореол. Я бесчисленное множество раз любовался Землей из иллюминатора космического корабля, но отличие между наблюдением изнутри, через несколько слоев пуленепробиваемого стекла, и отсюда, снаружи, такое же, как между взглядом, брошенным на гору из окна машины, и восхождением на ее вершину. Я почти прижимаюсь лицом к тонкому прозрачному пластиковому щитку, и периферийное зрение словно растягивается во все стороны. Я пожираю глазами головокружительную синеву, текстуру облаков, разнообразие ландшафтов, сияющий обод атмосферы на горизонте – узкую полоску, сделавшую возможным существование всего живого на Земле. Вокруг нет больше ничего, кроме черноты космического вакуума. Я хочу поделиться впечатлениями с Челлом, но не нахожу слов.

Моя первая задача – снять изоляцию с коммутационного блока сборных шин, гигантского предохранителя, передающего энергию от солнечных батарей на оборудование станции, чтобы в дальнейшем робот-манипулятор мог демонтировать блок. В норме для этой работы также необходимо выходить в открытый космос, но мы стараемся препоручать больше операций механической руке.

Первое задание Челла – накрыть термоодеялом AMS (Alpha Magnetic Spectometer, магнитный альфа-спектрометр), оборудование для эксперимента из области физики элементарных частиц. Оно отправляет на Землю данные, которые могут изменить наши представления о Вселенной, но, если мы хотим получать их и впредь, его нужно защитить от солнечных лучей – он начинает перегреваться. Спектрометр был доставлен на станцию в 2011 г. во время последнего полета шаттла «Индевор» под командованием моего брата. Ни он, ни я и подумать не могли, что через пять лет я возглавлю выход в открытый космос, предпринятый с целью продлить жизнь этого прибора.

Космический телескоп «Хаббл» и другие инструменты, такие как AMS, в последние годы трансформировали наши знания о Вселенной. Мы всегда предполагали, что звезды и другая наблюдаемая материя – 200 млрд галактик, каждая из которых содержит в среднем 100 млрд звезд, – представляют собой все существующее вещество. Теперь мы знаем, что на самом деле для наблюдения доступно менее 5 % материи Вселенной. Перед астрофизиками встала задача обнаружения темной энергии и темной материи (всего остального сущего), и AMS собирает данные для ее решения.

Снять и сложить изоляцию коммутационного блока сборных шин относительно простая работа, однако, как и все, что мы делаем в невесомости, это труднее, чем может показаться: представьте, что пытаетесь упаковать чемодан, прибитый к потолку. Даже простейшее дело в космосе требует изнуряющей степени сосредоточенности, как при посадке F-14 Tomcat на палубу авианосца или космического шаттла на ВПП, но я должен сохранять эту сосредоточенность не несколько минут, а целый день.

Три самые важные вещи, за которыми я должен сегодня следить, – это фалы, текущая задача и циклограмма. Каждое мгновение я должен знать, что происходит с моим фалом и надежно ли он закреплен. Ничего важнее для моего выживания нет. В среднесрочной перспективе необходимо фокусироваться на работе и на том, чтобы как следует ее выполнить. В долгосрочной – учитывать общую циклограмму выхода ВКД (внекорабельная деятельность), последовательность задач с временно́й привязкой, разработанную так, чтобы наилучшим образом использовать ограниченные ресурсы скафандров и наши силы.

Сняв изоляционное покрытие и уложив его в сумку, я принимаю поздравления Земли с хорошо выполненной работой. Впервые за долгие часы я делаю глубокий вздох, потягиваюсь, насколько это возможно в жестком скафандре, и оглядываюсь. Время ланча, но не сегодня. Я могу пить воду через трубочку в гермошлеме, и только. Я показываю хорошее время, все еще чувствую в себе много сил и думаю: «Этот выход в открытый космос пройдет на ура». Однако день продолжается, и скоро станет ясно, что уверенность меня подвела.

Следующая моя задача связана с работой на концевом захвате– «руке» манипулятора. Без него мы не можем ловить и подтягивать к станции прибывающие космические корабли, снабжающие американский сегмент МКС продуктами питания и прочими необходимыми вещами. Надежно закрепившись на фиксаторе для ног, я вдруг понимаю, как мне повезло: вместо того чтобы смотреть на внешнюю поверхность американского модуля, куда обычно направлен взгляд работающих в открытом космосе (именно туда сейчас смотрит Челл), я вижу перед глазами Землю. Работая, я могу созерцать ошеломляющую картину, развертывающуюся под ногами по мере вращения Земли, вместо того чтобы поворачиваться и поглядывать на нее краем глаза в редкие свободные моменты. Я чувствую себя как персонаж Леонардо Ди Каприо на носу «Титаника» – властелином мира.

Готовясь к этому полету, я тренировался смазывать копию концевого захвата с помощью таких же инструментов, как и те, которыми пользуюсь здесь. Во время отработки на мне были дубликаты перчаток от моего скафандра. Но теперь, когда я, шприц для смазки и сама смазка парят в космосе, зрелищные восходы и закаты солнца повторяются каждые 90 минут, а под ногами величественно вращается планета, все выглядит настолько иначе, что это сбивает с толку. Шприц для смазки хорошо спроектирован, это продвинутая версия шприца для заделки швов, который можно купить в любом хозяйственном магазине, но им ужасно неудобно пользоваться в герметичных перчатках с толстыми пальцами. Несколько часов я вожусь с этим громоздким инструментом, словно пятилетний ребенок, пытающийся рисовать краской с помощью пальцев. Смазка попадает куда угодно. Ее капельки разлетаются из пистолета, словно одержимые страстью к исследованию космоса. Некоторые летят в мою сторону, и это может стать серьезной проблемой: если смазка попадет на остекление моего гермошлема, я перестану видеть и не смогу найти обратную дорогу. Это задание отнимает намного больше времени, чем на него отведено, а руки так болят, что я едва могу ими пошевелить. В этом выходе в открытый космос много утомительного, но хуже всего то, сколько усилий приходится затрачивать из-за перчаток. Костяшки пальцев стерты в кровь, мышцы перегружены, а мне еще многое предстоит сделать. Я работаю в тандеме с Кимией, который тонко управляет механической рукой, располагая ее именно там, где мне нужно. Я наношу смазку на конец длинного проволочного инструмента и засовываю его в темную дыру в концевом захвате. Ничего не видно, остается лишь надеяться, что смазка попадет в нужное место, куда я ощупью, вслепую, целю.

Работа настолько затягивается, что некоторые другие задачи этого выхода в открытый космос я уже не успею выполнить. Челл тоже отстает от графика. Он прокладывает кабели, чтобы обеспечить возможность стыковки будущим кораблям, прилетающим на станцию, и сталкивается с не меньшими трудностями, чем я в борьбе со шприцем для смазки. Давно минует рубеж в шесть с половиной часов, прежде чем мы начинаем закругляться и готовимся к возвращению в шлюз. Хотя ресурсов нам хватило бы еще на несколько часов, нужно оставить достаточный запас времени на любые неожиданности.

Нам предстоит самая сложная часть выхода в открытый космос – возвращение в шлюз. Челл движется первым и проходит в своем массивном скафандре сквозь отверстие, ни за что не зацепившись. Оказавшись внутри, он закрепляет скафандровый фал. Тогда я отцепляю его страховочный фал, все еще зацепленный за кольцо снаружи космической станции, прикрепляю его к себе и отцепляю собственный фал. Перевернувшись вверх ногами, я в таком положении влетаю в шлюз, чтобы оказаться лицом к крышке люка и иметь возможность ее закрыть.

Когда мы оба оказываемся внутри, то тяжело дышим от усталости. Закрыть крышку – абсолютная необходимость! – намного труднее, чем открыть, поскольку сказывается усталость. Руки меня почти не слушаются.

Первый шаг – закрыть теплозащитное покрытие внешнего люка, сильно поврежденное солнцем, как и почти все наше оборудование, испытывающее воздействие жесткого излучения. Покрытие больше не прилегает вплотную – оно деформировалось, приняв форму картофельного чипса, – и требуется большая ловкость, чтобы надежно его закрепить. Когда теплозащитное покрытие закрыто, нужно заново подключиться к фалу коммуникаций, подающему в наши скафандры кислород, воду и электричество от систем станции вместо собственной системы жизнеобеспечения скафандра. Это далеко не просто, но через несколько минут мы правильно устанавливаем соединения.

Несмотря на усталость, мне удается надежно закрыть и зафиксировать крышку люка. Пока вокруг свистит нагнетаемый воздух, мы с Челлом пытаемся отдышаться после утомительного возвращения на станцию. Нам придется подождать около 15 минут с несколькими проверками на герметичность, чтобы убедиться, что люк полностью закрыт, а в шлюзовом отсеке тем временем устанавливается такое же давление, как и везде во внутренних помещениях станции. Пока длится ожидание, я пытаюсь нормализовать давление на барабанные перепонки, прижимаясь носом к подушечке внутри гермошлема и с силой выдувая через него воздух (это устройство позволяет зажать нос без помощи пальцев, чтобы продуть уши приемом Вальсальвы). Для этого требуется гораздо больше сил, чем я предполагал, – впоследствии я обнаружу, что у меня из-за перенапряжения лопнуло несколько кровеносных сосудиков в глазных яблоках.

Мы провели в скафандрах уже 11 часов.

В какой-то момент в процессе наддува шлюзового отсека мы теряем связь с Землей. Это означает, что некоторое время нас не будет в трансляции NASA TV и можно говорить, что хочешь.

– Гребаное безумие, – отзываюсь я о нашем выходе в открытый космос.

– Точно, – соглашается Челл. – Я умотался.

Мы оба знаем, что через девять дней должны будем повторить выход.

Крышка люка открывается, и мы видим улыбающегося Кимию – дело почти сделано. Кимия и Олег тщательно осматривают наши перчатки и многократно фотографируют их, чтобы отослать снимки на Землю. Перчатки – самая уязвимая часть экипировки, подверженная порезам и истиранию, и специалисты хотят узнать как можно больше о том, как они перенесли сегодняшнее испытание. Любые дырочки легче заметить, когда в скафандрах еще поддерживается давление.

Когда мы готовы снять скафандры, Кимия помогает нам сначала избавиться от гермошлемов. С одной стороны, это облегчение, с другой – нам будет не хватать чистого воздуха: поглотители СО2 в скафандрах гораздо лучше справляются со своей задачей, чем «Сидра». Выбраться из скафандра было сложно даже на Земле, где нам помогала гравитация, удерживавшая наши тела на полу. В космосе мы со скафандром парим как одно целое, и необходимо, чтобы Кимия с усилием тянул за рукава, одновременно толкая штанины ногами в противоположном направлении. Высвобождение из кирасы приводит на ум роды у лошади.

Освободившись от скафандра, я вдруг осознаю, насколько утомительно было просто находиться в нем, не говоря уже о целом дне изматывающей работы. Мы с Челлом направляемся в PMM, где снимаем длинное нижнее белье и избавляемся от использованных памперсов и биомедицинских датчиков. Мы быстро «принимаем душ» (обтираем засохший пот влажными салфетками и насухо вытираемся полотенцами) и едим впервые за 14 часов. Я звоню Амико и рассказываю, как все прошло. Она наблюдала за нашим выходом из Центра управления полетом, но хочет услышать от меня, что я чувствовал. Этот выход в открытый космос беспокоил ее больше любой другой задачи моей экспедиции.

Когда она отвечает на звонок, я говорю:

– Привет, это было нечто. Даже не знаю, как это описать. Чертово безумие.

– Я так горжусь тобой! – говорит она. – Я извелась, наблюдая.

– Ты извелась? – подшучиваю я, хотя понимаю, что она имеет в виду.

Она находилась в ЦУП с трех часов ночи по времени Хьюстона, не ела и даже не отлучалась в туалет, пока я благополучно не вернулся на станцию.

– Даже больше, чем во время запуска. По крайней мере, я могла попрощаться с тобой перед стартом. Сегодня я знала, что, если что-нибудь случится, мне придется смириться с тем, что мы не виделись семь месяцев.

Она рассказывает, как счастлива за меня, что мне удалось выйти в открытый космос после стольких лет в качестве астронавта, и добавляет, что все в НАСА разделяли ее воодушевление.

– Я едва жив. Не уверен, что хочу это повторять.

Я признаю, что это было веселье «второго типа» – которое чувствуешь уже после того, как все закончится, – но знаю, что к моменту нашего следующего выхода в открытый космос опять буду готов. Прежде чем нажать отбой, я говорю, что люблю ее.

Этим вечером мы идем в российский сегмент на небольшое торжество. Успешный выход в открытый космос – одно из событий, наряду с праздниками, днями рождения, прибытиями и отлетами членов экипажа, требующих особого ужина. Сегодняшний будет коротким, поскольку мы с Челлом устали. За едой мы обсуждаем день: что удалось, что нас поразило, что мы в другой раз сделаем иначе. Я хвалю Челла, понимая, что он до сих пор пережевывает момент с несвоевременным включением охлаждения. Он знает, что я не расточаю незаслуженных похвал, и надеюсь, это поможет ему завершить сегодняшний день с чувством удовлетворения. Я снова говорю Кимии, как безупречно он обеспечил внутрикорабельную поддержку нашего ВКД, и еще раз благодарю русских за помощь. В такие дни очевидно, что наш экипаж стал настоящей командой, и это одна из наград за самый трудный день в моей жизни.

После того как мы пожелали друг другу спокойной ночи, я забираюсь в спальный мешок, выключаю свет и пытаюсь заснуть. Завтра исполнится 100 дней, как Челл, Кимия и Олег находятся в космосе. Нам с Челлом понадобится какое-то время восстанавливать силы, прежде чем начинать подготовку ко второму выходу в открытый космос. Он будет еще более сложным и изматывающим. Но сейчас можно отдыхать. Одно из главных испытаний этого года позади.

Как-то вечером, позвонив отцу спросить, как дела, я узнаю, что умер мой дядя Дэн, мамин брат. Большую часть жизни он страдал тяжелым заболеванием костей, и его смерть не становится неожиданностью, но все-таки кажется ранней, ведь он всего на 10 лет старше меня. Когда нам с Марком было около десяти, дядя Дэн какое-то время жил у нас в цокольном этаже, и, поскольку по возрасту он был ближе к нам, чем к маме, я всегда видел в нем скорее старшего брата, нежели дядю. В разговоре с отцом я замечаю, что, пока я в космосе, смерть проявляет не больше терпения, чем жизнь. То, что я не смог попрощаться с Дэном и вернусь нескоро после похорон, напоминает, что я пропускаю моменты, которые не смогу наверстать.

Через несколько дней я останавливаю Челла, пролетающего через американский «Лэб», и с серьезным выражением лица прошу уделить мне минуту.

– Конечно, что случилось? – соглашается Челл с обычной своей жизнерадостностью.

Подобное оживление и оптимизм иногда кажутся искусственными, но, проработав с Челлом много времени в тесном пространстве и в тяжелых обстоятельствах, я убедился, что он абсолютно искренен. Его жизнелюбие неподдельно. Думаю, эта черта часто помогала в бытность врачом-реаниматологом и не менее ценна в долгосрочном космическом полете.

– Речь о следующем выходе в открытый космос, – говорю я со всей серьезностью и делаю паузу, словно подбирая слова.

– А что? – спрашивает Челл, на сей раз с оттенком обеспокоенности.

– Мне придется тебе сказать… Боюсь, тебе не быть вторым оператором выхода экипажа в открытый космос.

Во время нашего первого выхода именно Челл был вторым оператором. Первым, или ведущим оператором как более опытный астронавт был я, хотя мы оба впервые оказались в открытом космосе.

На лице Челла мелькает обеспокоенность, быстро сменяющаяся огромным разочарованием.

– Ну, ладно… – откликается он и ждет продолжения.

Я решаю, что достаточно покуражился.

– Челл, ты будешь первым оператором.

Шутка жесткая, но дело того стоит – достаточно видеть его облегчение и восторг, когда он понимает, что получил повышение. У Челла еще будут полеты, возможно и выходы в открытый космос, и опыт руководства станет для него бесценным. Я абсолютно убежден, что он справится с этой ролью, о чем ему и сообщаю. Нас ждет обширная подготовка.

3 ноября, в день промежуточных выборов на Земле, я звоню в избирательную комиссию по месту жительства – округ Харрис в Техасе – и получаю пароль для открытия PDF-файла, высланного мне ранее. Я заполняю бюллетень и отправляю обратным письмом. Кандидатов в бюллетене нет, только вопросы референдумов. Тем не менее я горжусь, что исполняю долг избирателя, находясь в космосе, и надеюсь, это послужит напоминанием о важности голосования (неудобство не может быть достаточно веской причиной, чтобы пропускать выборы).

Из космоса я слежу за новостями, особенно политическими, и у меня создается впечатление, что президентские выборы следующего года будут не похожи ни на какие другие. Подобно ураганам, которые я вижу сверху, на горизонте собирается буря, которая изменит наш политический ландшафт на грядущие годы. Я пристально слежу за праймериз обеих партий и, хотя не отличаюсь тревожностью, начинаю беспокоиться. Иногда перед сном я смотрю из окон «Купола» на планету внизу. Что за чертовщина там творится? Однако нужно сосредоточиваться на вещах, которые мне подконтрольны, и все они здесь, наверху.