– Я, – важно произнес Артур, – расположусь в комнате рядом с детской, где услышу любой звук. Я буду держать наготове взведенный револьвер – не пугайтесь, дамы, я отлично стреляю – и фонарик, а также очень громкий свисток, которым смогу вас созвать, если увижу что-нибудь достойное вашего внимания или мне потребуется… э-э… ваше общество. Так что спите спокойно.

– Артур, – объяснила миссис Монтегю, – будет совершать регулярные обходы: каждый час обходить второй этаж. Я не считаю, что ему надо спускаться – ведь я буду наверху. Мы это все уже не раз проделывали. Идемте.

Они молча поднялись вслед за ней по лестнице, наблюдая, как миссис Монтегю нежно поглаживает перила и деревянную резьбу на стене.

– Какое счастье знать, что обитатели этого дома только и ждут случая поведать свои истории, дабы освободиться от бремени скорбей. Итак. Первым делом Артур осмотрит спальни. Артур?

– Приношу извинения, дамы, приношу извинения. – Артур распахнул дверь синей комнаты, в которой жили теперь Теодора и Элинор. – Хорошенькое гнездышко, – похвалил он, – как раз для очаровательных дам. Если желаете, я избавлю вас от хлопот и сам загляну под кровати и в шкаф.

Под их серьезными взглядами он встал на четвереньки и заглянул под кровати, затем встал и отряхнул руки.

– Все безопасно, – был его вердикт.

– А моя комната где? – спросила миссис Монтегю. – Куда молодой человек отнес мои вещи?

– Точно в торце коридора, – сказал доктор. – Мы зовем ее детской.

Миссис Монтегю в сопровождении Артура решительно прошла по коридору. На холодном пятне она поежилась.

– Мне понадобятся еще одеяла. Пусть молодой человек принесет мне одеяла из другой спальни. – Она открыла дверь и кивнула. – Белье на кровати вроде свежее, это да, но вот проветривали ли комнату?

– Я предупредил миссис Дадли, – ответил доктор.

– Чувствуется затхлость. Артур, вам придется, несмотря на холод, открыть окно.

Звери со стен детской мрачно смотрели на миссис Монтегю.

– Может быть, все-таки… – Доктор замялся, опасливо глядя на ухмыляющиеся рожи у двери. – По-моему, лучше все-таки кому-нибудь с тобой остаться.

– Дорогой мой. – Присутствие усопших настроило миссис Монтегю на благодушный лад, и теперь она говорила с ласковой улыбкой. – Сколько часов – сколько, сколько часов – провела я в чистейшей любви и понимании, одна в комнате и в то же время не одна? Дорогой мой, как мне тебя убедить, что нет никакой опасности там, где есть только любовь и сочувствие? Я здесь, чтобы помочь этим несчастным – протянуть им руку сердечного отклика, показать, что их по-прежнему помнят и готовы выслушать, готовы рыдать вместе с ними; их одиночеству пришел конец, и я…

– Да, – сказал доктор. – Но дверь все-таки не закрывай.

– Не запру, если ты настаиваешь. – Миссис Монтегю демонстрировала чудеса великодушия.

– Я буду в другом конце коридора, – сказал доктор. – Совершать обходы не предлагаю, раз этим займется Артур, но если тебе что-нибудь понадобится, я услышу.

Миссис Монтегю рассмеялась и помахала ему рукой.

– Несчастные души нуждаются в твоей защите куда больше, чем я, – сказала она. – Конечно, я сделаю все, что в моих силах. Однако они очень ранимы, при своих каменных сердцах и незрячих очах.

Появился Артур в сопровождении Люка, который с трудом сдерживал смех. Артур только что обошел все спальни на этаже.

– Все чисто, – кивнул он доктору. – Можете смело отправляться спать.

– Спасибо, – ответил доктор и снова обратился к жене: – Доброй ночи. Будь осторожна.

– Доброй ночи. – Миссис Монтегю с улыбкой обвела всех взглядом. – Пожалуйста, не бойтесь, – сказала она. – Что бы ни случилось, помните: я здесь.

После того как сперва Теодора, затем Люк пожелали им доброй ночи, а Артур еще раз призвал всех спать спокойно и не пугаться, если услышат выстрелы, а также предупредил, что начнет первый обход в полночь, Элинор и Теодора пошли в свою комнату. Люк направился в дальний конец коридора, доктор постоял минуту, нехотя отвернулся от закрытой двери, за которой скрылась его жена, и побрел к себе.

– Погоди, – сказала Теодора, едва они с Элинор вошли в комнату. – Люк обещал мне, что они будут ждать нас в другом конце коридора. Не раздевайся и не шуми. Чует мое сердце, старушка своей чистейшей любовью поставит весь дом на дыбы. Если есть на свете дом, которому эта чистейшая любовь будет поперек горла, так это Хилл-хаус. Ну все. Артур закрыл дверь. Пошли. Тихо.

Бесшумно ступая по ковру в одних чулках, они торопливо добрались до комнаты доктора.

– Быстрее, – сказал тот, приоткрывая дверь ровно настолько, чтобы их впустить. – Тсс.

– Это опасно. – Люк притворил дверь, оставив маленькую щелочку. – Он кого-нибудь пристрелит.

– Мне очень неспокойно, – озабоченно проговорил доктор. – Мы с Люком будем бодрствовать и сторожить, а вы оставайтесь здесь, под нашим присмотром. Что-то сегодня произойдет, я чувствую.

– Лишь бы она чего-нибудь не выкинула со своим планшетом, – сказала Теодора. – Простите, доктор Монтегю, я не хотела грубо отзываться о вашей супруге.

Доктор рассмеялся, продолжая внимательно наблюдать за дверью.

– Сперва она планировала ехать на весь срок, – сказал он, – но записалась на курсы йоги и не могла пропустить занятия. Она почти во всех отношениях превосходная женщина, – добавил он, с жаром глядя на них. – Чудесная, очень заботливая жена. Отличная хозяйка. Пуговицы мне пришивает. – Доктор с надеждой улыбнулся. – Это, – он указал в сторону коридора, – практически единственный ее недостаток.

– Наверное, она думает, что помогает вам в работе, – сказала Элинор.

Доктор скривился и передернул плечами. Тут дверь распахнулась и с грохотом захлопнулась; в наступившей тишине они различили медленный шелест, словно по коридору задул очень ровный, сильный ветер. Они переглянулись, пытаясь выдавить улыбку, пытаясь выглядеть мужественно перед лицом медленно подступающего потустороннего холода, и тут, за гулом ветра, раздался стук в двери первого этажа. Без единого слова Теодора взяла с постели доктора сложенный плед и накрылась им вместе с Элинор; они придвинулись друг к дружке, тихо, чтобы не производить шума. Элинор, охваченная нестерпимыми холодом (даже рука Теодоры на плече не согревала), думала, вцепившись в подругу: оно знает мое имя, на сей раз оно знает мое имя. Стук поднимался по лестнице, грохоча на каждой ступеньке. Доктор, стоящий у двери, напрягся всем телом, и Люк подошел ближе к нему.

– Это не у детской, – сказал Люк, останавливая руку доктора, который уже потянулся открыть дверь.

– Как же утомляет этот постоянный стук, – дурашливо заметила Теодора. – На следующее лето поеду куда-нибудь еще.

– Везде свои недостатки, – ответил Люк. – Например, в озерных местностях – комары.

– А не может такого быть, что Хилл-хаус уже исчерпал свой репертуар? – Несмотря на легкомысленный тон, голос Теодоры дрожал. – Вроде бы стук уже был, теперь что, все опять по новой?

Грохот эхом прокатился по коридору; он шел со стороны, противоположной детской. Доктор встревоженно покачал головой.

– Мне придется туда пойти, – сказал он. – Она может испугаться.

Элинор, раскачиваясь в такт ударам, которые, чудилось, бухали не только в коридоре, но и у нее в голове, сказала: «Они знают, где мы». Остальные, думая, что она имеет в виду Артура и миссис Монтегю, кивнули и прислушались. Стуки, сказала себе Элинор, прижимая ладони к глазам и раскачиваясь, будут двигаться по коридору до конца, затем повернут и двинутся назад, и так снова и снова, как первый раз, а потом стихнут, и тогда мы с улыбкой посмотрим друг на друга, а от холода останутся только мурашки на спине, а со временем пройдут и они.

– Оно не причинило нам вреда, – напомнила Теодора доктору, силясь перекричать грохот. – Так что им тоже ничего не грозит.

– Лишь бы она не решила что-нибудь в связи с этим предпринять, – мрачно ответил доктор. Он по-прежнему стоял у двери, но уже не делал попыток ее открыть – да это и казалось невозможным под натиском грохота снаружи.

– Я положительно чувствую себя ветераном, – сказала Теодора Элинор. – Давай ближе ко мне, Нелл, согрейся.

Она под одеялом притянула Нелл к себе, и обеих окутал мучительный, парализующий холод. Затем внезапно грохот оборвался и наступила памятная им крадущаяся тишина. Они переглянулись, не дыша. Доктор обеими руками держал дверную ручку. Люк – хотя лицо его было бледно, а голос дрожал – спросил весело:

– Кому бренди? Моя страсть к спиритус вини…

– Нет. – Теодора захихикала как сумасшедшая. – Только не этот каламбур!

– Прости. Ты не поверишь, – начал Люк, и горлышко графина зазвенело о край стакана, который он собирался наполнить, – но для меня это уже не каламбур. Вот как жизнь в доме с привидениями искажает чувство юмора.

Крепко держа стакан обеими руками, Люк подошел к кровати, на которой съежились девушки, и Теодора, высунув руку из-под одеяла, взяла у него бренди.

– Вот, – сказала она, поднося стакан к губам Элинор. – Пей.

Элинор пила, не чувствуя согревающего тепла, и думала: мы в центре циклона. Уже скоро. Люк бережно понес бренди доктору, и Элинор, видя глазами, но не регистрируя мозгом, смотрела, как стакан выпал из пальцев Люка, когда дверь бесшумно заходила ходуном. Люк оттащил доктора назад. Дверь дрожала под неслышными ударами; казалось, сейчас она сорвется с петель и рухнет на пол, оставив их без защиты. Доктор с Люком пятились, бессильные этому помешать.

– Оно не войдет, – снова и снова твердила Теодора, не сводя глаз с двери, – не войдет, не пускайте его, оно не войдет…

Дверь перестала дрожать, теперь поворачивалась ручка, словно кто-то ее оглаживает, пробует по-свойски, ласково, а когда и это не помогло, начались охлопывания и ощупывания дверной рамы, словно вкрадчивая просьба; впусти, впусти.

– Оно знает, что мы здесь, – шепнула Элинор, и Люк, обернувшись через плечо, яростно прижал палец к губам.

Как холодно, по-детски думала Элинор, я теперь уже никогда не засну из-за этого шума, раздающегося в моей голове; как другие могут его слышать, если он исходит из моей головы? Я дюйм за дюймом растворяюсь в доме, сыплюсь потихоньку, потому что меня расшатывает шум изнутри, а они-то чего боятся?

Элинор слышала отстраненно, что стук начался снова, всезаполняющий металлический грохот прокатывался через нее волнами; она прижала ледяные руки к лицу, проверяя, на месте ли оно, и подумала: все, больше не могу, мне невозможно холодно.

– Возле детской, – отчетливо донесся сквозь гул севший голос Люка. – Возле детской. Нет.

Он схватил за локоть шагнувшего к двери доктора.

– Чистейшая любовь, – истерически выговорила Теодора и снова захихикала.

– Если они не откроют двери… – сказал Люк доктору. Тот стоял, припав ухом к двери, а Люк крепко держал его за локоть.

А сейчас мы услышим новый звук, подумала Элинор, прислушиваясь к тому, что происходит у нее в голове, – он меняется. Удары стихли, словно не добившись своего, и что-то быстро прошуршало по коридору туда-обратно, словно там с невероятным терпением прохаживался какой-то зверь, чутко ловя шорохи за дверями, затем вновь раздалось памятное Элинор бормотание; это я бубню? – успела удивиться она, и тут же из-за двери донесся тоненький издевательский смех.

– Фи-фа-фо-фам, – вполголоса произнесла Теодора, и смех стал громче, перешел в ор; это у меня в голове, подумала Элинор, прижимая руки к лицу, это у меня в голове и сейчас вырвется, вырвется, вырвется…

Весь дом задрожал в ознобе, шторы хлопали по окнам, мебель качалась, шум в вестибюле стал таким громким, что бил в стены, в коридоре со звоном бьющегося стекла падали картины и, кажется, вылетали окна. Люк с доктором налегли на дверь, словно удерживая ее, а пол ходил у них под ногами. Мы плывем, мы плывем, думала Элинор, и до нее издалека донеслись слова Теодоры: «Дом рушится». В них не было уже ни волнения, ни страха. Вцепившись в кровать, измочаленная, выжатая, Элинор уронила голову, зажмурилась, закусила от холода губу и почувствовала тошнотворную пустоту под ложечкой, когда комната ухнула вниз, потом выровнялась и медленно начала поворачиваться. «Боже милостивый», – выговорила Теодора в миле от нее, а Люк поймал доктора и поставил его прямо.

– Вы там как? – крикнул Люк. Он уперся спиной в дверь и держал доктора за плечи. – Тео, ты как?

– Держусь, – ответила Теодора. – Про Нелл не знаю.

– Не давай ей замерзнуть, – произнес Люк далеко-далеко. – Худшее впереди.

Голос отдалялся. Элинор по-прежнему видела и слышала Люка: он все так же был в комнате вместе с доктором и Теодорой, но в той подвижной тьме, сквозь которую она бесконечно падала, реальными оставались только ее побелевшие руки на кроватном столбике; она видела их, очень маленькие, видела, как они сжались еще крепче, когда кровать встала под углом, стена накренилась, а дверь уехала вбок. Где-то с грохотом обрушилось что-то высокое, наверное башня. А я-то была уверена, что она простоит еще много лет, подумала Элинор, нам конец, конец, дом себя крушит. Смех не умолкал, тоненький, безумный, с шалыми переливами, и она подумала: нет, для меня кончено. Я не вынесу больше, я откажусь от своего «я», отрекусь, добровольно отдам то, чего и не хотела вовсе; пусть забирает все, что ему от меня нужно.

– Иду, – сказала она вслух – как выяснилось, Теодоре.

Комната была совершенно тиха, из-за неподвижных штор проглядывал рассвет. Люк сидел на стуле у окна, лицо у него было в ссадинах, рубашка порвана, и он по-прежнему пил бренди. Доктор сидел на другом стуле, умытый, аккуратно причесанный, собранный. Теодора, склонившаяся над Элинор, сказала: «Все в порядке». Элинор села и встряхнула головой. Дом, тихий и сосредоточенный, выстроился вокруг нее. Все было на своих местах.

– Как… – начала Элинор, и все трое рассмеялись.

– Новый день, – ответил доктор, и, несмотря на приглаженный вид, голос его прозвучал глухо. – И новая ночь.

– Как я уже пытался сказать, – заметил Люк, – жизнь в доме с привидениями извращает чувство юмора. У меня вовсе не было намерения отпускать запретный каламбур, – пояснил он Теодоре.

– Как… как они? – спросила Элинор. Слова казались чужими, язык ворочался с трудом.

– Оба спят сном праведника, – сказал доктор. – Вообще-то, – добавил он, по всей видимости продолжая разговор, начатый, пока Элинор спала, – я не считаю, что эту бурю вызвала моя жена, хотя признаюсь, что еще одно упоминание про чистейшую любовь…

– Что это было? – спросила Элинор и подумала: наверное, я всю ночь стискивала зубы, судя по тому, как затекли челюсти.

– Хилл-хаус пустился в пляс, – ответила Теодора, – и прихватил нас с собой. По крайней мере, я думаю, что он плясал, хотя, может быть, просто ходил на голове.

– Почти девять, – произнес доктор. – Как только Элинор будет готова…

– Идем, крошка, – сказала Теодора. – Тео тебя умоет и причешет к завтраку.