39. Грозная туча
Распутин поправлялся в сибирской больнице, а Европа стремительно двигалась к войне. 28 июня 1914 года (по новому стилю) сербский националист Гаврило Принцип убил в Сараеве австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда. Этот выстрел стал началом Первой мировой войны, спустя два с половиной года привел к убийству Распутина, а затем – и к падению династии Романовых.
Близость покушения на Распутина и убийство эрцгерцога привели к печальной путанице и откровенной нечистоплотности в среде историков и биографов. На первый взгляд может показаться странным, что оба покушения состоялись практически одновременно: 28 и 29 июня. Но любая хронологическая (или иная) связь – это лишь мираж, результат путаницы различий между григорианским календарем, используемым на Западе, и юлианским, который существовал в России. По юлианскому календарю Франц Фердинанд был убит 15 июня, ровно за две недели до покушения Гусевой.
К сожалению, этот очевидный факт не мешает сторонникам теории заговоров, которые видят в произошедших событиях часть глобального мирового заговора. Современные русские историки-националисты считают, что покушения были частью жидомасонского заговора, целью которого было устранение единственных людей, которые могли бы предотвратить войну, развязывание кровавого конфликта, способного уничтожить христианские империи Европы и Россию, и организация мировой революции. (В эту схему вписывается также убийство французского социалиста и ярого противника войны Жана Жореса в Париже в кафе «Круассан» 31 июля (по новому стилю) 1. И действительно, некоторые самые активные сторонники подобной теории заходят настолько далеко, что, несмотря на все доводы здравого смысла, утверждают, что оба покушения произошли не только в один и тот же день, но даже и в один и тот же час. В биографии Распутина, увидевшей свет в 1964 году, Колин Уилсон заявил, что он первым заметил полную одновременность событий. Он писал: «Смерть Фердинанда сделала войну возможной; ранение Распутина сделало ее неизбежной, поскольку он был единственным человеком в России, способным войну предотвратить»2.
Во время убийства эрцгерцога Распутин находился еще в Петербурге. Когда репортер «Биржевых ведомостей» спросил его об этом событии, Распутин ответил:
«Что тут, братец, может сказать Григорий Ефимович? Убили уж, ау. Назад-то не вернешь, хоть плачь, хоть вой. Что хочешь делай, а конец-то один. Судьба такова… А вот английским гостям, бывшим в Петербурге, нельзя не порадоваться. Доброе предзнаменование. Думаю своим мужицким умом, что это дело большое – начало дружбы с Россией, с английскими народами. Союз, голубчик, Англии с Россией, да еще находящейся в дружбе с Францией, – это не фунт изюма, а грозная сила, право, хорошо».
В беседе с итальянским журналистом Распутин был более сдержанным: «Да, говорят, быть войне, и они готовы к ней. Даст Бог, не будет войны. Меня это тревожит»3.
Распутин всегда был сторонником мира. Неприязнь к кровопролитию была у него врожденной. Как истинный христианин, он считал кровопролитие грехом. Его враги, одержимые жаждой крови, вспомнили, как яростно выступал он ранее против войны на Балканах. На Распутина обрушилась газета отца Востокова «Отклики на жизнь»:
«Гр. Распутин, сколько мы можем судить по его органу “Дым Отечества”, есть злейший враг святой Христовой Церкви, православной веры и русского государства. Мы не знаем, какое влияние имеет этот изменник Христова учения на внешние дела России, но во время освободительной войны балканских христиан (в 1912 г.) с Турцией он выступил не за Христа, а за лжепророка Магомета. […] Он проповедует непротивление злу, советует русской дипломатии во всем уступать, вполне уверенный, как революционер, что упавший престиж России, отказ от ее вековых задач приведет наше отечество к разгрому и разложению. […] Распутин не только сектант, плут и шарлатан, но в полном значении слова революционер, работающий над разрушением России. Он заботится не о славе и могуществе России, а об умалении ее достоинства, чести, о предательстве ее родных по духу братьев туркам и швабам и готов приветствовать всякие несчастия, которые, вследствие измены наших предков завету, ниспосылаются Божественным Промыслом нашему отечеству. И этого врага Христовой истины некоторые его поклонники признают святым»4.
Востоков пользовался огромной популярностью, считался оплотом Церкви. Его журнал был избран для обучения царских детей христианской науке. Востоков публично напал на Распутина, назвав его предателем христианства и государства – и только за то, что Распутин терпимо относился к последователям иной веры и ненавидел кровопролитие. Это поразительный и весьма тревожный признак морального банкротства многих священников Русской православной церкви на рубеже веков.
До покушения Гусевой Вырубова дала Распутину, направлявшемуся в Покровское, телеграмму, в которой сообщала об отношении Николая и Александры к международной обстановке5. Когда Распутина перевезли в Тюмень, он пытался разобраться в ситуации с больничной постели и дать совет императору. Репортеры, толпившиеся вокруг больницы, хотели узнать его мнение о сложном положении, сложившемся на Балканах6. Как пишет дочь Распутина, Матрена, Распутина очень беспокоило то, что Николай может вступить в войну. В больнице он постоянно твердил: «Еду, еду, и не держите, телеграммами ничего не сделаешь! Надо не воевать с соседями, а в союзе воевать против англичанина и француза. Господи, Господи, что затеяли?! Погубят матушку Россию!»7 Распутин писал Николаю, призывая его «быть сильным» и не обращать внимания на воинственные настроения. Беспокойство Распутина было столь велико, что рана его вновь открылась и начала кровоточить8.
25 июля Распутин дал телеграмму Вырубовой: «Серьезная минута, угрожают войной»9. На следующий день он дал новую телеграмму, призывая Вырубову передать царю, чтобы тот любой ценой избежал войны10. 14 июля Распутин получил из Петергофа телеграмму без подписи, по-видимому, от Вырубовой. В телеграмме его просили изменить мнение и поддержать призывы к войне: «Вы знаете, что наш извечный враг Австрия готовится напасть на маленькую Сербию. Эта страна почти полностью населена крестьянами, искренне преданными России. Мы покроем себя позором, если позволим эту бесстыдную расправу. Если представится случай, используйте свое влияние, чтобы поддержать это праведное дело. Поправляйтесь».
За этой телеграммой последовали другие:
16 июля 1914. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.
Плохие известия. Ужасные минуты. Помолись о нем, нет сил бороться с другими.
17 июля 1914. Из Петергофа в Тюмень, Распутину.
Тучи сгущаются. Ради нашего спасения мы должны открыто готовиться, страдая ужасно.
Из Петербурга секретарю Распутина Лаптинской.
Когда здоровье старца позволит, немедленный приезд необходим, чтобы помочь Папе в свете надвигающихся событий, его любящие друзья советуют и страстно желают. Целуем. Ожидаем вашего ответа11.
Неудивительно, что к этому времени, когда Распутина считали виновным во всех проблемах, на него поспешили возложить ответственность и за угрозу войны. 27 июля Гучков написал министру иностранных дел Сергею Сазонову едкое письмо, где утверждал, что ультиматум Австрии Сербии явился прямым результатом слабости России с точки зрения Вены. В заключение он писал: «И теперь мы фатально пали до последней степени унижения (действительно ли до последней?) благодаря мягкосердечию императора, управлению государством Распутина и вашему попустительству»12. Поразительная и абсолютно ошибочная трактовка событий.
В эти дни Распутин отправил Николаю телеграмму, умоляя его не вступать в войну. Телеграмма была утеряна, но Вырубова, которая, как она сама утверждает, ее видела, пишет, что телеграмма была такой: «Пусть Папа войну не затевает, ибо с войной будет конец России и им самим, и что положат до последнего человека». Николай от этой телеграммы пришел в ярость. Его возмутило то, что Распутин вмешивается в государственные дела, которые его не касаются13. Летом 1915 года Распутин говорил агенту охранки, что из больницы послал императору около двадцати телеграмм, умоляя его не вступать в войну. Одна из таких телеграмм была настолько жесткой, что против него даже хотели возбудить дело, но Николай не согласился, сказав: «Это наше личное дело, и никого при дворе оно не касается»14.
Тогда Распутин сделал последнюю попытку удержать Николая и Россию от вступления в войну. Он попросил ручку и бумагу и написал самое замечательное и пророческое письмо из всех, написанных русским монархам их подданными:
«Милый друг! Еще раз скажу: грозна туча над Россией, беда, горя много, темно и просвету нет; слез-то море и меры нет, а крови? Что скажу? Слов нет, неописуемый ужас. Знаю, все от тебя войны хотят, и верные, не зная, что ради погибели. Тяжко Божье наказание, когда уж отымет путь, – начало конца. Ты – царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Вот Германию победят, а Россия? Подумать, так все по-другому. Не было от веку горшей страдалицы, вся тонет в крови великой, погибель без конца, печаль.
Григорий»15.
Удивительно, что это письмо сохранилось. Вряд ли Николай держал это письмо при себе во время войны, как это утверждалось. Тем не менее он явно придавал ему большое значение и даже взял его с собой в изгнание в августе 1917 года, когда всю семью выслали из Царского Села. В начале 1918 года Романовых отправили в Тобольск, и Николаю удалось тайно передать письмо мужу Матрены Распутиной, Борису Соловьеву, который в Сибири пытался организовать заговор с целью спасения царской семьи. Уже покинув Россию, Матрена оказалась в Вене. В 1922 году она продала это письмо князю Николаю Орлову. Письмо еще дважды переходило из рук в руки, а затем оказалось в распоряжении некоего Роберта Д. Брюстера, который в 1951 году подарил его Йельскому университету16.
Письмо Распутина ставит перед нами судьбоносные вопросы «что, если…?». Что было бы, если бы Николай прислушался к словам Распутина? Если бы нарисованные Распутиным картины открыли царю глаза? Если бы он осознал, какие ужасы и опасности грозят России летом 1914 года? Если Николай последовал совету Распутина, изменился бы ход не только русской, но и мировой истории. Если бы Россия не вступила в войну, то революция вряд ли произошла бы, а если бы и произошла, то не была бы столь жестокой и катастрофической. Удалось бы избежать невообразимых несчастий. А без русской революции 1917 года не было бы и нацистской Германии. Но Николай не обратил внимания на слова Распутина, хотя слова эти могли спасти его корону, жизнь и жизнь его близких. Эти слова в полной мере компенсировали бы любой вред, якобы причиненный Распутиным престижу династии.
Когда Распутин поправился и вернулся в Петербург, он часто говорил, что если бы он был в то время в столице рядом с царем, то сумел бы уговорить его не вступать в войну17. Граф Витте, повторяя его замечания по Балканскому кризису, говорил примерно то же18. Мы не можем сегодня с уверенностью сказать, что из этого правда. История красивая, но это не делает ее убедительной. В 1914 году Николай редко спрашивал совета Распутина по важным государственным вопросам, а когда делал это, то ограничивался вопросами религии. Лишь год спустя, когда Николай принял верховное командование вооруженными силами и отбыл в Ставку, он редко и неохотно следовал советам Распутина.
Не следует забывать, что Распутин был не единственным сторонником мира. Бывший посол в США, барон Роман Розен, князь Владимир Мещерский (издатель «Гражданина» и давний друг Александра III и Николая) и граф Витте – все выступали против войны. После Распутина никто так откровенно не обсуждал с царем катастрофы, которые могут постигнуть Россию, если она вступит в войну, как Петр Дурново, бывший министр внутренних дел. В феврале 1914 года Дурново направил царю знаменитый меморандум на эту тему19.
Когда Распутин писал царю, журналисты обсуждали, что именно старец думает о международной ситуации. «Петербургский курьер», к примеру, 29 июля писал, что Распутин был «чрезвычайно подавлен» полученной из столицы телеграммой об объявлении Австрией войны Сербии20. Как и во время Балканского кризиса, европейская пресса тоже живо интересовалась мнением Распутина. Аксель Шмидт из «Hamburger Fremdenblatt» 21 июня (по новому стилю) писал, что «бывший апостол мира» ныне заговорил на языке панславистов и призывает к объединению славян и православных под русским скипетром. Если это правда, писал журналист, то это представляет серьезную опасность для мира в Европе, поскольку только религия может побудить русский народ к вступлению в войну. «Какова бы ни была причина, – писал Шмидт, – ужасно думать, что сегодня мир в Европе зависит от неясных желаний и воли хитроумного мистика или простого авантюриста. Но в стране неограниченных невозможностей возможно все»21.
Слухи и домыслы ширились. Тулузская газета высказывала мнение о том, что Витте может использовать Распутина для того, чтобы объединить Германию и Россию против «безбожной» Франции. Немецкие газеты (Vossische Zeitung, Berliner Tageblatt) замечали, что в прошлом Распутин был достаточно влиятелен и мог удержать царя от войны, и теперь он тоже может использовать свою силу – но уже для вступления в войну. Еще одна немецкая газета – Deutsche Warte – в первые дни после покушения Гусевой, когда считалось, что Распутин убит, задавалась вопросом, не погиб ли он от руки тех сил в России, которые выступали против его миролюбивой политики и желали вступления России в войну22.
30 июля Николай под сильнейшим давлением военного командования объявил в России полную мобилизацию. Война стала неизбежной. Узнав об этом, Александра бросилась в кабине супруга, где они яростно спорили около получаса. Поступок царя оказался для императрицы полной неожиданностью, и она была вне себя. Она выбежала из кабинета, кинулась к себе, бросилась на диван и расплакалась. «Все кончено, – сказала она Вырубовой. – У нас война». Николай же, как вспоминала Вырубова, был совершенно спокоен. Мучительный вопрос, витавший в воздухе, наконец-то получил ответ23.
19 июля (1 августа) Германия объявила войну России. Распутин отправил Вырубовой послание для Николая и Александры: «Милые, дорогие, не отчаивайтесь!»24 На следующий день он отправил телеграмму самому Николаю: «О, милый, дорогой, мы к ним с любовью относились, а они готовили мечи и злодействовали на нас годами. Я твердо убежден, все испытал на себе, всякое зло и коварство получит злоумышленник сторицей, сильна благодать Господня, под ее покровом останемся в величии».
24 июля (6 августа) Австро-Венгрия объявила войну России. Распутин отправил Александре такую телеграмму: «Господь с вас своей руки никогда не снимет, а утешит и укрепит»25. Сколь бы ни желал Распутин мира, война уже началась, и теперь он стремился к победе и никогда более не сомневался в праведности мотивов России и необходимости поразить врагов26. 26 июля он послал Вырубовой телеграмму: «Все от востока до запада слились единым духом за родину, это радость величайшая».
Распутин писал Николаю о своей уверенности в победе России: «Милый, не скорби от их лукавых хитростей. Бог мудрый через крест показывает славу, сим крестом победиши. То время настанет. С нами Бог, убоятся враги»27.
Через неделю Распутин выписался из больницы и направился прямо в столицу. Вечером 4 сентября Николай принимал его в Царском Селе 28. После возвращения Распутина в светских салонах начались новые сплетни. Морис Палеолог, недавно назначенный послом Франции в России, писал, что Распутин рассказал императрице о том, что его чудесное спасение есть новое доказательство заботы Бога о нем. Ходили разнообразные слухи о позиции Распутина относительно войны. Палеолог считал, что Распутин заставлял Николая вступить в союз с Германией, хотя, как и многие другие члены высшего общества, посол не мог представить, что у крестьянина могут быть подобные идеи. Он был уверен в том, что Распутин просто повторяет то, чему научил его князь Мещерский29.
«Петербургский курьер» писал, что Распутин не только является сторонником войны, но и сам собирается отправиться на фронт. Об этом говорили в салоне графини Софии Игнатьевой. Когда поклонницы Распутина узнали об этом, они взмолились, чтобы он не подвергал себя такой опасности30. Статья в «Курьере» настолько встревожила одного чиновника, некоего И. А. Карева, служившего в Дагестане, что он лично написал Распутину:
«Из газет я узнал, что вы собираетесь отбыть на поле боя и, как каждый русский, пожертвовать собой во имя защиты Отечества. Ваше намерение чрезвычайно достойно, но, пожалуйста, остановитесь и подумайте – это ужасная война, и ее ужасы уже забрали огромное множество жизней, и вы тоже не избежите этой судьбы. Но, оставаясь там, где вы есть, вы сможете принести великую пользу человечеству. Если ваше желание пойти на войну непоколебимо и вы тем не менее хотите отправиться на фронт, то идите с Богом, и многие будут молиться Богу за вас […]»31.
Естественно, Распутин на войну не пошел – и даже не имел такого намерения. Тем не менее, не желая оставаться в тени и узнав о военном патриотизме Распутина, сторонники Илиодора начали действовать. Они связались с редакцией «Курьера» и сообщили, что Илиодор уже отправился на сербский фронт. Держа в руках большой крест, он вдохновлял сербских воинов на героические подвиги32.
Распутин вернулся в Петербург 2 сентября. Он все еще был слаб и испытывал значительные боли, хотя доктор Владимиров примерно в то время записал, что рана Распутина находится в хорошем состоянии и признаков заражения нет. Он считал, что излечение Распутина – вовсе не чудо. Но твердую пищу Распутин смог есть только в начале сентября – он съел кусочек хлеба и рыбную котлету33.
Если телеграммы и письма Распутина из Тюмени и раздражали Николая, царь никак этого не показывал. 5 сентября царь принимал Распутина после обеда, а вечером 18 сентября провел с ним более двух часов. 27 сентября он записал в дневнике: «Вечером долго ждали приезда Григория. Долго потом посидели с ним»34. После покушения Распутин не ездил в Царское Село на поезде – его привозил на автомобиле агент охранки35. Встречи во дворце продолжались в октябре и ноябре36.
Война значительно изменила отношения между Распутиным и царской семьей. Теперь Николай часто отсутствовал. С конца лета 1915 года он почти постоянно находился в Ставке, и Александра все чаще искала у Распутина советов по делам личным и политическим. А Распутин был всегда готов помочь. В сентябре Распутина стали тревожить амбиции великого князя Николая Николаевича (Николаши), бывшего его покровителя и главнокомандующего русской армией. 19 сентября Александра писала Николаю о беспокойстве Распутина. Ему казалось, что Николаша при поддержке «черных принцесс» хочет захватить трон – подобная мысль была невыносима ни для Распутина, ни для императрицы37. Николаша же собирал компрометирующую информацию на Распутина с помощью Степана Белецкого38. Говорили, что Распутин просил у Николаши разрешения побывать в Ставке, утверждая, что такова воля самой Богоматери, явившейся ему в видении. Николаша же ответил, что Богородица явилась ему еще раньше и сказала: «“Если этот прохвост осмелится проникнуть в Ставку, повесь его на первом же фонарном столбе”. И поверьте: я выполню волю Богоматери». Распутин никогда не бывал в Ставке39.
Николай же с удовольствием принимал Распутина во дворце. В редкий момент откровенности Николай 30 октября записал в дневнике: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером, под влиянием успокаивающей беседы Григория, душа пришла в равновесие»40. В то же время Распутин советовал Александре и ее дочерям покинуть дворец и помогать раненым солдатам. Он утверждал, что вид императрицы и принцесс в одежде сестер милосердия поднимет дух войск: «Ублажишь раненых, Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой». Императрица сочла эти слова «трогательными» и попыталась найти в них «силу для преодоления своей застенчивости». Когда солдаты, за которыми она ухаживала, умирали, Распутин писал ей слова утешения и советовал не отчаиваться и не прекращать важной работы41. Готовясь к посещению госпиталя, Александра старалась наполнить душу словами Распутина. Она писала Николаю, что бедные солдаты это чувствуют: «Я нахожу совершенно естественным, что больные чувствуют себя спокойнее и лучше в моем присутствии, потому что я всегда думаю о нашем Друге и молюсь, видя тихонько и гладя их. Душа должна соответственно настроиться, когда сидишь с больными, если хочешь помочь им, – нужно стараться стать в то же положение и самой подняться через них или помочь им подняться через последования нашему Другу»42.
Великая княгиня Мария Павловна оценивала влияние императрицы на раненых иначе:
«Как бы искренне императрица ни сочувствовала людям в их страданиях, как бы она ни старалась это выразить, было в ней что-то, ускользающее от определения, что мешало ей передать свои истинные чувства и утешить человека, к которому она обращалась. […] Они следили за тем, как она передвигается по палате, тревожными и испуганными глазами, и выражение их лиц не менялось и после того, как она уже подошла и поговорила с ними»43.
В конце октября Распутин спешил домой, но Николай отсутствовал, поэтому ему пришлось ждать, чтобы поговорить с императором до отъезда. Они встретились 17 ноября. Император записал, что эта встреча принесла ему утешение44. Распутин хотел поговорить с императором о действиях Николая Лавриновского, таврического губернатора. Недавно Распутин познакомился с некоей «мадам Муфтизаде» из Крыма, и она рассказала ему об ужасных поступках Лавриновского – русского националиста, имевшего связи с черносотенцами. Лавриновский притеснял татар и даже силой высылал некоторых из них в Турцию. Распутин был так обеспокоен услышанным, что решил поговорить с Александрой. Он настаивал, чтобы Лавриновского немедленно отправили в отставку, заменив Николаем Князевичем. Он просил Александру поговорить с министром внутренних дел Маклаковым, не дожидаясь возвращения Николая и его одобрения. Александра послушалась: Лавриновский был назначен черниговским губернатором, а Князевич занял его место. Следует отметить, что Князевич был прекрасным человеком с превосходным послужным списком и имел семейные связи с Крымом. Тем не менее возник опасный прецедент. Александра вместе с Распутиным узурпировала власть, которая единолично принадлежала одному лишь императору. Александра понимала, что совершила. Она писала Николаю: «Пожалуйста, не сердись на меня и дай мне какой-нибудь ответ по телеграфу: либо «одобряю», либо «жалею» о моем вмешательстве […]». Впрочем, Николай никак не отреагировал на ее действия45.
1 декабря Николай вновь отправился на фронт. Единственным утешением Александры стала телеграмма, полученная от Распутина. В ней он писал, что молится о том, чтобы Бог защитил императора в его странствиях. Распутин написал и императору, чтобы поддержать и предсказать победу: «Милый, не скорби от их лукавых хитростей. Бог мудрый через крест показывает славу, сим крестом победиши. То время настанет. С нами Бог, убоятся враги»46. 27 декабря Александра написала Николаю о том, что Распутин предсказал ей получение добрых известий с фронта. Через два дня Распутин позвонил Александре и сказал, что русский народ ожидает, что Николай будет «крепостью духа», о чем она не раз напоминала супругу47. Когда Николай находился в отъезде, Александра и Распутин волновались, что он может подпасть под чужое влияние, окажется недостаточно сильным и будет делать то, что ожидают и хотят от него другие. Они постоянно напоминали ему о том, что он должен делать, чтобы возглавить Россию в это трудное время.
Распутин вернулся во дворец к царской семье на Рождество. Все собрались вокруг украшенной елки. Распутин подтвердил, что это был «труднейший год во все времена», но заверил Александру: «С нами Бог, враги ни что слезы любящих у престола»48.
