30. Удар по алькову
Отъезд Распутина породил разнообразные пересуды. 2 марта газета «Вечернее время» привела слова неизвестной женщины, которая якобы хорошо знала Распутина. Дама заявила, что считать отъезд Распутина окончательным поражением совершенно неправильно. Как раз наоборот. Хотя кампания в прессе и запрос Думы ему повредили, но до поражения еще очень далеко. Отъезд – это всего лишь «тонкий маневр». Распутин уехал, чтобы ситуация успокоилась, а потом он вернется. Все должны были сделать вывод: «Борьба с ним еще далека до конца»1.
8 марта полиция получила официальный приказ отменить все действия по Распутину. Если его отъезд и знаменовал собой победу партии вдовствующей императрицы, то назвать его позорным бегством было трудно. Распутина на вокзале провожали Вырубова и ее сестра Сана, они вручили ему букет белых роз, присланных из дворца. Совершенно ясно было, что Александра не признала поражения. «Эпопея Распутина» еще не завершилась. Никак нельзя было полагаться на слова Распутина (скорее всего, апокриф), напечатанные «Новым временем». Репортеру он заявил, что уезжает только для того, чтобы забрать дочь и привезти ее в Петербург, чтобы она воспитывалась с дочерями императрицы, что ему пообещала Александра. Распутин даже планировал провести весну в Крыму с императорской четой. Но одного отрицать было нельзя: скандал с Распутиным явно вел к «катастрофическому краху» всего государственного порядка2.
Следующим вопрос Распутина в общении с царем поднял Михаил Родзянко. Родзянко родился в дворянской семье в 1859 году, получил аристократическое воспитание, служил в Кавалергардском полку. После создания Думы он был избран депутатом от Екатеринославской губернии и стал одним из основателей Союза 17 октября, то есть лидером «октябристов». Октябристы стремились изменить Россию путем постепенных реформ. Политические взгляды Родзянко были близки к английскому сельскому консерватизму. Его можно было назвать умеренным либералом, не примыкавшим ни к крайне правым, ни к крайне левым. В 1911 году Гучков ушел с поста председателя Думы, и Родзянко занял его место. Высокий, импозантный, довольно массивный (маленькому Алексею он представился, как «самый толстый человек России»), Родзянко старался использовать свои физические особенности для укрепления авторитета в Думе – особенно на регулярных встречах с царем. В конце концов это ему не удалось – он не сумел понять своего монарха, а тот не воспринимал его всерьез3.
После изгнания Гермогена Родзянко посетил возбужденный Владимир Пуришкевич, еще один депутат Думы. Дрожащим от ужаса голосом Пуришкевич спрашивал:
«Куда мы идем? Последний оплот наш стараются разрушить – св. православную церковь. Была революция, посягавшая на верховную власть, хотели поколебать ее авторитет и опрокинуть ее – но это не удалось. […] Темные силы взялись за последнюю надежду России, за церковь. И ужаснее всего, что это как бы исходит с высоты престола царского. Какой-то проходимец, хлыст, грязный неграмотный мужик играет святителями нашими. В какую пропасть нас ведут? Боже мой! Я хочу пожертвовать собой и убить эту гадину, Распутина!»
И действительно, спустя четыре года Пуришкевич вместе с Феликсом Юсуповым и другими убил Распутина.
В часто цитируемых мемуарах Родзянко представляет себя как голос спокойствия и трезвого ума. Он отговорил Пуришкевича от необдуманных действий. В другой главе он пишет о том, как убедил агрессивного Гучкова подождать с выдвижением запроса Думы по Распутину, поскольку это без нужды воспламенит чувства общественности. Родзянко, похоже, искренне верил, что он вместе с Думой сумеет уговорить Николая поступить правильно. В конце концов он начал собирать досье на Распутина, и в этом ему помогали Гучков, Бадмаев, Феликс Юсупов и Родионов. У Родзянко даже был собственный агент, граф Сумароков, который собирал информацию из-за рубежа. Родзянко утверждал, что ему удалось собрать огромное количество компрометирующих Распутина материалов, в том числе письма матерей девушек, им соблазненных, фотографии Распутина в окружении хлыстов, а также фотография, на которой он был изображен в монашеской рясе с клобуком и золотым наперсным крестом. Родзянко получил также письмо от изгнанного Гермогена, в котором тот умолял его рассказать ужасную правду царю и открыть ему глаза на страшную опасность4. Готовясь к этому разговору, Родзянко побеседовал с вдовствующей императрицей. Она знала о его планах и попыталась отговорить его. Она говорила, что царь настолько чист, что никогда этому не поверит, и подобные разговоры его только расстроят. Он говорил матери, что дело зашло слишком далеко, что династия под угрозой. Николай просил мать благословить его, что она и сделала5. К концу февраля слухи об отложенной аудиенции распространились в петербургском обществе. Адмирал Константин Нилов, горький пьяница, который почти постоянно находился при царе, оценивал шансы Родзянко весьма пессимистически. Он говорил, что и сам пытался открыть царю глаза, но тщетно. В конце концов он просто смирился с ситуацией, мрачно заметив: «Будет революция, нас всех повесят, а на каком фонаре – все равно»6.
Родзянко попросил премьера Коковцова и митрополита Антония (Вадковского) отправиться к царю вместе с ним, но оба отказались. И тогда он пошел один. С Николаем он встретился в шесть вечера 10 марта. Утром он побывал в Казанском соборе и вместе с женой молился за успех этого дела. Аудиенция длилась почти два часа. После обычного доклада Родзянко попросил разрешения высказаться о Распутине:
«Ваше величество, присутствие при дворе в интимной его обстановке человека столь опороченного, развратного и грязного представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования. […] Распутин – оружие в руках врагов России, которые через него подкапываются под церковь и монархию. Никакая революционная пропаганда не могла бы сделать того, что делает присутствие Распутина. Всех пугает близость его к царской семье. Это волнует умы…»
Затем Родзянко перечислил иерархов церкви, которые были несправедливо наказаны за то, что выступали против Распутина: Гермоген, Илиодор, Феофан, епископ Антоний. «Все, кто поднимает голос против Распутина, преследуются Синодом». Родзянко заявил, что Распутин – хлыст, и стал зачитывать собранные им письма и выдержки из брошюры Новоселова. Родзянко указал, что попытки усмирить прессу только усугубили ситуацию, поскольку окончательно убедили общество в том, что Распутин очень близок с царской семьей. Он сказал Николаю, что расследование связей Распутина с хлыстами таинственным образом было остановлено. А затем Родзянко показал царю вырезку из иностранной газеты, в которой рассказывалось о съезде масонов в Брюсселе, где открыто обсуждалось, как можно использовать Распутина для достижения тайных целей общества в России7.
Царь очень взволновался. «Он брал одну за другой папиросы и опять бросал».
Родзянко подчеркнул свою преданность престолу и Церкви и заявил, что главное его желание – защитить царскую семью. Он умолял царя изгнать Распутина. Николай ответил, что верит в искренность слов Родзянко, но не может дать такого обещания. 12 марта от старого друга, коменданта дворца Дедюлина (надо отметить, что многие считали Дедюлина другом Распутина, получившим свой пост благодаря этой дружбе, но Родзянко почему-то не обратил на это внимания или просто не знал)8, Родзянко узнал, что Николай приказал доставить ему все тайные документы Синода о Распутине, чтобы способствовать его расследованию. После этого царь попросил, чтобы Родзянко не распространялся о полученных результатах и никому о них не рассказывал. На следующий день помощник обер-прокурора Синода Даманский (в мемуарах Родзянко называет его преданным последователем Распутина) доставил ему документы, и Родзянко немедленно приказал своим сотрудникам все скопировать.
На следующий день в Думе неожиданно появился Даманский с духовником цесаревича, отцом Александром Васильевым. Они потребовали вернуть документы. По словам Даманского, приказ исходил от самой императрицы, но Родзянко отказался подчиниться, сказав, что Александра – такая же подданная императора, как и он сам, и он исполняет желание императора. Александра действительно послала Васильева, приказав ему убедить Родзянко в том, что Распутин – действительно человек Божий. Услышав это, Родзянко взорвался, перечислил все преступления Распутина и практически выгнал священников из своего кабинета9.
Среди полученных Родзянко документов было дело о хлыстовстве из Тобольской духовной консистории, которое с весны 1908 года лежало нетронутым. (Странно, но документы из Российского государственного исторического архива показывают, что документы были отосланы 18 февраля и прибыли в Петербург 25 февраля, за день до аудиенции Родзянко у царя. Возможно, Родзянко начал действовать заранее, не дожидаясь одобрения Николая?10) Николай был убежден, что, прочитав эти документы, Родзянко поймет, что Распутин не хлыст. Но Родзянко одним чтением документов не ограничился. Он решил копнуть глубже – запросил предварительные материалы, на основании которых был составлен окончательный документ, побеседовать со свидетелями, привлечь опытных экспертов. Коковцов предостерегал его от подобных действий, говоря, что они могут вызвать колоссальный и никому не нужный скандал и подорвать доверие царя к председателю Думы. Коковцов советовал прочитать документы, сделать собственные выводы, поговорить с императором и только после этого решить, следует ли предпринимать дальнейшие шаги. Родзянко Коковцова выслушал, но все же решил, что ему нужна помощь в изучении материалов. Он обратился к другому октябристу, Николаю Шубинскому, и к Гучкову. Втроем они стали изучать документы и готовить доклад царю.
Все это, по словам Коковцова, придумал Родзянко:
«Родзянко рассказывал направо и налево о возложенном на него поручении и, не стесняясь, говорил, что ему суждено его докладом спасти государя и Россию от Распутина, носился со своим “поручением”, показал мне однажды 2–3 страницы своего чернового доклада, составленного в самом неблагоприятном для Распутина смысле, и ждал лишь окончательной переписки его и личного своего доклада у государя»11.
Скопировав документы и познакомив с ними других депутатов Думы, Родзянко нарушил не только строгий приказ императора, но еще и его доверие. И этот бесчестный поступок еще более раздул скандал.
В следующем году Дедюлина на посту коменданта дворца сменил Владимир Воейков, зять барона Фредерикса. Воейков вспоминал, что мнение Родзянко о Распутине было очень несправедливым:
«Мы с ним просидели вдвоем в его кабинете часа два-три, причем мне пришлось выслушать лекцию о вреде Распутина и указание, как поступать: оказалось, что я должен выгнать Распутина из дворца и запретить государю и императрице с ним встречаться.
На мою просьбу помочь мне советом в выполнении его указания он от прямого ответа, конечно, уклонился. В общем, от разговора с М. В. Родзянко у меня осталось впечатление, что сам Распутин его нисколько не беспокоит, но что он пользуется его именем, чтобы производить как можно больше шума и скандала вокруг царя и царицы».
Воейков был убежден, что в деле Тобольской духовной консистории содержатся безосновательные обвинения, но в те дни никто об этом не говорил: «В это сумасбродное время считалось совершенно недопустимым заявлять, что лживые слухи касательно правящих сфер распространяются умышленно и что они ничего общего с действительностью не имеют»12. Коковцов разделял мнение Воейкова о Родзянко. Он был убежден, что председатель Думы действует из собственных суетных интересов, а не из преданности престолу. И это заставляет его преувеличивать и идти на откровенную ложь относительно Распутина13. Как пишет Лили Ден, эта проблема была характерна для всех, кто пытался поговорить с Николаем о Распутине:
«Когда ему рассказывали о безобразиях, которые творит Распутин “на стороне”, Он не хотел им верить. И почему? Да по простой причине: слишком уж черными были краски, рисующие Распутина. Если бы “доброжелатели” не перестарались, то, возможно, государь и прислушался бы к их словам. Всякий, кто задался целью поссорить двух друзей, совершает большую ошибку, когда изображает человека, которого собирается погубить, как совершенно никчемную личность. Желаемого результата можно получить гораздо легче, если, осуждая его или ее, вы слегка их похвалите»14.
Когда речь зашла о Распутине, барон Фредерикс сказал адъютанту царя, Анатолию Мордвинову:
«Вы знаете, что я люблю государя как сына и потому не мог удержаться, чтобы не спросить его величество, что же, наконец, такое представляет собой Распутин, о котором все так много говорят. Его величество ответил мне совершенно спокойно и просто: “Действительно, слишком уж много и, по обыкновению, много лишнего говорят, как и о всяком, кто не из обычной среды принимается изредка нами. Это только простой русский человек, очень религиозный и верующий… Императрице он нравится своей искренностью; она верит в его преданность и в силу его молитв за нашу семью и Алексея… но ведь это наше совершенно частное дело… удивительно, как люди любят вмешиваться во все то, что их совсем не касается… кому он мешает? ”15
Истории были настолько дикими, что поверить в них было невозможно, тем более что царская семья никогда не видела подобной стороны в Распутине. Вот что пишет Лили Ден:
«Если я заявлю, что не видела ничего дурного в Григории Распутине, то меня назовут лгуньей или же недалекой женщиной. Причем последнее определение будет самым мягким по отношению ко мне. И тем не менее это истинная правда, что мы никогда не видели отрицательной стороны в его натуре. Возможно, объясняется это тем, что некоторые люди обладают двойственной натурой. Мне приходилось слышать о лицах, которые в домашней обстановке были ангелами во плоти, но стоило им шагнуть за порог дома, как они окунались в такой разврат, что современный французский роман покажется вам сущим пустяком»16.
Изучив секретное дело и другие документы, 21 марта Родзянко составил сжатый доклад для царя (документ получился слишком эмоциональным, поэтому переработать его пришлось начальнику канцелярии Государственной Думы, Якову Глинке). После этого он подал прошение об аудиенции. Вскоре царь его принял и любезно поблагодарил за труды, отметил скорость и тщательность и пообещал пригласить, когда прочтет доклад. Родзянко с триумфом вернулся в Думу и стал ждать. Он ждал, и ждал, и ждал, но дворец хранил молчание. Николай не отвечал. Родзянко пришел в ярость. Он рассказал обо всем Коковцову, заявил, что это оскорбление для Думы, и пригрозил подать в отставку. Коковцов пообещал обсудить проблему с царем. Когда Родзянко уходил, прибыл курьер от царя с большим пакетом. В пакете Коковцов обнаружил ответ Николая, написанный на прошении Родзянко об аудиенции: «Я не желаю принимать Родзянко, тем более что всего на днях он был у меня. Скажите ему об этом. Поведение Думы глубоко возмутительно, в особенности отвратительна речь Гучкова по смете Св. синода. Я буду очень рад, если мое неудовольствие дойдет до этих господ, не все же с ними раскланиваться и только улыбаться»17.
Родзянко не забыл и не простил царю этого унижения.
Александра Богданович записала в своем дневнике 12 марта:
«Сегодня много было людей. Темой разговора продолжает быть Распутин, вчера вернувшийся в Петербург и вчера же ездивший в Царское Село. Печально писать, какие вкусы у царицы, как она терпит этого хлыста. […]
Царя не поймешь. По словам графини Милорадович, которой жена председателя Думы Родзянко рассказывала про аудиенцию своего мужа у царя, когда Родзянко открыл царю, кто такой Распутин, царь совсем от Распутина отмежевался, сказал, что никогда Распутина не видит. Но как он позволяет бывать этому Гришке во дворце? Ведь из разговора Родзянки он увидел, какой это вредный человек, к какой он секте принадлежит. Все одно и то же говорят, что у царя выдержки очень много, а воли никакой – полное безволие. Это ужасно! Завтра вся царская семья уезжает в Крым, и Распутин тоже. Стоит только царю сказать хотя бы Дедюлину, чтобы убрали эту тварь подальше, и дело будет сделано. А вот беда – воли не хватает. Ужас берет, когда вникнешь в тяжкое положение России!»
Ситуация все ухудшалась. Через неделю Богданович записала в дневнике, что княгиня Елизавета Оболенская (Лили О.), дочь генерал-адъютанта Николая Оболенского и фрейлины Александры, говорила, что императрица сама стала хлыстовкой. Оболенская прочла две статьи в «Новом времени», озаглавленные «Хлыстовщина», и сразу же узнала в описании ритуалов секты поведение императрицы. Не имея сил хранить молчание, она даже дважды написала о своих сомнениях императрице, и ее письма вызвали серьезное неодобрение Александры. В результате Оболенская была вынуждена покинуть двор18.
Речь Гучкова, которая так разозлила Николая, была произнесена в Думе 22 марта и вошла в историю как «Удар по алькову». Сила критики Гучкова была настолько велика, что поразились даже его однопартийники-октябристы.
Александр Гучков родился в 1862 году, в богатой московской купеческой семье. Он учился на историко-филологическом факультете Московского университета, был блестящим студентом и продолжил обучение в Берлине и Гейдельберге. Чрезвычайно одаренный Гучков был непростым человеком. Его можно было назвать «деятельным, вспыльчивым и беспокойным. Вдобавок он был хвастун, задира и ужасный бабник – дочь позже вспоминала, что семья никогда не проводила два лета подряд на одном и том же курорте, потому что на второй год все младенцы в колясках были уж слишком явно на нее похожи». Тщеславный, нервный и болезненно относящийся к вопросам чести Гучков несколько раз вызывал других на дуэли. Он считал себя фигурой глобального значения и считал своим долгом присутствовать во всех горячих точках мира: воевал за буров в Южной Африке в 1899 году, в 1900 году прибыл в Маньчжурию, чтобы принять участие в боксерском восстании, а в 1903 году участвовал в националистическом восстании в Македонии. Он любил похваляться своим военным опытом и всегда активно участвовал в подобных обсуждениях в Думе19. Но никто не думал, что с думской трибуны он скажет нечто подобное:
«– Хочется говорить, хочется кричать, что Церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия; с болью в сердце, с ужасом следим мы за всеми ее перипетиями, а в центре этой драмы загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков, странная фигура в освещении XX столетия. Быть может, изувер-сектант, творящий свое темное дело, быть может, проходимец-плут, обделывающий свои темные делишки. Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, пред которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?.. Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собой…
В этот момент депутат от Черной сотни Николай Марков (Марков-второй) выкрикнул с места: “Бабьи сплетни!”, но его слова потонули во всеобщем одобрении.
Гучков продолжал:
– …смену направлений и смену лиц, падение одних, возвышение других? Если бы мы имели перед собою одинокое явление, выросшее на болезненной почве религиозного искательства, экзальтированного мистицизма, то мы остановились бы перед этим делом, молчаливо и скорбно поникнув головой, как у постели тяжко больного дорогого человека. Мы, может быть, плакали бы и молились, но не говорили. Но он не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары? Ненасытные честолюбцы, тоскующие по ускользнувшей из их рук власти, темные дельцы, потерпевшие крушение журналисты…»
– Сазонов! – выкрикнул с места депутат-центрист Павел Крупенский.
– Антрепренеры старца! – продолжал Гучков. – Это они суфлируют ему то, что он шепчет дальше. Это целое коммерческое предприятие, умело и тонко ведущее свою игру. И перед этой картиной наш долг крикнуть слова предостережения: «церковь в опасности и в опасности государство». Ведь никакая революционная и антицерковная пропаганда не могла бы сделать того, что достигается событиями последних дней».
– Верно! – раздались голоса со всех сторон.
Гучков не останавливался.
– И со своей точки зрения прав социал-демократ Гегечкори, сказавший: «Распутин полезен». Да, для друзей Гегечкори даже тем полезнее, чем распутнее.
– Верно! – выкрикнул один из крайне правых депутатов».
Гучков заявил, что немногим хватило бы смелости говорить (вывод напрашивался само собой: он – один из таких смельчаков), а затем обвинил Саблера в том, что он ничего не делает и окружил себя прихвостнями и лакеями: «Под годами 1911–1912 русским летописцем будет записано: “В эти годы при обер-прокуроре Святейшего синода Владимире Карловиче Саблере православная церковь дошла до неслыханного унижения”».
Пораженный Саблер выкрикнул, что Гучков не знает фактов, но попытки защититься оказались бесплодными, и на его протесты никто не обратил внимания. На следующий день жители города прочли большую часть речи Гучкова в «Новом времени»20.
После этой речи Гучков стал не просто политическим, но личным врагом царя и царицы – его слова были направлены прямо в их «альков», в самое приватное их пространство. Эта речь вместе с действиями Родзянко в предыдущие недели стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Николая. Отношения царя с Думой испортились настолько, что исправить их стало невозможно. Николай более ни разу не принимал председателя Думы.
Позже Родзянко утверждал, что пытался отговорить Гучкова от столь радикального шага. Он сказал, что такое выступление будет равносильно очередному алмазному колье, намекая на скандал, связанный с королевой Марией-Антуанеттой в 1780-е годы, когда престижу французской монархии был нанесен столь сокрушительный удар, который вскоре привел к революции. Сам Гучков в 1917 году заявил Комиссии, что у него не было выбора. Силы, сгруппировавшиеся вокруг Распутина, могли разрушить страну, а правительство и министры, по его мнению, были слишком слепы, слишком ленивы или слишком трусливы, чтобы объявить им войну, поэтому он сделал то, что было необходимо. Когда ему передали, что царь хотел бы, чтобы его повесили, Гучков ответил, что его жизнь принадлежит императору, но совесть – только ему самому, и он продолжит бороться21.
Но с кем он собирался бороться и зачем? Коллега Гучкова, депутат-октябрист Никанор Савич, писал, что в действительности речь Гучкова была направлена не против Распутина, но против самого царя. Гучков чувствовал, что Николай не уважает его, и своим выступлением попытался изменить это положение. Хотя внешне речь была политической, по сути она была очень личной. Возможно, Гучков говорил Родзянко о своих планах, но явно не рассказывал о них своим коллегам-октябристам. Слушая его речь, они ушам своим не верили. Савич и другие прекрасно понимали, что дворец этого никогда не забудет и не простит. «С этого времени, – писал Савич в воспоминаниях, – не только Гучков, но и вся Дума обрели непримиримого врага в лице императрицы, и последняя надежда на улучшение отношений между царем и представительным правительством была потеряна»22. За уязвленное самолюбие Гучкова Россия заплатила огромную цену.
Мотивы Гучкова были совсем не теми, о которых он говорил. Его слова о Распутине и его влиянии были столь же нечестными и ошибочными. Распутин – злобный хлыст, Распутин – серый кардинал, стоящий за троном, управляющий работой правительства, определяющий судьбы министров, запускающий руку в государственную казну – все это было неправдой. Это были одни лишь сплетни, и Гучков это прекрасно знал. Но это его не остановило. Гучков заявил, что действия Распутина и Саблера идут на руку революционерам, вроде Евгения Гегечкори, которым чем распутнее, тем лучше. Но именно Гучков вложил оружие в руки врагов государства, причем не только левым, но и правым. Церковь была в опасности, государство было в опасности – так говорил Гучков. Но своим выступление он лишь усилил эту опасность.
Реакция на выступление Гучкова была очень резкой. 18 марта «Новая воскресная вечерняя газета» опубликовала карикатуру, на которой Гучков и Распутин пожимали друг другу руки. Карикатура сопровождалась небольшим сатирическим стишком, пародией на стихотворение Лермонтова «Спор»23. Гучков дал врагам режима опаснейшее оружие, и они его использовали. Один из ведущих социал-демократов замечал: «Гришка Распутин – лучший друг и соратник социал-демократов, потому что он делает для приближения второй революции гораздо больше, чем мы»24. Шульгин замечал: «Государь оскорбляет страну тем, что пускает во дворец, куда доступ так труден и самым лучшим, уличенного развратника»25. Друг Распутина, Сазонов, стал единственным, кто выступил в его защиту. Он написал короткую статью «Правда о Григории Новых (Распутине)», которая была напечатана в одной из множества газет того времени. Сазонов опровергал все обвинения в адрес Распутина и обращал внимание на дезинформацию и грязные трюки, используемые прессой. Так, например, в газете «Огонек» была опубликована карикатура, изображающая Распутина в бане с Библией в руке и в окружении множества поклонниц26. Но никто не захотел слушать Сазонова.
Скандал в Думе не ускользнул от внимания иностранных послов, и впервые Распутин стал интересен для всего мира. 29 марта австрийский посол отправил большой секретный доклад министру иностранных дел в Вену. В нем он описывал речь Гучкова и его обвинения в адрес таинственного Распутина:
«О происхождении этого человека известно мало. Это сибирский крестьянин (некоторые считают, что он бывший каторжник), который явно обладает силой внушения или гипнотизма и – и это главное! – религиозным фанатизмом. Говорят, что он принадлежит к секте хлыстов, где практикуется самобичевание. Отсутствие образования в нем сочетается с природными талантами и поразительным знанием Библии.
Вокруг него сформировался кружок женщин при императорском дворе, и с его помощью Распутин вербует себе новых сторонниц. Вокруг Распутина и этого кружка ходят самые удивительные слухи. Я убежден, что гипнотизер часто занимается интимным массажем и что грань между религиозным экстазом и сексуальным извращением далеко не всегда определена достаточно четко»27.
Британский посол, Джордж Бьюкенен, также составил свой первый доклад о Распутине, назвав его одним из современных «средневековых невропатов», таким же, как Гермоген и Илиодор, пользующихся популярностью в русском обществе. Он писал также, что Распутин происходит из «хорошей и богатой русской семьи». В Лондоне чиновник вычеркнул последние слова и заменил их на «простой сибирский крестьянин»28.
28 марта царская семья уехала в Крым. На вокзале их провожали немногие. Среди провожавших был Коковцов. Он вспоминал, что царь был в своем «обычном» настроении. Он шутливо сказал премьеру: «Вы, вероятно, завидуете мне, а я вам не только не завидую, а просто жалею вас, что вы останетесь в этом болоте». Александра с каменным лицом поднялась в вагон, не сказав собравшимся на перроне ни слова29. О Распутине пресса писала весьма противоречиво: некоторые утверждали, что он со дня на день должен приехать в Петербург, другие писали, что он едет в Крым, или путешествует вместе с царем и царицей, или уже живет в гостинице «Россия» в Ялте 30. О Распутине писали так много, что кое-кому это надоело. Эти настроения нашли отражение в статье «Распутиниана» в «Новой воскресной вечерней газете»:
«Похоже, нам никак не избавиться от этой истории. Есть такие болезни, которые просто подхватываешь, вроде экземы. Человек подхватывает эту гадость и годами не может избавиться от нее.
Распутиниана слишком затянулась. Мы уже устали от нее, но никак не можем избавиться.
– Распутин уехал…
– Распутин приехал…
– Распутин поехал туда…
– Распутин поехал сюда…
Неужели мы еще не наелись Распутиным?
Желтая пресса превратила охоту за Распутиным в настоящий спорт, соревнуясь друг с другом в злобе…»31
Но вопрос о местонахождении Распутина все же был важен. Общество полагало, что он был официально выслан в Покровское. И сообщения о том, что он вернулся в столицу или едет в Крым, истолковывались (пусть даже и ошибочно) не просто как признак его силы, но и как сигнал о том, что ему позволено плевать на авторитет государственной власти.
Действительно, Распутин пробыл в Покровском недолго. Он вернулся в Петербург в середине марта, но пробыл там недолго и отправился в Крым, как многие и предполагали32. Царская семья приняла его после всех скандалов первых трех месяцев 1912 года. И это стало однозначным заявлением о том, что монархи не позволят никому диктовать им, кого им позволено принимать, а кого нет.
29 марта сестра царя, Ксения, встретилась с княгиней Зинаидой Юсуповой за чаем. Разговор, что и неудивительно, зашел о Распутине33. Княгиня уже давно была буквально одержима Распутиным. 12 февраля она написала своему сыну, Феликсу, предостерегая его от Распутина и «черных принцесс», которые его поддерживают. Она писала, что настало «трудное время», и просила Феликса не писать ничего секретного или компрометирующего, поскольку охранка читает все письма34. Феликс телеграфировал Муне Головиной, чтобы узнать ее мнение о скандалах. Муня ответила ему 14 февраля. Она написала, чтобы он не верил сплетням и домыслам журналистов. Она считала, что весь этот шум – сознательно созданный скандал, направленный на то, чтобы пошатнуть монархию.
«Сколько злобы у людей, и главное зависти! Как все прекрасное и светлое стремятся уничтожить и загрязнить. Конечно, и на него ополчились из зависти, он несет свой крест и переживает страдания за Христа. Если бы Вы видели, как он далек от всего, что вокруг него происходит, – он находится совсем в другой области, в области духа и далек от наших пониманий и страстей, а мы все судим по-своему, и так сами погружены в грех и соблазн, что не можем понять истинную чистоту, которую он проповедует и проводит в жизнь. Ведь грех не имел бы власти над людьми, если бы они были сильнее его, и в каком бы веке ни появлялись люди, открывающие другую жизнь, их всегда будут преследовать и гнать, как преследовали всех, кто шел по стопам Христа.
Вы слишком мало его знаете и видели, чтобы понять его личность и ту силу, которая им руководит, но я его знаю теперь два года и уверена, что он несет крест Божий и страдает за истину, которая нам непонятна, и если Вы немножко знакомы с оккультизмом, то знаете, что все великое скрывается под известной оболочкой, которая для профанов закрывает путь к истине. Помните слова – “Войдите тесными вратами”, но этого мало кто понимает, предпочитая, как он говорит, “неприкосновенное древо” фарисейской добродетели, по-моему, часто граничащей с жестокостью, истинной христианской любви!
Вот все, что я могу Вам о нем сказать, если Вас что-нибудь особенно интересует, то напишите, я всегда с удовольствием Вам напишу»35.
Феликс ответить не удосужился.
Вскоре после запроса Думы о Распутине раздраженная императрица написала княгине Юсуповой письмо на восьми страницах, где жаловалась на несправедливость Думы. «Нас не любят, – писала она, – и стараются нам повредить. Этот запрос – революционный акт»36. Но княгиня была заклятым врагом Распутина, и императрицу она не жалела. По настоянию Эллы она пыталась поговорить с Александрой о Распутине после выступления Гучкова, но это ни к чему не привело. Александра была расстроена. Ее огорчил не только публичный скандал, она получила еще и весьма тревожный документ, анонимный доклад «Касательно старца Григория Распутина», датированный 7 марта. В нем утверждалось, что он составлен на основе информации, полученной от последователей Распутина в Вырице, южнее Петербурга, и в пригороде Охта. В документе говорилось, что хотя все, с кем разговаривал автор, говорили исключительно о человечности и братской любви Распутина, их «наставника» и «защитника», но в Вырице о нем ходили более мрачные слухи. «Странник Григорий был ужасным распутником, который действовал в великой тайне, – говорилось в докладе, – и в то же время заставлял своих последователей и последовательниц принимать участие в хлыстовских ритуалах, делая вид, что это необходимо для спасения их душ и проявления любви к ближнему. И большинство женщин стремились порадовать старца Григория и получить в ответ его теплое благословение»37.
Княгиня Юсупова старалась успокоить императрицу и в то же время открыть ей глаза на опасность, которую выявили Родзянко и Гучков. Но императрица не слушала. «Нет, нет! – рыдала она. – Родзянко и Гучкова мало повесить!» Княгиня настаивала на том, что это честные люди, которые просто хотят открыть ей глаза, но Александра не желала ничего слушать38. Княгиня ушла, понимая, что потерпела полную неудачу.
Противники Распутина продолжали действовать. Вскоре стало известно, что брат Александры, великий герцог Гессенский Эрнст Людвиг, собирается приехать в Россию с семьей. Элла была рада. Она написала вдовствующей императрице письмо: «Помолись также, дорогая, чтобы приезд Эрни в Крым с помощью Божией просветил то состояние слепоты, которое бросает тень на их дом и страну и на всех нас, кто так любит их!»39
