31-й до Эры Резины
Стена Пустого цеха растворилась в наползающей мгле, а вдалеке Тимур увидел вывеску с надписью из трех слов. Местный народец толпился под этой вывеской. Кого тут только не было! И франты в резиновых жакетах, и согбенные под тяжестью шаров, назначения которых Тимур так до сих пор и не понял, были персонажи и в кожаных фартуках, и в ободранных ватниках, одетые в зеленые плащи и огромные сапоги химзащиты. Позади всех жались голые тельца с покрышками на задах. Толпа явно что-то ждала.
Грохоча по камням ломом, Тимур гнал, надрывая легкие сухим кашлем, и уже разбирал смутные личины, недвижно уставившиеся в глубь цеха.
В долю секунды по стае пробежал шорох – и все живое бросилось врассыпную. Разбегались в молчании, только самые отчаянные позволяли себе трусливые взгляды. Так страшен казался наступавший.
Воцарилась каменная пустота – все попрятались. Но из-за укрытий следили опасливые глаза всех расцветок.
Парадная дверь была распахнута, вывеска кособоко качалась, закрашенные окна зияли выбитыми дырками. Тимур осторожно шагнул в Цех, принял лом в боевое положение, закрылся крышкой и опасливо выглянул из-за нее.
В Цеху мало что изменилось: резиновые коконы покоились на цепях, снятое еще при Тимуре голое тело девицы отдыхало на полу, и издалека было видно – белое и чистое. Необычной была тишина – было так тихо, что, казалось, слышно падающую пыль.
Продвигаясь понемножку вперед и привыкая к полутьме, Тимур не особенно смотрел под ноги. И вдруг запнулся обо что-то мягкое. Устояв, отпрыгнул и разглядел, что помехой была массивная черная туша в резиновом фартуке, недвижно покоящаяся на спине. Лежала она так мирно, вытянув толстые ручки по швам, что казалась спящей. Голова ее неестественно запрокинулась, открыв мясистый шрам через шею, как голодный зев. Глаба привольно раскинулась в темнеющей луже. Рядом покоилась другая, и дальше еще и еще. Пол-цеха было покрыто их телами. Словно глабы приняли гибель равнодушно, просто попадали там, где их настигли удары. Кто-то лежал на боку, многие на спине, те же, кто надеялся спастись, падали на живот, выставив голую спину с застывшим задом. Крови натекло столько, что сапоги Тимура начали увязать в ней, тягуче застывающей.
Глаб перебили стремительно: не пригодившиеся шилопики торчали в козлах. Две дюжины увальнистых теток посекли так мастерски, что у них не осталось шанса выжить. Кто-то очень ловкий устроил избиение младенцев. Вопрос в том, способен ли на такой подвиг Тимур? Мог ли в припадке гнева устроить весь разгром и забыть начисто? Нет, с облегчением пришел к выводу он, одному такое не под силу, тут требовались маленькая армия или сверхспособности. К тому же глабы погибали под ударом чего-то острого, рассекавшего, как бритва. При всем желании тупым ломом так не наработать. Тимур не сошел с ума настолько, чтоб не помнить, как порешил столько народа. Но почему глас сделал героем побоища его?
В голой девчонке открылся серьезный недостаток: вместо сердца торчал вывороченный бутон мяса. На этот раз красотка была мертвой по-настоящему. Мертвее некуда.
Внезапно Тимур понял, что его так смущало: резиновые коконы висели неподвижно. Недавно раскачивались и шевелились, будто там что-то творилось. Теперь черная оболочка скрывала неживое. Или убитое. Подтверждение догадки виднелось на ближнем коконе: резиновую ткань пересекал разрез, внизу собралась лужица, пополняемая редкими каплями. Картина разгрома стала полной: живых, даже если прятались в резине, не оставили. Здесь правили бал не безумие или припадок ярости, а безупречный расчет – точный и безошибочный. Но глас был уверен, что это его рук дело. Его, Тимура…
В дальнем конце цеха открылась дверка, в нее ввалились два массивных тела. Они шагнули и замерли в нерешительности. Приняв боевую позу, Тимур крикнул:
– Кто здесь?
– Мы, конечно… – ответил нерешительный голосок.
– Сюда идите, чтоб я видел.
Толстобокие существа послушно заковыляли по-утиному, заняли пятно уходящего света и потупили желтые глазки. Та, что поменьше, пряталась за широкоплечую.
– Помилуй нас, пришлец лютый, – печально проголосила широкоплечая глаба, самая храбрая из двоих.
– Что здесь произошло?
– Помилуй нас…
– Кончай ахинею нести! Дошло?!
– Покоряюсь, пришлец лютый… Не знаем, за пришлецами ходили, никакого не нашли, а тут вот такое… Глас слышали… Честь тебе и хвала, пришлец лютый…
– Еще одна глупость – и вот… – Тимур грозно потряс ломом, отчего глабы немедленно пали на колени. Пришлось не менее грозно гаркнуть, чтобы они встали.
– Почему вы решили, что я ваших… отпустил?
– Так ведь глас был.
– Но меня здесь не было, я с Матильдом ушел!
– Как прикажешь, пришлец лютый… Нам неведомо, за пришлецами ходили.
Выжили эти глабы самым прозаическим образом: их не было в цеху. Они ничего не видели и не могли знать, кто тут постарался.
Храбрая глаба тяжко вздохнула и попросила:
– Дозволь, пришлец лютый, мясцо собрать.
– А то пропадет добро, – поддержала другая.
– Совсем пропадет, ага.
– А Тепла Водица пропала уже.
– Так и мозгочки пропадут, сберечь надо… Дозволь?
Слушая это ахинею, Тимур честно не хотел понимать, что от него хотят. Упрямо не хотел.
– Где Матильд? – опять крикнул он, не совладав с испугом.
Глаба приложила ладошку к бровям, осмотрела холмики и ткнула пухлой ладошкой ему под ноги:
– Туточки…
Шею вождихи располосовал глубокий шрам. А ведь Машкиной резинкой так разделать – одни махом. Неужели она? Вот уж кто точно мог разойтись так, что костей не соберешь. Это в ее характере – рубить с плеча, а потом извиняться за ошибку. За что же она на пышных теток взъелась? Уж не за его пленение – точно.
– Дозволь мясцо прибрать?
– Чего? – Тимур выплыл из раздумий. – А… да…
Толстухи подхватили тушу и поволокли к свободному крюку, закрепили кандалы в ногах подруги и со скрипом подняли цепи. Руки свесились, голова болталась на кромке кожи. Глабы аккуратно сняли фартук, складки жира волнами пали, увлекая за собой чудовищные дыни грудей.
Напало странное оцепенение, Тимур просто стоял и смотрел как заторможенный на то, что творилось на самом деле.
Та, что помладше, принесла ржавый таз, широкоплечая выбрала из козел шестокол, приноровилась и ловким движением рассекла туше живот. С чмокающим хлюпом вывалился клубок кишок.
Тимур зажмурился и выскочил на воздух.
Выводок обитальцев, которые подсматривали за происходящим в Цеху, стремительно бросился по укрытиям. Лишь один, самый нерасторопный, споткнулся, растянулся на камнях и, понимая, что деваться некуда, в ужасе забился под стену. Мелко дрожал, пустая оправа очков сбилась с носа.
– Дима! Привет! – закричал Тимур и приветственно помахал ломом.
Приятель по заточению не был расположен к дружеским объятиям и выглядел прямо-таки невесело: осунувшийся, в следах копоти, на ногах драные ботинки в галошах, закутан в линялый плащ, вместо штанов какие-то обноски торчат.
– Дим, ты что придуриваешься? – дружелюбно укорил его Тимур.
– Помилуйте меня, пришлец лютый…
Непонятно, как ему удалось уцелеть под цепями месреза, но мозги математика явно пострадали.
Отшвырнув щит и меч, Тимур присел на корточки и сунул Диме черную ладонь:
– Спасибо, что выручил, брат…
Дохлик коснулся и сразу отдернул руку:
– Не за что… Извините, а вы меня не хотите?
– Как мужчину? Не хочу.
– И отпускать не будете?
– Тебя цепопиком по затылку врезали?
– Нет…
– А какого ж ты тогда чушь несешь? Зачем мне тебя отпускать?
Дима замер, ожидая расправы.
– Ладно, математик, давай рассуждать логически. – Тимур, как роденовский мыслитель, подпер кулаком подбородок. – С чего взял, что я кого-то отпустил?
– Глас был…
– А если глас врет?
– Но по вам же все и так видно, извините… – Дохлик имел в виду что-то очень конкретное.
После осмотра куртки обнаружилось: везде – от лацканов до карманов красовались следы засохших брызг. Как после ржавого фонтана. Требовалось срочно найти объяснение, чтобы убедить не Диму, а себя.
– Так ты про эти пятна? Да ты неправильно понял, старик, это не кровь, – вальяжным спокойствием попытался обмануть своего собеседника Тимур.
– Я прекрасно знаю, как засыхает Тепла Водица, – вздохнул Дима.
– Нет, конечно, это кровь, но только другая.
– Вы кого-то еще отпустили?
– Только глаб, но не их… Самих… Ну, то есть… Тьфу, никого я не отпускал!
Все больше плутая в честных объяснениях, которые вдруг выворачивались наизнанку, Тимур заметил, что Дима, вжавшись в стену, ничему не верит, кроме собственного страха, и решился на почти правду:
– Понимаешь, мне надо было выручить одного человека. Вернее, думал, что надо выручить. Взял этот лом и щит и пошел в цех глаб. Чтобы его выручить. А когда пришел, его там не оказалось. Чтобы глаб попугать, стал бить ломом в крышку. А на лом попало всякой гадости, какой у них пол залит. Вот потому и брызги.
По глазам Дохлика было ясно, что парень не верит ни единому слову. Срочно вернуть доверие и разрядить обстановку мог только кусочек колбасы. Как назло, из цеха выползли уцелевшие глабы, храбрая несла на вытянутых руках черный куль, по виду резиновый, и, протянув его в сторону Тимура, поклонилась в пояс, как встречают с хлебом-солью:
– Не побрезгуй, пришлец лютый.
Тимур покосился на Дохлика, тот шепнул:
– Надо принять обязательно.
Тимур взял в руки подношение и почувствовал что-то теплое и мягкое. Глаба изогнулась и торжественно сдернула с подарка оболочку.
– Это что такое? – слишком громко спросил Тимур.
– Лучшее подрезали, самый смак!
– Я спрашиваю: это что такое?!
Глаба схватилась за груди, выпучив желтые глазенки:
– Дак ведь мясцо, свеженькое, от самой сдобной взяли… Вот тут, изволь, окорочок, а вот вырезка, со спинки сняли, без прожилок, хоть сейчас на уголек. Не побрезгуй, пришлец лютый, от чистого сердца. И платы не требуется, у нас теперь много мясца заготовлено, благодарим вас земным поклоном. Может, мозгочки свежие желаешь?
Килограмма три, а то и четыре отборного мясца, можно сказать, парной глабятины, сладковато попахивало, кровь сочилась.
Дима вежливо подсказал:
– Вам оказано редкое уважение…
Как-то раз Тимур вляпался в приготовление обеда в четыре руки с девушкой, и ему, как мужчине, подсунули разделывать свежекупленную вырезку. После недолго боя кусок стал похож на кровавого ежика, а рваными ошметками покрылась вся кухня. Эта битва с мясом привела к тому, что девушка решила поискать настоящего мачо. Зато Тимур искренне восхищался мясником-виртуозом на Сытном рынке, который орудовал топором, как скрипкой. Вот это было зрелище! Ни одного промаха, острие ложилось в мякоть изысканно точно. Шматки мяса, представшие сейчас взору Тимура, были освежеваны не хуже, только у широкого края прицепился сиротливый лепесток кожи, на котором виднелись родинки. При некоторой фантазии они составляли треугольник.
Дима жадно сглотнул:
– Мясцо очень приличное.
Тимур вспомнил, где видел эти родинки, по еле уловимому запашку вспомнил и владелицу. Даже разделанное, мясо несло въедливым кисляком, от которого Тимур чуть не задохнулся в трубе. Так пахла она. Действительно, поднесли самое лучшее и достойное: мясцо их вождицы. Бедная, бедная толстуха Матильда, она же Матильд…
Глабы пятились к цеху, слаженно повторяя:
– Всегда рады, и плату возьмем скромную.
Мясцо расправило резиновые крылья, взмыло, описало дугу и шлепнулось с глухим причмокиванием у дальней стены. На добычу мгновенно нашлась стая охотников – человечину, от которой отказался Тимур, мгновенно растащили. Перепачканные счастливцы разбредались, пряча по котомкам кусочки отборного мясца.
Дима следил за пиршеством, видимо, страстно желая присоединиться, но финал торжества наступил без него.
– Мясцом брезгуете, а глаб отпустили. Зачем же? – спросил он с досадой.
– Пошел ты…
– Не привыкли, еды боитесь.
– Я не голоден.
– Это возможно. Но я предполагаю другую версию…
Тимур уже дозрел отвесить Дохлику затрещину, но поблизости невидимый голосок заверещал:
– Салах пришлеца метит!
И понесся дальше.
Не проронив ни слова, Дима отшатнулся, прикрылся плащом и пустился наутек.
Окрестности очистились, как будто их вымели, последняя живая душонка – лядащий лужник – убралась подальше. Тимур глянул в даль улицы: никого, кто бы мог наделать такой переполох. Но как только повернулся, обнаружил конкретную причину.
