Эпилог. Нокаут

Подобно абсурду, танцу, иронии, юмору и окнам без стекол, бейсбол остается одной из тех вещей, которые были и будут в Гаване — иначе не о чем спорить; правда, в последние годы кубинское телевидение стало показывать международные футбольные матчи чаще, чем игры Главной бейсбольной лиги. Гаванские дети отложили маленькие мячики и биты, чтобы пинать ногами на улице мячи побольше. Возможно, государство это сделало специально. Как в свое время бейсбол получил распространение в качестве способа выразить симпатию Америке и неприязнь Испании, так сейчас кубинцы возвращаются к футболу, чтобы отвернуться от Соединенных Штатов в сторону Европы. В конце концов, она стала куда важнее для экономики Кубы, чем США, как в плане туристов, так и в качестве партнера в торговле и бизнесе. Но пока бейсбол, несмотря на признаки упадка, остается самым распространенным видом спорта. Вообще, если американское эмбарго закончится и кубинцы смогут играть в главных лигах летом, а в Кубинской лиге зимой, как было до революции, бейсболу, вероятно, суждено возрождение в обеих странах.

С самого начала бейсбол на Кубе был больше чем просто игра. В 1860-е годы, когда бейсбол только начинал завоевывать Соединенные Штаты, кубинские студенты, учившиеся в Америке, привезли его домой и организовали команды для игры против американских моряков. Так что изначально с помощью этого спорта часть образованных кубинцев выражала свое презрение к американскому нахальству. Но — и это один из лучших примеров сбывающихся пророчеств — испанцы запретили бейсбол, опасаясь, что он поспособствует объединению в движении за независимость.

На самом деле связь между бейсболом и движением за независимость была поначалу невелика, за исключением того, что они нравились одним и тем же людям — учившейся в Америке обеспеченной молодежи. Испанцам не нравилось, что эту игру неблагонадежные люди использовали как повод вооружить народ деревянными дубинками. Кроме того, они считали, что таким образом американцы вторгаются в то, что мыслилось как зона влияния испанской культуры. Насчет последнего они были правы. И действительно, стоило испанцам запретить этот спорт, кубинцы начали воспринимать его как антииспанское заявление.

Кубинцы в Ки-Уэсте создали бейсбольную команду, чтобы открыто собирать деньги на движение Марти. Вскоре и сам Марти полюбил бейсбол. В этом спорте даже появился собственный мученик — юный гаванец Эмилио Сабурин, использовавший бейсбол, чтобы собирать деньги на борьбу и поддерживать правое дело, пока испанцы не арестовали его и не отправили в тюрьму в Сеуте (североафриканский анклав Испании), где он умер от пневмонии в 1895 году в возрасте сорока двух лет.

Центром кубинского бейсбола была Гавана. Кубинцы всегда играли за свой родной город, так что Гавана, у которой население, а значит, и возможность выбора игроков были больше, всегда обладала самыми сильными командами. Изначально команд было всего три: Matanzas и две гаванские команды — Habana и Almendares. Говорят, первый матч в этой крохотной лиге состоялся в 1874 году на Пальмар-дель-Хунко, на поле Matanzas, которое существует и по сей день. Habana разбила Matanzas со счетом 51:9. Вероятно, на Кубе и раньше устраивались игры, но, конечно, рассказ о первом бейсбольном матче в Америке, в Куперстауне, штат Нью-Йорк, — тоже выдумка.

Некоторые кубинцы профессионально играли в бейсбол в Соединенных Штатах в XIX веке, начиная с гаванца Эстебана Беллана, знаменитого подающего в американском профессиональном бейсболе в конце 1860-х и 1870-х годах; именно он организовал игру в Пальмар-дель-Хунко. С 1900 года до Кубинской революции в 1959 году семьдесят один кубинец играл в главных лигах. И это с учетом того, что профессиональные лиги были закрыты для чернокожих. Вместо этого чернокожие кубинские бейсболисты играли в негритянских лигах.

Как только в 1946 году все запреты для чернокожих были сняты, многочисленные сильные игроки-кубинцы смогли играть в Кубинской лиге зимой и в американских — летом. Революция и эмбарго положили этому конец, хотя многие кубинцы играют в главных лигах со времен революции. Их могло быть и больше, если бы американское правительство не заставляло их ощущать себя предателями.

После революции государство заявило, что бейсбол — не профессия. Игрокам продолжали платить, но получали они очень мало, как и все остальные на Кубе. Команды были реформированы и переименованы. С самого начала Гавана всегда держала как минимум две команды, и, хотя их названия несколько раз менялись, у одной всегда была голубая форма, а у второй — красная. Две гаванские команды 1950-х годов — Almendares Alacranes («Скорпионы»), в голубом, и Habana Leones («Львы»), в красном, — стали Industriales и Metropolitanos соответственно.

Industriales получили такое название, поскольку в те времена шла кампания по увеличению мощности кубинской промышленности, или, как выразился Гонсалес Эчеварриа, «Че Гевара, министр финансов, взялся за несуразный план по индустриализации Кубы». Сегодня Industriales, играющие на крупнейшем стадионе Кубы, «Эстадио Латиноамерикано», на 5,5 тысяч мест, — самая популярная и победоносная команда острова.

У гаванцев, как у фанатов, так и у игроков, — умное, но при этом консервативное отношение к бейсболу. Сложно сказать, то ли их подход к бейсболу обусловлен тем, что в Гаване существует давняя традиция шахмат, то ли это просто местный образ мышления, что заодно объясняет, почему здесь хорошо играют в шахматы. Их не привлекают наиболее показушные аспекты этой игры. Потому, возможно, здесь мало ценят кражу базы — это действие напоказ. Специалист по хоум-ранам, зрелищный игрок, желающий стать героем момента, не пользуется в Гаване симпатиями. Йонис Сеспедес, отличный кубинский аутфилдер, выступающий за восточную команду Granma Alazanes, которого переманили из страны в 2011 году, сказал, что он уехал не из-за политики и даже не из-за денег, а из-за чувства, что кубинцы его не ценят. Возможно, его расстраивало, что ему случилось родиться в городе, команда которого ни разу не проходила дальше полуфиналов в Кубинской лиге, и у него не было возможности перейти в другую команду.

В Гаване вырастают хорошие игроки, потому что они изучают игру — сделанный в нужный момент и в нужной точке хит, смена позиций, когда делать бант, а когда свинг, что лучше для бэттера — уок или страйк-аут. Гаванские питчеры отличаются скорее выносливостью, чем силой, — обманчивые брейкинг болы, невероятный контроль, размещение питчей по всем краям страйк-зоны, глубокое понимание, какой питч к какому моменту подходит. Кубинскому питчеру, возможно, способствовало использование алюминиевых бит; из-за эмбарго кубинцы не могут позволить себе заменить сломанные деревянные биты. Металлические живут куда дольше при контакте с мячом, и они не ломаются, когда в рукоятку врезается фастбол. Так что питчерам стало важнее не давать бэттерам отбить, чем применять какую-то специальную стратегию, например провоцировать граунд бол для дабл-плей.

Сходить на матч всегда увлекательно, а бейсбольная игра в Гаване — это всегда начало спора. Однажды я выходил из отеля на Парк-Сентраль, чтобы идти на бейсбол, и посыльный подошел ко мне и шепнул: «Хочешь женщину?» — «Спасибо, нет». — «Это мулатка!» Симпатичная женщина в углу лобби стала посылать мне воздушные поцелуи. «Нет, я иду на бейсбольный матч», — сказал я. Посыльный поверить не мог. «Му-лат-ка», — с чувством повторил он. «Там „Индустриалес“ и „Сантьяго“», — не менее убежденно возразил я. Santiago против Industriales — это в некотором роде кубинская версия Red Sox и Yankees. «„Сантьяго“. Правда?» — «Claro que sí. Будет отличная игра». — «Кто питчер?» — «Рене Эспин за „Индустриалес“», — ответил я. «Да он так себе». Гаванские фанаты бывают грубоваты. Он принялся объяснять мне, какие у Эспина слабости и как ему надо поступить, чтобы взять позиции Santiago. Пока он все это мне рассказывал, мулатка в углу начала нервничать, но он не замечал.

На любой игре на «Эстадио Латиноамерикано» эта смесь варварства и изящества, составляющая саму суть Гаваны, всегда очевидна. Симпатичные женщины подают кубинский кофе — темный и настолько сладкий, что кажется сиропом, — в хитро сложенных листах бумаги, служащих неплохими стаканчиками. Во время перерыва перед пятым иннингом женщины вышли на поле и принесли кофе ампайрам (судьям). Большую часть оставшегося времени игры зрители громко сквернословили в адрес этих ампайров. Вот почему кофе, единственное, что подают на стадионе, более удачная «закуска», чем то, что продается на стадионах провинциальной Кубы, где можно подкрепиться только chupas (леденцами). Неубедительно кричать ампайрам ¡Pendejo! и другие нецензурные слова, когда сосешь леденец.

Кроме криков, постоянно слышен гул разговора. Этот звук издают фанаты, обсуждающие стратегию игры. Дискуссия идет и после окончания игры, когда они покидают стадион и садятся на автобус до дома. Она продолжается на следующее утро среди поклонников и фанатов — по-испански это одно слово (fanático) — в Центральном парке, на месте возле памятника Хосе Марти, известном как Esquina Caliente, «горячая точка». Это название, если его не применяют к этому конкретному месту, относится к третьей базе: на третьей базе нет времени размышлять о стратегии. Некоторые ходы надо совершать мгновенно. Это горячая точка на игровом поле.

В то самое утро темой разговоров был пятый иннинг в игре Industriales прошлым вечером. Пятый иннинг, за два иннинга до вероятной победы, имеет решающее значение на Кубе, так же как седьмой иннинг в девятииннинговой игре Главной лиги, поскольку на Кубе, если команда ушла вперед на десять или больше ранов после седьмого иннинга, игра заканчивается. Это называется боксерским термином нокаут.

Именно в той игре нокаут не намечался, поскольку счет был равный. Были раннеры в первом и втором, аутов не было. Бэттер сделал мягкий граундер в инфилд, а питчер Industriales принял его и отбил второму бейсмену, чтобы заставить раннера бежать с первой базы. Второй бейсмен перебросил первому, чтобы отвлечь отбивающего, но это позволило раннеру, который был на второй базе, развернуться и получить ран. Это означало, что теперь Industriales проигрывают на один ран. Но теперь было два аута и никого на базе, так что выйти из иннинга было просто. Но что правильнее: сделать так, как было сделано, или надо было бросать на третью — служило темой жарких споров в парке на следующее утро.

«Coño, carajo, pendejo, нельзя сливать ран в такой игре в пятом!» — «Слушай, hijo de puta! Тогда был бы всего один аут и два игрока остались на базе!»

Указательные пальцы вытягивались как острия холодного оружия. Впереди аналогичный жест делал мраморный Марти. Вены вздувались, пот собирался каплями, кто-то краснел. Если какой-то зритель не понимал по-испански, он мог бы подумать, что идет политический спор, который вот-вот приведет к насилию. Industriales быстро получили третий аут, сделали два рана в шестом иннинге и выиграли матч, но дело было не в этом. Спор шел о стратегии. Позже все пили вместе кофе маленькими чашками.

Такова Гавана — город apasionado y febril como el amor de una mujer fea («страстный и безумный, как любовь уродливой женщины»), как однажды грубо выразилась о нем Дульсе Мария Лойнас, одна из самых любимых гаванских писательниц. С тех пор как испанцы начали основывать свои разнообразные «Гаваны», перемены стали частью городской истории, и кажется очевидным, что Гавана еще будет меняться невероятным образом, быть может даже в ближайшем времени. Но то, что делает Гавану Гаваной — абсурдным, разрушающимся мегаполисом чернокожих и белых, несмотря на поблекшие тропические краски, — несомненно, никуда не денется.