37
Последний раз, когда мы маршируем
Не волнуйся из-за Рейза. Жаль Аону и Ская, но они были глупы – нарушили наш договор с самого начала.
Нумухукумакиаки’айялунамора всегда учили, что первое правило войны – узнать своего врага. Кое-кто мог предположить, что эти уроки не слишком-то ему в жизни пригодились. Однако возня с хорошим рагу очень напоминала подготовку к войне.
Лунамор – или Камень, как его называли друзья, чьи неповоротливые языки низинников были не приспособлены к подлинной речи, – помешивал варево огромной деревянной ложкой размером с меч. Под котлом горел костер из шелухи камнепочек, и игривые спрены ветра хлестали дым, отчего он шел прямо на повара, с какой бы стороны тот ни становился.
Он поместил котел на плато Расколотых равнин и – при свете красивых огней и падающих звезд – с удивлением обнаружил, что соскучился по этому месту. Кто бы мог подумать, что он привяжется к пустынным, продуваемым всеми ветрами плоскогорьям? Его родина – место крайностей: пронизывающе холодный лед, рыхлый снег, бурлящий жар и благословенная влажность.
А тут, внизу, все было таким… умеренным, и Расколотые равнины оказались хуже всего. В Йа-Кеведе он бы увидел покрытые лозами долины. В Алеткаре – поля зерновых и повсюду камнепочки, как пузырьки в бурлящем котле. И вот тебе Расколотые равнины. Бесконечные пустые плато, на которых почти ничего не растет. Странное дело – он их полюбил.
Лунамор, тихонько напевая, мешал рагу, держа ложку обеими руками, следя за тем, чтобы у дна не подгорело. Когда дым не шел в лицо – будь проклят этот густой ветер, в котором слишком много воздуха, чтобы люди вели себя прилично, – он ощущал запах Расколотых равнин. Запах… простора. Запах высокого неба и обожженного солнцем камня, приправленный ноткой жизни, скрывшейся в ущельях. Это как толика специй. Влажная, живая, полная смешанных ароматов растений и гнили.
В тех ущельях Лунамор нашел себя после того, как долгое время блуждал впотьмах. Новая жизнь, новая цель.
И рагу.
Лунамор попробовал рагу – взяв чистую ложку, конечно же, он ведь не какой-нибудь варвар вроде некоторых поваров-низинников. Длиннокорень еще не готов – мясо рано добавлять. Настоящее мясо, из пальцекрабов, которых он чистил всю ночь. Его нельзя было готовить слишком долго, иначе оно становилось как резина.
Остальные члены Четвертого моста на плато слушали Каладина. Лунамор встал спиной к Нараку, городу в центре Расколотых равнин. Поблизости на одном из плато что-то сверкнуло – Ренарин Холин запустил Клятвенные врата. Лунамор пытался не отвлекаться. Он смотрел на запад. Туда, где располагались старые военные лагеря.
«Ждать уже не долго, – подумал он. – Но не стоит на этом задерживаться. А в рагу надо добавить больше давленого лимма».
– Я многих из вас обучал в ущельях, – заявил Каладин.
В Четвертый мост вошли несколько мостовиков из других отрядов, и даже солдаты, которых рекомендовал Далинар. Удивляла группа из пяти разведчиц, но кто такой Лунамор, чтобы судить?
– Я мог бы обучать вас владению копьем, потому что когда-то сам этому учился, – продолжил Каладин, – но то, чем мы попытаемся заняться сегодня, иное дело. Я и сам с трудом понимаю, как могу пользоваться буресветом. Нам придется вместе двигаться вперед, падая и поднимаясь.
– Ганчо, все в порядке, – заявил Лопен. – Ну разве это сложно – научиться летать? Небесные угри постоянно летают, а они уродливые и тупые. Большинство мостовиков обладают только одним из этих качеств.
Каладин остановился рядом с Лопеном. Капитан сегодня был в хорошем настроении, и Лунамор считал это своей заслугой. Он ведь как-никак приготовил Каладину завтрак.
– Первый шаг – произнести Идеал. Подозреваю, кое-кто из вас это уже сделал. Но что касается остальных, то, если вы хотите быть учениками ветробегунов, вам придется дать такую клятву.
Они начали выкрикивать нужные слова. Их теперь знали все. Лунамор произнес Идеал шепотом: «Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели».
Каладин протянул Лопену кошель, полный самосветов:
– Настоящее испытание и обоснование ваших притязаний на членство в ордене заключается в том, чтобы научиться втягивать буресвет. Кое-кто из вас уже это умеет…
Лопен тотчас же начал светиться.
– …и они помогут учиться остальным. Лопен, бери первый, второй и третий отряды. Сигзил, у тебя четвертый, пятый и шестой. Пит, не думай, что я не видел, как ты светишься. Ты бери остальных мостовиков, а ты, Тефт, – разведчиц и… – Каладин огляделся по сторонам. – А где Тефт?
Он только сейчас заметил? Лунамор любил капитана, но тот порой бывал рассеянным. Видать, дурел от воздуха.
– Сэр, Тефт не вернулся в казармы прошлой ночью, – доложил Лейтен, чувствуя неловкость.
– Ладно. Я помогу разведчицам. Лопен, Сигзил, Пит, объясните своим отрядам, как втягивать буресвет. Я хочу, чтобы еще до конца дня каждый на этом плато светился так, словно проглотил фонарь.
Они разделились, явно горя нетерпением. Из камня вырвались прозрачные красные «знамена» и заполоскались на невидимом ветру, одним концом соединенные с землей. Спрены предвкушения. Лунамор удостоил их уважительным жестом: коснулся рукой плеча, а потом – лба. Это хоть и малые, но боги. Он видел за «знаменами» их истинную форму – едва заметные очертания куда более крупных существ.
Лунамор поручил помешивание Даббиду. Молодой мостовик молчал с того дня, когда Лунамор помог Каладину вытащить его с поля боя. Но мешать варево мог, а еще – носить мехи с водой. Он стал для команды чем-то вроде символа, поскольку именно его Каладин спас первым. Когда мостовики проходили мимо Даббида, они на свой лад отдавали ему честь.
Уйо был сегодня на кухонном дежурстве вместе с Лунамором, что вошло у него в обыкновение. Уйо сам просил назначить его в дежурство на кухню – остальные старались этого избегать. Приземистый, мускулистый гердазиец негромко напевал себе под нос, помешивая шики – коричневатый рогоедский напиток, – который Лунамор оставил охлаждаться на всю ночь в бидонах на плато рядом с Уритиру.
К удивлению Лунамора, Уйо взял горстку лазбо из горшочка и высыпал в жидкость.
– Безумец, что ты делаешь?! – заорал Лунамор, нависнув над помощником. – Лазбо? В напиток? Это же пряный порошок, воздух тебе в голову, низинник!
Уйо что-то ответил на гердазийском.
– Ба! – воскликнул Лунамор. – Я не говорю на этом твоем безумном языке. Лопен! Иди сюда, поговори с родственником! Он портит нашу выпивку!
Лопен, однако, неистово жестикулировал и хвастал тем, как утром приклеил себя к потолку.
Лунамор крякнул и снова уставился на Уйо. Тот протянул ему полную ложку напитка.
– Воздух тебе в голову, – пробормотал Лунамор и сделал глоток. – Ты же погубил…
Благословенные боги моря и камня. А хорошо получилось! Пряность придала нужную крепость охлажденному напитку, и его ароматы теперь сочетались в совершенно неожиданной – но каким-то образом гармоничной – пропорции.
Уйо улыбнулся.
– Четвертый мост! – заявил он на алетийском, с сильным акцентом.
– Счастливчик, – проворчал Лунамор, ткнув в него пальцем. – Я тебя не буду сегодня убивать. – Он еще раз попробовал и махнул ложкой. – Давай сделай то же самое со всеми бидонами шики.
Так-так, а где же Хоббер? Тощий, щербатый мостовик не мог быть слишком далеко. Вот одно из преимуществ иметь помощника-повара, который не мог ходить; он обычно сидел там, где его посадили.
– Следите за мной, внимательно! – велел Лопен своему отряду, и с каждым словом из его рта вырывался буресвет. – Ладно. Ну так вот. Я, Лопен, сейчас полечу. Можете аплодировать по своему усмотрению.
Он подпрыгнул и упал на плато.
– Лопен! – окликнул гердазийца Каладин. – Ты должен помогать другим, а не устраивать цирк!
– Прости, гон! – отозвался Лопен. Он завозился, лицом прижимаясь к камню, и не смог подняться.
– Ты… ты что, приклеил себя к земле?! – изумился Каладин.
– Это всего лишь часть плана, гон! – заявил Лопен. – Если я собираюсь стать нежным облачком в небе, мне надо сперва убедить землю, что мы с нею не расстаемся. Ее, как беспокойную любовницу, надо успокоить и убедить, что я вернусь после зрелищного и по-королевски величавого подъема в небо.
– Лопен, ты не король, – напомнил Дрехи. – Мы об этом уже говорили.
– Конечно нет. Я бывший король! Ты явно один из тех глупцов, о которых я упоминал.
Лунамор весело крякнул и, обогнув свою маленькую полевую кухню, направился к Хобберу, который, как он теперь вспомнил, чистил клубни на краю плато. Лунамор замедлил шаг. Почему Каладин присел на корточки возле табурета Хоббера, протягивая ему… самосвет?
«А-а…» – догадался Лунамор.
– Я втягивал буресвет вместе с воздухом, – негромко объяснял Каладин. – Я это делал неосознанно в течение нескольких недель, а то и месяцев, прежде чем Тефт объяснил мне все.
– Сэр, – пробормотал Хоббер, – не знаю, если я… Ну, сэр, я же не Сияющий. Я никогда не был так уж хорош с копьем. Я всего лишь сносный повар.
«Сносный» с натяжкой. Но Хоббер был старательным и услужливым, поэтому Лунамор радовался его присутствию. Кроме того, бедолаге требовалась работа, которую можно выполнять сидя. Месяц назад Убийца в Белом пронесся через королевский дворец в военных лагерях, пытаясь убить Элокара, – в итоге атаки Хоббер остался с омертвевшими ногами.
Каладин вложил самосвет в пальцы Хоббера.
– Просто попробуй, – негромко посоветовал капитан. – Суть Сияющего не столько в силе или навыках, но в душе. А твоя – лучшая среди всех нас.
Капитан, как правило, пугал незнакомцев. Он выглядел воплощением вечной бури, его напряженное внимание заставляло людей пасовать перед его взглядом. Но в нем была и удивительная нежность. Каладин сжал руку Хоббера, и было видно, что он едва не рвется на части.
Иногда казалось, что Каладина Благословенного Бурей не сломить и при помощи всех камней Рошара. А потом один из его людей получал ранение, и в броне Кэла появлялась трещина.
Каладин направился обратно тренировать разведчиц, и Лунамор припустил трусцой следом. Он поклонился маленькому божеству, которое ехало на плече капитана, и спросил:
– Каладин, ты думать, у Хоббер получится?
– Уверен, что да. Я не сомневаюсь, что у всего Четвертого моста получится и, возможно, кое у кого еще.
– Ха! – воскликнул Лунамор. – Каладин Благословенный Бурей, твой улыбка как найти потерянная сфера в своем рагу. Удивительно, да, но еще и очень быть приятно. Пошли, я иметь напиток, который ты надо попробовать.
– Я должен вернуться к…
– Пошли! Напиток, который ты надо попробовать! – Лунамор подвел его к большому бидону с шики и налил кружку.
Каладин осушил ее до дна:
– Эй, очень вкусно!
– Не мой рецепт быть, – пожаловался Лунамор. – Уйо его менять. Надо мне теперь или его повысить, или столкнуть с края плато.
– Повысить до кого? – уточнил Каладин, наливая себе еще кружку.
– До низинника, которому воздух в голову ударить, – объяснил Лунамор. – Второго класса.
– Камень, сдается мне, ты чересчур любишь это выражение.
Поблизости Лопен беседовал с землей, к которой все еще был приклеен.
– Дорогая, не переживай. Неповторимый Лопен достаточно велик, у него много сил. Много сил земных и небесных! Мне просто необходимо взмыть в небо, ибо, если я буду связан лишь с землей, несомненно, от моей растущей величины она начнет трескаться и ломаться.
Лунамор покосился на Каладина:
– Слова мне нравиться, да. Потому только, что у них быть поразительно много случаев применений, и все вам подходить.
Каладин усмехнулся, потягивая шики и наблюдая за своими людьми. Дальше по плато Дрехи вдруг поднял свои длинные руки и воскликнул: «Ха!» Он светился. Вскоре то же самое случилось с Бисигом. Это должно было исцелить его руку – он тоже был ранен Убийцей в Белом.
– Камень, это точно сработает! – заявил Каладин. – Они были близки к этой силе вот уже несколько месяцев. И едва получат ее, смогут исцелиться. Мне не придется отправляться на битву, волнуясь, кого из вас я потеряю.
– Каладин, – негромко напомнил Лунамор, – то, что мы начать, – все равно война. Люди умирать.
– Четвертый мост защитит его сила.
– А враг? У него нет силы? – Рогоед шагнул ближе. – Я не хотеть портить настроение Каладина Благословенного Бурей, но никто никогда в полной безопасности. Печальная правда, друг мой.
– Может быть. – Лицо у Каладина стало отрешенное. – У твоего народа воевать отправляются только младшие сыновья, так?
– Исключительно туаналикина, четвертый сын и младше быть истрачены на войну. Первый, второй и третий сын слишком ценный.
– Четвертый и младше. Совсем мало шансов.
– Ха! Ты не знать размер рогоедских семей.
– И все-таки это значит, что в бою гибнет меньше людей.
– Пики отличаться от этого места. – Лунамор улыбнулся Сильфрене, которая взмыла с плеча Каладина и отправилась танцевать на ближайших ветрах. – И не только потому, что мы иметь правильное количество воздуха, чтобы голова варить как следует. Нападать на другой пик дорого и трудно. Нужно усердно и долго готовиться. Мы больше говорить о войне, чем воевать.
– Звучит мило.
– Ты отправиться туда со мной! – заявил Лунамор. – Ты и весь Четвертый мост. Вы теперь быть моя семья.
– Земля, – настаивал Лопен, – я буду тебя любить, как и прежде. Меня ни к кому не тянет, как к тебе. Даже если уйду, я вернусь!
Каладин вновь покосился на Лунамора.
– Возможно, – предположил рогоед, – если кое-кто побыть вдали от ядовитого воздуха, он сделаться не таким, как…
– Лопен?
– Впрочем, если поразмыслить, это быть грустно.
Каладин усмехнулся и вручил Лунамору кружку. Потом подался вперед:
– Камень, что случилось с твоим братом?
– Два брата быть в порядке, насколько я знать.
– А как же третий? Тот, который умер, – и ты оказался из четвертого сына третьим, что и сделало тебя поваром, а не солдатом? Не отрицай это.
– Печальная история быть. А сегодняшний день не для печальных историй. Сегодня день для смеха, рагу и полета. Вот этого всего.
И возможно… кое-чего более великого.
Каладин похлопал его по плечу:
– Если захочешь поговорить, я рядом.
– Хорошо о таком знать. Хотя сегодня вроде с тобой поговорить мечтает кое-кто другой.
Лунамор кивком указал на человека, который пересекал мост, ведущий на их плато. Он был в жестком синем костюме и с серебряным венцом на голове.
– Королю не терпится беседовать. Ха! Несколько раз спрашивать, знать ли мы, когда ты вернуться. Как будто мы встречаться с нашим славным летучим командиром по расписанию.
– Он приходил на днях, чтобы повидаться со мной. – Каладин заметно напрягся, стиснул зубы, а потом пошел к королю – тот ступил на плато в сопровождении группы охранников из Одиннадцатого моста.
Лунамор продолжил трудиться над рагу, но встал так, чтобы все слышать, – ему было любопытно.
– Ветробегун, – заговорил король, кивком приветствуя Каладина, – похоже, с тобой все в порядке, твои люди восстановили силы. Как скоро они будут готовы?
– Ваше величество, они в хорошей боевой форме, но чтобы овладеть новыми способностями… по правде говоря, я не знаю.
Лунамор попробовал рагу и, не поворачиваясь к королю, продолжил помешивать и слушать.
– Ты обдумал мою просьбу? – поинтересовался Элокар. – Полетишь со мной в Холинар, чтобы мы смогли отбить город?
– Как прикажет мой командир, так и сделаю.
– Нет, – возразил король. – Я прошу тебя лично. Отправишься со мной? Поможешь вернуть мою родину?
– Да, – тихо сказал Каладин. – Дайте мне немного времени. По крайней мере, пару недель, чтобы я смог обучить моих людей. Я бы хотел взять с нами несколько ветробегунов-учеников. И, если повезет, оставить здесь полного Сияющего на случай, если со мной что-то произойдет. Но так или иначе… да, Элокар. Я отправлюсь в Алеткар с вами.
– Хорошо. У нас есть немного времени, поскольку дядя хочет попытаться установить связь с людьми в Холинаре, используя свои видения. Двадцать дней хватит? Сможешь обучить учеников за это время?
– Ваше величество, мне придется.
Лунамор бросил взгляд на короля, который, скрестив руки, наблюдал за ветробегунами, будущими и нынешними. Похоже, он пришел не только побеседовать с Каладином, но и посмотреть на тренировку. Капитан вернулся к разведчицам – его божество полетело следом, – и Лунамор принес королю выпить. Потом чуть задержался возле моста, который пересек Элокар, чтобы попасть на это плато.
Их мост, тот самый, с которым они отправлялись в вылазки, теперь использовали для передвижения людей по плато, ближайшим к Нараку. Постоянные мосты все еще восстанавливали. Лунамор похлопал по древесине. Они думали, что потеряли этот мост, но разведчики нашли его застрявшим в ущелье на некотором расстоянии отсюда. Тефт попросил Далинара организовать подъем, и тот согласился.
Учитывая, через что прошел старый мост, он выглядел весьма неплохо. Четвертый мост вообще был сделан из крепкого дерева. Лунамор бросил взгляд на соседнее плато и поежился – не плато, а руины. Жалкий огрызок, состоявший из сломанных камней, возвышавшихся футов на двадцать от дна ущелья. Рлайн сказал, что здесь было обычное плато, до встречи Бури бурь и Великой бури во время битвы при Нараке.
В том страшном катаклизме целые плато были уничтожены. Хотя Буря бурь возвращалась несколько раз, две стихии больше не сталкивались в населенных районах. Лунамор еще раз похлопал мост, потом покачал головой и вернулся к своей полевой кухне.
Наверное, они могли бы тренироваться и в Уритиру, но Расколотые равнины подходили для этого куда лучше, чем террасы перед башней, потому никто из мостовиков и не возражал. Это место было таким же пустынным, но принадлежало им.
Они также не стали задавать вопросы, когда Лунамор решил прихватить с собой котлы и припасы, чтобы приготовить обед. Конечно, пришлось повозиться, но горячая трапеза возмещала затраченные усилия – и, кроме того, существовало негласное правило. Хотя Лунамор, Даббид и Хоббер не участвовали в тренировках или учебных боях, они по-прежнему Четвертый мост, а значит, шли туда же, куда и все остальные.
Лунамор велел Уйо добавить мяса, строго наказав спрашивать, прежде чем что-то менять в рецепте. Даббид продолжал размешивать с безмятежным видом. Он казался довольным, хотя по его лицу было трудно что-то утверждать. Лунамор вымыл руки и взялся за тесто.
Приготовление пищи и впрямь походило на ведение войны. Надо было узнать своего врага, – впрочем, «врагами» в этом состязании были его же друзья. Они приступали к каждой трапезе, ожидая чего-нибудь грандиозного, и Лунамор исхитрялся, снова и снова доказывая свой талант. Он вел войну с хлебами и рагу, удовлетворяя аппетиты и насыщая животы.
Пока он работал, запустив руки глубоко в тесто, в голове у него звучало пение матери. Ее тщательные инструкции. Каладин ошибался; Лунамор не сделался поваром. Он всегда им был, с тех самых пор, как научился забираться на табурет, приставленный к рабочему столу, и запускать пальчики в липкое тесто. Да, однажды он научился стрелять из лука. Но солдатам нужно было питаться, и каждый гвардеец нуатомы выполнял несколько заданий – даже тот гвардеец, у которого было особое наследие и особые благословения.
Он закрыл глаза, разминая тесто, и стал напевать песню матери в такт ритму, едва слышному, с трудом различимому.
Вскоре услышал чьи-то тихие шаги по мосту у себя за спиной. Принц Ренарин замер возле котла; свое задание по переносу людей посредством Клятвенных врат он выполнил. На плато больше трети мостовиков поняли, как втягивать буресвет, но из новичков этого никто не сумел сделать, как Каладин ни старался.
Ренарин наблюдал. Его щеки раскраснелись. Он явно прибежал сюда, выполнив поручение, но теперь его охватила неуверенность. Элокар устроился неподалеку, возле камней, чтобы посмотреть тренировку, и Ренарин шагнул было в его сторону, ведь вроде как полагалось находиться рядом с королем.
– Эй! – крикнул Лунамор. – Ренарин!
Парнишка вздрогнул. Его синяя униформа Четвертого моста казалась… аккуратнее, чем у остальных.
– Мне бы не помешала кое-какая помощь с этим хлебом, – закончил рогоед.
Ренарин тотчас же улыбнулся. Паренек хотел лишь, чтобы к нему относились как ко всем. Что ж, это было достойное поведение для мужчины. Лунамор бы и самого великого князя заставил месить тесто, если бы ему такое сошло с рук. Далинар иногда выглядел так, словно ему пошло на пользу бы как следует вымесить тесто для хлеба.
Ренарин вымыл руки, затем сел на землю напротив Лунамора и стал повторять движения рогоеда. Лунамор оторвал кусок теста шириной с ладонь, расплющил его и шлепнул на один из больших камней, разложенных у огня, чтобы они нагрелись. Тесто приклеилось к камню, где ему и предстояло печься, пока не снимут.
Лунамор не принуждал Ренарина к беседе. На некоторых людей надо было давить, чтобы они раскрылись. Других следовало оставить в покое, чтобы они двигались в собственном темпе. Это было похоже на разницу между рагу, которое доводили до кипения, и тем, которое томили на медленном огне.
«Но где же его бог?»
Лунамор мог видеть всех спренов, но разглядеть с кем связан Ренарин ни разу не удалось. Рогоед кланялся, когда принц на него не смотрел, – так, на всякий случай, – и делал почтительные знаки в адрес скрытого божества.
– У Четвертого моста все идет хорошо, – наконец-то пробормотал Ренарин. – Скоро он сделает так, что все они будут пить буресвет.
– Похоже на то, – согласился Лунамор. – Ха! Но им не скоро догнать тебя. Правдогляд! Хорошее имя. Людям стоит бы глядеть на правду, а не на ложь.
Ренарин покраснел:
– Я… полагаю, это означает, что мне больше не быть членом Четвертого моста, верно?
– Почему?
– Я принадлежу к другому ордену Сияющих, – пояснил Ренарин, не поднимая глаз. Вылепив совершенно круглый кусочек теста, принц аккуратно пристроил его на камень.
– Ты уметь исцелять.
– Это потоки Прогрессии и Иллюминации. Я так и не понял, как работает второй. Шаллан семь раз объясняла, но у меня не получается создать даже самую простую иллюзию. Что-то не так.
– Ага, пока быть – исцеление? Очень полезно быть для Четвертый мост!
– Но я больше не могу быть частью Четвертого моста.
– Чушь. Четвертый мост – быть не только ветробегуны.
– Тогда что он такое?
– Он быть мы, – заявил Лунамор. – Я, они, ты. – Рогоед кивком указал на Даббида. – Этот больше не взять в копье, не полететь, но он Четвертый мост. Мне запретить драться, но я быть Четвертый мост. Ты – иметь важный титул и другие способности… – Он подался вперед. – Но я знать Четвертый мост. И ты, Ренарин Холин, быть один из нас.
Ренарин широко улыбнулся:
– Но, Камень, тебя разве не тревожит, что ты не тот человек, которым тебя все считают?
– Все считать, я шумный, невыносимый мужлан! – ответил рогоед. – Потому быть другим – совсем не плохо.
Ренарин тихонько рассмеялся.
– Ты так думать о себе? – поинтересовался Лунамор.
– Возможно. – Ренарин скатал еще один совершенно круглый кусок теста. – Бо́льшую часть времени я вообще не знаю, кто я такой, но похоже, что это лишь моя проблема. С той поры, как научился ходить, все говорили: «Поглядите, какой он умный. Ревнителем будет».
Лунамор хмыкнул. Иногда даже шумный и невыносимый мужлан знал, в какой момент надо промолчать.
– Это кажется всем таким очевидным. Хорошо считаю, верно? Конечно, ступай в ревнители. Разумеется, никто и слова не скажет о том, что я в меньшей степени мужчина, чем мой брат, и уж подавно никто не обмолвится о том, что для наследования будет просто отлично, если болезненного и странного младшего брата надежно упрячут в какой-нибудь монастырь.
– Ты говорить все это почти без горечь! – воскликнул Лунамор. – Ха! Наверное, долго практиковаться.
– Целую жизнь.
– Сказать мне вот что. Ренарин Холин, почему ты желаешь сражаться?
– Потому что этого всегда хотел мой отец, – тотчас же ответил принц. – Он может этого не понимать, но так и есть.
Лунамор хмыкнул:
– Может, это быть глупая причина, но я могу ее уважать. Но ответь, почему ты не хотеть быть ревнителем или бурестражем?
– Потому что все считали, будто я им стану! – Ренарин шлепнул тесто на разогретые камни. – Если я так поступлю, то поддамся тому, в чем все уверены. – Он принялся озираться в поисках того, чем можно было бы занять руки, и Лунамор бросил ему еще теста.
– Думаю, твоя проблема быть не в том, о чем ты говорить. Ты твердить, что не такой, как все считать. Может, на самом деле ты волноваться, что ты как раз такой и есть.
– Хилый слабак.
– Нет. – Лунамор подался вперед. – Ты быть собой, не считать это плохим. Ты признать, что действовать и думать не так, как брат, но учиться не видеть в этом изъяна. Просто быть такой, какой есть, Ренарин Холин.
Принц начал яростно месить тесто.
– Хорошо быть, – продолжил Лунамор, – что ты учиться сражаться. Людям благо, когда они учиться многим различным навыкам. Но еще им благо, когда они использовать то, чем их наделить боги. На Пиках человек может не иметь выбор. Это привилегия!
– Наверное. Глис считает… Ну, все сложно. Я мог бы поговорить с ревнителями, но не хочу делать что-то такое, что выделит меня среди других мостовиков. Я и без того самый странный в этой компании.
– Разве?
– Камень, не отрицай. Лопен, он… ну, Лопен. А ты, ясное дело… э-э… это ты. А я все же самый странный. Я всегда был самым странным.
Лунамор шлепнул тесто на камень, а потом указал на Рлайна – мостовика-паршенди, которого они раньше называли Шен. Он сидел на обломке скалы возле своего отряда и молча наблюдал за тем, как остальные смеются над Этом: бедолага случайно приклеил к руке камень. Паршенди был в боеформе, то есть сделался выше и сильнее, чем раньше, но люди как будто совершенно забыли о том, что он рядом с ними.
– Ох, – сказал Ренарин. – Не знаю, считается ли он.
– Так ему каждый говорит, – заметил Лунамор. – Снова и снова.
Ренарин некоторое время разглядывал паршенди, пока Лунамор продолжал выпекать хлеб. Наконец принц встал, отряхнул пыль с униформы, пересек каменистое плато и сел рядом с Рлайном. Поерзал, не вымолвив ни слова, но паршенди, похоже, был все равно благодарен за компанию.
Лунамор улыбнулся и поместил на камень последний кусок теста. Затем занялся разливанием шики по деревянным чашкам. Выпил сам и покачал головой, поглядев на Уйо – тот собирал готовый хлеб. Гердазиец слабо светился – все ясно, он уже научился втягивать буресвет.
Воздух в голову этому гердазийцу. Лунамор поднял руку, и Уйо бросил ему лепешку. Рогоед откусил кусочек теплого хлеба и задумчиво прожевал.
– Может, добавить больше соли?
Гердазиец продолжил собирать хлеб.
– Ты ведь тоже думать, что нужно больше соли, так? – не отставал Лунамор.
Уйо пожал плечами.
– Добавь соль в тесто, что я замесить, – решил рогоед. – И не быть таким самодовольным. Я все равно могу скинуть тебя с плато.
Уйо улыбнулся и продолжил работать.
Вскоре мостовики и остальные начали подходить к полевой кухне в поисках чего-нибудь, чем промочить горло. Они улыбались, хлопали Лунамора по спине, называли его гением. Но, разумеется, никто не вспомнил, что он уже пытался угостить их шики. В тот раз к напитку едва прикоснулись, поскольку большинство предпочло пиво.
Это потому, что они не запарились, не вспотели и не устали. Надо знать своего врага. Здесь, с правильной выпивкой, он сам был словно маленький бог. Ха! бог холодных напитков и дружеских советов. Любой повар, который стоил своих поварешек, учился вести беседу, ведь готовка – это искусство, а искусство – дело субъективное. Одному человеку нравятся ледяные скульптуры, другой считает их скучными. С едой и питьем то же самое. От этого еда не портилась.
Он поболтал с Лейтеном, который все еще не оправился после их встречи с темным божеством под Уритиру. То было могущественное божество и очень мстительное. На Пиках рассказывали легенды о таких существах; прапрапрадед Лунамора повстречался с одним из них, пока странствовал вдоль третьего рубежа. То была великолепная история, которой Лунамор сегодня не поделился.
Рогоед успокоил Лейтена, выразил сочувствие. Крепкий оружейник был отличным парнем и мог говорить так же громко, как это иной раз получалось у Лунамора. Ха! Его можно было услышать за два плато, что Лунамору нравилось. Какой толк от тихого голоса? Разве голоса предназначены не для того, чтобы их слышали?
Лейтен вернулся к тренировкам. У других были свои поводы для беспокойства. Скар был лучшим копейщиком среди мостовиков – в особенности после исчезновения Моаша, – но никак не мог научиться втягивать буресвет, и это его мучило. Лунамор попросил Скара показать, как это делается, и – под руководством копейщика – сам сумел втянуть немного. К радости и удивлению обоих.
Скар ушел, повеселевший. У другого человека настроение бы испортилось, но Скар в душе был учителем. Он все еще надеялся, что Лунамор однажды сделает выбор и начнет сражаться. Он был единственным мостовиком, который вслух рассуждал о миролюбии Лунамора.
После того как парни утолили жажду, Лунамор против собственной воли стал поглядывать на другие плато, ожидая увидеть вдали движение. М-да, лучше заняться едой. Рагу получилось отличным – он порадовался, что сумел раздобыть крабов. В башне почти вся еда состояла из духозаклятого зерна или мяса, и ни то ни другое не было слишком аппетитным. Лепешки испеклись удачно, а прошлой ночью он даже смог приготовить чатни. Теперь надо просто…
Лунамор чуть не споткнулся о собственный котел, когда увидел, кто собирается на плато слева от него. Боги! Сильные боги, как Сильфрена. Они излучали слабый голубой свет и толпились вокруг высокой женщины-спрена в элегантном платье, у которой были длинные струящиеся волосы. Она приняла облик человека в полный рост. Остальные кружились в воздухе, хотя их внимание явно было сосредоточено на тренирующихся мостовиках и тех, кто надеялся стать Сияющим.
– Ума’ами тукума мафах’лики… – Лунамор вздрогнул, поспешно выказал уважения. Потом, чтобы уж наверняка, опустился на колени и поклонился. Он впервые видел, чтобы так много богов собрались в одном месте. Даже его случайные встречи с афах’лики на Пиках не производили такого сильного впечатления.
Какое подношение будет правильным? За подобное зрелище одними поклонами не расплачиваются. Но хлеб и рагу? Мафах’лики они ни к чему.
– Ты, – раздался позади женский голос, – так чудесно почтителен, что это граничит с глупостью.
Лунамор повернулся и увидел Сильфрену. Та пристроилась на его котле в облике миниатюрной девушки, скрестив ноги и свесившись с края.
Он опять сделал знак:
– Твоя родня? Женщина, что их возглавлять, твоя нуатома али’и’камура?
– Может быть, наверное, вероятно, – ответила она, склонив голову набок. – Я едва помню ее голос… голос Фендораны, которая отчитывала меня. Я навлекла на себя столько неприятностей из-за поисков Каладина. Но вот они здесь! И не станут со мной разговаривать. Думаю, они считают, что если обратятся ко мне, то тем самым признают, что ошиблись. – Спрен с ухмылкой подалась вперед. – А они целиком и полностью ненавидят ошибаться.
Лунамор торжественно кивнул.
– Ты не такой коричневый, как раньше, – заметила Сильфрена.
– Да, загар бледнеть, – согласился Лунамор. – Слишком много времени быть в помещении, мафах’лики.
– Люди могут менять цвет?
– Одни больше других. – Лунамор поднял руку. – Люди с иных Пиков быть бледные, как шинцы, хотя мои соплеменники всегда быть бронзовокожими.
– Выглядишь так, словно тебя застирали. Взяли щетку и стерли всю кожу! Вот почему у тебя красные волосы – ты же весь в ссадинах!
– Мудрые слова. – Лунамор пока что не знал наверняка почему. Надо будет их осмыслить.
Он выудил из кармана сферы, которые прихватил с собой, – совсем немного. И все же Лунамор положил каждую в отдельную миску и приблизился к сборищу спренов. Их было, наверное, две дюжины! Кали’калин’да!
Другие мостовики, конечно, не видели богов. Лунамор не знал наверняка, что думают Уйо или Хоббер, глядя на то, как он почтительно пересекает плато, а затем кланяется и расставляет миски со сферами в качестве подношения. Подняв глаза, увидел, что али’и’камура – самое важное из присутствовавших божеств – его изучает. Она простерла руку над одной из мисок и втянула буресвет. Потом умчалась, превратившись в размытое светящееся пятно.
Прочие остались: пестрое сборище облачков, лент, людей, листьев и других природных объектов. Они мельтешили, наблюдая за тем, как мужчины и женщины упражняются.
Сильфрена, ступая по воздуху, приблизилась к голове Лунамора.
– Боги смотреть, – прошептал рогоед. – На самом деле происходить. Не просто мостовики. Не просто ученики. Сияющие, как и хотеть Каладин.
– Поглядим. – Она тихонько хмыкнула, прежде чем сама умчалась в виде ленты из света.
Лунамор оставил миски на случай, если кто-то еще из богов решит принять его подношение. На своей полевой кухне он сложил лепешки стопкой, намереваясь вручить тарелки Хобберу, чтобы тот их раздавал. Только вот помощник не откликнулся на его зов. Долговязый мостовик сидел на табурете, наклонившись вперед, и крепко сжимал в кулаке светящийся самосвет. Забытые чашки, которые он мыл, стопкой лежали рядом.
Губы Хоббера шевелились – он что-то шептал и уставился на свой светящийся кулак так же, как кто-то мог бы смотреть на трут холодной ночью. С отчаянием, решимостью и мольбой.
«Сделай это, Хоббер, – взмолился Лунамор, шагнув вперед. – Выпей его. Сделай своим. Заяви на него права!»
Лунамору показалось, что воздух пропитался энергией. Некоей сосредоточенностью. Несколько спренов ветра полетели к Хобберу, и на миг Лунамору померещилось, что весь остальной мир исчез. Хоббер оказался единственным человеком в каком-то темном месте, и его кулак светился. Он не мигая смотрел на этот символ мощи. На этот знак искупления.
Свет в кулаке Хоббера погас.
– Ха! – вскричал Лунамор. – Ха-ха!
Хоббер вздрогнул от изумления. У него отвисла челюсть, и он уставился на потускневший самосвет. А потом – на собственную руку, от которой поднимался полупрозрачный дымок.
– Ребята? – позвал он. – Ребята, ребята!
Лунамор отошел, когда прочие мостовики побросали свои дела и побежали к Хобберу.
– Принесите свои самосветы! – приказал Каладин. – Ему понадобится много! Сложите их кучей!
Мостовики поспешили отдать Хобберу изумруды, и он втягивал все больше и больше буресвета.
– Я их снова чувствую! – вскричал Хоббер. – Я снова чувствую пальцы на ногах!
Он неуверенно протянул руки к друзьям в поисках опоры. Дрехи подхватил его с одной стороны, Пит – с другой, и Хоббер, соскользнув с табурета, поднялся. Он улыбнулся щербатой улыбкой и едва не упал – его ноги явно были недостаточно сильными пока. Дрехи и Пит помогли ему выпрямиться, но он их оттолкнул, желая стоять самостоятельно, хоть и с риском для себя.
Четвертый мост замер, прежде чем разразиться восторженными криками. Над ними закружились спрены радости, похожие на ворох синих листьев. Лопен придвинулся ближе всех и отдал честь, как это было принято у Четвертого моста.
Этот жест в его исполнении был чем-то особенным. Две руки! Первый случай, когда Лопен смог выполнить приветствие как надо. Хоббер отсалютовал ему в ответ, ухмыляясь как мальчишка, который наконец попал в цель, стреляя из лука.
Каладин с Сильфреной на плече подошел к Лунамору:
– Камень, все получится. Эта сила их защитит.
Лунамор кивнул, а потом взглянул на запад, как делал весь день. На этот раз он кое-что заметил.
Струйка дыма.
Каладин полетел на разведку. Лунамор вместе с остальными последовал за ним по земле, неся передвижной мост.
Рогоед бежал в середине первого ряда, почти чувствуя запах воспоминаний. Древесина и средство, которым ее обрабатывали, чтобы защитить от влаги. Звук нескольких десятков мужчин, пыхтевших и кряхтевших в замкнутом пространстве. Шлепанье ног по плато. Смесь изнеможения и ужаса. Атака. Полет стрел. Умирающие люди.
Лунамор знал, что может произойти, когда решил спуститься с Пиков вместе с Кеф’ха. Еще ни один нуатома не выиграл осколочный клинок или доспех у алети или веденцев, которым они бросали вызов. И все же Кеф’ха решил, что награда стоит риска. Он думал, что в самом худшем случае его убьют, а члены его семьи станут слугами богатого низинника.
Они не ожидали жестокости и жадности от Тороля Садеаса – тот убил Кеф’ха без должной дуэли, а затем расправился со многими членами семьи Лунамора, кто посмел сопротивляться. Ради их имущества.
Лунамор взревел, рванул вперед, и его кожа засветилась от силы буресвета из кошеля и сфер, которые он собрал перед уходом. Казалось, он один несет мост, волоча за собой всех остальных.
Скар затянул маршевую песню, и Четвертый мост подхватил ее грохочущим эхом. Они были достаточно сильными, чтобы нести мост на большие расстояния без труда, но этот переход превзошел прочие вылазки с мостом. Они пробежали все расстояние, переполненные буресветом, и Лунамор выкрикивал команды, как это раньше делали Каладин или Тефт. Достигнув ущелья, почти перебросили мост через него. Когда же подобрали его на другой стороне, он показался легким, словно тростиночка.
Казалось, отряд едва отправился в путь, но источник дыма был уже перед ними: враг окружил торговый караван. Лунамор всем весом навалился на внешние опорные стержни моста, толкнув его через ущелье, а потом перебежал на другую сторону. Остальные последовали за ним. Даббид и Лопен отстегивали щиты и копья с боковин моста и бросали мостовикам, пробегавшим мимо. Они разделились на отряды, и те, кто обычно следовал за Тефтом, построились за Лунамором, хоть он, разумеется, не принял копье, которое Лопен попытался ему всучить.
Во многих фургонах перевозили древесину из лесов в окрестностях военных лагерей, хотя некоторые оказались доверху нагружены мебелью. Далинар Холин упомянул о том, что надо заново заселить его военный лагерь, но два великих князя понемногу захватывали его земли – втихаря, словно угри. Пока приходилось забирать все возможное и увозить в Уритиру.
Караван использовал большие колесные мосты Далинара, чтобы пересекать ущелья. Лунамор пробежал мимо одного их них – сломанный мост валялся на боку. Возле него подожгли три больших фургона с древесиной, и воздух наполнился едким дымом.
Каладин парил над ними со своим блистающим осколочным копьем. Лунамор прищурился от дыма, глядя в ту сторону, куда смотрел Каладин, и увидел фигуры, которые уносились прочь по воздуху.
– Нападение Приносящих пустоту, – пробормотал Дрехи. – Стоило догадаться, что они начнут грабить наши караваны.
В данный момент Лунамору было все равно. Он продвигался между усталыми охранниками каравана и испуганными торговцами, которые выбирались из-под фургонов. Повсюду лежали тела; Приносящие пустоту убили не один десяток. Лунамор искал нужное в этом беспорядке, дрожа. Неужто труп с рыжими волосами? Нет, это промокшая от крови головная повязка. А это…
Еще одно мертвое тело принадлежало не человеку – у него была мраморная кожа. Из спины торчала ярко-белая стрела, украшенная гусиными перьями. Стрела ункалаки.
Лунамор посмотрел направо, где кто-то собрал мебель в кучу, которая выглядела почти как крепость. Из-за вершины высунулась голова – крепкая женщина с круглым лицом и темно-рыжей косой. Она выпрямилась и подняла лук, приветствуя Лунамора. Из-за мебели показались другие лица. Двое подростков, мальчик и девочка лет шестнадцати. И другие, моложе. Всего шестеро.
Лунамор бросился навстречу к ним и, заползая на импровизированные укрепления, против собственной воли расплакался, слезы заструились по щекам.
Его семья наконец-то прибыла на Расколотые равнины.
– Это Песня, – представил Лунамор, одной рукой обнимая рогоедку и прижимая к себе. – Лучшая женщина на Пиках быть. Ха! Мы строить замки из снега детьми, и у нее всегда быть лучше. Я должен был знать, что найти ее в замке, пусть из старых стульев!
– Снег? – переспросил Лопен. – Как можно построить крепость из снега? Я про эту штуку слышал – он же как лед, правильно?
– Воздух тебе в голову, низинник! – Лунамор перешел к двойняшкам. Он положил руки обоим на плечи. – Мальчик быть Дар. Девочка быть Струна. Ха! Когда я уезжать, Дар быть ниже Скара. Теперь он почти как я!
Голос выдавал скрытую боль. Прошел год. Так долго. Сперва он собирался привезти их как можно скорее, но потом все пошло кувырком. Садеас, мостовые бригады…
– Следующий сын быть Камень, но не такой Камень, как я. Он… э-э… Камешек. Третий сын быть Звезда. Вторая дочь быть Кума’тики – такая ракушка, у вас не водится. Последняя дочь быть еще одна Песня. Красивая Песня. – Он присел на корточки рядом с девочкой, улыбаясь. Ей исполнилось всего четыре, и она отпрянула от него. Она не помнила отца. Это разбило ему сердце.
Песня – Туака’ли’на’калми’нор – положила руку ему на спину. Каладин представлял Четвертый мост, но лишь Дар и Струна учили языки низинников, к тому же Струна знала только веденский. Дар сумел выдать сносное приветствие на алетийском.
Песенка прижалась к ногам матери. Лунамор сморгнул слезы радости с ноткой печали. Его семья наконец-то здесь! Первое жалованье, которое удалось сберечь, он потратил на сообщение, которое через даль-перо отослали на станцию Пиков. От станции до его дома идти неделю, а путешествие оттуда вниз по склонам, через весь Алеткар, заняло несколько месяцев.
Вокруг них караван кое-как приходил в движение. Только сейчас Лунамор смог представить семью – последние полчаса Четвертый мост провел, пытаясь помочь раненым. Потом прибыли Ренарин с Адолином и двумя ротами солдат – и как бы Ренарин ни тревожился из-за своей «бесполезности», его исцеляющие силы спасли несколько жизней.
Туака потерла Лунамору спину, а потом присела на корточки рядом с ним, обняв одной рукой дочь, а другой – мужа.
– Это было долгое путешествие, – сказала она на языке ункалаки, – а в конце, когда эти существа явились с неба, оно показалось нескончаемым.
– Мне надо было отправиться в военные лагеря, – ответил Лунамор. – Чтобы сопровождать вас.
– Мы здесь. Лунамор, что случилось? Твое письмо было таким коротким. Кеф’ха мертв, но что произошло с тобой? Почему ты так долго не давал о себе знать?
Он склонил голову. Как же все объяснить? Вылазки с мостом, трещины в его душе. Как поведать о том, что мужчина, которого она всегда считала таким сильным, желал умереть? Стал трусом и в конце концов сдался?
– А что с Тифи и Синаку’а? – спросила она.
– Мертвы, – прошептал он. – Взялись за оружие, желая мести.
Она прижала пальцы к губам. На защищенной руке у нее была перчатка, в знак уважения глупых воринских традиций.
– Я теперь повар, – твердо заявил Лунамор.
– Но…
– Туака, я готовлю. – Он снова прижал ее к себе. – Идем, давай доставим детей в безопасное место. Мы отправляемся в башню, которая тебе понравится: там почти как на Пиках. Я расскажу тебе много историй. Некоторые причинят боль.
– Ладно. Лунамор, у меня тоже есть истории. Пики, наша родина… там произошло что-то нехорошее. Очень нехорошее.
Он отодвинулся и посмотрел ей в глаза. Здесь ее будут называть темноглазой, хотя сам Лунамор считал эти темные, коричнево-зеленые глаза бесконечно глубокими, красивыми и светлыми.
– Объясню, когда мы доберемся до твоего безопасного места, – пообещала она и взяла на руки малышку Красивую Песню. – Ты был мудр, когда заставил нас двигаться вперед. Мудр, как всегда.
– Нет, любовь моя, – прошептал он. – Я дурак. Я бы обвинил воздух, но и на Пиках был таким же дураком. Мне не следовало разрешать Кеф’хе браться за эту глупую затею.
Жена повела детей через мост. Он смотрел со стороны, радуясь тому, что снова слышит язык ункалаки, правильную речь. И тому, что остальные не знали этого языка. Ведь если бы знали, могли бы понять, что он им врал.
Подошел Каладин, похлопал его по плечу:
– Камень, я поселю твою семью в своих комнатах. Я затянул с поиском жилья для семейных мостовиков. Это меня подстегнет. Теперь точно получу для нас новые помещения, а до той поры буду спать на койке с остальными.
Лунамор открыл рот, чтобы возразить, но потом передумал. Иногда самым благородным поступком было принять подарок, не протестуя.
– Спасибо, – сказал он. – За комнаты. И за все остальное, мой капитан.
– Иди со своей семьей. С мостом мы сегодня справимся и без тебя. У нас есть буресвет.
Лунамор коснулся пальцами гладкого дерева.
– Нет, – отказался он. – Для меня быть честь нести его в последний раз, ради моей семьи.
– В последний раз? – спросил Каладин.
– Мы взлететь, Благословенный Бурей, – сказал Лунамор. – В грядущие дни мы не ходить пешком. Конец. – Он оглянулся на мрачных мостовиков, которые как будто поняли, что его слова правдивы. – Ха! Горевать не надо. Я оставить отличное рагу возле города. Надеюсь, Хоббер его не испортить, пока нас не быть. Вперед! Поднимать наш мост. В последний раз маршировать не к смерти, но к полным желудкам и хорошим песням!
Они подняли мост торжественно и уважительно. Мостовики больше не были рабами. Буря свидетельница, в их карманах лежало целое состояние! Оно яростно сверкало, и вскоре их кожа засияла.
Каладин занял свое место в первом ряду. Они в последний раз понесли мост – с почтением, как будто погребальные носилки короля, который отправлялся к месту вечного отдыха.
Назад: 36 Герой
Дальше: 38 Сломленные люди
