Хулиганка
Если повар уходит на пенсию, он все равно остается поваром. Это примерно то же самое, что и судья в отставке. Образ жизни. Бывших поваров не бывает, как не бывает бывших наркоманов или военных.
Перед отъездом Лена кормит дочь великолепным яблочным штруделем и поит чаем с брусникой. Собирает в дорогу сумку с выпечкой: все-таки до Москвы путь неблизкий. Готовить для нее – одно удовольствие, готовка отвлекает от тяжких дум и боли в руке, которая так и не зажила до конца после перелома. Лена давно на пенсии, в доме она одна-одинешенька, кормить кулинарными шедеврами практически некого, но она печет, варит, жарит, выбрасывает и снова стряпает.
Дочь не раз предлагала ей купить мобильный телефон.
– Очень удобно, – говорила Света. – Можем связываться в любое время.
– Мы и так можем, – отвечала Лена, указывая на аппарат советской эпохи с крутящимся диском. В нынешнее время такой аппарат – диковинка, раритет, однако по-прежнему работает исправно. Проверку временем прошел.
Лене шестьдесят шесть, в современных устройствах она ни черта не смыслит. К тому же телефон просыпается не часто. Раньше она ежедневно созванивалась с Шурой, сестрой, однако прошло полгода с тех пор, как ту забрал Господь. С дочерью же они связываются лишь по воскресеньям.
Оставляя Берильск, дочка дает наставление беречь здоровье и не переживать по пустякам. Через пару дней она сообщает, что на месяц улетает в Европу по работе. Позвонит, как вернется. А на следующий день, когда Лена думает, что телефон впал в долгую спячку, он вдруг оживает.
Какой-то мужчина предлагает купить персидских котят.
– Пятьсот за полкило, – говорит он. Голос похож на черничное варенье – томный, приторно-сладкий тембр с визгливыми нотками, подобными случайно упавшим в варенье красным ягодам клюквы.
Лена удивляется и формулировке, и тому, что с этим предложением обращаются именно к ней. От покупки вежливо отказывается. Затем вновь раздается трещащий сигнал, всегда напоминающий звук будильника, и незнакомый парень спрашивает, имеются ли у нее вещи на выброс.
Нет.
Подойдут даже старые колготки.
– Нет и колготок, – отвечает изумленная Лена.
– Общество «Росинка» собирает хлам для вселенского костра в центре города, – радостно объявляет он, и Лене представляется тесто в формочке для пирога, весело поднимающееся в духовке. – Рваные куртки, дырявые кастрюли, питомцы, бездомные – все отправится в костер. Приходите в понедельник в семь часов!
Хмыкнув, Лена кладет трубку. Какая нелепая беседа.
Во вторник с утра пораньше она уже в городе: вышла по делам.
На двери банка, куда она заглядывает, чтобы опустошить сберкнижку, среди листовок о выгодных вложениях и кредитах с низким процентом висит странное объявление:
«Церковь истинной веры приглашает новобранцев! Обряд посвящения состоится во вторник в здании ДК „Звездочка“. Для вступления необходимы душа и ЛИТРЫ крови».
Что это за церковь такая, требующая кровь, и где находится ДК «Звездочка»? На эти вопросы сотрудники банка лишь пожимают плечами. О вселенском костре в семь часов им тоже ничего не известно. На главной площади Берильска возле здания администрации, где обычно проходят различные мероприятия, никакого хлама нет.
В почтовом ящике ее ждут два письма. Одно от коммунальной службы, а второе от неизвестного адресата – в красивом конверте, окаймленном узорами. Сунув письма под мышку, Лена ковыляет домой, осторожно, чтобы не упасть, ступая по скованной льдом тропинке. Вчера была оттепель, а сегодня ударил мороз, поэтому земля теперь – сплошной каток. Хоть коньки надевай, ей-богу.
Разрисованный конверт пахнет свежей выпечкой, что напоминает детство – времена, когда мать, входившая в хлебобулочную артель, под Новый год всегда приносила домой пакет с мятными пряниками, еще теплыми. Лена с Шурой обожали эти предпраздничные дни. Обычно, пока мать не видела, они брали по прянику, забирались под одеяло, ели и смеялись, глядя друг на друга. У них даже был свой стишок: «В нашем доме ровно в пять День Пряников придет опять…» – и что-то там дальше.
Устроившись за кухонным столом у окна, Лена надевает очки, выуживает из-под бумаг калькулятор, имеющий форму мобильника, – им раньше пользовался внучок, Славик, когда учился в Берильской школе, – и первым делом считает сумму за домовые услуги. Сверяет с квитанцией. Потом же вскрывает хрустящий конверт. Фигурными буквами на плотной белоснежной бумаге напечатано:
«Подтвердите заказ на четыре коробки восхитительных кровяных трюфелей. В каждом третьем сюрприз – очищенное глазное яблоко в воздушной пенке из костного мозга. Обратите внимание на нашу акцию: за покупку пяти коробок счастливчику полагается презент: пакет мятных пряников с кусочками освежеванной плоти!»
Дрожащие руки роняют письмо.
– Что за бредятина?
На вопрос отзываются лишь тикающие настенные часы. Сердце ускоряет ритм, опережая секундную стрелку. Лена бурчит, комкает и отправляет письмо в мусорное ведро.
Она говорит:
– Совсем ошалели.
Когда умирает кто-то из близких, поначалу трудно свыкнуться с мыслью, что дорогой человек уходит навсегда. Кажется, что это ненадолго – типа десятидневной поездки в санаторий. Но дни эти пролетают, и тогда в полной мере осознаешь, что смерть так же реальна, как и вишня, растущая в палисаднике за окном. Узнав о кончине сестры, Лена почувствовала себя кексом, черствым, тронутым тускло-бирюзовой плесенью.
Сестра звонила каждый день в пять часов. Как в том старом стишке: «В нашем доме ровно в пять». Сейчас в это время уже темнеет. Зима-кровопийца высасывает из дней все соки, отчего те укорачиваются и будто истончаются.
По программе уже должна начаться первая серия «Горьких зорей», но телевизор транслирует одну рекламу за другой. Шампуни, сыр «Хохланд», стиральные порошки, сантехника, прокладки – изобилие товаров пробегает по экрану, вытеснив кино и передачи. Лена сидит в кресле и щелкает пультом по каналам, но все они словно сговорились – везде реклама.
Когда стрелки часов замирают на пяти, раздается сигнал телефона.
Лена говорит:
– Господи. Это еще кто?
Кряхтя, она поднимается и, опираясь на трость, бредет в кухню. Взгляд снова цепляется за часы, только на этот раз за те, что висят над столом, на котором целое скопление газет, сканвордов, брошюр с кулинарными рецептами и, конечно же, лекарств, разложенных по поверхности, как по аптечной витрине.
Часы кричат: ПЯТЬ.
В нашем доме ровно в пять День Пряников придет опять.
Едва рука касается аппарата, как Лене представляется, что вот она подносит трубку к уху и голос на том конце провода – такой знакомый голос, точно возвращающий в прошлое вишневый пудинг, который обожала сестра, – с придыханием произносит:
– Алена, это ты? – только Шура с самого детства звала ее Аленой.
Видение настолько яркое, что Лена вздрагивает. Но трубка басит:
– Приглашаем всех желающих на вручение аттестатов выпускникам!
Лена улыбается, расслабляясь.
– Нет, спасибо.
– Торжество состоится на Игнатьевском кладбище в полдень у вырытой могилы.
– Кто говорит? – хмурится она.
Но звонящий будто бы не слышит вопроса.
– Вас ожидают игры и забавы, а также массовое захоронение тех, кто устал.
– Кто это?!
Трубка отзывается короткими гудками. Лена возвращает ее на место. За окном рекой разливается темнота. Ни шороха, ни звука. Как на погосте. Стоя в полумраке перед телефоном, который выдал несусветную чушь, Лена вдруг чувствует, что внутри все холодеет. Вот как постепенно каменеет мокрое белье на морозе, так и у нее душа застывает. В этот момент она остро ощущает одиночество.
Снаружи к окну черной щекой прижимается вечер, дом безмолвствует, точно остывшая сковородка, которая совсем недавно скворчала и шипела. Лена тут одна, в этой тишине, в этой тьме, окружившей дом тесным кольцом. Ей хочется позвонить дочери, узнать, как она долетела, хорошо ли устроилась там, в своей Европе.
Мысли обрывает очередной звонок. Лена чуть ли не подскакивает на месте.
– Слушаю вас.
Мягкий мужской голос, тягучий, словно плавленый сыр:
– В оркестр требуется зрелая женщина с музыкальным слухом и без боязни запачкать руки.
– Откуда у вас мой номер?!
– Чтобы сыграть адофонию, нужно обмакнуть смычок в козлиное дерьмо, – последнее слово он выплевывает с причмокивающим звуком. Неприятным. Будто сыр сбрызгивают соком лимона.
– Стебанутый, что ли?
Она бросает трубку.
– Дурдом!
Глазами находит калькулятор, стилизованный под мобильник. Синий, с широкими кнопками, он глядит на Лену потухшим выпуклым оком. Быть может, стоило согласиться на предложение дочери и обзавестись сотовым, а стационарный телефон отключить к чертям собачьим? На мобильном хотя бы номера определяются.
Снова звонок, но Лена уже не отвечает. Послав дребезжащую штуковину куда подальше, она возвращается к телевизору.
Реклама, к великому удивлению, все еще длится. Сразу после нее экран заполоняет ярко-зеленый квадрат. Фильма, судя по всему, не будет. Раздраженная Лена хлопает шкафчиками, доставая муку, сухие дрожжи, сахар и яйца. Месит тесто на доске, присыпанной мукой. Вымешивает его до гладкости, до эластичности. Важно знать: чтобы пирог был пышным, нужно яичные желтки и белки взбить отдельно до крепкой пены, а затем соединить их вместе и, помешивая, добавлять муку небольшими порциями.
Пока руки мнут тесто, Лена успокаивается. Себе под нос она говорит: «В нашем доме ровно в пять…»
Чтобы бисквит поднимался равномерно, нужно смазать маслом у формочки лишь дно, борта трогать нельзя ни в коем случае.
Лена твердит: «…День Пряников придет опять». Продолжение стишка никак не находится в извилистых коридорах памяти.
Духовка уже разогрета. Это тоже важно, потому что тесто быстро оседает.
Ночью спится плохо – ноет рука. Лена в кровати, на столе – дородный бисквит, накрытый полотенцем. За окном без передышки небо сеет снег. Сквозь шторы Лена видит крупные хлопья, похожие на шматки затвердевшего безе. Под утро, когда ей чудом удается уснуть, слепую тишину разрезает телефонная трель.
– Чтоб вы провалились, – ворчит она и, перевернувшись на другой бок, с головой залезает под одеяло.
Снегу за ночь выпадает много. Двор превращается в поверхность стола, засыпанную толстым слоем муки. Лена кутается в шаль. Погода чудесная! Как охлажденное пирожное со сливочным кремом, обвалянное в ослепительно-белой кокосовой стружке. Однако радостный настрой тут же сменяется негодованием.
Отворив дверь, она замечает две цепочки следов, запорошенных снегом, но все равно видимых глазу. Одна тянется от калитки до крыльца, вторая – обратно. Кто-то не только сумел открыть засов на воротах, но и шлялся по двору, пока она спала.
Что будет дальше? Следующей ночью ворвутся к ней в дом?
На двери – лист бумаги.
«ОБЪЯВЛЕНИЕ!
В пятницу на пляже пройдет ряд мероприятий, приуроченных к торжественному празднованию Дня Утопленника, таких как заплыв на глубину, соревнования по пляжному волейболу, фрисби, нырянию и многие другие. Праздничные акции начнутся в восемь с олимпийской зарядки и продлятся до темноты. Вечером тела сбросят в воду, и желающие смогут посоревноваться в метании венков. Победитель, попавший в утопленника, получит специальный приз!»
Уставившись на послание, Лена замирает. Воздух застревает в горле.
– Теть Лен, расчистить тропинку?
Она растерянно оглядывается и поначалу никого не видит, лишь спустя мгновение замечает голову над забором. Миша, сосед, машет ей рукой в перчатке.
Он говорит:
– Глядите, какие сугробы.
– А, расчисти, Миш.
Пока сосед подбирается к порогу, ловко работая лопатой, Лена перечитывает объявление. А потом еще раз. И еще. Глупость какая-то. Похоже на затянувшийся розыгрыш, который перекочевал из одного дня в другой и уже потерял шутливую форму. Начал пугать.
Лопата сгребает снег со ступенек. Миша втыкает ее в сугроб и опирается о черенок.
– Фух, упрел, – говорит он, поправляя сползшую на глаза шапку. – Теть Лен, чего случилось?
Лена отрывается от текста.
– А?
– Вид у вас такой, будто призрака увидели. – Щеки его красные, слова сопровождаются паром, облачками вылетающим изо рта. Сосед похож на румяный пирожок, только что вытащенный из печи.
– Гляди, чего мне принесли, – Лена протягивает ему лист бумаги.
Поднявшись на крыльцо, Миша, шевеля губами, читает послание, чешет макушку.
– А, не берите в голову! – он возвращает объявление. – Какой заплыв зимой?
– Дело не в этом! Кто-то ночью залез во двор! А еще звонят мне постоянно, дурость какую-то предлагают. Сил уже нет!
Вкратце она рассказывает соседу о телефонных звонках, донимавших ее вчера весь день. Он понимающе кивает.
– Знаю я, что это такое. – И Миша делится историей о ставшей популярной новой игре, по условиям которой требуется отправлять письма различным адресатам, звонить кому-либо или расклеивать объявления. – Деньги за это платят, теть Лен.
Оказывается, кто-то из его товарищей занимается подобной дребеденью.
– Оплата в этой игре зависит от количества звонков или расклеенных объявлений. Сейчас многие на этом помешаны.
– А я-то тут при чем?
Все же после Мишиного пояснения ей становится легче. Чего только люди не сделают ради денег. Даже готовы издеваться над старым человеком, лишь бы заработать.
К завтраку Лена отрезает кусок пирога, но не ест. От нервного напряжения зудят руки, их необходимо чем-то занять. Она жарит гренки. На тарелке, смазанные клубничным джемом, они напоминают праздничные тапочки с хлебной подошвой. Не успевает Лена сесть за стол, как телефон звонит опять. Долго смотрит она на надрывающийся аппарат, но наконец сдается.
Грубый женский голос:
– Открылся новый медицинский центр «Лодочка». – Лена молча слушает. – Приглашаем на диагностику и оценку стоимости ваших органов. ДЕВИЗ: «С „лодочкой“ в пучину».
Ничего не ответив, она возвращает трубку на рычаг. Тут же вновь звучит навязчивый сигнал. Лена усмехается, хотя ей совсем не весело.
Мелодично растягивая слова, мужчина говорит:
– Вас приветствует «Магазин на стуле». Есть минутка? – Он прямо-таки поет.
– Заводи шарманку, Маня.
– Только у нас вы можете приобрести кольца по специальным ценам сразу с пальцами. Также в наличии имеются браслеты с кистями рук, бусы с шеями и великолепная диадема с головой на выбор – женской или мужской. Все конечности обработаны формальдегидом.
– Я сейчас в полицию позвоню! – Лена прерывает разговор.
Телефон, не переставая, надрывается весь день. Иногда она не отвечает, а порой снимает трубку лишь для того, чтобы прекратить надоедливое бренчание, которое уже выводит из себя. С каждым разом разговоры становятся нелепей, абсурдней.
От мужчины с печальным голосом поступает совершенно вздорное предложение.
– Отдам жену в добрые руки, – молвит он. – Очень ласковая и милая женушка. Хорошо готовит, приучена к туалету, любит тепло и Розембаума.
Маразматичная старуха навязывает ей формочку для пирога, которую можно получить в супермаркете «Огнивомне» за двадцать кошачьих тушек. Голос кажется смутно знакомым.
После звонка из библиотеки Лена решает, что с нее хватит.
– ВНИМАНИЕ! ВСЕМ! ВСЕМ! – ревут в трубку. – Библиотека имени Мухина начинает акцию «Подари». Если у вас дома есть ненужные бабки и дедки, не позднее пятидесятого года выпуска, состояние НЕ-ВА-ЖНО, вы можете пожертвовать их библиотеке, где за ними присмотрят.
Звонки идут без перебоя, но, выкроив промежуток тишины, Лена набирает ноль-два. Выслушав сбивчивый, эмоциональный рассказ, дежурный уточняет:
– Вам угрозы поступали?
Он произносит слова неторопливо, в интонациях даже слышится скука, и Лене представляется медленно осыпающийся рыхлый торт. Она отвечает, что угроз не было.
Полицейский – воплощение спокойствия и трезвого ума – говорит:
– Знаете, что я вам скажу? Это вряд ли телефонное хулиганство.
Лена наматывает провод на палец.
– На преступление не похоже.
Лена сжимает пластик до хруста.
– Обратитесь в а-тэ-эс, если хотите. Там могут зафиксировать номер.
Лена тянется к рычагу, чтобы закончить беседу.
– Но… сами говорите – звонят разные люди.
Внутри Лены будто взрывается бомба.
– Что ж, теперь бабке терпеть издевательства?!
Дежурный делает глубокий вдох.
– Вырубите телефон на время, – говорит он.
Телефон глумливо звонит снова, едва трубка касается рычага. Лена приподнимает ее и гневно швыряет назад. И так еще несколько раз, пока корпус аппарата не лопается. Изогнутая трещина возникает на боку, и звук, усилившийся вдвое, теперь исходит из нее, напоминая писклявый хохот.
Все-таки Лена уступает и, прижав трубку к уху, умоляет отвязаться от нее. Но звонящий проявляет равнодушие и делится секретом:
– Чтобы хрен стоял всю ночь, нужно перед сном всего лишь…
Она выдергивает провод из телефонной розетки. Наконец-то настает благостная тишина, Лена с облегчением вздыхает. Пока она заново привыкает к прежнему покою, возвращаются и поскрипывания дома, такие будничные, родные. На улице ухает ветер – взметает и раскидывает снег по расчищенной дорожке.
Наступает вечер, и затаившиеся тени по-хозяйски вылезают из укрытий. Снежный двор окрашивается синью. Как же хорошо посидеть в тиши, глядя в окно.
«Всего-то следовало…» – мысль обрывает негромкое пиликанье. На столе среди вороха бумаг и упаковок с таблетками зажигается болотный свет.
Звонит мобильник. Точнее калькулятор, выполненный под сотовый телефон.
Ошарашенная, Лена таращится на него.
Нет, глаза ее не подводят. Экран калькулятора то загорается, то гаснет. Отсвечивая зеленым, мигают и кнопки. Из шва, соединяющего крышку с корпусом, доносится писк.
Она трогает калькулятор пальцем, чтобы убедиться, что не сошла с ума. Ничего не меняется, тот продолжает тонкоголосо пищать. Тогда она нажимает на одну из цифр, и устройство замолкает.
А потом из узкого отверстия на стыке крышки с корпусом звучит далекий голос:
– Доброго денечка!
Лена отшатывается, будто из калькулятора вылезает страшное насекомое. Только это гораздо хуже насекомого: невероятно, но калькулятор говорит:
– А вы уже выбрали кружок по интересам? Посвящение в кружковцы состоится завтра в десять!
Дальнейшую речь заглушает порыв ветра, пробежавшего по крыше. Шум подобен топоту ног.
– Кружок себе подбери, – скандирует калькулятор, – вступи или умри!
Лена надавливает на кнопку сброса, экран тут же гаснет. Широко распахнутыми глазами, с гулко бьющимся сердцем она смотрит на калькулятор, не в силах отвести взгляда, боясь, что он вдруг превратится во что-то кошмарное.
Осторожно взяв штуковину, которая из счетного устройства переквалифицировалась в аномальное средство связи, Лена вертит ее в руках.
Самый обычный калькулятор, которым она пользуется вот уже несколько лет, а до нее Славик носил его в школу. Она жмет на клавишу включения, и на экране возникает ноль. Приплюсовывает два к трем. Результат: цифра «пять».
(В нашем доме ровно в пять.)
Все верно. И никакого зеленого света.
Но ей же не померещилось!
Словно в подтверждение экранчик неожиданно вспыхивает. Лена вздрагивает и роняет калькулятор на бумаги. Он пищит громче, чем прежде, свечение более насыщенное, кислотно-зеленое, как перезрелое киви.
Калькулятор дребезжит и вибрирует, ездит по столу, оборачиваясь вокруг себя, а Лена думает, как поступить. Выбросить его в окно? Ударить о стену? Разломать рукоятью клюки?
В конце концов, не отдавая себе отчета, она прижимает ненастоящий телефон к уху.
– Алло?
– Пропал человек, – сообщает какая-то женщина.
Часто вдыхая, Лена внимательно слушает, что ей скажет калькулятор.
– ЗАПИШИТЕ: Сережа, двадцать четыре года. Убежал второго октября и не вернулся. ПРИМЕТЫ? Рост средний, глаза сумрачные, прихрамывает на правую ногу, на лице и руках – множественные ножевые порезы, кричит девчачьим голосом: «Господи, как больно!» Срочно нужна помощь в поисках.
– Что вы ко мне пристали? – не выдерживает Лена.
– Нашедший получит награду, – продолжает женщина, как будто и не к ней вовсе обращаются. – Начните с леса…
– Я старый человек! Сколько можно измываться?
Голос замолкает. Но Лена слышит дыхание, угнездившееся в сердцевине счетного аппарата.
– Зачем вы это делаете, можете объяснить? – Свободной рукой она протирает глаза, на которых выступили слезы.
После этого происходит совсем неожиданное: голос на том конце провода ей отвечает.
– Так нужно, – шепотом говорит женщина.
Лена хватается за нить разговора.
– Кому нужно? Сколько вам платят? Если дело в деньгах, я…
Калькулятор смеется.
– Деньги здесь ни при чем. Тут другое.
– Что? Скажите мне, как это прекратить?
Женщина шумно выдыхает.
– Ты уже в игре. Если сама начнешь звонить, звонки прекратятся.
– Куда звонить? Я не понимаю!
– Набирай любой номер, они сами определят, кого ввести в игру.
– Кто «они»?
– Я не могу говорить, они могут слушать, – шепчет собеседница.
– Погодите…
– В общем, ты меня поняла.
Разговор завершается. Свет тухнет. Лена кричит в калькулятор: «Алло! Алло!»
Ощущение домашнего уюта мигом испаряется. В душу вклинивается тревога, которая подобна жирному таракану, попавшему в восхитительную запеканку. Лена медленно опускает калькулятор на стол, а затем вставляет телефонный провод в розетку. Ожидает нового звонка. Но телефон нем. Он словно наблюдает за ней и, в свою очередь, ждет, какие действия она предпримет дальше.
Лена решительно снимает трубку, пальцы снова набирают номер полиции, и лишь когда в ухо поют длинные гудки, она спрашивает себя: зачем? Что она скажет? Что ей позвонили на калькулятор и ввели в какую-то игру? Едва Лена успевает подумать об абсурдности произошедшего, как в трубке раздается щелчок.
– Дежурный. – Тот же полицейский, с которым она разговаривала ранее.
Лена молчит. Просто не знает, что сказать.
– Алло? Говорите! – По голосу это уже не рыхлый торт, каким она его представляла, а хорошо пропеченный пирог с застывшим твердым кремом.
И Лена говорит. Говорит, как и велела женщина в калькуляторе.
– Вы уже посещали супермаркет «Огнивомне»?
– Что-что?
– Там новая акция. Соберите собачьи лапки, чтобы получить прекрасные новогодние свечи. Запомните: нужно ДЕСЯТЬ штук.
Она надавливает на рычаг, пока полицейский не успел ничего ответить на эту чушь. Прижав трубку к груди, Лена размышляет: если полиция сейчас зафиксирует номер, то узнает, что это звонила та самая полоумная бабка, которая жаловалась на телефонных хулиганов. Вот смеху-то будет.
– Бабка-хулиганка, – произносит Лена вслух и роняет короткий нервный смешок. В висках стучит кровь. Телефон же молчит. Может, это действительно возможность избавиться от звонков? Своего рода лечение от навязчивых разговоров.
Она отпускает рычаг и наугад набирает номер. На вызов долго не откликаются, но затем какой-то старик снимает трубку.
– В пансионат «Последний путь» требуется сиделка-проводница.
Прокашлявшись, старик говорит:
– А?
– Опыт работы необязателен. Главное – желание отправлять немощных на тот свет.
– С ума сошла?
Лена прерывает связь, попутно отмечая, что второй раз нести чепуху как-то легче. У нее начинают созревать идеи предстоящих разговоров. Она даже, покопавшись на столе, выуживает из-под журналов блокнот для записей, куда вносит самые удачные, по ее мнению, варианты не имеющих смысла предложений.
В течение следующих трех часов Лена делает около двадцати звонков. Кому-то рекомендует специальные корыта от фирмы «Спелые вишенки» для варки повидла из внутренностей, а кому-то – вместо сигарет использовать петарды, чтобы поскорее умереть. К полуночи она уже клюет носом, поэтому отправляется в кровать. Ложится, не раздеваясь, а ветер снаружи стучит в окна и поет печальную песнь.
Ей снится Шура. Она недовольна своей могилой, жалуется, что та расположена у самой ограды напротив шоссе. «Дом у дороги, – говорит Шура, закрывая крышку гроба. – Тут всегда так шумно».
Лена просыпается в поту. Сонная, она бредет к холодильнику, достает пакет с куриными крылышками. Прошлый день был слишком накаленным, а во сне ей расслабиться не удалось. Однако способ забыться все-таки существует.
Лена размешивает в глубокой тарелке майонез с яйцом, горчицей и прессованным чесноком, пока соус не принимает светло-русый, соломенный цвет – такого же оттенка волосы Славика. Обваливает крылышки в специях, солит, маринует. Выдавливает в получившееся месиво сок из половинки лимона. Запекает в духовке.
Кухня наполняется ни с чем не сравнимым запахом готовящегося мяса. По окнам ползают тени деревьев – прямо-таки мухи, учуявшие сладостный аромат. Лена спокойна.
Наутро блюдо с крылышками, сервированными листьями салата и маслинами, стоит рядом с пышным пирогом. Лена же обнаруживает сообщение: «Нельзя останавливаться» – и совсем не удивляется тому, что оно пришло на калькулятор. Она знает, кто его прислал.
Бестолковая игра продолжается. Заварив чаю и делая глоток, от которого горло пылает огнем, Лена опять наобум набирает какую-то комбинацию цифр, вертя телефонный диск, а перед глазами стоит хмурое лицо сестры, жалующейся на свой «дом у дороги».
Усталая женщина на том конце провода протягивает: «Да-а». В голосе ясно угадываются безнадега, обреченность. Слова к Лене приходят сами.
– Вы уже заказали памятник? – интересуется она, стараясь не обращать внимания на прерывистое дыхание собеседницы.
Та молчит, и Лена воспринимает это как зеленый свет.
– Памятник стоит недешево, закажите лучше надгробную плиту.
Из трубки доносится сдавленный всхлип.
– Какой у вас рост? – не унимается Лена. – Можно изготовить гроб из осины, чтобы отпугивать нечисть.
Женщина начинает плакать.
– Как же я от вас устала! – хлюпая носом, говорит она. – Что вам от меня нужно?
У Лены голова идет кругом, словно ее ударили мешком картошки, она тотчас вешает трубку и шепчет:
– Господибожемой.
Какая цель всего этого? Довести людей до слез, напугать до чертиков? Она вдруг чувствует себя обессиленной, как и в тот день, когда умерла Шура. Нет желания двигаться, думать или заботиться о завтрашнем дне, хочется просто сидеть за столом с чашкой чая и глядеть в окно на ослепительно сияющий снег. Тропинку вновь занесло. Стекла обрамляют морозные узоры, в которых ей видятся кричащие лица. Лица тех, кто отчаянно кричит в пустоту, но никому нет дела до их воплей.
Желудок урчит, требуя еды, однако к горлу подступает тошнота, едва Лена представляет, как готовит завтрак, а в это время женщина, с которой она только что поговорила, мучается от беспощадных звонков. Как и она сама вчера.
Тем не менее нет никаких поводов для беспокойства, так ведь? Сегодня телефон ни разу не зазвонил. Она сделала все, чтобы звонки прекратились. Рука опять тянется к трубке для новых переговоров, но рассудок возражает.
Лена выпивает остывший чай и разворачивает газету.
К обеду ее состояние улучшилось, она даже смогла похлебать супа. Сообщение приходит, когда Лена подметает кухню. Калькулятор сверкает насыщенным изумрудным светом, который сопровождает короткий писк. На экране отображается телефонный номер. Фамилия абонента не указана. Видимо, это тот, кого «они» решили «ввести в игру». По крайней мере Лена так понимает данное послание.
Следующее сообщение поступает примерно через час и тоже содержит номер, но уже другой. Во второй половине дня приходит, наверное, дюжина подобных весточек, и все это время калькулятор визгливо пищит.
Лена никуда не звонит, она больше не намерена идти на поводу у каких-то психов. Если будет нужно, она отключит телефон, а калькулятор разобьет и бросит его останки в снег.
Вечером снова болит левая рука. В прошлом году Лена поскользнулась на тротуаре и упала на бок, ударившись рукой о бордюрный камень. Перелом был закрытым, но заживал около полугода: кости никак не хотели срастаться. С тех пор перелом периодически дает о себе знать ноющей болью. Лена рисует йодовую сетку, а спустя полчаса, когда боль становится нестерпимой, мажет руку «Фастумгелем», оборачивает в целлофан и держит на коленях, как младенца.
По телевизору – ничего интересного, однако он все равно помогает отвлечься от боли. За окном уже стемнело, зима-кровопийца прикончила еще один день.
В доме звонит телефон. Он заливисто голосит шесть раз. Восемь. Десять. Лена не шевелится. Телефон умолкает. Чуть позже снаружи о стену дома что-то глухо ударяется. В испуге Лена вцепляется в ручки кресла.
– Ветер, – успокаивает она колотящееся сердце, но сама себе не верит: погода-то сегодня тихая.
Телефон оживает снова, и Лена, опираясь о подлокотники, не обращая внимания на пронзившую руку боль, проворно встает. Клюка падает и откатывается, но Лена не тратит времени, чтобы ее поднять.
Запыхавшись, она хватает трубку, целлофан на руке протестующе шелестит. Старуха неприятным, будто холодный прокисший суп, голосом обращается к ней:
– Алена, это ты?
Лене кажется, что это сон.
– Шура? – еле выдавливает она.
– Ровно в пять Шуру гонят к огненному чану раскаленными прутьями, – старуха смеется, а такое чувство, что это хохочет целое полчище демонов.
Лена замирает, рот открывается в немом изумлении. Демоны в трубке говорят:
– Помогите найти черных вдов.
– Я же звонила! – Лена дышит часто, как человек, пробежавший несколько кругов на стадионе. – Сделала все, как просили!
– Особые приметы: черные пауки с красными черепами на брюхе. Самый мелкий достигает метра в длину. При обнаружении затаить дыхание, притвориться мертвым.
Лена хочет бросить трубку. Швырнуть ее на пол, растоптать ногами.
– Шура жрет мятные пряники до посинения. Жрет и даааавится.
Трубка сама вываливается из руки, а Лена нащупывает в темноте телефонный провод и вырывает его из розетки. Берет калькулятор и, зайдя в туалет, без зазрения совести кидает в унитаз. Прежде чем скрыться в сливном отверстии, он зажигается противным, как увядшая трава, зеленым светом.
Во рту у Лены сухо, словно там поселился клочок выжженной солнцем пустыни, зубы – это кактусы, колючие, щетинистые.
Руки знают свое дело. Они глазируют молодую морковь, а потом вырезают кондитерской ложкой шарики безупречной формы. Обвалянные в сахарной пудре, с изюминкой прямо по центру, шарики эти жуть как напоминают глаза.
Ночью Лена просыпается с безотчетной тревогой, сдавившей горло стальным воротником. Она забыла вечером задернуть шторы, как делала всегда, потому через прозрачный тюль теперь пробивается лунный свет и обледенелыми цветами ложится на ковер. Тишина напряженная, даже драматическая, словно пауза в театре, после которой непременно должна последовать смерть главного героя.
И в этом зыбком беззвучии, в этой взрывоопасной тишине Лена слышит скрип калитки. Шаги к дому. Она резко садится в постели, одеяло сползает на пол. Вновь наступает затишье, но лишь на мгновение, потом тишина будто набухает и рвется, расползаясь по двору какофонией звуков. Раздается треск, который кажется Лене оглушительным, а следом – удар о землю. Дребезжание, будто кто-то заводит газонокосилку, и хруст, какой бывает, когда ломаешь толстую ветвь или, например, кости руки – вот только звук этот усилен динамиками.
Лена спускает ноги с кровати и осторожно идет к окну, стараясь не создавать шума. Случилось то, чего она страшилась больше всего: кто-то проник во двор и, судя по тому, что он не боится быть обнаруженным, скоро ворвется в дом.
Интересно, догадаются ли соседи позвонить в полицию? Она надеется на Мишу. Такой переполох невозможно оставить без внимания.
Что-то с низким жужжанием пролетает через двор и врезается во входную дверь. Лена рефлекторно пригибается. Она достигает противоположной стены и прижимается к ней меж окон. Аккуратно отодвигает штору, выглядывает во двор. Сверху безучастно глядят мириады звезд и крупная, точно тазик, наполненный мукой, луна. Чуть ниже – прямо на уровне с Лениным лицом – на нее взирает слюнявая морда. Выпученные, налитые кровью глаза мерцают, точно рубины, нос, прижатый к стеклу и превратившийся в свинячий пятак, выдыхает пар. Огромный рот, обрамленный свалянной шерстью, раскрыт, показывая черный язык.
Разум внезапно проводит параллель и выуживает из анналов памяти воспоминание о том, как отец давным-давно сказал, что если у собаки небо и корень языка темные, то собака злая, если они розовые – то добрая. Так вот у существа, прислонившегося к стеклу, вся глотка черная. А в этой черноте, в этой смоляной дыре белеют зубы.
Вскрикнув, Лена отпрыгивает, совсем как девочка, однако ноги так дрожат, что не могут удержать равновесия, и она падает на пол. Рука тут же отзывается болью. Спустя миг из кухни доносится звон бьющегося стекла, по полу тянется холодный воздух. Лена переворачивается на живот и поднимается, отталкиваясь от пола руками. Едва больная конечность ощущает вес тела, жгучая боль пронзает все предплечье, отчего женщина снова падает. Лена ползет к кровати, как партизан, скрывающийся в окопе. Колени хрустят, изо рта вырываются стоны. В это мгновение она сравнивает себя с древней ржавой телегой, доживающей последние минуты. В прогале между кроватью и шкафом ей кое-как удается сесть, подобрав под себя ноги.
Лена видит: у окна все еще стоит жуткое существо. Четко различается его силуэт. Вероятно, оно заглядывает в комнату, пытаясь отыскать ее своими бешеными краснючими глазами.
Лена видит: оно отходит от стены, и в этот момент тень его, падающая на ковер и имеющая очертания человеческой фигуры, вытягивается. Хорошо различимы широкие плечи и руки, висящие по бокам, настолько длинные, что, похоже, достают до земли.
Она видит: мимо другого окна шествует вторая тварь. Тень ее тоже касается ковра, перед тем как скрыться во мраке, и – господибоже, шепчет Лена – голова тени напоминает собачью. Или воронью? Без света разобрать трудно – не исключено, что эта продолговатая часть морды является клювом.
Лена видит: снег во дворе взрывается фонтаном белой пыли, и в этом молочном тумане мелькает третье чудище. Провал пасти, раскрытой настолько широко, что она способна разом проглотить целого человека. Пасть аллигатора. Пасть анаконды.
Хлопает калитка. Сердце колотится так сильно, что Лене думается, будто ее сейчас хватит приступ. Шум во дворе унимается, существа, ставшие его причиной, больше не попадают в поле зрения, однако покинуть укрытие она все равно не решается. Сквозняк ползет по полу, как питон, узревший добычу. Лена мерзнет.
Неизвестно, сколько она сидит в темном углу, вцепившись в каркас кровати, но все это время прислушивается к каждому шороху, боясь разобрать за привычными поскрипываниями старого дома другие звуки, тихие и такие пугающие – типа звука осторожных шагов где-нибудь в кухне или едва различимое дыхание. Клацанье громадных зубов. Еле слышный утробный рык.
И она дожидается. Когда Лена, собравшись с духом, выглядывает из-за кровати и, прищурившись, всматривается во тьму, в соседней комнате кто-то неожиданно начинает говорить. Она вжимается в стену и плотнее стискивает металлические прутья.
Голос идет не из кухни, он дальше, а значит, непрошеный гость находится в той комнате, где Лена обычно по вечерам сидит в кресле перед телевизором. Болтает он без остановки.
– В доме у дороги, – слышится ей, а потом: – Ровно в пять. – Далее что-то неразборчивое.
Немного погодя обострившийся слух улавливает фразу: «День Пряников придет опять», и этот голос… точно воздушный пудинг, политый вишневым сиропом… никаких сомнений, это голос Шуры!
Лена чувствует, что падает, комната даже словно опрокидывается на нее. Однако падать некуда, ведь она сидит, привалившись к стене. В голове одновременно возникает несколько мыслей, и та мигом тяжелеет, будто бы мысли эти обретают вес. Они выстраиваются в цепочку.
Первая напоминает о том, что пять часов – время ежедневных телефонных переговоров с сестрой – было выбрано не случайно: именно тогда ушел из жизни Шурин супруг. Однажды та заявила, что в пять ощущает его присутствие особенно остро и ей срочно нужно с кем-то поговорить, чтобы отвлечься от мрачных дум. Она считала, что муж каждый день приходил за ней. Приходил и ждал.
«В пять часов как штык», – так она сказала Лене.
«Иногда я слышу его кашель», – вспоминает Лена слова сестры, которые в прошлом показались ей не совсем истинными, а сейчас обрастают смыслом.
Ей представляется, как в день своей смерти Шура набирает на телефоне номер, но замирает с трубкой в руках, потому что слышит шаги во дворе. Со скрипом отворяется входная дверь. Теперь чья-то тяжелая поступь раздается в коридоре. Кто-то входит в дом, но она не ждет гостей: просто некому к ней прийти. Старший сын не объявлялся уже много лет, а младший живет в столице. Ее любимый мальчик, он актер и играет в театре.
Открывается дверь, по полу сквозит, в комнату забирается знакомый запах, резкий, насыщенный. Трудновыводимый. Запах табака, именно так всегда пахло от супруга. И прежде чем гость входит в комнату, Шура уже знает, кто это. И вот он в доме. Такой же худой, сгорбленный, словно держит на плечах груз прожитых лет. Пиджак и брюки испачканы, галстук – синий галстук, в котором он был на свадьбе, а через годы лег в гроб – сбит набок. В седых волосах – комья земли. Он опирается о дверной косяк и смотрит на нее в упор, а затем произносит фразу…
Лена мотает головой и отгоняет страшную картину прочь. Но на смену ей приходит новая: в дверном проеме уже никого нет, в комнате только Шура. Одной рукой она хватается за сердце, а другой удерживает телефонную трубку, будто ищет в ней спасение. Костяшки пальцев белеют. От боли в груди у Шуры перехватывает дыхание, и она словно тонет, но не в воде, а на воздухе. Впивается взглядом в потолок…
Следующая мысль короче, но бьет больнее, чем деревянная скалка: «Она пришла за мной». Подобную фразу и произносил Шурин муж в видениях Лены.
«Вот и пришел я, Шура. За тобой».
– Она пришла с теми, кого я видела в окне, – шепчет, даже хрипит, Лена. – Вылезла из земли и пришла.
Тем временем Шура продолжает говорить, слова звучат громче, однако смерть лишила голос эмоций. Механический голос диктора, голос ночи и кошмарных снов. У Лены получается разобрать часть нескончаемой речи:
– В доме у дороги ровно в пять День Пряников придет опять.
Мамины мятные пряники, отец с вилами у стога сена, маленькая Шура на лошадке-качалке, их крепкий деревянный дом, козы, щиплющие траву на заднем дворе, стайка гусей, резвящихся в луже, отутюженные пионерские галстуки, жгуче-красные, точно кровоточащие раны, – обрывки прошлого, разбуженные детским стишком, проносятся перед взором в хаотичном вихре.
Лена встает.
– В пять мы будем все играть, – говорит мертвая Шура.
Клюка – в изголовье кровати, Лена берет ее. Скорее в качестве средства защиты, а не опоры. Доходит до двери, шарит рукой по стене, нащупывает выключатель и зажигает свет.
– Прятаться и убегать.
Стылый ветерок приносит запах сырой земли. Клюкой Лена толкает дверь, прямоугольник света падает на ковер, захватывает часть кухонного стола, справа от которого вздымается занавеска, гладит спинку стула и опадает, а слева – чуть приоткрытая дверь в другую комнату. Именно там сейчас сестра. Сидит, окоченелая, в Ленином кресле, в темноте, ставшей для нее такой привычной за время, проведенное в гробу. Цветастое платье изъедено червями, из-под платка соломой выбиваются седые волосы, ко лбу все еще приклеена иконка с ликом Девы Марии.
Лена идет на встречу с сестрой.
– Потом пойду тебя искать.
За дверью тускло-зеленые всполохи.
– В доме у дороги ровно в пять.
Стихотворение повторяется снова и снова. Ленин взгляд цепляется за икону в углу. В полумраке кажется, что голова Богоматери увеличена, рот раззявлен, как у той твари, явившей себя в снежном фонтане.
Лена поскуливает от страха, поднимает клюку, держит ее, как копье. Резко распахивает дверь, которая ударяется о стену и, дребезжа, возвращается назад. Комната наполнена мерцающим оливковым светом.
Работает телевизор. Ваза с еловыми ветвями, стоящая на нем, подрагивает от звука. Телевизор транслирует зеленый квадрат, который говорит голосом Шуры.
– Ровно в пять День Пряников придет опять.
Самой покойницы нет.
Лена отводит руку назад и с воинственным кличем запускает трость в экран. Ваза шатается, падает и разбивается, по экрану расползаются трещины, тут же обрастающие желто-синими плавными линиями.
– В пять мы будем все играть.
Она хватает с подлокотника кресла пульт и отключает телевизор. Отключает голос сестры, вещающий с того света. Медлить некогда, Лена действует быстро. Она достает с холодильника телефонный справочник Берильска, открывает страницу с фамилиями, начинающимися на букву «А», и начинает выполнять то, что от нее требуется. Предупреждение она поняла.
Без передышки Лена звонит до самого рассвета, поднимает горожан с постелей, «вводит в игру».
Рассвет невообразимо красив. Такое ощущение, что над головой столкнулись два неба. Царский пурпур, вырастая из темноты на горизонте, рождает золотые кружева, а те, в свою очередь, производят полосы – но не простого желтого оттенка с налетом синевы, а цвета песка, сияющего в слепящих лучах солнца на дне кристально чистого озера. Буйство красок – точно разводы бензина на воде, цвета перетекают один в другой, пока наконец не становятся сапфировым полотнищем, которое движется и съедает второе небо – черный шелк, расшитый блестящим бисером, с жемчужиной, выращенной утробой гигантской ракушки.
Свет делает все таким правильным, естественным. День и ночь – две стороны сознания, считает Лена. Днем мы видим мир в истинном свете, а ночью сознание переходит из первой фазы во вторую – ту, что показывает нам сны. Вторая фаза позволяет лицезреть нереальное. Сегодня же Лена стала невольным свидетелем того, как две фазы слились воедино.
На мгновение она замирает, глядя в разбитое окно на прекрасный рассвет. Ее заминки хватает для того, чтобы телефон успел затрещать.
– Алло? – говорит она, не отрывая взгляда от огненного бриллианта, восстающего над землей, раскинув в стороны яркие лучи.
– Видела их? – спрашивают в трубке.
Женщина. Та, что связывалась с ней по калькулятору.
– Видела.
– Хочешь еще?
– Нет.
– Тогда звони. – После короткого молчания женщина добавляет: – И я видела. – Ее голос дрожит. – И мой сыночек тоже. Его больше нет.
– Как нет?
– Они забрали сына, когда я перестала звонить. Но я сумею его вернуть. – От решимости в ее голосе Лене становится еще страшнее.
Женщина говорит:
– Если вдобавок будешь отправлять письма и расклеивать объявления, перейдешь на новый ранг. Тогда тебя не тронут.
Она говорит:
– Никого не тронут.
– С ними была моя сестра. Она умерла полгода назад, но говорила со мной из телевизора.
– Ага. Моя умершая мать кричала в форточку, что вилами проткнет мне брюхо.
Женщина продолжает:
– Они вытягивают информацию из подсознания. Используют ее, чтобы подчинить нас.
Тот самый момент, когда вторая сторона сознания вплетается в первую.
– Да что же такое творится?
Собеседница понижает голос, словно раскрывает страшную тайну:
– Они захватывают город. Но сперва им нужно сломать нас всех.
Тем же приглушенным тоном она произносит:
– Те, кого ты видела, – всего лишь исполнители. Низший класс. Они – другие. Они выше.
Лена спрашивает:
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Я же в этом деле дольше тебя.
– Зачем им нужен город?
Трубка молчит.
– Почему они это делают?
Лена вопрошает у разбитого окна:
– Этому когда-нибудь будет конец?!
Женщина долго не отвечает, и Лена произносит:
– Алло?
– Все, что я знаю, – мы не первые. В их власти много городов.
Она говорит:
– Уже давно.
А затем говорит:
– Мы будем жить по их правилам. Как они нам скажут.
Мы будем жить для них.
Лену колотит от холода и ужаса, когда она, завернувшись в шаль, оценивает разгром во дворе. Первое, что бросается в глаза, – вишня, с корнями вытащенная из земли и переломанная надвое. Все кустарники тоже выкорчеваны, бельевые веревки порваны, в заборе видны прорехи, тут и там из снега торчат обломки шифера, снятого с крыши. Лене срочно требуется доза успокоительного.
Скалкой она раскатывает тесто по столу. Снимает пленку с говяжьей печени, удаляет прожилки, перекручивает на мясорубке. Все ингредиенты, включая кинзу, репчатый лук и натертое яйцо, выкладываются в столбики на прямоугольнике теста. Кинза пахнет клопами, однако добавляет блюду пикантности. Лена знает: чтобы перебить резкий запах, нужно замочить листья кинзы в растительном масле.
Телефон молчит: дает ей возможность привести себя в чувство. Само время будто останавливается, когда Лена создает очередной шедевр кулинарии.
Она сворачивает рулет, приминает его со всех сторон, и запекает в духовке до цвета загорелого тела, и украшает, пока яство не становится произведением искусства, которое никто никогда не попробует и не оценит.
Рулет, поданный на широком блюде с кольцами помидоров и тонкими ломтями сыра, становится в один ряд с пирогом, куриными крылышками и морковными шариками. Все кушанье выглядит очень аппетитно, однако Лена не чувствует голода. Заставить себя что-то съесть и даже не прямо сейчас, а вообще – это так же безумно, как полоть огород перед надвигающимся смерчем.
Лена снова принимается обзванивать горожан по справочнику. До многих дозвониться не удается: абоненты заняты. Даже когда она возвращается к ним позже, то все равно натыкается на короткие гудки. Теперь они заняты постоянно.
К вечеру от холода она не чувствует рук и уже не соображает, что говорит.
– Встретим завтра вместе День Пряников? – еле ворочая языком, предлагает она кому-то. – Скажем, в доме у дороги ровно в пять?
– Теть Лен, это вы хулиганите? – удивленно спрашивает сосед Миша.
Она так замерзла, что ее зубы отстукивают чечетку. Она так устала, что иногда во время разговоров засыпает с открытыми глазами.
– Что там у вас стряслось во дворе?
Лена не шевелится. Только грудь слегка приподнимается и опадает: она спит. Чуть погодя ее руки самостоятельно возвращают трубку на место, стаскивают со стула накидку и укрывают плечи. Под гнетом зимы-кровопийцы погибает очередной день.
Сквозь сон она слышит заливистый трезвон. Телефон звонит бесконечно долго, однако она не находит в себе сил, чтобы ответить. Наконец звонки прекращаются, и Лена еще глубже зарывается в рыхлую почву сна.
Под утро она резко вскакивает, как человек, проспавший время подъема на работу, и вновь берется за дело. Хватает трубку, а оттуда доносится голос:
– Мама!
Она ошалело глядит на телефон, когда тот верещит: «Мама! МАМА!» Под спиральками провода видна скопившаяся грязь.
– Света?
– Славик пропал!
Лена не может сдвинуться с места, не может вдохнуть. Легкие сжимает железный обруч. Мозг перестает посылать сигналы рукам и ногам, отчего те превращаются в негнущиеся палки – настолько они напряжены. Боже, что же она натворила?
– Я не могу до него дозвониться всю ночь! – дочь рыдает взахлеб. – Его отец тоже не отвечает! Где он шляется?!
Теперь в голосе Светы слышна вся ярость, весь гнев, который она копила со времен развода. С тех самых пор, когда она перестала произносить имя бывшего мужа и начала называть его исключительно «отцом Славика». Лена стискивает пластик так, что он начинает скрипеть, и ругает себя: «Как ты могла уснуть?!»
– Попробуй тоже дозвониться до его отца. – Слышно, как Света сморкается. – Я сегодня вылетаю в Москву!
Заканчивая разговор, Лена знает, что отец ничем не поможет Славику, исправить ситуацию способна только она. В открытое окно влетает ветер. Часы тикают. Ведут свой отсчет в этой стылой тишине.
Скованными морозом руками, тонкими, точно паучьи лапки, Лена вырывает чистые листы из блокнота для записей и выводит на каждом: «ОБЪЯВЛЕНИЕ».
Следом пишет:
«Пропал мальчик восемнадцати лет. Глаза карие, волосы соломенные, курчавые. Большой мясистый нос. Хорошо развит, эрудирован. Отличник. Походка твердая. Мы страдаем. Носит в основном кроссовки, джинсы, спортивную куртку. Сделаем все, что скажете. Верните внука!»
Правая рука отказывает, и тогда Лена пишет левой. Времени, конечно, уходит больше, да и получаются одни лишь каракули, но это не важно: они поймут.
Подставив руки под струю горячей воды, Лена ощущает, как они размягчаются, вновь обретая способность шевелиться, видит, как вздуваются синие вены. Руки приходят в боевую готовность, теперь они хотят разрядки…
Она варит сахарный сироп, а из оставшегося после рулета теста скатывает шарики величиной с грецкий орех. Кладет шарики на противень, расплющивает их кулаком и ставит в духовку на пару минут. Важно знать: нельзя доводить сироп до золотистого цвета, потому что в этом случае он быстро загустеет и превратится в карамель.
Лена добавляет в варящееся сахарное месиво мятную эссенцию, а потом поливает получившимся раствором выложенную на решетку выпечку. Глазурь застывает на глазах, и вот мятные пряники пополняют строй готовых блюд на кухонной тумбе.
Она чувствует себя разбитым сырым яйцом. Выглядит примерно так же. Надевая пальто на ночную сорочку, краешком глаза замечает одно из чудищ, которое задержалось после ночного визита. Оно каким-то образом забралось в зеркало и теперь взирает на нее оттуда. Лицо существа как луна, морщины – словно кратеры, такие глубокие, что в них можно даже спрятать какие-нибудь предметы. Глаза красные, воспаленные. Кожа половой тряпкой свисает с подбородка и щек, тянется к земле.
Никакое это не чудище, а не кто иной как она сама. Такая утомленная, измотанная.
Лена сует в карман деньги и найденный в тумбочке тюбик клея, молясь, чтобы тот оказался незасохшим, и с кипой объявлений под мышкой выходит из дома. Ей плевать на то, что она забыла дома трость. Плевать на то, что мороз кусает голые ноги. Абсолютно безразлично, что она второпях не додумалась обуться в сапоги и бредет по снегу в домашних тапочках.
К фонарю на краю улицы Лена лепит объявление о пропаже Славика. Сугробы по обеим сторонам дороги огромные, точно горы суфле.
В городе явно происходит что-то ужасное. Все вокруг кажется неправдоподобным, гротескным. Она идет мимо гаражей, которые то вздымаются, то опадают, чем походят на грудь впавшего в спячку великана. Один из них перевернут, на том месте, где должна быть крыша, чернеют каменные блоки фундамента, в дверном проеме видна красная машина с разбитыми стеклами, лежащая вверх тормашками на потолке. Но стоит только Лене взглянуть на гаражи, как они становятся прежними. А когда она отводит глаза, они вновь шевелятся, елозят, оборачиваются вокруг своей оси.
За дни, что Лена провела дома, Берильск как будто исказился. Преобразовался. Улицы вырастают друг из друга в некой телескопической перспективе, как будто смотришь на них через глазок в двери, прислоненный к другому глазку.
Цвета померкли, вылиняли, стерлись. Монохромная серость расползается по кварталам, как грязное пятно на яркой одежде, заглатывая все на своем пути: дома, вывески на магазинах, рекламные плакаты, автомобили и людей. Все, кого встречает Лена, имеют одинаковые серые лица, запавшие глаза, искривленные печалью рты. Люди, как и она, развешивают объявления на зданиях, запихивают под дворники машин, бросают в воздух, давая ветру возможность разнести их по району. Телефонные линии перегружены.
Что-то чужое ощущается в воздухе, враждебное. Какая-то холодная отстраненность. Какое-то звенящее отчаяние.
Уныние. Безнадега. Угнетение. Скрытое под пологом меланхолии беспокойство. Пульсирующая горечью ипохондрия.
В почтовом отделении очередь. Никто не разговаривает, никто не приветствует знакомых и не справляется о здоровье. Кассир за стеклянным окошком молча отпускает клиентов, вручая им вместе с покупками отпечатанные на компьютере предложения о выгодных кредитах или акциях в супермаркетах на приобретение по сниженной цене пыточных орудий. О туристических поездках в Бермудский треугольник с билетом в один конец. О появлении нового сильнодействующего наркотического средства – телефонного аппарата, в таких афишках написано: «Опомнитесь! Телефон отнимает ваши жизни. Телефон убивает».
Когда Лена подходит к кассе, конвертов уже практически нет. Она забирает оставшиеся. За ней – очередь до самых дверей. Зомби, выстроившиеся в ряд. Голодными глазами глядят они на хиленькую пачку конвертов, прижатых к груди. Кто-то идет следом за ней, а кто-то преграждает ей путь.
– Прочь, – шипит она, пряча сокровище под пальто, и что-то в ее взгляде если и не отпугивает, то заставляет их отступить. Как шакалы, они разбредаются по помещению. Как упыри, они следят за каждым ее шагом из темных углов.
Лена вдруг ясно ощущает подъем сил. Мысль о том, что на карту поставлена жизнь внука, наполняет ее странным очарованием. За общественным столом она пишет письма. У нее нет с собой бумаги, поэтому мольбы о возврате Славика она выводит прямо на оборотной стороне конвертов. На лицевой части указывает первые пришедшие в голову адреса.
Внезапно тишина взрывается шелестом голосов.
– Они идут, – шепчутся люди.
Некто говорит: Они – это новое правительство. Кто-то заявляет, что Они – это скопление всех переживаний, провалившихся надежд, сплетение неоправданной боли и дурных эмоций, клубок обид, пустых обещаний и оставленных без ответа вопросов.
Они из чужеродных миров. Они – это новые боги. Люди судачат о постройке новых церквей.
Лена отправляет исписанные конверты в ящик для приемки писем и спешит домой, ей во что бы то ни стало нужно успеть передать послание именно Им. Снег скрипит под ногами неестественно громко.
Улицы пусты, машины брошены прямо посреди дороги, неработающие магазины хлопают открытыми дверями. Серость плесенью покрыла каждый клочок города, который похож на старую потрескавшуюся фотографию, на копию, снятую с копии на еле дышащем ксероксе. Окна многоэтажек заполонили лица. Напряженные и испуганные, они ждут прибытия диктаторской хунты, совершившей переворот в Берильске.
Приближаясь к дому, Лена слышит колокольный звон, непривычный и неправильный, совсем не церковный. Это звон столкнувшихся миров. Звуковая волна идет из долины на горизонте, стены домов резонируют.
Стрелки часов замирают на пяти, и, сбрасывая с себя пальто, Лена бубнит: «В доме у дороги ровно в пять День Пряников придет опять».
Она выкладывает на столе лицо из мятных пряников – продолговатое, с крупным подбородком. А земля сотрясается от шагов исполинов.
Разрезает пирог полукругом, так что получается улыбающийся рот. Свет преломляется, лампочки трещат от напряжения, из розеток вылетают искры. Плита, паникуя, выпускает из конфорок языки пламени.
Место глаз занимают морковные шарики в белой глазури с изюминкой посередине. Посуда в этот миг дребезжит в шкафах.
Нос заменяет мясной рулет. Большой мясистый нос. В окно видны восстающие над крышами домов смоляно-черные тени.
Бровями служат две веточки кинзы, а куриные крылышки, запеченные в духовке, становятся волосами. Воздух подрагивает и, обретая цвет морской синевы, становится видимым, реальность словно выворачивается наизнанку. Как будто глядишь на мир через дверной глазок, скрытый за другим глазком.
Когда Они входят в город, у Лены все готово. На столе – улыбчивый мальчик с удивленными карими глазами, крупным носом и курчавыми соломенного оттенка волосами. Вот он, ее Славик. Созданный с любовью и надеждой на безоблачное будущее.
– Все будет хорошо, – говорит ему Лена.
Это лицо – для них. Чтобы они знали, кого нужно вернуть. Чтобы поняли, что она не намерена отступать. Лена находит в записной книжке нужное имя. Набирает номер, вертя телефонный диск трясущимися пальцами, и, дождавшись ответа, говорит в трубку:
– Мы поклоняемся святыням, но дары волхвов не видели ни разу.
– Мама, это ты?
– Если вы тоже, то приходите к шести утра на службу в Пятизнаменный храм. Будет душевно и весело, особенно когда жертву вздернут под самый купол.
– Мама, что ты несешь? – Света плачет.
Лена тоже плачет. Голос ломается от раздирающих ее чувств.
– Мы вернем его, Света! – кричит она.
Гигантская тень наклоняется к разбитому окну, заглядывает внутрь. Изъеденная космическим мраком морда клубится черным дымом. Существо видит послание, оставленное на столе, однако оно смеется, словно воспринимает Ленино обращение как шутку. Смеется над старой измученной женщиной, сделавшей из аппетитных блюд собственного внука.
Вибрирующая от хохота воздушная волна обдает Лену, взметает ее волосы, достигает стола.
Лена кричит, когда трубка насмехается над ней короткими гудками:
– Слышишь? Мы вернем его!
Исполин движется дальше, Лена провожает огромное нечто вытаращенными глазами. И после его ухода пряничное лицо на столе произносит:
– Бабушка?
Станислав Минин
