Батюшка о. Варсонофий обладал даром прозорливости не менее других старцев. В нем этот дар как-то особенно открыто выражался. Во всем его облике есть что-то подобное великим пророкам или апостолам, отражавшим ярким светом славу Божию на себе.

О внутреннем облике в двух словах сказать трудно. Истинный старец, а он был таковым, является носителем пророческого дара. Господь ему непосредственно открывает прошлое, настоящее и будущее людей. Это и есть прозорливость. Этот дар, — видеть человеческую душу — дает возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни душевные и телесные, изгонять бесов. Все это было свойственно о. Варсонофию. Такой дар требует непрерывного пребывания в Боге, святости жизни. Многие видели старцев, озаренных светом при их молитве. Видели и старца Варсонофия как бы в пламени во время божественной литургии. Об этом нам было передано изустно живой свидетельницей...

Поистине он уподобился своим великим предшественникам и «встал в победные ряды великой рати воинства Христова», как сам же писал в своем «Желании» еще в 1903 г., поставив под заглавием слова из тропаря Преполовению: «Жаждай да грядет ко Мне и да пиет»:

 

 

Прозорливость о. Варсонофия была исключительна. Многие случаи описаны о. Василием Шустиным в его воспоминаниях. Мария Васильевна Шустина, сестра протоиерея, прислала нам следующий рассказ, касающийся их покойной сестры:

«Моей 9-летней сестре Ане батюшка о. Варсонофий продекламировал стихотворение:

 

 

Затем он продолжал: “К старцу Амвросию приехала богатая помещица со своей красавицей дочкой, чтобы испросить его благословение на брак с гусаром. Старец Амвросий ответил: “У нее будет Жених более прекрасный, более достойный. Вот увидите. Он Сам приедет в пасхальную ночь”. Наступила Пасха. Все в волнении, всего напекли, нажарили. Когда вернулись из церкви, столы ломились от яств. Мать девицы села на веранду, с которой открывался чудный вид. Солнышко начало всходить. “Вот едет тройка по дороге, — воскликнула она — наверно жених?” Но тройка промчалась мимо. За ней показалась вторая тройка, но и та мимо проехала. Дочь вышла на веранду и говорит: “Мне что-то грустно!” Послышались бубенцы. Мать бросилась распорядиться, но тут же, услышав громкий возглас дочери: “Вот мой прекрасный Жених!”, она вбежала обратно, и что же представилось ее взору: дочь ее воздела руки к Небу и упала замертво”.

Этот рассказ, как и стихи о птичке Божией, которая “не свивает долголетнего гнезда”, явились пророческими для Ани. Когда ей минуло 19 лет, ей нравился один молодой человек, затем второй, еще лучше, но счастью ее не было дано осуществиться: во время гражданской войны ей с родителями пришлось покинуть хутор в Полтавской губ. и двинуться на юг. По дороге, приближаясь к Крыму, Аня захворала брюшным тифом и скончалась. Перед смертью ей удалось приобщиться Св. Таин. Вот как сбылось предсказание о. Варсонофия».

«В другой раз, — пишет та же Мария Васильевна, — старец предупредил одну молодую монахиню не быть самоуверенной. Но вскоре она сама вызвалась читать псалтирь в церкви по умершему и отказалась от сотрудничества других монахинь. В полночь она почувствовала страх, бросилась бежать и защемила дверью свою одежду. Утром ее нашли на полу в нервной горячке. Пришлось ее поместить в лечебницу, где она пробыла год и вернулась с седой головой».

Нам удалось собрать 4 случая прозорливости о. Варсонофия, обнаруженные им при исповеди его духовных чад.

Елена Александровна Нилус рассказывала нам, что в один из разов, когда они пришли с мужем исповедоваться к старцу (а он их исповедовал одновременно, зная, что у них нет тайн друг от друга), он спросил Сергея Александровича, совершил ли он такой-то грех. «Да, — ответил он, — но я это и за грех не считал». Тут старец объяснил Нилусу грешность его деяния или помысла и воскликнул: «Ну, и векселек же вы разорвали, Сергей Александрович».

Молодая девица — Софья Константиновна, приехавшая гостить к Нилусам в Оптину Пустынь, на исповеди пожаловалась старцу, что, живя в чужом доме, она лишена возможности соблюдать посты. «Ну, а зачем же вы теперь в пути в постный день соблазнились колбасой?» — спросил ее старец. С. К. ужаснулась: «Как мог это узнать старец?»

Подобный случай произошел с Софией Михайловной Лопухиной, рожденной Осоргиной. Она рассказывает, что в Оптину Пустынь она приехала 16-летней девицей. Ее поразила тысячная толпа вокруг старческой «хибарки», как там назывались деревянные домики, где жили старцы. Она встала на пень, чтобы взглянуть на старца, когда он выйдет. Вскоре старец показался и сразу ее поманил. Он ввел ее в келию и рассказал ей всю ее жизнь год за годом, перечисляя все ее проступки, когда и где она их совершила, и назвал действующих лиц по их именам. А потом сказал: «Завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказал. Я захотел тебя научить как надо исповедоваться». Больше Софья Михайловна не была в Оптиной Пустыни. В следующий раз она увидела старца, когда он остановился в Москве, проездом в Голутвин. Он сильно постарел, осунулся, стал согбенным... Он сказал, что, видно, Бог его любит, если послал такое испытание. Прошел год. Она уже вышла замуж за Лопухина. Старец скончался. Неожиданно в ее квартире раздался звонок: вошел монах очень высокого роста. Он передал ей от покойного батюшки две иконы: они по его распоряжению были положены в его гроб и завещаны ей и ее двоюродной сестре С. Ф. Самариной. Со своей иконой Казанской Божией Матери Лопухина не расстается никогда. Исключительный случай был только тогда, когда она ее дала мужу, сидевшему в тюрьме.

Третий случай о столь же чудесной исповеди произошел в Голутвине с Николаем Архиповичем Жуковским, ныне преклонного возраста, но еще здравствующим и живущим во Франции, также как здравствует С. М. Лопухина, которая дала полное разрешение на обнародование бывшего с нею общения со старцем. (Сообщено монахиней Таисией.)

Отец иг. Иннокентий Павлов, положивший начало своего монашества в Оптиной с конца 1908 г., поведал нам о своей первой исповеди у Старца. В то время начальником скита и старцем был о. Варсонофий. Из Бразилии ныне покойный о. игумен писал:

«Это был замечательный старец, имевший дар прозорливости, каковую я сам на себе испытал, когда он принимал меня в монастырь и первый раз исповедовал. Я онемел от ужаса, видя пред собою не человека, а Ангела во плоти, который читает мои сокровеннейшие мысли, напоминает факты, которые я забыл, лица и проч. Я был одержим неземным страхом. Он меня ободрил и сказал: “Не бойся, это не я, грешный Варсонофий, а Бог мне открыл о тебе. При моей жизни никому не говори о том, что сейчас испытываешь, а после моей смерти можешь говорить”».

О своем старце, о. Варсонофии, в письме от 16 сент. 1957 г. о. Иннокентий выразился еще так: «Это был гигант духа. Без его совета и благословения и сам настоятель монастыря о. Ксенофонт ничего не делал, а о его духовных качествах и великом обаянии, которое он имел на всех своих духовных чад, можно судить по краткому выражению из надгробного слова: “Гиганта малыми деревцами не заменишь”». Продолжая свою речь, о. Иннокентий говорил так: «В Оптиной во все посты, а в Великий два раза: на первой и страстной седмице, вся братия без исключения должна была говеть — исповедоваться и причащаться, а кто желает, особенно старики, и чаще. Неотразимое, благодатное действие производила на всех его исповедь, и еще так называемая исповедь-откровение помыслов, каковая в Оптиной установлена была по четвергам. Один раз в неделю, именно в четверг, старец никого из мирян не принимал, и этот день у него был назначен исключительно для монашествующей братии монастыря и скита. Ангелоподобный старец, облаченный в полумантию, в епитрахили и поручах, с великой любовью принимал каждого, неспеша задавая вопросы, выслушивая и давая наставления. При этом он имел совершенно одинаковое отношение как к старшим, так равно и к самым последним. Все ему были беззаветной любовью преданы, и он знал до тонкости душевное устроение каждого. Бывало, после исповеди, или такого откровения помыслов, какая бы скорбь, печаль и уныние ни угнетали душу, все сменялось радостным настроением и, бывало, летишь от старца, как на крыльях от радости и утешения. И действительно, это были незабываемые минуты не только для меня лично, но, как известно, и все его духовные чада испытывали подобное».

Монахине Таисии мы также обязаны сообщению о слышанных ею еще в бытность ее в России рассказах шамординской монахини Александры Гурко — тоже духовной дочери старца о. Варсонофия. В миру она была помещицей Смоленской губернии. «Собрал однажды, — рассказывала мать Александра, — батюшка о. Варсонофий несколько монахинь, своих духовных дочерей, и повел с нами беседу о брани с духами поднебесной. Меня почему-то посадил рядом с собой, даже настоял, чтобы я села поближе к нему. Во время беседы, в то время, как батюшка говорил о том, какими страхованиями бывают подвержены монашествующие, я вдруг увидела реально стоявшего неподалеку беса, столь ужасного видом, что я неистово закричала. Батюшка взял меня за руку и сказал: “Ну, что же? Ты теперь знаешь?” Прочие же сестры ничего не видели и не понимали того, что произошло».

Другой рассказ матери Александры был такой: «Однажды я присутствовала при служении о. Варсонофием литургии. В этот раз мне пришлось увидеть и испытать нечто неописуемое. Батюшка был просветлен ярким светом. Он сам был как бы средоточием этого огня и испускал лучи. Лучом исходившего от него света было озарено лицо служившего с ним диакона.

После службы, я была с другими монахинями у батюшки. Он имел очень утомленный вид. Обращаясь к одной из нас, он спросил ее: “Можешь ли ты сказать: “слава Богу?” Монахиня была озадачена этим вопросом и сказала: “Ну, слава Богу”. — “Да, разве так говорят — слава Богу!” — воскликнул батюшка. Тогда я подошла к батюшке и говорю: “А я могу сказать — “слава Богу!” “Слава Богу! Слава Богу!” — радостно повторил батюшка».

Вникая во все эти дивные свидетельства, так и рвется из сердца — воистину «Слава Богу!»