Найти ее домашний адрес не составило труда, поскольку он значился в телефонном справочнике. Матильда еще не ушла, и Юханссон попросил ее позвонить и представить дело так, будто она ошиблась номером, чтобы не тревожить понапрасну.

– Она дома, – сообщила Матильда. – Судя по звукам, собирается укладывать детей, а потом сесть к телевизору. Во всяком случае, у моей сестренки в такое время примерно та же самая катавасия.

– Макс, – сказал Юханссон, – нам с тобой надо кое-куда прокатиться.

И кивнул своему помощнику, который с непроницаемым лицом стоял у окна.

Последовал кивок в ответ, и парень исчез из комнаты.

– Что мне сказать Пии? – спросила Матильда и многозначительно посмотрела на плиту.

– Ужин может подождать. Я буду дома через пару часов. Почему бы тебе не остаться и не поесть с нами? Вы с Пией сможете выпить по бокалу вина, пока мы с Максом не вернемся домой.

– Ждать мужчин, – произнесла Матильда угрюмо. – Где-то я слышала это раньше.

– Конечно, – сказал Юханссон.

Ждать мужчин, подумал он, считалось простой и естественной женской заботой с доисторических времен, но, поскольку он сам вырос в крестьянской усадьбе в северной Онгерманландии в сороковые – пятидесятые годы прошлого столетия, так по-настоящему и не понял, о чем болтали бюргерские жены.

И Эльна наверняка не понимала тоже. У его нежно любимой матери всегда хватало дел, и ей никогда не требовалось тратить хоть минуту на ожидание кого-то. Во всяком случае, мужчин, постоянно окружавших ее.

Каролинскую больницу открыли еще в 1940 году, но жилье для персонала построили только в начале пятидесятых. Три большие виллы для главного врача и профессоров, которые предпочитали находиться поближе к работе, плюс десяток обычных домов по нескольку квартир в каждом для докторов рангом пониже, кто еще не успел добиться конечной цели в профессиональной карьере. Все по английскому образцу, капитальные кирпичные строения, окруженные садами и зелеными зонами, расположенные в спокойном и тихом месте между кладбищем Сольны на севере и большим больничным корпусом на юге.

Естественно, она жила в одном из таких домов. В полном соответствии со временем и наверняка с ее финансовыми возможностями и всем прочим, обычно определяющим жизнь людей вроде нее.

– Тебе совершенно не о чем беспокоиться, – сказал он и улыбнулся Максу. – Мне просто надо встретиться с одной дамочкой.

– Прикрою спину боссу. – Макс улыбнулся в ответ.

– Юханссон? – Ульрика Стенхольм явно была удивлена, когда открыла дверь. – Что ты здесь делаешь? Я не принимаю пациентов дома.

– Я здесь в другом качестве, – сказал Юханссон. – Либо мы поговорим у тебя, либо в моей машине, как тебе удобнее, – продолжил он и кивнул в сторону черной «ауди» с неподвижным Максом за тонированными стеклами.

– Входи, – сказала она. – Я еще не уложила мальчиков. Случилось что-нибудь?

– Зачем ты спрашиваешь, – ответил Юханссон. – Тебе же прекрасно все известно.

Пять минут спустя она усадила на кухне двух своих сыновей пяти или шести лет от роду с такими же белокурыми, как у матери, волосами. Дала им взятку в виде мороженого и компьютерной игры, прежде чем добилась от них тишины.

Книжные полки до потолка, прилично потертые ковры на полу, гравюры Петера Даля на стенах, диван, кресло с подставкой для ног, придиванный столик, большой рояль и музыкальный центр. Все дорогое на тот момент, когда покупалось, много лет назад, и, скорее всего, доставшееся в наследство от родителей.

За исключением работ Даля, конечно, подумал Юханссон. Судя по сюжетам, такие картины священнослужитель старой закалки никогда бы у себя не повесил.

– Случилось что-нибудь? – спросила Ульрика Стенхольм, сев напротив него. Она была настолько обеспокоена, что сразу перешла к делу без привычных движений своей гладкой шеей. – Хочешь чего-нибудь, кстати? – добавила она. – Чашечку кофе, пожалуй.

– Нет, – отрезал Юханссон. – Я ничего не хочу. Зато просто жажду услышать рассказ о твоих отношениях с отцом Жасмин. И предлагаю начать с тех выходных двадцать пять лет назад, когда убили его дочь, в то время как вы находились в шхерах и трахались до одури.

Как только Юханссон произнес это, боль в его голове резко прекратилась и он смог дышать нормально. В то же самое мгновение Ульрика Стенхольм закрыла лицо руками и зарыдала.

За годы службы Юханссону часто приходилось сталкиваться с подобной реакцией, поэтому он нисколько не удивился.

– Извини, – сказала Ульрика Стенхольм. – Извини, но я на самом деле не верила, что ты когда-нибудь сможешь найти его. Того, кто убил Жасмин.

– Рассказывай, – приказал Юханссон. – И кончай реветь, – добавил он и передал ей бумажную салфетку, которую по примеру своего батрачонка предусмотрительно сунул в карман, выходя из дома.

Ульрика Стенхольм окончила школу в Бромме в 1984 году. Тогда ей было восемнадцать лет, она имела отличные оценки, и у нее не возникло проблем с поступлением на медицинский факультет Каролинского института в Стокгольме. После первого курса она устроилась на лето в частную медицинскую лабораторию, принадлежавшую Йозефу Эрмегану и его дяде. Тому самому Йозефу Эрмегану, который вскоре сменил фамилию на Саймон и переехал в США, поскольку его дочь убили.

Йозеф преподавал у нее медицинскую химию. Она обожала его, как и все ее подруги-студентки. По окончании курса он спросил, не хочет ли она потрудиться летом. Естественно, Ульрика с благодарностью согласилась и уже на второй день пребывания на новом рабочем месте лежала с ним.

– Я любила его по-настоящему, – сказала Ульрика Стенхольм, вытирая слезы. – Он был моей единственной любовью.

– Что произошло потом? – спросил Юханссон.

Потом словно молния ударила в ее жизнь. Расколола ее на такие мелкие кусочки, что их невозможно было собрать воедино. Разрушила надежды на любые формы совместного будущего с мужчиной, который только что находился вместе с ней. Кроме того, у нее имелся парень, она незадолго до этого съехалась с ним. Он был двумя годами старше, учился там же, тоже собирался стать врачом и, подобно всем другим будущим медикам-мужчинам в то время, закончившим вуз, но еще не получившим диплом, на лето отправился на военные сборы. Хорошо еще, их коллег женщин оставляли в покое.

– Именно он отец моих мальчиков, – сказала она и закрутила своей длинной худой шеей, одновременно показав рукой в сторону закрытой кухонной двери, за которой сидели дети. – Мы поженились через три года. Но прошло пятнадцать лет, прежде чем я забеременела. А еще через три года мы развелись. Я больше не могла притворяться.

Сейчас он главный врач в Худдинге, – продолжила Ульрика Стенхольм. – Профессор, специализируется на внутренних болезнях. Женился во второй раз. У него с новой женой двое маленьких детей. А наших мы воспитываем по очереди, – добавила она.

– Как все складывалось? – спросил Юханссон.

Ее любимый впал в депрессию. Отказывался разговаривать с ней. Просто бросил трубку, когда она осмелилась позвонить ему. Она же совсем измучилась, каждый день мысленно обвиняя себя в случившемся, ведь если бы они с отцом Жасмин не отправились вдвоем за город в те злосчастные выходные, ничего бы не произошло, и ее жизнь шла бы своим чередом.

– Если бы мы не… если бы мы не уехали, Жасмин была бы жива, – сказала Ульрика Стенхольм и снова зашмыгала носом.

– Не мели чушь, – проворчал Юханссон, который не терпел гипотетических рассуждений подобного рода. И вдобавок все еще злился на свою собеседницу. – Возьми себя в руки. Если бы ты не поехала с ним, он наверняка нашел бы кого-то другого вместо тебя.

В течение по меньшей мере десяти лет Ульрика винила себя в случившемся с Жасмин. И не могла ни с кем поговорить об этом. Ни со своим парнем. Ни с отцом. Ни с матерью, поскольку та все рассказала бы отцу. Ни со старшей сестрой, которая именно тогда переехала из дома и практически прекратила всякие отношения с семьей после того, как рассказала родителям, что они живут с другой женщиной. Как муж и жена.

– Через десять лет я прекратила думать об этом каждый день, – сказала Ульрика Стенхольм и высморкалась в полученную от Юханссона бумажную салфетку. – Возвращалась мыслями к тем событиям лишь время от времени. Затем у меня появились дети. И тогда я подумала: вот она настоящая жизнь. По крайней мере, мой муж был счастлив, а с Йозефом я ни разу не разговаривала даже по телефону после того лета, когда все произошло.

– А как вы заговорили об этом с твоим отцом? – спросил Юханссон.

– Отец рассказал мне об исповеди приблизительно год назад, и моя жизнь перевернулась с ног на голову. К тому времени я наконец обрела душевный покой. И вдруг все вернулось снова. В какое-то мгновение мне даже пришло в голову, что он попытался наказать меня, прекрасно зная о моей роли во всей истории, но ничего не говоря все годы. А сейчас, на пороге смерти, возжелал воздать мне по заслугам, рассказав, что он знал, кто убил Жасмин. Но не мог сказать этого, поскольку его связывала тайна исповеди.

– А может, все так и обстояло? – спросил Юханссон. – Он знал и решил наказать тебя?

– Нет. – Ульрика Стенхольм покачала головой. – Абсолютно исключено. Мой отец никогда не сделал бы ничего подобного. Если бы ему стало известно о том, что произошло между мной и отцом Жасмин, он сразу же поговорил бы со мной. Это просто стало еще одним ужасным совпадением в моей жизни. Отец понятия не имел о моих проблемах. Он сам страдал по той же причине. Но ни один из нас не знал, что мы вместе несем один крест.

– Какие мысли появились у тебя, когда ты встретила меня? – спросил Юханссон.

– Это был спонтанный порыв, – ответила Ульрика Стенхольм. – Я же слышала от моей сестры множество историй о тебе. Не могу сказать, что верила в них. Анна имеет привычку приукрашивать события. И вот ты внезапно оказался у нас… Я почувствовала, будто отец подтолкнул меня обратиться к тебе, хотя он был мертв. Видимо, пути Господни и в самом деле неисповедимы.

Это происходит снова, – подумала я. – Мы причастны к этой трагической истории. Сначала я сама, потом папа. И вот неожиданно появляешься ты…

– Я тебя услышал, – сказал Юханссон.

– Я никогда не лгала тебе, – продолжала Ульрика Стенхольм. – Я и понятия не имела, что речь идет о Маргарете Сагерлиед. Даже не догадывалась, что она жила на одной улице с Йозефом, пусть сама и была там в тот вечер, когда исчезла Жасмин, прежде чем мы поехали за город. Я на такси приехала к нему домой прямо с работы. Потом мы взяли машину Йозефа и отправились в шхеры. Относительно заколки для волос… Да, теперь я поняла, что она принадлежала Жасмин. О том же, что она была на девочке в тот вечер, когда ее убили, я тоже понятия не имела. Если бы не ты, то никогда бы не нашла ее.

– Вот как, – проворчал Юханссон.

«Я верю тебе», – подумал он.

– Клянусь, это чистая правда.

– Но ты ведь позвонила своему бывшему другу Йозефу Саймону? – спросил Юханссон. – Когда это было?

– В тот самый день, когда ты сказал, что знаешь, кто убил Жасмин. Тогда я впервые за двадцать пять лет поговорила с ним.

– Это было глупо с твоей стороны, очень глупо. Лучше бы ты поговорила со мной.

– Извини, – сказала Ульрика Стенхольм. – Извини, я не подумала.

– Позвони ему снова, – приказал Юханссон. – Скажи, пусть он приедет сюда как можно быстрее, я готов поговорить с ним. Сам я не могу никуда поехать в моем нынешнем состоянии.

«У Йозефа Саймона наверняка есть личный самолет», – подумал он.

– Я правильно тебя поняла? – спросила Ульрика Стенхольм. – Ты обещаешь поговорить с ним?

– В понедельник, – сказал Юханссон. – Если он приедет сюда в понедельник, я обещаю с ним встретиться.

Сев в автомобиль, он сразу же позвонил Маттей. Со своего мобильного на ее, и, верная себе, Лиза ответила после первого сигнала.

– Мне необходимо встретиться с тобой. Немедленно, – сообщил Юханссон. – У нас проблема.

– Тогда я предлагаю тебе заехать ко мне на работу, – сказала Маттей. – Я еще здесь.