54
Вторая половина четверга 29 июля 2010 года
Снова оказавшись дома, он лег на диван у себя в кабинете, сказал Матильде организовать для него кофе и бутылку минеральной воды. Таким бодрым он давно себя не чувствовал. Никакой головной боли, никакого теснения в груди.
«Лучше воспользоваться случаем», – подумал Юханссон и достал коричневый конверт, который Ульрика Стенхольм передала ему несколькими днями ранее. Он оказался в меру тонким тоже для того, кому было сказано не волноваться и старательно избегать стрессов.
Несколько концертных программ выступлений Маргареты Сагерлиед.
Рождественский концерт в церкви Броммы.
Стандартный репертуар, заключил Юханссон, хотя слабо разбирался в этом деле.
Концерт в церкви Спонги.
Явно более смешанный репертуар, пришел к выводу Юханссон, не разбираясь и в этом тоже.
Моцарт в Дроттнингхольмской опере.
«Ну это же всем известно», – решил Юханссон, пусть никогда не бывал в том месте.
Полдюжины фотографий. Они неожиданно подарили ему лица нескольких мужчин, которых он никогда не встречал, с кем не разговаривал и кого даже не видел на снимках.
Подписанное портретное фото Маргареты Сагерлиед, молодой и очень красивой, сделанное в 1951 году, если верить штампу фотоателье на обратной стороне. Скорее всего, оно попало к отцу Ульрики Стенхольм несколько лет спустя по той простой причине, что она сама дала его ему.
«Или скорее ему и его супруге», – уточнил Юханссон.
Вполоборота, на темном фоне, с чуть запрокинутой головой и наполовину прикрытыми глазами, почти надменной улыбкой и драматическим выражением лица. Впрочем, сегодня таковым оно уже не казалось.
«Кармен, – подумал Юханссон. – Так она сама сказала бы о себе».
Еще одна карточка. «День открытия сезона ловли раков, 1970 год, у Маргареты и Юхана», – прочитал Юханссон на обратной стороне. «Наш хозяин Юхан, моя дорогая супруга Луизе, наша очаровательная хозяйка Маргарета и я сам», – прочитал он строчкой ниже.
Явно писал папа-священник. Двое мужчин в смокингах стояли по обе стороны от двух дам в праздничных платьях, все в шапках с изображением раков, с широкими куполообразными бокалами для шампанского и радостными минами.
«Интересно, кто их снимал? – подумал Юханссон. – Впрочем, какая разница? Фотограф, даже если в этой роли выступал мужчина, наверное, уже слишком стар сегодня, пятнадцать лет спустя».
Справа на фотографии господин как минимум семидесяти лет, лысоватый, с румяным лицом, большой и сильный, с дружелюбной миной. Рядом с ним женщина, с виду в два раз моложе его и как сестра-близнец похожая на невролога Юханссона. Потом очаровательная хозяйка, которой на вид никто не дал бы более сорока шести лет, а ведь ей уже исполнилось пятьдесят шесть, когда их снимали. На голову выше матери Ульрики Стенхольм, с ослепительной улыбкой в направлении камеры. Она поднимает бокал в ту же сторону, одновременно левой рукой обнимая своего кавалера.
«Папаша-священник, – решил Юханссон. – Худой, лысоватый, с правильными чертами лица и дружелюбной, чуть ли не застенчивой улыбкой. Судя по его виду, умный и добрый человек. Его, пожалуй, немного смущает чужая рука на талии».
Юханссон отложил в сторону фотографию, когда зазвонил его мобильный.
– Юханссон.
После выхода на пенсию чаще всего, отвечая, он называл тем, кто звонил ему, свою фамилию, а не отделывался обычным «да».
– Привет, Ларс. Это Альф. Надеюсь, у тебя все нормально?
– Не жизнь, а мучения, – проворчал Юханссон. – Как дела с оперной певицей и старым мясником, ее мужем?
– Собираюсь как раз перейти к этому.
– Рассказывай. Я слушаю.
* * *
Оба были бездетными, согласно всем официальным источникам, имевшимся на сей счет, и Альф Хульт считал, что именно так все и обстоит.
– Никаких отпрысков на стороне? – уточнил Юханссон.
– Не у всех семей есть средства для подобного, – ответил Альф Хульт, тактично покашляв.
– И никаких других родственников? Молодых мужчин подходящего возраста, родных и двоюродных племянников, еще бог знает кого?
Никого, если верить его зятю. Ни Юхан Нильссон, ни госпожа Маргарета Сагерлиед не имели ни сестер, ни братьев.
– Юхан Нильссон был торговцем мясом в третьем поколении, – сказал Альф Хульт. – Он родился в 1895 году и умер в 1980-м. Его отец, оптовый торговец Андерс Густав Нильссон, родился в 1870-м, и сын Юхан был его единственным ребенком. Его отец Андерс Густав вообще умер в 1959 году. Зато дед, торговец скотом Эрик Юхан Нильссон, родившийся в 1848-м, имел целую кучу детей. Восемь, если я правильно посчитал, трех сыновей и пять дочерей, но никто из них, похоже, не оставил потомков мужского пола подходящего возраста.
– А сама Сагерлиед? – спросил Юханссон.
– Она также оказалась единственным ребенком, – констатировал Альф Хульт. – Ее девичья фамилия Свенссон. Отец был скорняком в Стокгольме, а мать домохозяйкой. Мелкая буржуазия, как сказали бы в то время. Не хочется тебя разочаровывать, но, похоже, там все обстояло столь же плохо. Ни одного достаточно молодого родственника мужского пола. Маргарета Сагерлиед, урожденная Свенссон, поменяла фамилию в 1937-м, когда ей было двадцать три года. За два года до того, как ее взяли в штат Стокгольмской оперы.
– Эта, наверное, более красивая, – предположил Юханссон.
– Да, – согласился его зять. – Но если бы ты знал, какие проблемы может вызвать перемена фамилии для такого, как я. Я мог бы рассказать тебе массу историй из той поры, когда трудился в налоговом департаменте. От них волосы вставали дыбом на голове даже у человека с моим опытом.
– Не сомневаюсь, – поддержал Юханссон.
– Итак, что мы делаем сейчас? – спросил Альф Хульт.
– Ты должен копать глубже, – ответил Юханссон, который уже принял решение.
– Пожалуй, речь идет не о родственнике, – заметил Хульт. – Даже если такой существует.
– Вовсе не обязательно.
– Если есть кто-то такой, мы обязательно его найдем, – сказал Альф Хульт. – Можешь не отчаиваться.
– Естественно, – согласился Юханссон.
«Если в самом деле кто-то есть, – подумал он, когда закончил разговор. – А возможно, дело обстоит столь просто, что ты идешь по ложному следу из-за чертова тромба в голове, пусть твое сердце всему виной».
Потом он заснул на диване, где лежал. И проснулся оттого, что Матильда наклонилась над ним и осторожно прикоснулась к его плечу.
– К тебе пришли, – сообщила она. – Полицейский. По его словам, с массой бумаг для тебя.
– У него есть имя? – спросил Юханссон.
– Мне оно неизвестно, – призналась Матильда с улыбкой.
– Откуда тогда ты знаешь, что он не лжет? – поинтересовался Юханссон.
– У него это написано на лбу. – Матильда ухмыльнулась, глядя на Юханссона. – Точно как у тебя и твоего лучшего друга, великана, который похож на волка.
«Написано на лбу, – подумал Юханссон. – Все дело в его глазах. Точно как у любого настоящего констебля». Как у его лучшего друга и у него самого, как у всех бывших коллег, подобных ему и Ярнебрингу. В дружелюбном настороженном взгляде, предлагающем любому и каждому вести себя по-человечески. А иначе он окажется в наручниках, ему прикажут заткнуться или просто намнут бока. И это в лучшем случае.
– Садись, – предложил Юханссон. – Я попросил девушку сделать нам кофе.
– Не откажусь, – сказал Патрик Окессон.
– Рассказывай, – попросил Юханссон. – Просвети старого человека. Ты разобрался с пьяницей Хёгбергом?
– Тесть позвонил и напряг меня сегодня утром.
– Могу в это поверить, – проворчал Юханссон.
– И что касается Хёгберга, Томми Рикарда… Сейчас у него взят анализ ДНК. Мы с коллегами все равно проезжали мимо.
– И как он отнесся к этому? – спросил Юханссон.
– Никаких возражений, – ответил Петво. – Был очень любезен. Немного уставший, пожалуй, предыдущий вечер оказался у него не из легких, но, когда нам удалось его растормошить, никаких проблем. Тесть собирался сразу же отправить все в ГКЛ. Утверждал, что мы получим ответ самое позднее завтра.
– Готов в это поверить, – проворчал Юханссон. – У тебя есть его карточка?
– Конечно, – сказал Петво. Он покопался среди бумаг и передал фотографию, сделанную в криминальной полиции Стокгольма в 1987 году при дактилоскопировании в связи с тем, что Томми Хёгберга задержали по подозрению в крупной краже. Анфас, слева и справа в профиль, и, несмотря на все обстоятельства, он улыбался в камеру.
Темный, курчавые волосы, правильные черты лица, белые зубы, широкая улыбка. Томми Хёгберг, шведский Казанова.
– Что скажете, шеф? Это он? – спросил Петво и с любопытством кивнул на фотографию в руке Юханссона.
– Сомнительно. – Юханссон покачал головой. – Слишком мягкий, туповат немного, судя по взгляду. Но скоро узнаем, – добавил он и пожал плечами.
– Если это окажется он, я с удовольствием поеду и заберу его, – сказал Патрик Окессон, и в его глазах появилось выражение, не сулившее Томми Хёгбергу ничего хорошего.
– Срок давности истек, – напомнил Юханссон.
– Само собой, у него не один грех на душе, – сказал Петво. – Такие обычно не останавливаются. Нам надо что-то придумать. Тебе достаточно поднять трубку, и я поеду и заберу его. Вырву ему руки и ноги, если только он откроет пасть.
«Ничего себе, – подумал Юханссон. – От кого я слышал подобное раньше?»
– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил он.
– А Херман ничего не говорил?
– Нет, – ответил Юханссон. – Но я с удовольствием послушаю тебя.
– Наша младшая девочка Ловисса ходила в тот чертов детский садик в Туллинге. Мы жили там четыре года назад. Ты же наверняка читал в газетах. Об этом много было в средствах массовой информации, хотя господа из социальной службы пытались всем заткнуть рот.
– Ничего не могу вспомнить. Рассказывай.
«У меня явно как ластиком прошлись в голове».
– Они взяли в штат парня-практиканта, который якобы учился на воспитателя. Он проработал там пару месяцев, когда они поняли, что он имеет привычку…
Патрик Окессон замолчал, сглотнул слюну, наклонился вперед на своем стуле, и его висевшие между колен руки сжались в кулаки.
– Приставать к детям, – продолжил за него Юханссон.
– Показывать им свое хозяйство, просить трогать его, в то время как сам трогал их. И это в детском саду. Пользовался случаем, когда требовалось помогать им в туалете, и ни одна воспитательница и догадаться не могла, чем эта сволочь занимается. До тех пор, пока заведующая не застала его со спущенными штанами. Это случилось через три месяца, хотя он, наверное, начал с первого дня. Но раньше все были как слепые.
– Твоя дочь пострадала? – спросил Юханссон.
– Нет, – ответил Петво. – Этого типа интересовали исключительно маленькие мальчики. К счастью для Ловиссы.
– Все равно хорошего мало, – буркнул Юханссон.
– Да, хорошего мало водить четырехлетнюю девочку на обследование к гинекологу. Не говоря уже о многих часах, проведенных ею в разговорах с массой психологов, которые только кивали своей пустой головой.
– Скоро все выяснится, – пообещал Юханссон. – И если это он, само собой, мы что-нибудь придумаем.
– А если и не придумаем, ему в любом случае не поздоровится, – сказал Патрик Окессон. – Я, пожалуй, откажусь от кофе. Надеюсь, шеф извинит меня, – добавил он и поднялся.
– Конечно. Береги себя. И ради бога, постарайся не наделать глупостей.
– Обещаю, шеф, – сказал Патрик Окессон. – Я обещаю.
Вечером, после ужина с Пией, когда он находился наедине со своими мыслями на диване у себя в кабинете, зазвонил его мобильный.
«Альф, старый боец, подлинный Эйнштейн архивных изысканий, нашел его», – подумал Юханссон.
– Юханссон, – ответил он.
– Херман, – сказал комиссар Херманссон. – Надеюсь, я не разбудил тебя.
– Нет. Ты нашел его?
– Я сожалею, – сообщил Херманссон. – Мне недавно звонили из ГКЛ. Томми Хёгберг не имеет отношения к убийству Жасмин. И ни к какому другому похожему делу тоже.
– Так, значит… – проворчал Юханссон и увидел Эрику Бреннстрём перед собой.
– В следующий раз ты точно его возьмешь, – сказал Херманссон.
– Да, – сказал Юханссон. – Само собой, я сделаю это. «Интересно, чего Эрика так боялась?» – подумал он.
Трудолюбивая норландка, руки которой хранили отпечаток тяжелой работы. Две дочери, чья жизнь удалась. Не как для Жасмин, которая была бы одного возраста с ними, если бы осталась в живых, и для нее все наверняка сложилось бы еще лучше. По крайней мере, с материальной точки зрения.
– Обещай, – попросил Херманссон. – Пусть я буду первым, кто узнает.
– Естественно, – заверил его Юханссон. – Мы будем поддерживать контакт.
«Найдя его, я в любом случае ничего не расскажу твоему зятю или тебе», – подумал он, откладывая в сторону свой мобильник, но уже секунду спустя тот зазвонил снова.
– Да, – ответил Юханссон.
«Еще один желающий вырвать кому-то руки и ноги».
– Эверт, твой старший брат, если ты еще его помнишь. Что ему надо? Эверт наверняка повырывал немало рук и ног в свое время.
– Батрачонок прибудет в субботу, – сообщил Эверт. – Впрочем, об этом я уже договорился с Пией, так что тебе не о чем беспокоиться.
– Зачем тогда звонишь?
– Забыл сказать кое о чем. Ну, относительно парня, батрачонка.
– Я слушаю, – продолжил он.
– Он – русский, – сообщил Эверт.
– Русский, – повторил Юханссон. – Он говорит хоть как-то по-шведски?
– Само собой, – ответил Эверт. – Он же прожил здесь уже почти пятнадцать лет.
– Сколько же ему сейчас?
– Он родился в восемьдесят седьмом, приехал в Швецию маленьким ребенком. В десять лет, если не ошибаюсь. До этого находился в детском доме в Санкт-Петербурге.
– Но ты отвечаешь за него?
– Само собой, – сказал Эверт. – Он хороший парень, нисколько не избалованный, в отличие от моих собственных детей.
– Какой он как человек? Ты мог бы описать его?
– Как я, – объяснил Эверт. – Он – хороший.
– У него есть какое-нибудь имя?
«У меня теперь собственный батрачонок, – подумал он. – И всего-то понадобилось, чтобы образовался тромб в голове».
– Максим, Максим Макаров, как хоккеист. Ну ты знаешь. Тот дьявол, который в свое время расправлялся с нашими парнями из «Тре Крунур», как с малыми детьми. Его зовут Максим, или Колобок, кстати.
– Сергей, – поправил Юханссон. – Хоккеиста звали Сергей Макаров.
– Кто знает, может, это его отец, – хохотнул Эверт.
– У тебя все?
– Нет. Еще одно дело. Он привезет с собой твой новый автомобиль. Такой же, как раньше, только с автоматической коробкой.
– Спасибо, – сказал Юханссон. Полностью собственный батрачонок, который вдобавок будет жить в их с Пией доме.
В том самом, который Юханссон еще недавно считал своей крепостью.
«Что, черт возьми, происходит?» – подумал он.
