Глава VI
История Дианы

Диана, в свою очередь, уставилась на Мэри и миссис Пул.

– Откуда мне знать хоть что-нибудь про Хайда? В смысле, про моего папашу? Он же умер до моего рождения.

– Но тебе рассказывала о нем мать, – сказала Мэри. – Это ведь она говорила тебе о его связи с моим отцом. А о чем еще она говорила? Попробуй вспомнить, все это может оказаться очень важным.

– Черт побери, – вздохнула Диана, запихивая в рот остатки сандвича и одним глотком допивая чай. Наконец, покончив с едой, она откинулась на спинку дивана и начала: – Мама рассказывала, что он был настоящий джентльмен, что у него даже есть счет в Банке Англии. И хороший дом в Сохо, обставленный по-джентльменски, с картинами по стенам. А еще она его очень боялась, до самого конца. Он всегда рассуждал о жизни и смерти, о том, как возвращать мертвых обратно к жизни. Она думала, что он увлекается этим, как его, спиритуализмом.

– Разве возможно вернуть мертвого обратно к жизни? – спросила Мэри. – Ты говоришь о призраках – или о трупах?

– Я откуда знаю? – Диана посмотрела на тарелку на полу, но та была пуста. – О трупах, наверное. Да, он говорил, что, если правильно применять химикалии, можно вернуть к жизни труп. Если, конечно, покойник помер не очень давно. Он рассказывал, что такое уже проделывали с лягушками.

– С лягушками? – удивилась миссис Пул. – Ужасное, нечестивое занятие!

– Зачем вообще кому-то может понадобиться оживлять дохлую лягушку? – Диана пожала плечами. – А я еще не наелась. Мы закончили с разговорами?

– Ради всего святого, Диана, – взмолилась Мэри. – Это все очень важно. Давай вернемся к самому началу. К началу в прямом смысле слова. Расскажи мне все, что знаешь.

«Моя мать была наследницей престола Богемии, утраченной во младенчестве. Ее похитил из колыбели один священник, которого подкупил ее дядя-злодей, который хотел узурпировать трон. Он стал регентом королевства после загадочной и безвременной смерти своего брата, ее отца. Злодей хотел убрать с дороги законную, хоть и маленькую наследницу и захватить корону. Подлый священник ночью вынес ее из дворца и передал своим сообщникам, тоже священникам, потому что всем известно, что все священники – подлые вруны. Они переправили ее за границу в соседнюю страну, которая рядом с Богемией. Где, кстати, эта Богемия вообще? Ну, неважно. Сперва они везли ее в экипаже, потом на корабле, и наконец прибыли в Англию, где продали малышку семье бедняков…»

«Моя мать мало рассказывала мне о себе, хотя часто повторяла, что она коренная лондонка, рожденная под гудки пароходов, ходивших по Темзе. Это была ее колыбельная, так она говорила. Она была, я думаю, судомойкой, и все шло хорошо, пока она в пятнадцать лет не влюбилась в солдата. Это была большая ошибка, самая большая из ее ошибок, по ее словам. «Но я никогда об этом не жалела, солнышко, – добавляла она. – Нет, я никогда не жалела, что встретила моего Красавчика Джо». Так этого парня называли в полку. Он был шотландец из Глазго, по ее словам, красивее, чем ясный день.

А потом она в пятнадцать лет осталась с ребенком на руках, и отец вышвырнул ее из дома и велел ей идти спать под мостом вместе с другими шлюхами, такими же, как она. Она и пошла. И спала под мостами, пока ее ребенок не умер – от голода и болезни. Это был мальчик, и я всегда думала, когда сестры в «Магдалине» сажали меня в наказание на табуретку или били розгой по пальцам, как бы они все запели, будь у меня старший брат. Но мама тогда была еще молодая и красивая, с острым язычком и длинными рыжими волосами, как у ее матери-ирландки, так что одно из заведений возле порта с радостью ее приняло и регулярно ей платило. Вот там она и познакомилась с моим папашей, Эдвардом Хайдом.

– Расскажи нам все, что помнишь о нем, – Мэри подалась вперед.

– Это очень неприглядная, низкая история, – сказала миссис Пул, но тоже наклонилась, чтобы лучше слышать.

Заведением управляла миссис Барстоу, и в «Путеводителе по Лондону для джентльменов» оно описано как очень примечательное место высшего класса, где обслуживают только докторов, юристов и политиков. У заведения Барстоу была отличная репутация, там не пускали на порог всяких разных торговцев, сколько бы денег они ни предложили. Девушки там были чистые и умели поговорить о последних новостях – миссис Барстоу нарочно выписывала для них «Таймс», «Файненшиал Таймс» и «Панч».

Моему отцу особенно нравилась мама – сперва он брал и других девушек тоже, но потом остановился на ней и все время требовал только ее. Может, потому что он любил все делать грубо, а мама не возражала – говорила, что он ни разу не сделал ей больно. А еще он был страшный, как смертный грех, но мама и против этого не возражала тоже. Ей было одинаково плевать на всех мужчин с тех пор, как Красавчик Джо отбыл со своим полком. Она рассказала Джо о ребенке, но тот ей объяснил, что у него уже есть в Глазго жена и трое детей, и четвертый на подходе. «Ничего не могу для тебя сделать, дорогая, – вот как он ей сказал, – но прими хотя бы мое благословение». И все равно она его до конца любила и говорила о нем только хорошее до самой смерти. Вся эта любовь – игра для дураков и дур, вот что я думаю.

Однажды Хайд сказал моей маме, что хочет от нее ребенка. И если она согласна родить ему ребеночка, он готов забрать его и воспитывать. Ну, она-то больше никаких детей не хотела, хотя он и предлагал ей целую кучу денег. Но у нее был свой нормальный заработок, а обещаниям мужчин она больше не верила.

Ну и вот, когда мама обнаружила, что беременна, она подумала, что Хайд как-то обошел ее средства предохранения. Она ведь предохранялась, как и все девушки у Барстоу, чтобы не подцепить какую-нибудь болезнь. Мама постоянно говорила мне, что отец был хоть и уродливым джентльменом, но ума ему было не занимать. Он был ученым и рассказывал про всякие удивительные вещи, вроде тех экспериментов с лягушками. Про то, как возвращать мертвецов к жизни, превращать всякую ерунду в золото, вроде того. Она обычно смеялась над его идеями. Ну а когда она поняла, что беременна, он обещал содержать ее и ребенка и отвез ее в свой дом в Сохо. И сказал ей, что надеется, что родится девочка. Мама очень удивилась, потому что джентльмены обычно хотят сыновей, но мой папаша был особенный и так и говорил – лучше всего будет, если родится девочка.

А потом однажды маме в дверь постучали. Она удивилась, что кто-то к ним пришел – ведь в этом доме никогда не бывало посетителей, у Хайда не было друзей. Она открыла дверь – ну и, конечно, на пороге оказалась полиция. Они сказали, что ищут Хайда за убийство, и спросили, не знает ли она, где он. Она сказала, что не знает. Они спросили, можно ли им войти и осмотреть дом. «Да пожалуйста», – сказала она. Ну, они перевернули все вверх дном, и снова ее расспрашивали, а потом позвали экономку, которая там вела хозяйство, и расспрашивали ее тоже. Часа через два они наконец ушли, не узнав ничего нового. Мама думала, что папаша вскоре объявится в доме, что он просто попал в неприятности, залег на дно и скрывается, но потом вернется. А он так и не вернулся. Она оставалась в доме до конца договора о найме, потом распродала мебель и переехала в дешевую квартирку в Спиталфилдсе. Там я и родилась. Мы с мамой чуть не подохли от голода, хотя она и работала каждую ночь, ходила с джентльменами, пока со мной сидела жена мясника. Но окна у нас были треснутые, в щелях свистел ветер, и у нас было всего одно одеяло на двоих, а по вечерам обычно не находилось чем поужинать. Я так ужасно голодала, что готова была жрать крыс, если б знала, как их поймать…

– Подумать только, в каком ужасном месте ты родилась! – воскликнула миссис Пул. Сердце ее неожиданно переполнилось жалостью к бедной сиротке, и она трижды пожалела о своем грубом с ней обращении.

– О да, – подтвердила Мэри, и сама чувствуя волну сострадания к своей утраченной и вновь обретенной сестренке.

– В один прекрасный день, – продолжила Диана, – мама случайно столкнулась на улице с подругой из заведения Барстоу, и та обещала замолвить за нее словечко. Миссис Барстоу согласилась принять маму обратно, хотя обычно она гнала с порога девчонок, которые были настолько глупы, чтобы забеременеть. Мне тогда было четыре или пять. Когда мама была занята работой, со мной возились тамошние девушки. Им всем нравилось со мной играть. Некоторые сами еще недалеко ушли от детства – самым младшим в заведении было четырнадцать, младше миссис Барстоу не принимала. «У меня есть свои стандарты», – говорила она. Девушки мне пели песни, рассказывали всякие истории, делали мне красивые костюмы из того, что самим уже не годилось, повязывали мне ленточки и кружева, которые им дарили джентльмены. По мере того, как я росла, они меня учили разным играм и стихам и даже научили писать и читать. Я узнавала всякое о нашем мире. Например, что в нем нет места для девочек, чьи родители не богаты, или в чьих жилах есть индийская кровь, или тех, кто подсел на опий. Один шаг влево или вправо с дорожки респектабельности – и вот где ты оказываешься: в заведении Барстоу.

Вообще-то это были счастливые годы – по крайней мере для меня, если не для работавших девушек, – пока мама не заболела. Как-то раз она начала кашлять и делала это, пока у нее не пошла горлом кровь. Миссис Барстоу позвала доктора и платила за лекарства из собственного кармана, но в конце концов мама сделалась слишком больной, и ей пришлось отправиться в госпиталь Святого Варфоломея. Там она и умерла – в общей палате, где длинные ряды кроватей. Девушки меня как-то взяли с собой ее навестить, а через несколько дней сказали мне, что она умерла. Миссис Барстоу держала меня за руку, когда маму опускали в землю на больничном кладбище. Ее целиком завернули в саван, и все, что было видно, – это свисавшие из-под савана волосы, яркие, как кровь на земле. Никогда не забуду этого зрелища – и вони всех этих трупов в общей могиле.

Мне было всего семь лет, но девушки заступились за меня перед миссис Барстоу, и она разрешила мне остаться, если каждая девушка согласится отдавать часть своего заработка на мое содержание, пока я не вырасту и не смогу зарабатывать на себя сама. И они согласились, хотя им и самим на жизнь едва хватало. Они меня называли своим талисманом, говорили, что я приношу им удачу. А неделю спустя миссис Барстоу позвала меня к себе в гостиную и сказала: «Там какой-то джентльмен пришел повидать тебя. Он представитель твоего отца, Диана».

– Джентльмен? – удивилась Мэри. – А я думала, это моя мать забрала тебя оттуда – из заведения миссис Барстоу – и увезла в приют Святой Магдалины. Хотя откуда ей было знать, что у Хайда есть ребенок? Миссис Пул, думаю, у моей матери секретов было не меньше, чем у отца.

– Или же она старалась хранить секреты вашего отца после его кончины, – предположила экономка.

– Я никогда не видела твою маму, – сказала Диана. – И вообще за мной не приезжала никакая женщина. Только мужчина во фраке и в цилиндре. Он назвался адвокатом, которого попросили забрать меня от Барстоу и отвезти в учреждение, где обо мне будут заботиться и дадут образование. Эх, я тогда и не подозревала, что это будет приют Святой Скукотищи! Знала бы я – сразу начала бы отбиваться ногами и руками. Но я думала, что он меня хочет увезти к отцу, а мама всегда говорила, что папаша – человек богатый. Так что я пошла с этим адвокатом, и сколько же раз мне пришлось об этом пожалеть! Девушки у Барстоу мне давали носить свои платья и украшения, красили меня румянами и мазали запястья духами. Они смеялись, и ругались, и напивались, как все нормальные люди. А в «Магдалине» меня нарядили в серое платье с белым передником. Волосы полагалось заплетать в косички и прятать под чепец, чтобы выглядеть благопристойно – как же ужасно они меня дергали за волосы, когда по утрам заплетали эти чертовы косы! Там не было ни конфет, ни журналов с картинками, только молитвы и шитье. Я ругалась сквозь зубы и нарочно путала нитки, просто чтобы позлить сестер.

– Но кто был тот человек? – спросила Мэри. – Ты не помнишь, как его звали?

– Он не представлялся по имени – по крайней мере, мне, – ответила Диана.

– Он был невысокий и кривоватый, как Хайд? – спросила миссис Пул.

– Да нет, вполне высокий и прямой, как фонарный столб. И с острым взглядом, которым смерил меня с головы до ног, и с тонкими губами, которые он презрительно поджал, когда увидел, как я одета. У него была трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы – я на нее всю дорогу смотрела, она была прямо как настоящая. Я еще, помнится, думала, что она могла бы залаять.

– Это же мистер Аттерсон! – воскликнула Мэри. – Миссис Пул, я совершенно запуталась. С чего бы мистеру Аттерсону участвовать в подобном деле?

– Ну, на тот момент он был поверенным вашей матушки, – сказала миссис Пул. – Думаю, он мог все это устроить по ее просьбе – оформить документы, открыть счет и даже забрать ребенка.

– Хватит говорить обо мне так, как будто меня тут нет, – Диана снова просунула большой палец ноги в дыру в обивке дивана и разорвала ее еще сильнее.

– Но мистеру Гесту ничего об этом не известно, – сказала Мэри. – Почему мистер Аттерсон не поставил в известность своего клерка?

– Может быть, мистер Аттерсон недостаточно ему доверял, – предположила миссис Пул. – Вот вы бы стали ему доверять?

– Ни секунды, – призналась Мэри.

Да, ее мать, очевидно, все знала. О своем муже и его экспериментах, о Хайде… Мэри представила мистера Аттерсона – в его мрачном фраке и черном цилиндре, с едва видной золотой цепочкой из часового кармашка, садящегося в кэб с просьбой отвезти его в заведение Барстоу. Кэмбен, наверно, ухмыльнулся в ответ, чтоб показать джентльмену, что отлично понимает его намерения. Как это, должно быть, было ему неприятно…

А потом ему еще пришлось ехать в бордель, заходить внутрь и разговаривать с самой миссис Барстоу, прося отдать ему ребенка. И ему вручили Диану – с этой ее рыжей гривой, разодетую как… одна из этих девиц. Мэри могла себе представить, как почтенный поверенный содрогнулся.

Наверняка он действовал от лица ее матери. Мэри, помнится, дивилась тому, что ее мать, тогда уже больная, смогла открыть банковский счет и отправить Диану в Общество Магдалины. Но теперь все объяснилось: за нее это сделал ее юрист. Разумеется, миссис Джекилл не могла бы сама отправиться в бордель за дочерью ассистента ее мужа – или даже, если гипотеза Мэри была верна, за внебрачной дочерью своего собственного мужа. Мэри опустила голову на руки. Вся эта история представлялась ей сплошной головоломкой. И вот один уголок головоломки начал собираться, давая представление о целой картинке. Но оставалось еще столько отдельных кусочков, которые Мэри пока не знала, куда положить: Беатриче Раппаччини, и бедная девушка, которой сегодня утром вырезали мозг, и, конечно же, S.A., что бы ни значили эти литеры.

– Так что, есть еще сандвичи? – спросила Диана.

– Для тебя – нет! – отрезала миссис Пул. – У меня остался кусочек рулета с вареньем, но он для мисс Мэри, которая до сих пор почти ничего не съела. А ты съела уже порядочно! Но, боюсь, сахар у нас сегодня тоже закончился.

– Завтра я пойду в банк и закрою счет, который открыл мистер Аттерсон, – сказала Мэри. – Сегодня у меня не было времени – с этим убийством, неожиданно обретенной сестрой и всем прочим.

Нужно составить план действий на завтра, сказала Мэри себе – и начала составлять в уме список. Если все заранее разложить по полочкам, может, завтрашние дела перестанут казаться настолько безумными. Значит, сначала Клеркенвелл, где бы это ни было, потом Банк Англии, внести деньги на счет, чтобы можно было купить сахара, потом – Королевская коллегия хирургов, «ядовитая девица», а затем – обратно к Риджентс-парку, на встречу с Холмсом и Ватсоном. Интересно, что может рассказать Беатриче Раппаччини? Знает ли она, чем занимались их с Мэри отцы, что за эксперименты ставили? А может, ей известно, что такое S.A.?

Диана широко зевнула.

– Ладно, тебе пора отправляться в постель, – сказала Мэри. С проблемами нужно разделываться по одной, а нынешней главной проблемой была Диана.

Дальше началась кампания по укладыванию Дианы спать, которая включала несколько визитов в уборную, бесчисленные стаканы воды и головную боль Мэри, потому что миссис Пул имела неосторожность в начале процесса сообщить, что ей нет дела – пусть маленькая безбожница остается на ногах хоть всю ночь. Дело кончилось тем, что Мэри скормила Диане половину рулета с вареньем, который миссис Пул принесла для нее самой.

Наконец порицание «Ты говоришь, что тебе четырнадцать, а ведешь себя как пятилетняя» возымело эффект. Диана забралась в постель в комнате, некогда служившей Мэри детской, а Мэри в изнеможении упала на стул в собственной спальне. Как же она устала!

Когда-то дни ее протекали размеренно, один за другим, поглощаемые рутиной ухода за больной матерью. Она заказывала еду, выслушивала жалобы сиделки, платила по счетам. Это «когда-то» было всего лишь две недели назад. За эти две недели ее жизнь целиком и полностью изменилась, и у нее было тревожное ощущение, что впереди еще много перемен, причем, скорее всего, не в лучшую сторону. Конечно, Мэри истосковалась по приключениям, но когда они на нее наконец свалились, она не была уверена, что по этому поводу чувствует. Сегодня она побывала в Уайтчепеле, видела труп и обрела – предположительно – младшую сестру. А что принесет завтрашний день?

Самым тяжелым – тем, о чем она пока не была готова думать, – была нынешняя разительная перемена образа ее отца. Высокого, статного, доброго и далекого отца, которого она знала и помнила… Конечно, он хотя бы не был таким, как доктор Раппаччини, и не экспериментировал на собственной дочери! Вернее, на дочерях – в конце концов, ведь была еще Диана. Или Диана сама в некотором смысле являлась продуктом эксперимента? Почему Хайд так хотел ребенка, и особенно девочку? Может, он просто завидовал своему альтер-эго и хотел обзавестись собственной дочерью – раз у Джекилла была Мэри, он завел Диану. Или у ее рождения была какая-то более зловещая подоплека? Подобные мысли бесконечно крутились у Мэри в голове. Когда уже перестанет болеть эта самая голова? Нужно бы попросить у миссис Пул какое-нибудь лекарство – из тех патентованных пилюль, которые у нее хранились в буфете. Но Мэри не хотелось ее будить, как и спускаться в полной темноте по лестнице.

Ничего не оставалось, кроме как попробовать хоть немного поспать. Она надела ночную рубашку и скользнула под одеяло. Детская была сразу за стеной ее спальни. Так что Мэри, пока не заснула, могла слышать, как похрапывает Диана. Этот звук непонятно почему казался успокаивающим.

Наутро Диана проснулась раньше нее. Миссис Пул одела ее в одно из старых платьев Мэри, которое иначе через год-другой перешло бы к Элис.

– Ее собственные вещи нуждаются в хорошей стирке, – сказала миссис Пул. – Хотя не уверена, что они ее выдержат, – никогда не видела такой чиненной-перечиненной одежды! Начни я стирать, эти тряпки просто разлезутся по швам. И материал скверный, самая дешевая серая шерсть, еще и кусачая! Слава богу, что хотя бы пальто в сносном состоянии, ну и ботинки я ее заставила почистить. Но пришлось отдать ей пару ваших перчаток и одну из ваших шляпок, мисс.

После завтрака, состоявшего из тостов, яиц и кофе – «Кофе, благословенный кофе!» – распевала Диана, кружась в танце по маленькой столовой, и Мэри не могла не признать за ней неплохой голос и слух – они первым делом отправились в банк, где миссис Джекилл держала счет для Дианы, а потом – в Банк Англии для перевода туда этих средств. Двадцать пять фунтов, пять шиллингов и три пенса теперь лежало на принадлежавшем Мэри счету. Она тут же сняла один фунт и положила в кошелек. Господи, как это было прекрасно – снова положить в кошелек немного денег! Теперь миссис Пул сможет купить сахар, а может, даже и свежий рулет с вареньем к чаю. А потом вместе с Дианой, которая жаловалась, что ей жмут ботинки, они отправились в Королевскую коллегию хирургов смотреть на Ядовитую девицу.