Вечерело. Лучи заходящего солнца освещали вершину Гевонта. На Закопане уже опустилась густая тень. По улице, носящей оригинальное название «К Трамплину», шествовала группа туристов — три женщины и четверо мужчин. Вероятно, они возвращались с прогулки в горах: на всех были спортивные костюмы, а одна из дам даже щеголяла в шортах. Конечно, жители Закопане и не такое видали, но прохладным октябрьским вечером подобный наряд выглядел весьма своеобразно, привлекая внимание прохожих.

— Кажется, меня принимают за полоумную!

— Прямо не верится, что вы не замерзли.

— Честное слово, пани профессор, я чувствую себя превосходно! Будь я мерзлячкой, зачем бы я стала так одеваться?

— Прибавим шагу, а то за обедом разразится скандал!

— Сомневаюсь, что нам вообще подадут обед. Слишком уж поздно.

— Мы ведь предупреждали, что задержимся.

— Да, но мы обещали — явиться к трем, а сейчас около пяти.

Продолжая болтать, туристы добрались до уютного белого особняка, огороженного металлической сеткой на каменных столбиках. Черная мраморная табличка гласила:

Кто-то из гостей пансионата приписал внизу мелом: «Обитель лени и праздности». Как видно, дополнение всем пришлось по душе. Во всяком случае, никто и не подумал его стереть.

На застекленном крылечке компанию встретила горничная в белом фартуке:

— Никакого обеда! Кто опаздывает, тот сидит голодный!

— Очень уж вы с нами суровы, пани Рузя!

— И поделом. Повар страшно обозлился. Ждал-ждал, плюнул, ушел домой…

— А наш десерт?!

— Беда мне с вами! Все остыло. Котлеты — точно деревяшки.

— Ага! Значит, нам все же кое-что достанется?

— Живо марш в столовую! Сейчас принесу обед.

На крыльцо от тротуара вела невысокая лесенка. На первой же ступеньке дама в шортах споткнулась и чуть не упала. Один из спутников успел ее подхватить.

— Ну и порядочки! — возмутился другой. — Любопытно, кто забыл на лестнице эту штуковину?

Он поднял со ступеньки большой, тяжелый молоток.

— Должно быть, ребятишки директора, — оправдывалась горничная. — Вечно всё бросают где попало, а убирать за ними некому.

— Дайте-ка сюда молоток! — потребовала хорошенькая блондинка в оранжевой курточке и ядовито-зеленых брюках. Ее наряд довершали высокие голубые ботфорты, вполне пригодные для ловли форели, и нелепая крошечная шляпка. Через плечо она перекинула палку, на которой болталась корзинка причудливой формы. Ясно было, что молодая особа любой ценой жаждет обратить на себя внимание, даже рискуя стать всеобщим посмешищем.

Один из кавалеров с наигранно-галантным поклоном протянул ей молоток:

— Извольте, пани Зося. Но зачем вам это смертоносное оружие? Неужели для Анджея?

— Пусть только попробует мне изменить! Ого! Проломлю голову! — Пани Зося грозно взмахнула молотком. — Какой тяжелый!

— Самый что ни на есть весомый аргумент в спорах между супругами.

— Что вы смыслите в семейной жизни, пан инженер? — рассмеялась другая дама. — Вы же холостяк!

— Достаточно послушать пани Зоею. Когда она распространяется насчет бесчисленных поклонников и бедного мужа, я благодарю небо, что покамест не встретился со своим «идеалом»…

— Не зарекайтесь. Все вы клянетесь, что умрете холостыми, а потом силой тащите под венец какую-нибудь злосчастную жертву, чтобы отравить ей жизнь.

— Это вы-то злосчастные жертвы?!

— Ах, пани Рузя, как чудесно мы прогулялись! — восторгалась дама в шортах. — Сначала пошли в Кондратову, оттуда — на Сухой Кондрацкий, потом через Кондрацкий Купол — на Гевонт. Обратно через Гжибовец до Стронжиской Долины…

— Верно, вы совсем окоченели, пани Бася, — заметила горничная.

— Нисколечко! — обиделась Бася. — Наоборот, мне было жарко. Ужасно жарко!

— Ну да. А зубы у вас так стучали — ни дать ни взять, стадо овец спускается с гор…

— Кажется, я похудела по крайней мере на два кило! — гордо заявила полная дама.

— А я продал на Гевонте два колечка! — похвастался пожилой мужчина в очках.

— Ясное дело, — усмехнулся высокий молодой человек, — ювелир везде ухитрится подзаработать. Не то что мы, жалкие подмастерья.

— Да идите же в столовую! — сердилась горничная Рузя. — Ей-Богу, не будет вам обеда.

— Сейчас, сейчас. Только руки вымоем, — сказал статный брюнет с сединой в волосах.

— Давно ли вы сделались таким чистюлей, пан редактор? — ехидно осведомился щуплый, лысоватый блондин.

— Ну, художники вообще рук не моют, — парировал журналист. — Экономят краски.

— Зато у нашей прессы всегда чистые руки…

— Прошу к столу! — надрывалась Рузя. — Обед простынет!

Несмотря на бурные протесты журналиста, горничная загнала все общество в столовую, и начался долгожданный обед. Гости энергично жевали, обмениваясь впечатлениями от удачной прогулки.

Художник поддразнивал соседку:

— Может, вы и потеряли два кило, пани профессор… Ничего, вот покушаете этого супчика — и они вернутся обратно.

— Стыдно обижать беззащитную женщину! Сами налили мне полную тарелку!

— Что ж вы раньше-то молчали? Суп уже через край переливается, а пани профессор — ни гугу, сидит себе с довольным видом.

В столовую вошел еще один обитатель пансионата:

— Вы только что вернулись? Мы ждали около часа, но наконец терпение лопнуло…

— Представьте себе, — пожаловалась пани Зося, — инженер и пани Бася погнали нас по горам и долам до самого Гевонта. Если мой Анджей узнает, какой опасный был поход, он страшно рассердится. Я совершенно выбилась из сил.

— Ваш Анджей должен быть в восторге… Чем больше сил вы потратите на походы, тем меньше останется для…

— Пан редактор, что за намеки?!

— Я продал два кольца на Гевонте, — опять похвастался ювелир.

— Как это вам удалось? — полюбопытствовал новоприбывший.

— Очень просто. Мы пили сливки. Я держал стакан в левой руке. На пальце у меня кольцо… — Ювелир поднял руку и продемонстрировал обществу изящный серебряный перстень с кораллом. — Какая-то женщина поинтересовалась, где я его купил. Я честно сознался, мол, сам сделал. Она решила, что я ее разыгрываю. В подтверждение своих слов я вытащил из кармана два кольца, которые закончил вчера вечером. Тогда она спросила о цене. Ну, «Цепелия» платит мне двести злотых за штуку… Тут моя дама вынимает из сумочки две сотенных купюры. Ее приятельнице, видимо, колечко тоже пришлось по вкусу… Что прикажете делать?! В итоге я нежданно-негаданно заработал четыреста злотых.

— С вас причитается! Ведите-ка нас к «Ендрусю»!

— Только не сегодня! — защищался ювелир. — Я с ног валюсь от усталости. Может, завтра?

— Но ведь завтра вы уезжаете, — заметила пани профессор.

— Останьтесь еще на пару дней, пан Мечислав! — взмолилась пани Зося. — Сходим к «Ендрусю»! Вы обещали станцевать со мной твист.

— Не советую! — предостерег ювелира журналист. — Анджей вас убьет в припадке ревности. Все похождения Зосеньки в Закопане запишут на ваш счет.

— Берегитесь, пан редактор! Я тоже могу шепнуть кое-кому в Варшаве, что поделывал в «Карлтоне» некий джентльмен… Либо… Не взяться ли мне за молоток?

— Кстати, куда вы его дели? — спросила пани Бася. — В моих туфельках вылез какой-то противный гвоздь. Нельзя ли его забить?

— Молоток я положила на диванчик в холле.

— Молоток чересчур велик, — возразил инженер. — Здесь пригодилось бы долото. Я попробую что-нибудь сделать.

— Отлично. После обеда я принесу вам туфли.

— Полюбуйтесь на них! — вскричала Зося. — Нимало не церемонясь, в нашем присутствии назначают друг другу свидание!

— А вас это ужасно шокирует. Вы ведь недотрога!

— Пан редактор! Последний раз предупреждаю: не цепляйтесь ко мне, хуже будет!

— Значит, вы нас покидаете, пан Мечислав? Как жаль! — сокрушалась пани профессор. — Погода чудесная, приятное общество…

— Ничего не поделаешь. Впрочем, я приезжал сюда работать, а не отдыхать. Готовил пару вещиц для ювелирной выставки во Флоренции. Вчера закончил, сегодня сходил с вами в горы, а завтра меня ждут в Главном управлении ювелирного искусства. Мы хотим устроить во Флоренции собственный стенд. Несколько дней уйдет на разные формальности и возможные поправки. А ведь уже середина октября. Вряд ли я вернусь в Закопане.

— Вы едете во Флоренцию? — спросила пани Зося.— Боже мой, я без ума от Италии! Дивное небо, роскошные мужчины!

— Я понятия не имел, что вы бывали в Италии, — удивился художник.

— Гм… Не совсем. Я однажды ездила в Албанию… Но ведь это почти одно и то же! Я знаю Италию по рассказам друзей, а на будущий год мы с Анджеем непременно туда выберемся. Он твердо обещал!

— Увы, — вздохнул ювелир, — во Флоренцию отправляюсь не я, а мои работы.

— А заодно — десяток пижонов из Главного управления, — присовокупил художник. — Обычное дело. На выставку в Неаполь тоже поехали наши картины в сопровождении каких-то министерских чинуш.

— А ведь я ни разу не видела ваших знаменитых произведений, пан Мечислав, — заметила пани профессор. — Что вы приготовили для флорентийской выставки?

— О, там будут собраны интереснейшие экспонаты чуть ли не со всего мира. Поляки тоже не хотят ударить в грязь лицом. Мы докажем, что наши ювелиры всегда были на высоте. Экспозиция должна отразить развитие ювелирного искусства в Польше, начиная с эпохи Ягеллонов. Помимо старинных подлинников, мы продемонстрируем вещи, стилизованные под Возрождение, барокко, ампир, а также коллекцию сверхмодных современных украшений. Лично я изготовил несколько старинных перстней и оригинальное модное ожерелье.

— Неужели сейчас носят такие вещи?

— Еще бы! Главное управление придает огромное значение международной выставке. Она поможет наладить экспорт…

— Но ведь это невыгодно! В Польше нет своего золота и драгоценных камней.

— Ошибаетесь, пани профессор. В нашем деле работа ценится куда выше, чем сырой материал. После огранки стоимость камня возрастает раз в шесть. Точно так же и с золотом. Элегантная отделка, тонкая резьба увеличивают ценность металла по меньшей мере вдвое. Стало быть, имеет смысл потратить какое-то количество валюты на закупку золота и брильянтов, чтобы потом получить изрядную прибыль в той же валюте. Поэтому мы пошлем на выставку не просто красивые, но весьма дорогие экспонаты из золота и драгоценных камней. Пора вернуть польскому ювелирному делу былую славу!

— Мне бы очень хотелось взглянуть на эти вещицы.

— Нет ничего проще. Вчера я как раз их закончил. Разумеется, первоначальная обработка и шлифовка были выполнены машинным способом. Но самое сложное — ручная отделка. Теперь последний штрих нанесен, и я охотно представлю на ваш суд мои скромные творения. Если угодно почтенной публике, после обеда можно устроить небольшо показ.

— Замечательно! — воскликнула пани Зося. — А вы позволите мне примерить ожерелье?

— Буду счастлив увидеть свой шедевр на столь прелестной шейке, — галантно ответил ювелир.

— Я о-бо-жа-ю драгоценности! — мечтательно протянула пани Зося.

— Что будем делать вечером? — зевнул инженер.

— Обсудим этот вопрос после ужина, — пожал плечами художник.

— Лично я иду к «Ендрусю», — сообщила пани Зося. — За мной должны забежать около девяти.

— Сегодня четверг. Значит, по телевизору «Кобра», — напомнила пани профессор.

— Меня больше интересуют «Последние известия». В ООН назревает бурная дискуссия…

— Ненавижу политику! — пани Зося надула губки и «очаровательно» покрутила носиком. Этот жест она несколько месяцев отрабатывала перед зеркалом и теперь с наслаждением использовала во время светской беседы.

— Единственное увлечение пани Зоей — молодые люди. Кто же сегодня поведет вас к «Ендрусю»?

— Новый обожатель. А впрочем, это секрет.

— Наша Зосенька теперь специализируется на «аборигенах». Держу пари, ее жертвой пал тот высокий красавец проводник.

— Не он один, — загадочно вымолвила пани Зося.

Тем временем горничная подала чай и десерт. Пан

Мечислав Доброзлоцкий попросил разрешения ненадолго покинуть общество. Вскоре он вернулся с небольшой металлической шкатулкой, поставил ее на стол и открыл маленьким ключиком.

Затем ювелир вынул из шкатулки какой-то предмет, тщательно завернутый в лоскуток замши. Через минуту перед собравшимися засверкал массивный золотой перстень, украшенный изумительной резьбой.

— Дамы и господа! Вы видите коронационный перстень Казимира Великого! — торжественно объявил ювелир.

— Как это? — удивился журналист. — Насколько мне известно, регалии польских королей исчезли при подавлении восстания Костюшко. Помнится, пару лет назад какой-то журнал писал про эту таинственную историю.

— Правильно. Королевские драгоценности пропали тогда из сокровищницы на Вавеле. Уцелели только «Щербец», коронационный меч Сигизмунда-Августа и держава Сигизмунда Вазы. Впрочем, это не первая в истории пропажа польских регалий. Первая королевская корона — Болеслава Храброго — исчезла сразу после смерти его сына Мешко II. Болеслав Смелый повелел изготовить новую. И эта пропала во времена удельной раздробленности после смерти Болеслава Кривоустого. До самых разделов сохранились короны Владислава Локотка, Ягеллонов, Вазов и саксонской династии.

— А что с ними стало потом?

— Разное предполагают. Легенда гласит, что эти регалии укрыты где-то в подземельях старого монастыря. По другой версии, к их исчезновению причастны некоторые полковники из Первой бригады. Якобы они нашли эти сокровища и соответственно о них «позаботились». А вероятнее всего, короны были украдены пруссаками, когда после поражения восстания Костюшко они временно захватили Краков, и «Старый Фриц» велел короны переплавить. Зато другое предание гласит, что регалии попали в руки наполеоновских солдат во времена Княжества Варшавского.

— Откуда же взялся перстень Казимира Великого? — удивилась пани профессор.

— Кроме парадных драгоценностей, хранившихся в сокровищнице, имелись еще погребальные регалии. Королевские похороны были тогда церемонией сложной и длительной. Набальзамированные останки сперва выставлялись на всеобщее обозрение в Вавельском соборе, и лишь потом их переносили в гробницу. Голову усопшего венчала корона, а на руке красовался коронационный перстень. Конечно, это были не оригиналы, а специально изготовленные для похорон копии из позолоченного серебра невысокой пробы. Большая часть этих драгоценностей пропала при переделках королевского склепа на Вавеле. В XIX веке, при вскрытии усыпальниц, в гробу Казимира Великого были найдены корона и перстень.

— Этот самый? — с интересом спросил журналист.

— Нет. Для погребений драгоценности изготовлялись, как правило, довольно небрежно, вроде того как теперь шьют обувь для покойников. Правда, это были копии коронациональных регалий, но без художественных украшений, имевшихся на оригиналах. Этот перстень лишь величиной и формой соответствует перстню из саркофага работы Вита Ствоша. Зато он из червонного золота, а я украсил его резьбой в стиле эпохи.

Присутствующие живо заинтересовались драгоценностью и передавали ее из рук в руки. Мужчины пытались примерить перстень на указательный или безымянный палец, но всем он был велик.

— Ну и рука же была у короля Казимира! — заметил инженер.

— Быть может, перстень надевался на большой палец, — пояснил ювелир. — Нельзя забывать, что в средние века украшения носились на всех пальцах руки, а не как теперь — только на безымянном.

— Тяжелый перстень. И выглядит как новый. Никому не придет в голову, что это средневековье, — сказала пани профессор.

Ювелир рассмеялся.

— Старинные вещи представляются нам обычно позеленевшими, темными. Это верно, когда речь идет о серебре и украшениях из латуни или бронзы. Но к золоту это не относится. Золото — единственный металл, который не соединяется ни с кислородом, ни с другими газами, содержащимися в воздухе, и поэтому оно веками не меняет своего цвета и даже не теряет блеска. В каирском музее я видел найденные в гробницах фараонов короны и драгоценности, которым было больше трех с половиной тысяч лет. Уверяю вас, что они выглядели такими же новыми, как кольца, изготовленные фирмой «Наш ювелир» в этом году.

— В таком случае старинные золотые вещи очень легко подделывать.

— Вы правы, пан редактор. Имитацию, выполненную из золота высокой пробы, весьма сложно распознать. Даже самые солидные музеи оказываются жертвами подобных ошибок. В истории ювелирного искусства известна, например, «тиара Сайтаферна».

— А что это такое? — спросила пани Зося.

— Незадолго до первой мировой войны, если не ошибаюсь, в 1907 году, один помещик, у которого было имение на Украине, недалеко от Одессы, якобы раскопал в своих владениях курган. В кургане он обнаружил могилу какого-то скифского царя. Рядом с проржавевшим мечом и развалившимися доспехами там находилась золотая тиара чудесной работы. Тиара была украшена великолепными изображениями в древнегреческом стиле и надписью, что это корона царя Сайтаферна. Историки признали находку величайшей сенсацией того времени. Парижский Лувр заплатил за тиару головокружительную сумму — двести тысяч франков золотом. Несколько лет корона выставлялась в музее на самом почетном месте. Она привлекала тысячи посетителей. О ней писали научные труды и монографии. Надписи на тиаре и другие детали находки помогли ученым восполнить малоизвестную историю скифского государства. А через шесть лет в Париже появился скромный и совершенно необразованный часовщик, одесский ювелир Ру-хомовский, и заявил, что эту тиару он изготовил восемь лет назад по заказу незнакомого ему господина. Заказчик вручил ювелиру золотой лом и серию рисунков, которые велел вырезать на готовом изделии. Разразился неслыханный скандал. Российского ювелира обвинили в обмане и желании скомпрометировать дирекцию музея и французских ученых. Тогда часовщик засел в мастерской при музее и под строгим надзором изготовил такую же корону и еще несколько драгоценностей и украшений. Все они были выполнены в великолепном древнегреческом стиле. Если бы эти вещи делались не в присутствии сотрудников музея, они могли бы поразить мир как очередное археологическое открытие. Сегодня, разумеется, наука располагает более совершенными методами исследования. Можно даже установить содержание радиоактивных изотопов в металле, и все-таки по-прежнему трудно отличить искусную подделку из золота от древнего оригинала.

Перстень Казимира Великого отправился обратно в шкатулку, а пан Мечислав Доброзлоцкий извлек оттуда другой замшевый сверточек. Резьба на втором кольце была еще богаче и дополнялась большим полупрозрачным камнем.

— Этот перстень вполне может сойти за подлинник ягеллонской эпохи, точнее, времен правления Сигизмун-да-Августа. Украшения воспроизводят резьбу с одного из ларцов, принадлежавших этому королю. Кстати, ларец был сделан во Флоренции. Этот камень — брильянт. Почти пять каратов. Оригинальная огранка в духе того времени. Интересно происхождение камня. В Государственное собрание попала из одного магнатского дворца на западных землях старинная миланская броня. Тоже эпохи Ренессанса. Шлем был украшен двумя сильно поцарапанными и запыленными камешками. А этот камень— от пряжки, скреплявшей плюмаж. Долгое время его считали простым стеклышком и только при реставрации доспехов в музее убедились, что это настоящий брильянт.

— У него желтоватый отлив, — заметила пани Бася.

— Да, это «желтый брильянт». Есть и другие дефекты. Но благодаря своим размерам он дорого ценится. Конечно, в случае продажи ему необходимо придать современную амстердамскую огранку.

— Почему же его заново не отшлифовали?

— Сыграли роль как рекламные, так и коммерческие соображения. После переогранки камень стоил бы, скажем, тысячи три долларов. Зато как подлинная вещь, которой целых четыре века, брильянт в соответствующей оправе станет прекрасным экспонатом на нашей выставке, и если найдется коллекционер-любитель старины, цена будет значительно выше. Сомневаюсь даже, согласится ли управление его продать. Старые украшения — настоящая редкость. Не уменьшит стоимости камня и оправа, изготовленная вашим покорным слугой.

— И правда, великолепная работа, — восхищался художник. — Я кое-что в этом смыслю. Еще студентом Академии я интересовался ювелирным делом. Колебался даже, что выбрать: живопись или резьбу по металлу.

— Жаль, что вы избрали первое. Художников-метал-лопластиков, работающих с золотом, у нас мало.

— Судя по тому, что такой мастер, как вы, вынужден заниматься изготовлением серебряных побрякушек по двести злотых, это ремесло не сулит больших доходов, — саркастически заметил инженер.

— Вы правы, до сих пор так и было. Но я надеюсь, что ювелирное искусство дождется лучших времен. Разве не говорит об этом первое после войны участие Польши в международной выставке во Флоренции? Если откроется перспектива заграничных заказов, то для меня и моих коллег работы хватит.

— Я от души вам этого желаю, а сейчас от имени дам попрошу показать ожерелье! — воспользовалась моментом пани Зося, прервав скучноватые для нее рассуждения ювелира.

Пан Доброзлоцкий аккуратно завернул перстень в замшу, спрятал в шкатулку и достал очередную драгоценность. При свете висевшей над столом электрической лампы ослепительно засверкало дивной красоты колье. Рубины, обрамленные мелкими брильянтами, отливавшими всеми цветами радуги, напоминали две большие кровавые слезы.

— Ах, что за чудо! — не могла скрыть восхищения пани Зося.

Ювелир протянул ей колье.

— Изумительно! — восторгалась пани Баси, пока ее соседка надевала ожерелье. — Вы просто очаровательны! Если бы вы в нем пошли к «Ендрусю», все женщины лопнули бы от зависти!

— Увы, — возразил пан Доброзлоцкий, — я от души хотел бы оказать любезность нашей милой Зосеньке, но эта вещь не моя. Я вложил в нее лишь знания и труд, а камни и платину мне дали в управлении.

— Жаль, — вздохнула пани Зося. — Пани Рузя, хорошо ли я выгляжу? — спросила она у горничной, убиравшей со стола.

— Какое там «хорошо»! Будто кровь на грудні Такие камни несчастье приносят.

— Это, пани Рузя, — старый предрассудок, что рубины приносят несчастье. Скорее так можно сказать о брильянтах, а не о рубинах. На любом из сохранившихся до нашего времени крупных брильянтов кровь множества людей. У рубинов нет столь кровавой истории, — заступился за свою работу ювелир.

Пани Зося еще пару раз повертела головкой, полюбовалась на себя в зеркало у входа в столовую, со вздохом сняла колье и вернула Доброзлоцкому.

У дам, разглядывавших и примерявших драгоценности, пылали щеки, а Доброзлоцкий вынимал из шкатулки новые вещи.

— Вот колечко из того же комплекта — брильянт в платине. Такая же огранка и оправа. К нему — брильянтовые серьги. Конечно, эти брильянты поменьше и с пятнышками, но той же воды. В целом — прекрасно подобранный гарнитур.

— Как раз для трудящейся женщины, например, машинистки или жены почтового чиновника, — рассмеялся журналист.

— Частенько случалось, что машинистки выходили замуж за своих шефов-миллионеров, — заметила пани Бася. — И ничего тут нет смешного!

— В Польше я таких историй не слышал.

— Гарнитур не предназначен для продажи в стране, но надеюсь, что покупатель найдется за границей. Цена— семь тысяч долларов. Даже недорого, если учитывать подбор камней, их размеры и игру.

— Спасибо, не покупаю, — заявил инженер.

— А жаль! — подхватила пани Бася. — Вы подарили бы этот гарнитур той киске из «Орбиса», на которую вчера так пялили глаза. Компенсация была бы обеспечена.

— Кто же в подобном обществе говорит о девицах из ресторана? — отмахнулся инженер.

— А меня удивляет, — заметил журналист, — что «Ювелир» дал вам на руки такой набор драгоценностей. На наши деньги это около миллиона злотых.

— У нас не было выхода, — объяснил Доброзлоц-кий. — Дата выставки приближалась, и к открытию аукциона во Флоренции я мог успеть, работая или дома, или в «Карлтоне». Вы, я думаю, догадываетесь, что драгоценности застрахованы на крупную сумму, да и стоимость их определилась только после окончания моей работы. Цена золота и камней по отдельности, без шлифовки и оправы, была, как я уже сказал, минимум в шесть раз ниже, чем сейчас. К тому же большинство брильянтов даже не принадлежит Управлению. До войны у меня была ювелирная мастерская в Варшаве, в здании гостиницы «Бристоль». С тех времен я сохранил хорошие отношения с алмазными торговцами из Амстердама. Когда мы подбирали камни для ожерелья и колец, я получил от голландских друзей целую коллекцию алмазов для осмотра и оценки. А кроме того, — не без гордости добавил ювелир, — мое слово и личное имущество — это тоже серьезная гарантия.

— Ну да, — согласился редактор Бурский. — Но я бы на вашем месте не рисковал.

— Если бы вы всю жизнь имели дело с драгоценностями, то относились бы к ним как к простым камням. В сущности, это так и есть. Разумеется, я не рискнул бы взять их с собой в дом отдыха, но ведь «Карлтон» — совсем другое дело. Здесь могут находиться только люди нашего круга. Чужих не принимают. К тому же я знал, что в октябре будет всего несколько отдыхающих. Когда я ухожу из пансионата, всегда запираю драгоценности в шкатулку, шкатулку — в чемодан, а чемодан — в шкаф. Риск гораздо меньше, нежели вы думаете.

— Благодарю вас, — пани профессор встала из-за стола. — Я на полчаса прилягу, а то у меня ноги болят после вылазки в горы. Но все было очень мило, — добавила она. — И я ничуть не жалею, что пани Бася втянула меня, старуху, в такое приключение.

— Скоро шесть, — заявил инженер. — Я заскочу в кафе «Америка» выпить кофе. Идете со мной, пан редактор?

— Спасибо, но у меня кое-какая работа.

— А вы, пани Зося?

— Нет, сейчас мне надо позвонить. Может, я заглян} туда попозже. Я пока не решила.

— Что делать, пойду один. Встретимся за ужином, а потом будем смотреть «Кобру».

— Я боюсь, что сегодня с «Коброй» ничего не получится, — вмешалась горничная Рузя. — Телевизор совсем испортился. Сплошные помехи.

— Я им займусь, как только приду обратно. Наверное, его просто надо настроить.

— Мы на вас рассчитываем, пан инженер.

— А может, для этой цели сгодится молоток, который я нашла? — съязвила пани Зося, но на сей раз инженер не поддался на провокацию.

Все постепенно разошлись. «Карлтон» — большая вилла, в ней около двадцати комнат. Внизу — просторный салон, оборудованный под зимний сад. Здесь и установлен телевизор. Широкий коридор ведет из салона в столовую, которая расположена в другой стороне здания. Посередине к коридору прилегает небольшой квадратный холл с выходом на застекленное крылечко. Из холла можно также спуститься вниз, где находятся кухня и хозяйственные помещения. Рядом с холлом — маленькая комнатка с телефоном. Из коридора двери ведут в ванную и туалет, а также в четыре комнаты для гостей. Они расположены напротив холла. В каждой из комнат— выход на небольшую террасу, идущую вдоль южной стены здания. С террасы можно спуститься на газон, а затем пройти на соседнюю виллу «Соколик». Но она, из-за отсутствия гостей, в октябре пустовала: там жила только прислуга. Проволочная ограда отделяет «Карлтон» от находящегося рядом густого молодого леса. На другой стороне улицы «К Трамплину», в таком же лесочке, вытянулись в ряд несколько новых вилл.

На втором этаже «Карлтона» десять комнат. Две из них занимает директор с семьей. Здесь же две ванных. Одна — в исключительном пользовании директора, из-за чего вечно возникают конфликты с гостями, потому что в другой ванной то и дело портятся трубы, и она месяцами заперта. По странному стечению обстоятельств, ремонт и сохранность «директорской» ванной всегда на высоте. Из коридора второго этажа тоже можно выйти на большую террасу, расположенную под салоном. А кроме того, вдоль южной стены здания идет длиный, общий для всех комнат, балкон, параллельный нижней террасе.

Третий этаж поменьше. Здесь всего шесть комнат. Ванной нет, только душ. С южной стороны — такой же балкон.

В данный момент большинство помещений пустует. Хотя октябрь в Закопане — один из самых теплых и солнечных месяцев в году, ездить в это время в горы как-то не принято. Многие предпочитают дождливый август в Закопане, Кринице или Карпаче, вместо того чтобы пользоваться ласковым солнцем золотой польской осени.

Внизу жили инженер Адам Жарский, работник одного из заводов Нижней Силезии, и Мария Рогович, профессор факультета фармакологии Медицинской академии в Белостоке.

На втором этаже большую комнату занимал ювелир Мечислав Доброзлоцкий. Рядом была комната пани Зоей Захвытович, начинающей киноактрисы, супруги главного редактора одного из варшавских журналов. По соседству жил Ежи Крабе, литературный критик, сотрудник кооперативного издательства. Дальше — комната супругов Загродских. Он — директор проектного бюро в Варшаве, она — домохозяйка, мать двух дочерей. Чета Загродских на несколько дней поехала в Чехословакию. Две последние комнаты — квартира директора пансионата. Он ненадолго остался «соломенным вдовцом», так как жена отправилась вместе с Загродскими. С помощью Рузи отец кое-как опекал двоих резвых мальчуганов, но не было дня, когда бы они не напроказили.

На третьем этаже остановился варшавский журналист Анджей Бурский. Он печатался в различных еженедельниках, специализируясь большей частью на преступлениях и судебных делах. Недавно издал детективный роман, в котором описывалось загадочное убийство, совершенное в кабине для примерки мужских костюмов в известном варшавском универмаге, в часы самой оживленной торговли. Рядом с журналистом поселилась Барбара Медяновская, служащая коммерческого бюро круп-ного американского химического концерна. Как того требовала профессия, пани Медяновская владела несколькими языками и часто ездила за границу. Сверх того, занималась иногда переводами. Судя по ее нарядам, американский концерн ценил свою представительницу в Польше.

Следующий номер занимал молодой художник-ташист Павел Земак. Пан Земак был в ссоре со всеми окружающими, ибо они, как он утверждал, не понимали настоящего искусства и предпочитали ему всякие «картиночки» и прочую мазню. В ресторане «Ендрусь», куда все общество захаживало потанцевать, художник Земак демонстративно заказывал ликер под селедку или требовал подать ему грушу со стаканом водки, который и выпивал залпом. А в остальном это был славный, компанейский малый. Превосходно знал Татры. В свои, как он говорил, «младые годы» серьезно занимался альпинизмом. Именно Земак и пани Медяновская были инициаторами всех вылазок в горы. Сегодня им удалось прихватить с собой даже довольно грузную пани профессора и ювелира, который по утрам обычно работал.

И сейчас, войдя в комнату, Мечислав Доброзлоцкий извлек из шкафа набор инструментов для резьбы по золоту и, вооружившись лупой, занялся отделкой ренессансного перстня с большим, не до конца отшлифованным брильянтом. Лишь когда прозвучал гонг, ювелир запер шкатулку и спустился вниз к ужину.