– Старушку задушили подушкой, – задумчиво произнес эксперт, – во сне, я так полагаю. Подробнее после вскрытия, время смерти тоже, но предположительно – как я уже сказал. Думаю, подтвердится.

Следователь, расположившись за столом, покрытым белой кружевной скатертью, старинной и очень нежной на ощупь, делал записи и отдавал распоряжения на счет предметов, по которым нужна экспертиза. Один оперативник осматривал мебель, другой опер, молодой и симпатичный, беседовал на кухне с Катей.

Девушка забилась в угол, пристроив спину к стене, уголки ее губ были опущены, бледная и печальная.

– Когда вы уходили из дому, ваши рабочие еще были тут? – спросил Игорь Алехин, кареглазый, серьезный оперативник. – Вы не побоялись оставить их дома?

– Я спешила на тренировку, – ответила Катя, – а они не закончили то, что планировали на день, я им сказала, чтобы уходили, как закончат. Чтобы дверь захлопнули. Что тут брать-то? У бабушки богатств не было, мне даже в голову не пришло, что может произойти что-то плохое.

– А вы постоянно тут живете? Вы одна родственница у покойной?

– Не совсем постоянно, – сказала Катя.

– Как это – не совсем?

– Вообще-то я живу у дяди, у него хороший большой дом, и мне не хотелось сюда переезжать. К тому же мы с дядей очень близки, у меня родители умерли, и он одинок сейчас. Мы поддерживали друга. А Шура мне не родная бабушка, а двоюродная… Я собиралась ухаживать за ней, она ведь тоже одна осталась, но жить с ней не хотела. Но пришлось.

– Что значит – пришлось? Кто мог заставить вас принять такое решение? – удивился Игорь.

– Я боялась, что с ней может что-то случиться, – уверенно, но тихо проговорила Катя. – Вы же в полиции работаете, кому как не вам знать, что случается с одинокими стариками, которые имеют отдельное жилье. Мало ли кто к ней пристроился бы да сделал с ней что-нибудь. Или пошла бы бабушка погулять, да и пропала. И все эти черные риэлторы, они же мгновенно слетаются на запах легкой добычи. Я хотела ее защитить. Поэтому и переехала.

– Так вы жили тут постоянно все-таки? Или на два дома?

– Наверное, правильнее будет сказать, что на два, – ответила Катя. – Эту ночь я ночевала у дяди, он в командировку уехал, в Москву, а у него две кошки, надо же кому-то за ними смотреть. Так что я когда тут ночевала, когда там.

– А ремонт зачем затеяли? – продолжал задавать вопросы полицейский.

– Да уж больно тут старческое все, хотелось, чтобы получше было, посовременнее. Дядя денег мне дал. Я не собиралась ничего глобального затевать, просто освежить немного. Да и еще, честно сказать, я своим присутствием хотела отвадить отсюда нежелательных «клиентов». Знаете, тут уже были желающие к бабушке подселиться. Я таким не доверяю. Кому нужен старый чужой человек?

Катя шмыгнула носом.

– Хотела как лучше, а выходит, что сама навлекла на Шуру смерть. Это я во всем виновата! Если бы не привела сюда этих рабочих, ничего бы не было… И бабушка была бы жива.

С этими словами Катя заплакала, и молодому оперативнику стало ее жалко. Перед ним сидела воспитанная, скромная девушка, приятная, симпатичная. Не злоупотребляющая косметикой, со вкусом, но неброско одетая. И, видимо, совсем наивная. Хотя это как раз неудивительно, учитывая, что в городе она живет совсем недавно. А до того работала медсестрой в райцентре. Надо же, такая молоденькая, а круглая сирота. Нелегко, наверное. Игорь сам вырос в неполной семье, и знал, каково было его матери одной управляться с хозяйством и двумя детьми. Он сочувствовал Кате.

Труп старушки внучка обнаружила, когда вернулась домой в половине седьмого вечера. Она сразу же вызвала полицию и назвала телефон того прораба, который порекомендовал ей таджикских рабочих как старательных и умелых. Оперативники уже выехали по адресу проживания подозреваемых, который у прораба, по счастью, был, и их отзвона ожидали с минуты на минуту. А пока нужно было беседовать с Катей Скворцовой, растерянной, расстроенной девушкой, подавленной, казалось бы, даже не столько смертью бабки, сколько чувством вины.

Игоря позвали в комнату, где работали следователь и эксперт.

– Ребята отзвонились, – не отрываясь от листа бумаги, сказал следователь, – таджики дома, свою причастность отрицают, но у них в квартире обнаружили шестьдесят тысяч в полиэтиленовом пакете. Я тебе выпишу ордер на обыск, дуй туда, изымай все подряд, что покажется подозрительным. Рабочих задержать. Деньги на экспертизу.

Следствие продвигалось быстро. У рабочих-таджиков было найдено 60 тысяч рублей, на деньгах оказались свежие отпечатки пальцев убитой, то есть деньги принадлежали потерпевшей. Экспертиза подтвердила, что старушка была задушена подушкой во сне, и на подушке имелись следы штукатурки. Такие же, как и на двери в бабкину комнату, на ручке комода, на платяном шкафу. Комнату обшаривали, искали деньги – это было очевидно. Но бестолковые работяги не додумались надеть чистые перчатки, на которых нет следов их рабочих материалов. Кстати, сами перчатки тоже нашлись, они даже не удосужились их не то что выбросить, а даже как следует спрятать. Как и деньги.

Следователь, который вел дело, был немолод, начинал работать еще при советской власти, и искренне жалел, что великая держава так позорно и бесславно развалилась. И теперь на обломках империи бродят стаи голодных, озлобленных, нищих оборванцев. Бродят, заодно убивая, разбойничая, насилуя женщин. Какой ужасный конец у истории великой страны! Жителей советских республик превратили в дервишей, в преступников, тощих, злобных волков. Они убивают, не думая, насилуют, подчиняясь малейшему порыву неудовлетворенной плоти. И самое ужасное, что погоня за дешевой рабочей силой, на которой держится и процветает крупный бизнес, открыла все дороги для обезумевшей от нищеты многонациональной толпы. Как через открывшийся шлюз, в Россию хлынул мощный поток этого отребья. Понятно, что олигархам, которые влияют на законотворчество высших эшелонов власти, плевать, скольких человеческих жизней стоит их экономия. Они не умеют считать жизни, они умеют считать только миллиарды в своих банках. Следователь тяжело вздохнул.

Единственной наследницей старухи является внучка. Передвижения девушки в день убийства проверялись. Она прибыла к бабке в 10 утра и больше не выходила, во всяком случае, никто ее не видел. Зато соседка, гулявшая с малышом, отчетливо запомнила, что Катя вышла из дому ровно в 15.40, она смотрела на часы. Таджики ушли, когда во дворе дома начиналось собрание жильцов, а оно было назначено на 16.30. То есть ушли позже Кати Скворцовой, у них было время на то, чтобы сначала убить старуху, а потом все обшарить. У внучки, конечно, тоже был мотив – все-таки квартира в центре города немало стоит. Но представить себе милую, тихую, интеллигентную девушку в роли хладнокровной убийцы было невозможно. Сирота, дочь сельских врачей, исконной русской интеллигенции, сама медработник. Скромная, вежливая, не то, что нынешние размалеванные вульгарные лахудры с фиолетовыми волосами и проткнутыми носами.

Да и мотив у нее сомнительный, если уж честно говорить. Дядя – богатый человек, Катя могла жить в прекрасном особняке и ни о чем не думать. Дядя вполне в состоянии обеспечить ей достойное существование. Сам Борис Георгиевич на допросе этого не отрицал. Подтверждал, что Катя к бабке переезжать не хотела, однако боялась, что если та останется одна, ее непременно кто-нибудь отравит. Боялась за старуху. Характеризовал племянницу как девушку серьезную, добрую, отзывчивую, еще не оправившуюся после смерти отца. Что бы она могла замыслить что-то злое? На такой вопрос Борис Георгиевич даже отвечать не стал. Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

У следователя, Андрея Степановича Хорошепцева, не было оснований не поверить уважаемому и во всех смыслах добропорядочному человеку. Да и не верить Кате Скворцовой оснований не имелось: она действительно отправилась на йогу, ушла из зала по окончании занятия.

Теоретически она, конечно, могла совершить преступление: задушить бабку и спокойно уйти. А вечером, вернувшись, вызвать полицию. Но тогда получается, что и деньги она таджикам подкинула, и перчатками рабочими сама воспользовалась, а потом опять же подбросила их в квартиру подозреваемых. Только когда она это сделала, спрашивается? Катю выходящей из дому в первой половине дня никто не видел, опросили всех жильцов дома. У дома гастарбайтеров ее тоже не видел никто. Да и на внутренней стороне перчаток обнаружены пото-жировые следы одного из рабочих и больше ничьи. Да и вообще это бред какой-то! Что бы тихая, скромная девушка, которую приютил состоятельный дядя, задумала и осуществила такой дьявольский план! Зачем? Во имя чего? Смешно все это. А вот толпы узбеков и таджиков, от которых уже рябит в глазах, которые часто творят жуткие вещи, оставаясь неузнанными и безнаказанными, – это совсем не смешно. Следствие по делу будет закончено в установленные законом сроки. Без всяких продлений. Чего тянуть резину, когда и так все ясно.

– Как мне жутко и плохо, ты себе не представляешь, – всхлипывала Катя, положив голову Димочке на плечо, – как представлю себе ее, мертвую, на этой кровати… Как вспомню этих мерзавцев… Но самое ужасное, что ведь это я их привела! Я во всем виновата!

Димочка гладил Катю по волосам.

– Ну что ты, – приговаривал он, – в чем твоя вина? Зачем ты так? Ты же не знала, что они могут такое сотворить. Ты хотела как лучше, хотела помочь бабушке.

– Я должна была это предвидеть! Я должна была быть бдительнее! – настаивала Катя.

– Катька, ты всего лишь провинциальная девчонка, наивная и неопытная, ты всю жизнь прожила в райцентре. У нас в районе тоже, конечно, убивают, но когда напьются до чертиков. Как ты могла что-то предвидеть? Ты даже не знала, что у бабки деньги были в доме.

– Если бы знала, я бы их, конечно, одних не оставила, – согласилась Катя, – но все равно я себя буду корить…

– Не надо, Катюшка, не надо, – утешал Димочка, – успокаивайся.

– Ремонт этот дурацкий теперь незаконченный остался, – сокрушалась Катя, – не знаю, что теперь с ним делать?

Разумеется, после смерти Шуры Катя вернулась в дядин дом, Шурина квартира была опечатана. Когда таджиков взяли под стражу, следователь разрешил пользоваться жильем, но Кате-то оно зачем? У нее был другой план, и, выполняя его, она предложила:

– Слушай, Димочка, а может, ты доведешь его до конца? – с мольбой в глазах сказала она. – Не сам, конечно, наймем каких-то нормальных рабочих, наших, через фирму. А ты присмотришь за процессом? Ты же все равно собирался переезжать…

– Собирался, но пока никак что-то…

– Так и не надо теперь! – воскликнула Катя. – Зачем тебе чей-то старый облезлый дом, за который еще и платить надо, халупа какая-то ветхая? Здесь самый центр, тебе до работы пешком десять минут и деньги сэкономишь.

– Ну как это сэкономлю? – удивился Димочка. – Снимать жилье и не платить – это как-то непонятно. Даже если снимаешь у подруги.

– Ну, это если снимать, – настаивала Катя, – а ты не будешь снимать. Ты будешь просто жить тут и все.

– Это и значит снимать, Катя, не придумывай. Нельзя пользоваться чем-то бесплатно.

Катя оскорбилась.

– Значит, если бы я оказалась на улице, ты бы меня бесплатно на порог не пустил, да? Я думала, у нас другие отношения…

– Хватит тебе, – упорствовал Димочка, – я же не на улице.

– Твоя общага не лучше, чем на улице, – гнула свое Катя.

– Я имел в виду, что это не совсем прилично как-то, – объяснил он, – и твой дядя, возможно, будет возражать.

– Не будет. Ему какая разница? В этой квартире прописана я, а не он. Короче, решено, жить будешь здесь, и точка. В качестве оплаты за жилье, раз уж ты такой щепетильный, будешь присматривать за ходом проведения ремонта. Это, между прочим, тоже работа. Так что будем в расчете, – подытожила Катя, вставая с дивана.

Димочка еще немного помялся, но перспектива съехать из опостылевшей комнаты от хама-соседа и поселиться рядом с работой в просторной квартире была настолько соблазнительной, что упорствовать дальше он не стал. И как только разрешил следователь, Димочка перевез свои вещи в дом покойной старухи.

У Кати началась новая жизнь. Эту жизнь, конечно, надо было сначала попробовать на вкус. Если ты страшно голоден и перед тобой поставили огромный, украшенный безе и вишенками торт, нельзя плюхнуться в него мордой, нельзя пожирать его, не разбирая вкуса и запаха, лишь бы утолить мучительный голод. Если действовать так необузданно и глупо, непременно возникнет тошнота и прочие желудочные явления.

Катя понимала, что должна быть осторожной, не спугнуть Димочку, не показать себя навязчивой, ни в коем случае не дать ему почувствовать, что он ей чем-то обязан. Обязательства перед женщиной угнетают мужчин. Она боялась, что почувствовав себя несколько несамостоятельным в ее жилье, Димочка, наоборот, станет стремиться на свободу, начнет доказывать свою собственную состоятельность. Поэтому Катя решила, что новую жизнь надо пробовать на вкус медленно, дозированно, отщипывая от торта сначала безе и вишенки, а уж потом попробовать утолить голод, который, что уж тут говорить, мучил ее все сильнее и сильнее.

Встречи с Димочкой теперь стали регулярными, но они оправдывались необходимостью проведения ремонта. Они вместе обсуждали, какие покупать обои, какой плиткой выложить поверхность возле кухонной раковины, что поставить в ванной – ванну или все же душевую кабину.

Катя всячески старалась заинтересовать Димочку, заставить его думать, будто он делает этот ремонт для себя. Вначале он этого не понял и игру особо не поддерживал: в сущности, какая ему разница, какой ремонт хочет сделать Катя – квартира-то ведь не его. Но со временем незаметно для себя самого втянулся в процесс. Катя все время в чем-то сомневалась, просила совета, тащила в магазины. Постепенно Димочке и самому стало интересно, что в конечном итоге выйдет из бабкиной квартиры.

В эти месяцы Катя, если и не была полностью счастлива, то приближалась к этому состоянию. Зимними вечерами она приходила, варила Димочке суп, они ужинали, обсуждали детали интерьера, занимались любовью, смотрели телевизор. Потом Катя уходила домой, даря любимому на прощанье нежный поцелуй. Димочка был умиротворен, Катя порхала как бабочка. Возвращаясь от Димочки, она шла по заснеженной улице, подставляя падающим снежинкам рукав новенькой шубки, и чуть не плакала от восторга. Она добилась того, чего так страстно желала. Димочка рядом, час назад она задыхалась от счастья в его объятиях, целовала его нежные губы, глаза, шею… Он становится все ближе и ближе. И скоро настанет день, когда он скажет ей: «Не уходи, останься со мной. Навсегда».

Ремонт закончился ближе к весне. Стояли февральские морозы, город, казалось, замерз весь целиком. Тонкие веточки деревьев сверкали на морозном солнце ледяным покрытием, холодным золотом мерцали купола церквей, люди кутались в шарфы, прятались в капюшонах. Даже автомобильный поток, хаотичный и бурный в любое время года, как будто тоже подмерз. Машин на дорогах стало меньше, видно, не все смогли завестись в лютую стужу, и автомобильная река текла по улицам медленно, вяло. Февральское солнце было похоже на око, равнодушное и ленивое, оно показывалось на небе, но не слепило глаза, а каким-то мутным презрительным взором следило за тем, что бы всем было одинаково холодно. В один из таких дней Димочка сказал:

– Слушай, Катька, давай, наконец, отметим окончание этого чертова ремонта, как он надоел – уже не высказать.

– Ура! – воскликнула Катя. – Я только «за»! Не мешало бы, конечно, уборку генеральную сделать, пыль везде убрать… Но успеется…

– Вот именно, что успеется! – кивнул Димочка. – Мы столько трудились, мы обязаны себя вознаградить. У меня вчера был левый заказ, на дому, я денежку подзаработал, хочу кутнуть. Что вы предпочитаете по такой погоде, мадемуазель? Коньяк, грог или виски?

Катя картинно подняла глаза к потолку, задумалась.

– Утку хочется, если честно, сто лет не ела, – ответила она, – дома мы часто ели уток.

– Не вопрос! – откликнулся Димочка. – Я сгоняю на базар и куплю утку.

– Ты не умеешь выбирать, – отрезала Катя.

– А ты откуда знаешь, умею или нет? Может, я лучше всех выбираю уток?

– Ну, тогда давай проверим, – согласилась девушка, – пойдем на базар вместе. Ты выберешь, а я посмотрю. Но если выберешь не ту, я отменю твой выбор, так что не обижайся.

– Ладно, – согласился Димочка. – Но я-то знаю, что я лучший в мире выбиральщик уток. Ты просто хочешь увязаться за мной на базар, так и скажи, я тебе разрешаю меня сопровождать.

Катя наградила Димочку ловким ударом в бок, от которого он не сумел увернуться, они еще немного покувыркались на диване и, навьючив под верхнюю одежду того, что потеплее, отправились на базар. Димочка выбрал хорошую утку, Кате возразить было нечего. По дороге домой они сделали остановку в супермаркете, купили бутылку ирландского виски, еще кое-чего по мелочи, и слегка обледеневшие ввалились домой.

Шурина квартира светилась свежими обоями, на стенах в коридоре, соединявшем холл-прихожую с кухней, неярким светом горели плоские светильники, новые межкомнатные двери радовали глаз цветной стеклянной мозаикой. В квартире было тихо и очень тепло. Она убаюкивала, манила к себе, как уютное гнездо уставшую перелетную птицу.

– Как здесь хорошо, – прислонившись к стене, пошептала Катя.

– Ага, и тепло, – ответил Димочка, стаскивая с ног зимние ботинки.

Не снимая пуховика, он протопал в кухню, выгрузил на стол покупки.

– Оглашай меню, будем согласовывать, – заявил Дима, – пока ты будешь готовить, я тут пыль кое-где вытру.

Катя предложила запечь утку в пакете, а в качестве закуски сделать салат из вареной свеклы с чесноком, майонезом и грецким орехом. А еще у них был хлеб – горячий, только что из пекарни, с приправками и хрустящей корочкой.

– Если я раньше не умру от голодного спазма, – сказал Димочка, – то меню хорошее.

– Не умрешь, – ответила Катя, – за час точно не умрешь.

Катя стряпала, Димочка мотался по комнатам с тряпкой, а через полтора часа стол в комнате был накрыт. На свежей скатерти стояло большое блюдо с испеченной уткой, которую окружали несколько картофелин, рядом Катя поставила стеклянную мисочку со свекольным салатом и квашеную капусту. Несколько диссонансно смотрелась на фоне меню «а ля рюс» бутылка ирландского виски, но Катя и Димочка пришли к выводу, что по вкусу напиток и еда вполне сочетаются. Первая же рюмка и первый же съеденный кусок это подтвердили.

– Я очень счастлива, – не удержалась Катя.

Она не хотела говорить без особой нужды таких громких слов, боялась, но сейчас не смогла удержаться. За окном трещал мороз, окна были разрисованы тонкими изящными узорами, а им было тепло и уютно. По телевизору шло какое-то шоу, на столе была вкусная еда, ирландский напиток приятно согревал, напротив Кати за столом сидел парень, красивее которого нет и не может быть никого во всем мире.

– Я правда очень счастлива, – повторила она.

– Надеюсь, ты сегодня останешься со мной? Не уйдешь?

Кате хотелось сказать, что она готова остаться здесь на всю жизнь и не отходить от Димочки ни на минуту, но она сделала невероятное усилие над собой, что бы промолвить:

– Конечно, останусь. Если хорошо попросишь.

Она кокетливо моргнула.

– Ты не представляешь, как хорошо я тебя сейчас попрошу, – улыбнулся Димочка, вставая из-за стола.