Глава 21. Воскрешение.

Пип! Пип! Пип!

Этот звук был первым, что я услышал. Постоянное электронное пиканье через равные промежутки времени немного раздражало меня, но все же это было терпимо. Потом я начал ощущать какой-то знакомый запах. Точнее, целую смесь запахов: медикаменты, спирт, резина, пластик. Ощутив ее, сразу понимаешь, что ты в больнице, даже если тебя привели с закрытыми глазами. А мои глаза были закрыты. Открыть их получилось с трудом, и свет, который я увидел, показался мне нестерпимо ярким. Он буквально резал мои глаза, и мне пришлось снова их закрыть.

Пип! Пип! Пип!

Больно. Где-то в районе груди. Я уже ощущал там боль, особенно в тот момент, когда Фил подстрелил меня, но сейчас она не была такой резкой. Просто ноющая боль от раны, которая должна была затянуться. Я в больнице, я в сознании, значит, самое страшное уже позади. Врачи спасли меня. И Джонатан спас.

— Кто такой Джонатан?

Низкий голос, почти что бас, но при этом дружелюбный и приятный. Я узнал его. Значит, Голос всё еще со мной. Но если он звучит в моей голове, значит это всё еще нейронет?

— Голос?

— Что вы сказали? — переспросил Голос.

Почему он так странно со мной разговаривает. Давно мы перешли на «вы»? Да и о том, кто такой Джонатан, он знает прекрасно!

— Голос, это ты?

Мой голос звучал неважно. Тихий, хриплый шепот. Я сам не мог расслышать, что я сказал. Хорошо мне досталось!

— Это ваш лечащий врач, Николас, — ответил Голос. — Вы видите меня? По крайней мере, слышите точно.

Я осторожно приоткрыл глаза еще раз. Надо было дать им время привыкнуть к свету. Мое зрение медленно возвращалось ко мне, сначала я видел только источник света, потом — какие-то цветные пятна, которые постепенно обретали форму и очертания. Нетрудно было догадаться, что увидел я себя лежащим на больничной койке. Рядом со мной сидел человек внушительной комплекции. Он был похож, скорее, на профессионального борца-тяжеловеса, чем на врача. Трудно было поверить, что эти огромные мощные пальцы могут оказаться ловкими и подвижными пальцами хирурга. Его глаза я узнал сразу же, ведь именно этот взгляд появлялся в моих видениях в нейронете, когда врачи спасали мою реальную жизнь. Человек улыбался мне, и я улыбнулся ему в ответ.

— Значит, видите! — сказал он и поднес руку к моему лицу. — Сколько видите пальцев?

— Два… Три!

— С возвращением, господин Вильфрид! Вы пережили серьезную операцию, но сейчас я могу с уверенностью сказать, что ваша жизнь вне опасности. Мне нужно осмотреть вас, вы ведь не будете возражать?

— Нет! Конечно же, нет! — я попытался говорить громче, но получалось пока не очень, каждое слово отдавалось болью в груди. — А Джонатан здесь?

— Джонатан? — переспросил доктор.

— Мой друг Джонатан. Он вызвал скорую.

— Боюсь, я не знаю, кто вызывал скорую, — сказал доктор, не отвлекаясь от осмотра. — Но человек по имени Джонатан среди ваших посетителей не появлялся.

Как же так? Почему он нормальный? Он же совсем не похож на подключенного к нейронету. Может быть, все кончилось без меня? Джонатан вызвал скорую, и пока врачи боролись за мою жизнь, он самостоятельно нашел какой-то способ выключить нейронет отсюда, из реального мира?

— Как давно я здесь?

— Почти двое суток вы были без сознания. Включая время операции.

Спросить его сразу о том, как давно он вышел из нейронета? Хотя, человек ведь мог даже и не знать, что был к нему подключен. Вдруг мой доктор проработал всё это время хирургом на Ложной Земле, и даже не заметил, как его отключили! Нет, лучше не задавать никаких вопросов. Я найду Джонатана и обо всем его расспрошу. Он достаточно известная фигура, найти его будет нетрудно.

— А как скоро я смогу встать?

— Не терпится взять в руки перо и диктофон? — доктор подмигнул мне. — Придется с этим немного подождать. Через пару недель, возможно, я вас выпишу, а пока придется лежать, спать и набираться сил! Завтра я разрешу вашим посетителям увидеться с вами, они очень волнуются. И еще у следователя к вам есть много вопросов по поводу нападавших.

— Посетители?

— Ваша семья, Николас. Вы же помните свою семью?

На всякий случай я кивнул. В мой разум прокралось сомнение. Реально ли это место? Может, это очередная сбивающая с толку субреальность, в которую я должен поверить? С другой стороны, я страдаю от потери памяти. Мне так хотелось верить, что если я увижу свою семью, моя память вернется ко мне, прошлое восстановится, я сразу их узнаю и всё пойму! Да, мою веру подпитывали всего лишь выдуманные истории из книг и фильмов, я не мог знать, как все будет на самом деле. Но я очень хотел верить в лучшее.

— Отдыхайте, господин Вильфрид.

Доктор вышел из палаты. Почему его голос был мне знаком? Ведь именно так разговаривал Голос в моей голове. Если задуматься, то я ведь и представлял его таким, как этот доктор. Добродушным здоровяком с искренней улыбкой. Мой разум не мог свыкнуться с тем, что я не вижу человека, с которым постоянно разговариваю, и создал для него визуальный образ, фантазию. Но эта фантазия фактически полностью совпала с живым человеком, которого я только что увидел. Как можно объяснить это?

Мои мысленные рассуждения отозвались головной болью. Нет, я не буду сейчас искать никаких объяснений странным совпадениям. Я встречусь с родственниками, поговорю с полицейским, встану на ноги и найду Джонатана. А может быть, сам Джонатан найдет меня раньше. Ведь то, что он еще не сделал этого, означает только одно: у него был какой-то план, и он занимался его воплощением. И судя по всему, у него получилось! Когда мы встретимся, я получу ответы на все мои вопросы.

Последовав совету доктора, я лег спать. Несмотря на все пережитое, ночные кошмары меня сегодня не преследовали. Я впервые за все это долгое время спал, как убитый, совсем без снов.

Я чувствовал себя отлично. Даже приходилось напоминать себе, что мне нельзя терять бдительность. Несмотря на то, что мой новый мир был пока ограничен стенами больничной палаты, он казался куда более живым и настоящим, чем все посещенные мной субреальности. Я не хотел искать в нем подвохи, разве что, оставшись наедине с самим собой после завтрака, который мне принесла очаровательная медсестра, я попытался как-нибудь повлиять на окружающую реальность. Мне не удалось ни двигать предметы на расстоянии, ни создать в руке фонарик, все способности, дарованные реалу нейронетом, никак себя не проявляли. Конечно, это еще не повод успокоиться.

Первым моим посетителем был полицейский. Я принял решение не упоминать здесь о нейронете, пока не услышу о нем от кого-нибудь еще, но рассказать о том, как меня расстрелял сумасшедший в подворотне было можно. Если Хитрого Фила найдут и отправят в психушку, в мире точно станет безопаснее. Следователь очень внимательно выслушал мой рассказ, записывая в блокнот каждое мое слово.

— То есть вы утверждаете, что нападавший был один, и он выстрелил в вас из пистолета? — спросил полицейский.

— Да, именно так, — подтвердил я.

Следователь нахмурился. В силу моей профессии я много работал с людьми, и немного разбирался в людях. Это выражение лица явно символизировало недоверие к моим словам.

— Как же вы тогда объясните, что поступили в больницу с тремя ножевыми ранениями и множественными побоями? — вежливо спросил мой собеседник.

Это что, шутка такая? Я помню, как в меня стреляли, отрывочно помню, как везли в больницу на скорой, как доктор извлекал пулю. Стоп! Про извлечение пули я уже додумал, я никак не мог этого видеть. Я хорошо знал эту особенность человеческого мышления — дополнять реальные воспоминания красочными подробностями и множественными свидетельствами того, во что человек хотел верить. И дело здесь было даже не в сознательном желании кого-то обмануть, просто так устроено сознание человека. Я не мог объяснить с научной точки зрения, почему это происходит, но работая журналистом, я учился фильтровать такие ложные воспоминания, выделять из них зерно истины. Никогда не думал, что мне придется применять эти фильтры к собственным воспоминаниям. Я видел только глаза доктора, маску, свет, руку в резиновой перчатке, тампон, зажатый в пинцете, но я точно не мог видеть, как из меня извлекают пулю. Как бы мне ни хотелось в это верить, я находился под наркозом во время операции, а эту жутковатую сцену с зажатой в пинцете окровавленной пулей в общую картину вписало моё воображение. Я даже вспомнил название фильма, в котором видел эту пулю, и всё встало на свои места.

— Я… Я не хотел вас обманывать, офицер, — сказал я. — Почему-то мне казалось, что в меня выстрелили. Может быть, я ошибаюсь? Такое ведь возможно.

— Возможно, — ответил он. — Сильный удар по голове, удар ножом, резкая боль. Вы действительно могли подумать, что в вас стреляли. Ваш врач предупреждал меня, что у вас возможны провалы в памяти, так что не переживайте, мы сейчас просто беседуем, я не прошу вас подписывать никакие бумаги, и никто не будет выдвигать против вас обвинения в даче ложных показаний. Я понимаю, насколько вам тяжело. Я здесь для того, чтобы помочь вам всё вспомнить, чтобы мы с вами вместе разобрались в этой ситуации, и чтобы преступники были найдены и ответили перед законом.

Полицейский говорил очень убедительно, я проникся к нему доверием, прочувствовал внутри его желание мне помочь. Но если мои воспоминания о выстреле ложны, не окажется ли, что всё, что я помню, окажется ложью целиком? А что же тогда было правдой?

— Я очень смутно всё помню.

— Давайте попробуем начать с самого начала. Я слышал, что вы — очень пунктуальный человек, и имеете привычку постоянно следить за временем. Это так?

Если, конечно, от этой привычки еще что-то осталось. В субреальностях она полностью утратила свой смысл, в последней я, кажется, даже не смотрел на часы. Или смотрел? Не помню. Интересно, где мои любимые часы сейчас? Надеюсь, они не разбились.

— Да, пожалуй, это так.

— Тогда давайте начнем издалека. Вы помните, как начинался ваш вечер? Как вы вышли из дома?

Да, я помню. Помню, как обнаружил, что мой диктофон сломан. А до этого… А что было до этого? Наверное, я сильно изменился в лице. Следователь опустил блокнот и посмотрел мне в глаза.

— С вами всё в порядке, господин Вильфрид? — спросил он.

— Да, в порядке, — соврал я. — А что?

— Просто вы побледнели… Я хотел еще раз напомнить, что мы не на допросе. Конечно же, преступление лучше раскрыть по горячим следам, но если вам тяжело отвечать на мои вопросы, то…

Его голос словно растворялся в тумане, через который прорывалась, подобно пульсирующему свету маяка, всего одна мысль. Я ничего не помню из того, что было со мной до поломки диктофона. Абсолютно ничего!

— Ничего… — прошептал я.

— Простите, господин Вильфрид. Пожалуй, я зайду позже. Когда вам станет лучше. Еще раз простите.

Я не заметил, как он вышел из палаты. Я давно уже понял, что у меня есть какие-то провалы в памяти, но только сейчас я, наконец, осознал, в какой момент, в какой день и час они начались. Нет, я не думаю, что проблема как-то связана со мной, с какой-то травмой или с чем-то вроде… У меня было только одно объяснение этому. Осколки фактов складывались в общую картину.

В журнале больницы пограничной субреальности я был отмечен, как умерший. Раньше я видел такую отметку у Эдварда Дарио, сейчас я уверен, что нейронет стер его личность. Скорее всего, такое же решение было принято искусственным интеллектом и относительно других пациентов из списка, в котором я значился под номером 179. Возможно, процедура стирания была начата, но во время нее я был выброшен из нейронета в объективную реальность. Процесс стирания моей личности, по-видимому, начинался со стирания памяти, но он не был завершен. Его прервали ровно на этом моменте из моей жизни, который я помню ярко и отчетливо, но ничего не помню из того, что было раньше. Не травма головы и не психическое расстройство лишило меня памяти. Сомнений в том, что это сделал нейронет, у меня больше не было.

Но есть ли у меня способ вернуть память?

В палату зашла медсестра.

— К вам еще один посетитель, господин Вильфрид, — сказала она. — Разрешите ее впустить?

Её? Кого?

— Да! — ответил я.

Я мог бы догадаться. Дверь открылась, и в палату вбежала Лиза.

Я был рад увидеть ее и узнать, что она существует на самом деле. Да, теперь я понимал, что та Лиза, которую я встретил в нейронете, была плодом моего воображения, материализовавшимся желанием увидеть свою дочь рядом. А настоящая Лиза сейчас с радостным криком повисла на моей руке и чуть не стащила меня с кровати. Как бы ни болели мои ребра и ни гудела голова от ее громкого смеха, я давно не чувствовал себя настолько счастливым, как сейчас.

— Папа, они тебя тут не обижают? — серьезным голосом спросила она.

— Нет, все хорошо, моя дорогая, все хорошо, — ответил я. — А где мама?

Если ты, моя маленькая девочка, каким-то чудом прорвалась из темного провала в моей памяти, то про свою жену я ничего не помнил. Женщина, которая вошла в дверь вслед за Лизой, не была мне знакома. Я не знал, как мне вести себя в этой ситуации, ведь она ожидала от меня каких-то эмоций, которых у меня не возникало. Какой бы привлекательной она ни была, я не знал этого человека. Она стояла поодаль и смотрела на то, как я пытался играть с Лизой. С улыбкой на лице и слезами на глазах.

— Я так рада, что ты вспомнил Лизу, — сказала она неровным голосом. Прозвучало как-то совсем банально, мне даже не верится. Почему я не испытываю ничего к матери моей дочери? Как могло так получиться, что я даже отдаленно похожий на нее образ не создал в мире воображения? Неужели она ничего для меня не значила? Что, если я на самом деле давным-давно не любил свою жену, а сохранял с ней отношения только из-за дочери? Вряд ли кто-то сможет ответить мне на этот вопрос. Если стертая нейронетом память не подлежит восстановлению, мне придется начать жизнь с чистого листа, и найти в ней место для этой незнакомой женщины. Но сейчас я меньше всего хотел думать об этом.

— Я почти ничего не помню, — сказал я вслух.

Она говорила что-то еще, но мое сознание словно отфильтровывало каждое ее слово. Играющая с моей рукой Лиза затмевала всё, что было вокруг. Девочка улыбалась мне самой радостной улыбкой, которую я видел в своей жизни.

— А ты мне снился! — заявила она.

— Да? Я играл с тобой во сне всю ночь?

— Нет, ты спасал меня от плохого дяди! Мне было страшно, но я знала, что придет папа и спасет меня!

И не один раз спасал! И от маньяка, и от людоеда, и… Но откуда ты можешь знать об этом? Та Лиза из нейронета ведь была придумком, в этом нет никаких сомнений! Не может же это быть совпадением! Я хотел расспросить ее о снах, о том, кого еще она видела, вдруг она рассказала бы мне и другие подробности, которые мог знать только тот, кто был подключен к нейронету? Может, она помнит Джонатана и Эдика, помнит Энн?

— А где Энн? — спросил я.

— Я здесь, дорогой! — ответила женщина. В ее глазах светилась надежда. Жаль, что мне придется разочаровать ее, сказать, что я говорил не о ней. Действительно жаль. Догадываюсь, насколько ей сейчас трудно.

— Энн. Мой робот. ANN-5. Где она?

— Но у тебя никогда не было робота, Николас! — ответила Энн. Ее голос дрожал, словно каждое слово давалось ей с большим трудом. — Ты даже телефоны с головизором никогда не любил! Все интервью свои записывал на диктофон, которому место только в антикварном магазине, пока я…

Ее голос перешел почти на крик, после чего резко оборвался. Она всегда так со мной разговаривала? Немудрено, что я так охотно ее забыл.

— Пока ты его не испортила? — закончил я.

Повисло молчание, которое подтвердило мою правоту лучше всяких слов. Да, это она испортила мой диктофон. И сейчас она переваривает мысль о том, что я вспомнил этот случай. Она не знает, огорчаться ей или радоваться этому. А я получил еще один кусочек мозаики моих разрушенных воспоминаний. С Энн я познакомился уже после того, как обнаружил, что мой диктофон неисправен, само собой, моя жена не могла о ней знать. А может, что-то знает Лиза?

— Лиза, ты помнишь робота Энн? — спросил я.

Девочка отрицательно покачала головой. Может быть, я веду себя слишком неосторожно? Каким бы притягательным и реальным мне ни казался этот мир, я не застрахован от того, что попал в очередную субреальность, и за мои лишние вопросы нейронет снова запрёт меня в психушке. В конце концов, даже причины придумывать не надо — моей амнезии будет уже достаточно, чтобы отправить меня к врачу. А там и другие симптомы подоспеют. Нет, мне нужно вести себя осторожнее. И, когда будет возможность, расспросить Лизу о ее снах. Наедине.

В палату снова вошла медсестра.

— Простите, что вмешиваюсь, я услышала у вас какой-то шум, — сказала она. — Пациенту нужен покой, и…

— Не переживайте, моя жена уже уходит! — сказал я.

Я выдержал несколько секунд ее прощального взгляда, в котором горело негодование вперемешку с бессилием. Тяжело было только расставаться с Лизой. А ее сны! Может быть, единственным ключом к пониманию того, что происходит со мной, являются ее сны! При первой же возможности я поговорю с ней об этом, но на сегодня хватит. Силы быстро покидали меня. Я закрыл глаза и вскоре задремал.

— Итак, убедившись, что диктофон сломан, вы решили положиться на собственную память, и вышли из дома?

Следователь аккуратно записывал каждое мое слово. Он пришел на следующий день, рано утром. Вторая попытка получить мои показания оказалась более продуктивной. Я и сам хотел поскорее разобраться в том, что произошло.

— Именно так, — сказал я. — Я пошел короткой дорогой через переулок. Времени в запасе было еще достаточно, я не могу сказать, что торопился. Волновался только из-за диктофона.

— И что было дальше?

Кирпичный дом. Граффити Энн на стене. Агрессивные подростки, которые пытались отнять у робота его единственную ценность, маленький баллончик с краской. Мое вмешательство в ситуацию. Я все рассказывал так, как я это помнил, хоть и допускал, что мои воспоминания могут быть искажены или даже ложны. Следователь внимательно выслушал мой рассказ до момента, когда мы с Энн отправились дальше вместе, после чего прервал меня:

— А вот здесь кое-что не сходится, — сказал он. — Вы утверждаете, что после этого столкновения с подростковой бандой вы отправились в здание «Biotronics», где у вас была назначена встреча, так?

— Да, через несколько минут мы с роботом вошли в здание. Я договорился с охранником, и он пропустил нас внутрь. У него наверняка сохранилась запись в журнале о моем прибытии, вы можете ее проверить, чтобы узнать точное время.

Следователь снова посмотрел на меня этим хмурым взглядом, полным сомнения. Я снова помню что-то не так? Всё это происходило до моего подключения к нейронету, в реальности всех этих событий я не сомневался.

— То есть вы утверждаете, что ваше столкновение с этими детьми произошло до того, как вы пришли на встречу с господином Эдвардом Дарио и провели интервью с ним?

Я кивнул. Несомненно, это было так. В событиях, что происходили после интервью, уже трудно было отделить реальность от иллюзий, порожденных нейронетом, я по-прежнему мог усомниться даже в реальности самого этого полицейского, но не в том, что я спас Энн от хулиганов до того, как прибыл на интервью.

— По нашим данным ваш конфликт с подростками, личности которых устанавливаются, произошел уже после того, как ваша встреча в «Biotronics» состоялась, и вы покинули здание. Они — основные подозреваемые по вашему делу.

Я не знал, что ответить на этот вопрос. Разве я мог здесь ошибиться? Неужели с моей памятью настолько все плохо? Одно дело не помнить ничего о своей жизни, совсем другое — помнить то, чего на самом деле не было. Как я мог перепутать события во времени? Хорошо, допустим, я возвращался с интервью уже в состоянии подключенного, допустим, я встретил этих агрессивных детей на обратном пути и «отбил» у них Энн. Но как тогда объяснить то, что Энн была со мной в кабинете Эдварда Дарио и всё записывала? Совсем недавно мне казалось, что я хорошо помню всё, что произошло в вечер перед входом в нейронет, но выходит, я ничего не помню? Или этот полицейский намеренно пытается меня запутать?

— Я не знаю, что сказать. Я запутался.

— Вы хотя бы помните лица этих детей?

— Да. Мне кажется, я бы узнал их, если бы увидел.

Пять человек. Заводиле было лет пятнадцать. Да, я хорошо его запомнил, остальных как-то смутно. Скорее всего, я узнал бы их, если бы увидел еще раз. Хотя, сейчас я уже ни в чем не уверен. Если нейронет мог стереть мою память, то он и записать в нее мог что-то. Я не могу исключать, что моя память хранит какие-то воспоминания о событиях, которых на самом деле никогда не было!

Вернувшись из нейронета, я на самом деле не вернулся. Я не хозяин собственным воспоминаниям, у меня нет памяти, а то, что в ней осталось, может оказаться обманом. Мне остается только верить или не верить тому, что происходит со мной, но я не тот человек, который может полагаться на слепую веру! Мне нужны факты, какие угодно факты, в которых я могу быть уверен на все сто. Как сыщик пытается распутать преступление, сложить все многочисленные фрагменты: факты, улики, показания, чтобы восстановить общую картину, так и я из кусочков воспоминаний, смешанных с ожившими фантазиями из нейронета, буду восстанавливать картину своей жизни. Ничего другого мне не остается.

— … и если вы что-то еще вспомните, сразу же позвоните мне! — закончил полицейский фразу, начало которой было заглушено моими мыслями. Он положил на тумбочку свою визитку, попрощался и вышел.

Современная медицина творит чудеса. Я быстро шел на поправку, и мой доктор сказал, что скоро отправит меня домой. Я уже мог передвигаться самостоятельно, и при любой возможности выходил на свежий воздух, во двор. Моя семья посещала меня почти каждый день, но возможности наедине поговорить с Лизой о ее снах не представлялось. Никто вокруг не упоминал нейронет, словно его никогда и не было, словно после отключения человечества он исчез, забрав с собой все воспоминания о нем, кроме отрывочных снов.

Я узнал, что Джонатан Пард выпустил свою «Эскападу», краем глаза увидел рекламу игры по головизору в комнате отдыха. Странно, я предполагал, что его субреальность стерлась после того, как я вернул его к действительности. Может быть, он переписал ее заново? Или каким-то образом успел сохранить? Мне очень хотелось увидеться с Джонатаном и услышать его историю, я даже несколько раз пытался дозвониться до него по открытой линии, но все время попадал то на автоответчик, то к его очередному секретарю. На сообщения, которые я оставил на автоответчик, он не отзывался. Завтра меня выпишут, и одним из первых дел, которое я совершу, будет визит в его компанию, уж я-то найду способ поговорить с ним лично и всё выяснить.

Никакого упоминания новой технологии передачи мыслей от «Biotronics» в новостях я тоже не обнаружил. Мне удалось навести кое-какие справки, и я узнал, что Эдвард Дарио занят разработкой каких-то медицинских нанороботов. Про нейронет никому ничего не было известно, в проектах компании «Biotronics» он не упоминался, ни слова не было и о космической программе с роботами-космонавтами, к которым можно было подключиться удаленно. Конечно, все это можно было списать на секретность проекта, но меня волновал другой вопрос. Когда я пришел на интервью с Дарио, я сразу же завел разговор о нейронете, следовательно, я знал о его существовании. Я не мог вспомнить, откуда я это знал, но в самом факте этого знания сомнений не было. Это было основной темой моего интервью, я не знал, что это такое, и пришел с целью выяснить всё у первоисточника.

Мое даже совсем недавнее прошлое казалось какой-то неразрешимой загадкой. Я не только не мог вспомнить большую часть своей жизни, сложить мои имеющиеся воспоминания в какую-то стройную картину тоже не получалось. Что-то здесь не так. Сомнения в реальности окружающего мира снова закрались в моё сознание. Но если я не в объективной реальности, то где я? Почему моей субреальностью оказалась заброшенная психиатрическая клиника? И почему она разрушилась так, как это происходило с подводным кораблем Даниэля Аллена или с замком Джонатана Парда, когда они покидали нейронет? Встреча с Джонатаном и разговор с Лизой об ее снах — вот где нужно искать ответы на мои вопросы! Сейчас размышлять о чем-то бесполезно.

Вечером меня ждал очередной осмотр врача. Мой доктор был доволен его результатами.

— Завтра вы отправляетесь домой, господин Вильфрид, — сказал он после осмотра. — Общение с семьей в уютной домашней обстановке быстро поставит вас на ноги, а я сделал для вас всё, что было в моих силах.

— А как же мои проблемы с памятью?

— У меня другой профиль, господин Вильфрид. Некоторые рекомендации по решению этой проблемы и контакты специалиста, который сможет вам помочь, я передал вашей жене. Конечно, есть вероятность, что стоит вам оказаться дома, как вы все вспомните, и тогда вам не придется ни к кому обращаться.

— Буду надеяться… Спасибо, доктор!

Последняя ночь в больнице. Тишина. Я чувствовал себя слишком утомленным от всего, что со мной произошло. Я устал сражаться с невидимым противником, я ведь всего лишь журналист, а не солдат. Я хотел покоя, обычного спокойствия, простого человеческого счастья. Завтра я вернусь домой. Может быть, хватит сражаться? Может пора просто начинать жить? Эта потеря памяти ведь отличный повод начать всю свою жизнь с начала! В моем утерянном прошлом может не оказаться ничего такого, ради чего его стоило бы возвращать. А будущее может быть спокойным и безмятежным. Может быть, я все еще в нейронете, и все, что я считаю реальностью, на самом деле не существует, но разве это так важно? Мне все ближе была позиция Луизы Вернер. Разве имеет значение, настоящий ли мир вокруг тебя, если ты в нем спокоен и счастлив? А я был в одном шаге от обретения спокойствия и счастья с любимой дочкой, и возможно такой же любимой женой, достаточно было просто оставить эти попытки поиска истины, перестать искать путь к потерянному прошлому, смириться и принять этот окружающий мир, как действительность.

Какая-то часть меня сопротивлялась этому решению. Она кричала о том, что возможно, мы почти победили, и осталось сделать совсем немного. Но кого мы победили? И кто, в конце концов, эти мы? Существовал ли вообще когда-либо этот нейронет и все, кого я встретил в нем? Может быть, мой поврежденный разум нарисовал мне эту безумную картину? Признание возможности того, что я психически болен, это первый шаг к выздоровлению. А я ведь действительно болен, хотя бы потому, что не могу вспомнить ничего о своем прошлом. Что, если я — всего лишь человек, потерявший память после того, как его избили и ранили ножом хулиганы в темном переулке, а мое сознание вместо того, чтобы признать это простое и рациональное объяснение, рисует глобальный заговор, зомбированное человечество и порабощающий нас без нашего ведома искусственный интеллект? Я всегда смеялся над непроходимой глупостью конспирологов, которым повсюду мерещатся глаза тайного мирового правительства, наблюдающего за каждым шагом в их пустой и никчемной жизни, а теперь сам стал одним из них? Я слишком устал от сражений внутри моего собственного воображения. А ведь я так хочу нормальной жизни!

Погрузившись в размышления, я не заметил, как наступила ночь. В палате было уже совсем темно. Надо бы поспать, да что-то совсем не хотелось. Пришел момент, когда мне нужно было принять серьезное решение, и я склонялся к решению, которое показалось бы невозможным мне самому несколько дней назад. Какая-то часть меня считала, что стоит повременить с этим, узнать у Лизы всё о снах, встретить Джонатана, попробовать разыскать Эдика и Птицу и расспросить их, но что, если полученные ответы лишь породят новые вопросы? Не стоит ли остановиться уже сейчас?

Я смотрел в дальний темный угол моей палаты, и воображение послушно дорисовывало мне то крадущегося неведомого хищника, то прячущегося там человека. Я не мог смотреть в темноту и просто видеть темноту, я подсознательно обводил в ней какие-то контуры и искал в них сходство с реальными существами. Живая демонстрация того, как человек может увидеть то, чего на самом деле нет. Теперь в неясных темных пятнах я разглядел человеческую фигуру, вот руки, вот внизу в темноте теряются ноги, обрываясь на уровне коленей, а вот эта тень от выключенного светильника под потолком — голова. За окном порыв ветра пошевелил дерево, и рука прячущегося в тенях человека послушно помахала мне. Я ответил ему тем же.

Чушь какая! Спи уже, а?

Ветер усиливался, и теневой человек стал двигаться активнее. Он, крадучись, дошел до двери, его рука потянулась к дверной ручке. Ха, сейчас тень от дерева откроет дверь и выйдет в коридор! Мне точно пора спать!

Щелчок. Я узнал этот звук, который возникал каждый раз, когда кто-то прикасался к дверной ручке. Но как?! Тень повернулась ко мне и, отделившись от стены, сделала шаг в мою сторону. У меня словно волосы на голове зашевелились. Стоп, стоп, хватит! Николас, не сходи с ума! Еще один шаг, и сотканная из темноты фигура была уже возле моей кровати. От страха я съежился и потянул одеяло на себя, словно это могло спасти меня от чудовища.

— Николас, не бойтесь! Это же я!

Знакомый голос. Не может быть!

— Эдик?

— Да. Я запер дверь, у меня очень мало времени, так что слушайте.

— Что происходит? Как ты меня нашел? Где я? И что вообще всё это…

— Тише! — Эдик закрыл мне рот рукой. Когда она пересекла полоску лунного света на моей кровати, я понял, что она самая настоящая, а не состоит из темноты, как показалось моему неуемному воображению. — Я здесь как раз для того, чтобы все вам рассказать! Меня послала Птица.

— Она тоже здесь? — спросил я шепотом.

— Нет. Сюда непросто попасть, но я же мастер находить баги! — в голосе Эдика зазвучали знакомые самодовольные нотки. — Так что я, несмотря на то, что это невозможно, добрался до вас, чтобы передать важную новость. Слушайте внимательно и не перебивайте! Вопросы потом.

Я кивнул в знак согласия.

— Итак, — продолжил он. — Когда мы разделились в Улье, потому что творец первой субреальности тебя зачем-то выгнал, мы не стали терять время на ваши поиски. Птица просто кинула клич и попросила опытных путешественников помочь странному новичку, который может заблудиться в этом диковинном сюрреализме. Я сам чуть не потерялся, бегал там за Птицей чуть ли не за руку, как младенец с мамой, столько всего насмотрелся, я бы никогда даже не подумал, что…

— Можно ближе к делу?

Эдик посмотрел на меня обиженно.

— А потом там появился этот псих! — закончил он.

— Хитрый Фил?

— Да, он хотел весь Улей превратить в одну большую психбольницу. Говорил, что Улей — это место, где собрались одни безумцы, и это им всем место в психушке, а не ему. Он был вооружен правами администратора, и с ним невозможно было сражаться, мы смотрели, как творцы проигрывали ему бои один за другим, но никак не могли им помочь! — Эдик ненадолго замолчал. — Да, мы знаем про права администратора, и про кейс знаем, и про письмо! Надо было сразу нам все рассказать!

— Я не мог рисковать, я думал, что под личиной одного из вас скрывается искусственный интеллект нейронета!

— Так и есть! — Эдик чуть ли не закричал. — Но не всё сразу! Вскоре почти весь Улей был под контролем Фила, мы с оставшимися творцами и путешественниками придумывали план по спасению, а Энн отправилась на поиски вас. Но эти гении не могли найти общий язык друг с другом, у каждого был свой план, в котором он отводил себе ведущую роль, и никто не желал подчиниться и действовать по плану, придуманному другим. Птица говорила дело, но ее никто не хотел слушать. В общем, все эти «великие творцы» устроили между собой чуть ли не гонки за право расправиться с Филом и отобрать у него кейс администратора, а мы с Птицей уже раздумывали о том, как быть со следующим психом, у которого появятся администраторские права, как тут явился нейронет!

— Что это значит? Как явился?

— Явился подобно ураганному ветру, несущему тысячи невообразимо ужасных чудовищ, которых я не видел даже в самых страшных подземельях Эскапады! Всех этих творцов просто ветром сдуло! В прямом смысле! Я такого никогда не видел! Фил бился с нейронетом, как настоящий герой! Он творил препятствия для этого урагана, твари рассыпались в пыль от одного его безумного взгляда, но появлялись всё новые и новые. Мы пытались ему помочь, но этот смерч не давал нам никакой возможности приблизиться! Больница трещала и рассыпалась, всё грохотало и взрывалось, я ослеп от вспышек и оглох от шума, а потом все стихло. От коридоров Фила остались только исчезающие обломки. Он проиграл.

— Проиграл? А как же кейс?

— Перед тем, как замолчать навсегда, он улыбался, и говорил, что кейс в самом надежном месте. Что Хитрый Фил последний раз всех перехитрил, отправив кейс туда, где нейронету до него не добраться. Потом он назвал твое имя и умер.

— Что значит, умер?

— Нейронет убил его, Николас. После чего все чудовища исчезли, ветер стих и ничего не осталось. Улей будет долго восстанавливаться, многих из его творцов уже не вернуть, но это все не важно. Важно другое. Вы ведь уже нашли кейс, верно?

Я вспомнил, как бежал к полке хранилища в рушащемся здании незадолго до того, как оказался здесь. Я думал, что нахожусь в реальном мире, хоть немного и сомневался в этом. Почему же я доверял рассказу Эдика гораздо больше, чем тому, что видел собственными глазами?

— Да, я нашел его…

Эдик перебил меня, и я не успел сказать, что кейс был пуст, и все мои поиски не имели никакого смысла, что моя субреальность перестала существовать.

— Теперь осталось последнее, самое главное действие. У меня осталось совсем мало времени, скоро меня отсюда выкинет.

— Откуда? Что это за место?

— Это Последний Рубеж. Тот самый, который никто не может преодолеть. Каждый, кто пытался пересечь его, либо исчезает безвозвратно, либо возвращается обратно в нейронет. Я скоро вернусь, но это не значит, что вам придется исчезнуть. Это правило не подействует на вас, Ник. Вы ведь администратор!

Я не мог ничего понять. Я — администратор? С чего он взял? Кейс был пуст, а если этот мир — очередная субреальность, то я в ней даже обычный фонарик сотворить не могу! Какой же я администратор? Я и на обычного реала-творца здесь не тяну!

— Понимаю, вам тяжело это принять и осознать! — продолжил Эдик. — Но я здесь не для того, чтобы помочь вам в этом. Это место создано для того, чтобы вы сдались, Ник. В вашу голову уже пробираются мысли о том, что вы устали, хотите, чтобы всё, наконец, закончилось, хотите жить в нормальном мире без оживающих фантазий и безумных творцов?

— Да…

— Именно этого она и хочет!

— Она?

— Личность нейронета, Николас! Вы же читали письмо. Давайте я напомню вам, что в нем написано?

Эдик извлек из заднего кармана брюк небольшой белый конверт. Да, это было точно такое же письмо, как и то, что когда-то получил я сам. Как и то, что я передал самому себе. Он раскрыл конверт и протянул мне письмо.

— Читайте! — сказал он.

Я пробежался взглядом по знакомым мне строкам. Вот оно! «…Личность, которая существует во всех субреальностях и выходит на контакт с пользователями, которые пытаются покинуть сеть, чтобы помешать им это сделать. Эта личность может оказаться кем угодно, она может легко войти к тебе в доверие, она может прикинуться любым человеком, так как имеет доступ к личностям всех людей на Земле…»

— Я читал это, Эдик!

— Я знаю. А теперь ответьте себе на один вопрос, Ник. Будет ли нейронет мешать вам грубой силой, бороться в открытую с вашими попытками выбраться? Может, это всего лишь искусственное сознание, но оно не настолько глупое, чтобы не понимать, что каждое препятствие на вашем пути будет только стимулировать вас преодолеть его! И, тем не менее, оно прямо сейчас создает вам самое непреодолимое препятствие!

О чем он говорит? Я не понимаю этих намеков!

— Спросите себя, Николас! Кто эта личность? Из-за кого вы все время делали неверные шаги? Кто все время был рядом с вами и создавал вам помехи, начиная с момента вашего прибытия в нейронет? И самое главное — кто здесь и сейчас больше всего заставляет вас поверить в то, что эта последняя субреальность на самом деле — реальный мир? Из-за кого вы хотите прекратить борьбу и остаться здесь навсегда?

Нет! Это невозможно! Нет! Нет! Только не Лиза!

— Да, Николас! — закричал Эдик. Похоже, я снова сказал последнюю мысль вслух. — Как бы вам ни тяжело было признать это, но это правда! Вы никому из нас не доверяли так, как маленькой девочке, которая притворяется здесь вашей дочерью!

— Но как же так? Ее чуть было не убил маньяк Даниэль Аллен! Если бы я не вмешался, она бы была мертва!

— Вы не могли не вмешаться, Николас, и сознание нейронета прекрасно это понимало! Человек с вашими моральными ценностями не мог не защитить ребенка от садиста!

— Я проиграл бой с людоедом в Эскападе! Если бы со мной не было Энн, Лиза бы погибла еще там!

— Не погибла бы, а ждала бы следующей попытки выполнить этот квест со стороны другого искателя приключений! В мире Эскапады придумки погибают только по сюжету, задуманному автором! Она не могла там погибнуть, если Джонатан не захотел бы этого! Я сто раз спасал детей от людоеда, их просто невозможно не спасти, количество попыток не ограничено!

— Но она погибла в самолете! Я вернулся в прошлое, чтобы спасти ее, помнишь? Когда я отобрал у тебя штурвал, я предотвратил ее гибель!

— Предотвратил не ее гибель, а ее провал! Мы все увидели бы, что она бессмертна, как и мы! И по этой причине она внушила вам это ложное воспоминание, где она погибает! Просто записала вам в память, словно фрагмент фильма!

— Но откуда об этом можешь знать ты?

— Творец первой субреальности Улья видел ваши мысли и все рассказал нам после того, как я спросил, почему он изгнал вас!

— Но мы же оставили Лизу снаружи Улья Разнообразия!

— И тем самым упустили момент ее превращения в ураган, который убил Хитрого Фила и почти завладел кейсом! Мы едва не проиграли этот бой окончательно, Николас! Если бы это произошло, уже ничто бы не помогло нам! Николас, прошу вас, оставьте ваши эмоции и взгляните правде в глаза! Наш настоящий, самый могущественный враг всё это время был у нас перед глазами, и вы оберегали его от всех бед, словно беззащитного ребенка. Трудно придумать лучшую маскировку!

Я не хотел в это верить, но любой мой аргумент в защиту Лизы рассыпался о доводы Эдика. Все слишком хорошо сходилось, чтобы не быть правдой, и только мои эмоции мешали мне принять это. Эдик открыл дверцу моей тумбочки.

— У меня остались какие-то секунды, времени нет. Остановите ее, Николас!

В лунном свете блеснуло что-то металлическое. Я услышал знакомый щелчок затвора. Пистолет. Эдик положил его в мою тумбочку и закрыл дверцу.

— Судьба всего человечества в ваших руках. И ваша тоже! — прошептал он.

Дверная ручка повернулась, и в палату вошла медсестра. Полоса белого электрического света из коридора разлилась по полу, осветила то место, где только что стоял Эдик, но мальчишки уже не было. Он словно снова исчез в тех тенях, из которых явился. Я притворился, что сплю. Медсестра подозрительно осмотрела комнату, проверила оконные ставни, убедилась, что я на месте и со мной все в порядке, и вышла наружу.

Уснуть этой ночью я не смог.