Глава 12
Сверхновая научного мира
В 1978 году Хокинг получил самую престижную награду по физике – премию Альберта Эйнштейна, присуждаемую Мемориальным фондом Льюиса и Розы Страусс. Имена победителей объявляли на торжественном приеме в Вашингтоне. В статье, опубликованной по этому поводу в одной кембриджской газете, говорилось, что труды Хокинга могут подвести к созданию единой теории поля, «которой так давно дожидаются ученые». По престижу премия Альберта Эйнштейна равносильна Нобелевской, и это, несомненно, самая почетная награда, которой удостоился Хокинг до сих пор. Журналисты начали поговаривать о том, что тридцатишестилетнего физика вот-вот удостоят высшей чести – приглашения в Стокгольм, в Шведскую академию наук.
Однако Хокинг едва ли получит Нобелевскую премию – и на то есть две причины. Во-первых, беглого взгляда на список лауреатов, начиная с 1901 года, когда премию присуждали в первый раз, достаточно, чтобы понять, что астрономов там почти нет. Поговаривают, что химик Альфред Нобель, учредитель премии, особо оговорил, что ее нельзя давать астрономам. Ходят слухи, что жена изменила ему с астрономом и с тех пор он возненавидел всех представителей этой профессии. Несмотря на это, Нобелевская премия по физике за 1974 год досталась Мартину Райлу и Энтони Хьюишу за работы по радиоастрономии, а за 1983 год – Субраманьяну Чандрасекару за теоретические исследования происхождения и эволюции звезд. Эти премии были вручены через 70 с лишним лет после смерти учредителя, так что, похоже, сегодня академия относится к астрономам с большей симпатией.
Однако Хокинг не попадает в списки лауреатов и по другой, гораздо более веской причине. Одно из правил Шведской академии наук гласит, что премия может быть вручена только за открытия, подтвержденные надежными экспериментальными или наблюдательными данными. А открытия Хокинга, естественно, экспериментально доказать невозможно. Математическая составляющая его теорий, по всеобщему мнению, элегантна и красива, но наука так и не сумела доказать даже существование черных дыр, не говоря уже об излучении Хокинга и других его гипотезах.
Через год после премии Альберта Эйнштейна у Хокинга вышла вторая книга в издательстве «Cambridge University Press» – сборник из шестнадцати статей в честь столетия со дня рождения Эйнштейна (14 марта 1879 года). Хокинг вместе со своим коллегой Вернером Исраэлем был редактором этого сборника, получившего название «Общая теория относительности. Обзор к столетию Эйнштейна» («General Relativity: An Einstein Centenary Survey»). Когда в январе 1979 года Саймон Миттон представил книгу на совещании в отделе продаж, задачей которого было распределять книги по торговым сетям и убеждать читателей, что их стоит купить, его сотрудники встретили новинку с неожиданным энтузиазмом. Один из них сказал Миттону: «Этот Хокинг – он же чудо из чудес, сами знаете. Хорошие магазины книгу прямо расхватают». Так и было. Сборник разошелся мгновенно даже в твердой обложке, а когда вышло дешевое переиздание, продажи еще сильнее выросли. Слава Хокинга все ширилась
Кроме того именно в 1979 году Хокинг наконец получил собственный кабинет на кафедре прикладной математики и теоретической физики – его назначили Лукасовским профессором. Хокинг прекрасно понимает, какое место занимает в истории науки. Ему очень нравится, что он родился в день трехсотлетия смерти Галилея (8 января 1642 года). В том же 1642 году в Вулсторпе – деревушке в Линкольншире – родился Исаак Ньютон, который занял место Лукасовского профессора в Кембридже в 1669 году, за 310 лет до Хокинга. Альберт Эйнштейн считал Галилея величайшим ученым в истории, а Хокинг утверждал, что благодаря своему подходу Галилей вправе считаться первым ученым ХХ века:
Он был первым ученым, который доверял собственным глазам – и в буквальном, и в переносном смысле. И отчасти именно ему мы обязаны наступлением нынешнего золотого века науки.
Труды Галилея легли в основу трудов Ньютона и классической физики. Труды Эйнштейна, родившегося за сто лет до того, как Хокинг стал Лукасовским профессором, перевернули «крупномасштабную» физику с ног на голову. Поэтому многие считали, что Хокинг и есть тот ученый, который справится с титанической задачей объединения двух столпов физики – квантовой механики и теории относительности.
На церемонии вступления в должность Лукасовского профессора Хокинг прочитал знаменитую лекцию «Близок ли конец теоретической физики?», в которой предположил, что Теория Всего, которая описывала бы все фундаментальные законы Вселенной, будет сформулирована уже к концу столетия. Воодушевленные слушатели выходили из зала с ощущением, что если этой мечте суждено осуществиться, заслуга, скорее всего, будет принадлежать крошечному человечку, обмякшему в электрокресле на сцене, – человечку, который делал очень громкие заявления с типичной для него уверенностью.
Место Лукасовского профессора математики в Кембриджском университете стало важнейшей вехой на научном пути Хокинга. Стать профессором одного из старейших и самых уважаемых университетов в мире само по себе огромное достижение, а удостоиться этой чести в тридцать семь лет почти никому не удавалось. Правда, Ньютон получил эту должность, когда ему было на десять лет меньше, но в XVII веке было гораздо меньше ученых, и некому было конкурировать за подобные места. Кстати, Ньютон так и остался самым молодым Лукасовским профессором в Кембридже.
На Пасху 1979 года родился третий ребенок Стивена и Джейн. Мальчика назвали Тимоти. Это было счастливое время для семьи Хокингов. Они преодолели немыслимые препятствия и добились успеха вопреки всему. Джейн дописала диссертацию, а преподавательская работа приносила ей некоторое интеллектуальное удовлетворение; профессор Хокинг пользовался уважением коллег, а широкая публика считала его «новым Эйнштейном». А теперь на Вест-роуд появился еще один Хокинг.
Между тем в большом мире вне замкнутых академических кругов Кембриджа в калейдоскопе жизни снова сменились картинки. Вскоре после рождения Тимоти Хокинга ученые из Лаборатории реактивного движения в Пасадене, к собственному удивлению, обнаружили, что у Юпитера есть кольца, как у его небесного соседа Сатурна. Об этом рассказали данные с космического аппарата «Вояджер-1». К концу года пост премьер-министра Великобритании впервые заняла женщина – Маргарет Тэтчер, которой предстояло пробыть в должности 11 лет, родственник королевы лорд Маунтбеттен Бирманский погиб в результате теракта, организованного ИРА, а в Тегеране взяли в заложники сотрудников американского посольства и моряков. А еще в том же году искусствоведа Энтони Бланта, советника королевы и бывшего студента Кембриджа, обвинили в сотрудничестве с советской разведкой, СССР ввел войска в Афганистан, мать Тереза Калькуттская получила Нобелевскую премию мира, а Джон Клиз продолжал радовать телезрителей тем, что «не упоминает о войне». Среди главных кинопремьер года был «Апокалипсис сегодня».
На рубеже 1980-х годов Хокинг имел полное право гордиться своими достижениями за последние десять лет. Болезнь перестала прогрессировать. Да, речь Хокинга понимали теперь только родные и близкие, передвигаться он мог только в электрокресле, но работа шла полным ходом, а путешествовал он отнюдь не меньше прежнего. Свобода от повседневных обязанностей и домашней рутины приносила обильные научные плоды.
С началом 1980-х годов Хокинги перестали селить у себя аспирантов-помощников. Их место заняли сиделки – и государственные, и частные. У Джейн появились помощницы, которые ухаживали за Стивеном по два часа утром и вечером. Национальная служба здравоохранения выделяла на сиделок очень скромные пособия, однако супруги располагали премиями, которые постоянно получал Стивен, да и жалованье на новом месте было внушительное. У Стивена и Джейн сложилась среди кембриджских ученых репутация гостеприимных хозяев и светских львов. Дон Пейдж писал, что Джейн «как хозяйка дома была ценнейшим профессиональным приобретением для своего мужа». Доктор Берман, оксфордский куратор Хокинга, говорил: «Джейн – потрясающая женщина. Она обеспечивает ему возможность делать все то же самое, что и здоровый человек. Они ездят где хотят и занимаются чем угодно». Очень скоро Хокинги оказались в самом эпицентре социальной жизни в Кембридже. Должность Лукасовского профессора еще сильнее повысила престиж Стивена и в академических кругах, и в глазах интеллигенции во всем мире. Супруги часто устраивали званые обеды и приемы и у себя на Вест-роуд, и на кафедре прикладной математики и теоретической физики, а в числе гостей были и приезжие ученые, и видные сотрудники университета. Хокинги любили классическую музыку, а в этом в Кембридже недостатка не было, и их частенько видели на концертах. Они обожали ходить и в театры, и в кино, и в рестораны – и дома, в Кембридже, и во время поездок.
Состояние Стивена бросалось в глаза и иногда смущало тех, кто не знал его в лицо, и в театрах и ресторанах, и на различных мероприятиях, на которые постоянно приглашали Хокингов. Человеку, не знавшему, что перед ним один из величайших ученых планеты, простительно было подумать, что эта изможденная фигура в кресле, способная выдавить из себя лишь нечленораздельные звуки, этот несчастный, который не может самостоятельно есть, бедняга, у которого то и дело заваливается на грудь голова, лишенная поддержки атрофированных мышц шеи, – жалкий калека, безнадежный инвалид, чей разум, скорее всего, в таком же бедственном состоянии, что и тело. Но на самом деле все совсем не так. В свое время Хокинг так отозвался о своем состоянии в интервью:
Пожалуй, я сейчас гораздо счастливее, чем когда все начиналось. До болезни жизнь навевала на меня сплошную скуку. По-моему, я перебирал с алкоголем, а дела не делал. Влачил бессмысленное существование. А когда ожидания у тебя падают до нуля, начинаешь особенно остро ценить все, что есть.
В другой раз он заметил: «Когда ты физически инвалид, нельзя позволить себе быть инвалидом еще и психологически». Джейн с характерным для нее прямым и оптимистичным отношением к жизни говорила в интервью, в сущности, то же самое: «Мы стараемся получить как можно больше от каждого мгновения».
Журналист из «Sunday Times» однажды спросил у Хокинга, не впадает ли тот в депрессию из-за болезни. «Как правило, нет, – ответил Стивен. – Я делаю, что хочу, несмотря на болезнь, и это дает мне ощущение достигнутой цели в жизни». А когда его спросили, о чем он больше всего жалеет в связи с недугом, он сказал: «О том, что я физически не способен играть с детьми».
Несколькими годами раньше Хокинг вступил в очередной затяжной конфликт с администрацией университета, потребовав обеспечить ему необходимые удобства в здании кафедры прикладной математики и теоретической физики. Спор сводился к тому, кто будет платить за пандусы. В конце концов Хокинг победил и к тому же уговорил администрацию сделать удобные съезды с тротуаров в окрестностях Сильвер-стрит, чтобы ему было легче добираться с Вест-роуд. Все эти стычки сделали Хокинга яростным борцом за доступную среду для инвалидов, и в дальнейшем он не раз и не два становился инициатором подобных кампаний.
Он обратился в кембриджский городской совет с требованием обеспечить доступ в общественные здания – и выиграл. После долгих споров и обмена резкостями в письмах во многих оживленных местах все-таки были оборудованы съезды с тротуаров, а в зданиях – пандусы. Особенно жаркие споры велись вокруг здания под названием Кокрофт-холл, где во время муниципальных выборов располагался избирательный участок. После голосования Хокинг направил в совет жалобу, что тяжелым инвалидам практически невозможно попасть в здание, а следовательно, нарушаются их избирательные права. Городские власти ответили было, что Кокрофт-холл нельзя считать общественным зданием в полной мере, а значит, оно не подпадает под Закон об инвалидах 1970 года. Но благодаря участию профессора Хокинга местная пресса заинтересовалась этим вопросом и опубликовала несколько статей о проблемах инвалидов в Кембридже. Городской совет был вынужден уступить.
К концу 1979 года Королевская ассоциация инвалидов и специалистов по реабилитации номинировала Хокинга на звание «Человек года», а местная пресса снова отметила его заслуги по обеспечению доступной среды, что сделало Хокинга в глазах общественности заслуженным борцом за права людей с ограниченными возможностями. Но у самого Хокинга отношение к этому неоднозначное. С одной стороны, он, конечно, хочет сделать все возможное для собратьев по несчастью: кто как не он лучше всех понимает, с какими трудностями сталкиваются инвалиды. Кроме того Стивен от природы упрям и неподатлив, и эти качества во многом обострились от болезни, поэтому он обожает поспорить. Для него нет лучше развлечения, чем жаркая дискуссия – неважно о чем: о космологии, о социализме, о правах инвалидов. Но, с другой стороны, Хокинг всю жизнь осознанно стремился отстраниться от своей болезни. Поэтому ему совсем не интересно ни узнавать новое о боковом амиотрофическом склерозе, ни напоминать окружающим о своем состоянии.
Однажды в интервью его спросили, не жалеет ли он, что не направил всю мощь своего интеллекта на поиски лекарства от бокового амиотрофического склероза. Хокинг ответил, что это было бы для него непосильное моральное бремя. Он же физик, а не врач, и углубляться во все страшные подробности болезни было бы, по его мнению, абсолютно нецелесообразно. Естественно, он очень рад, что поиски лечения его болезни идут полным ходом, но не хочет знать, чем именно занимаются исследователи. Вот когда они добьются революционных результатов, пусть скажут ему.
Все это привело к неожиданному и неоднозначному отношению к проблемам инвалидов – по крайней мере, так это выглядело со стороны в то время. Критики сокрушались, что Хокинг мог бы делать и больше: ведь он знаменитость, значит, его голос будет услышан. С течением лет Хокинг и правда стал активнее участвовать в борьбе за права людей с ограниченными возможностями, но на самом деле ему вообще ничего не надо делать: он жив, он неустанно работает в том темпе, к которому привык и он сам, и окружающий мир – и одно это служит источником вдохновения для инвалидов во всем мире. Не так давно он выступил на конференции по научным аспектам труда и досуга в Университете Южной Калифорнии и там, несомненно, постарался, чтобы его голос был услышан:
Очень важно помогать детям-инвалидам жить и учиться среди здоровых сверстников. Это определяет их представление о себе. Как человеку чувствовать себя человеком, если он с ранних лет изолирован от себе подобных? Это же апартеид. Вспомогательные устройства – например, инвалидные кресла и компьютеры – тоже играют важную роль в преодолении физических ограничений, но все же главное – правильное отношение. Нет смысла сокрушаться по поводу неправильного отношения к инвалидам в обществе. Изменить представления общества – дело самих инвалидов, точно так же как в свое время изменили отношение к себе женщины и чернокожие.
Ощутив вкус к общественным кампаниям, Хокинг решил не останавливаться на борьбе за права инвалидов. Его все сильнее интересовала возможность высказаться по целому ряду самых разных социально-политических вопросов. Он возглавил кампанию по отмене правила, согласно которому в Киз-колледж принимали только мужчин, – эта битва длилась почти все 1970-е годы. Они с Джейн продолжали состоять в лейбористской партии и платили членские взносы, а Стивен все чаще выступал по вопросам борьбы с бедностью и загрязнением окружающей среды. Себя он в шутку называл «правым социалистом», но его мнения по самым разным проблемам, от фолклендской войны до ядерного разоружения, показывают, что он склонен к либеральным настроениям – точно таким же, какие преобладали в семье Хокингов в его детстве и отрочестве.
Когда Хокингу вручали награду одного американского оборонного ведомства, он прочитал сотрудникам компании, собравшимся на церемонии, лекцию о бессмысленности ядерного оружия:
У нас сейчас скопилось по четыре тонны мощной взрывчатки на каждого жителя Земли. Чтобы убить человека, достаточно полфунта взрывчатки, так что у нас ее в 16 000 раз больше, чем нужно. Надо понимать, что у нас нет никакого конфликта с Советским Союзом, что обе стороны сильно заинтересованы, чтобы у другой стороны все шло стабильно. Надо сознавать это и сотрудничать, а не вооружаться друг против друга.
После того как Хокинг стал Лукасовским профессором, его жизнь на кафедре прикладной математики и теоретической физики не особенно изменилась – разве что теперь у него появился собственный кабинет. Сильвер-стрит – узкая извилистая улочка, ведущая с улицы Кинг-парад в центре Кембриджа. Вывеска кафедры прикладной математики и теоретической физики настолько неброская, что, собственно, не исполняет своей функции: посетители зачастую не могут найти вход без посторонней помощи. Когда табличку наконец замечают, оказывается, что она указывает на подворотню, которая ведет во внутренний двор, вымощенный булыжником. По периметру двора припаркованы машины, а к каменным стенам прислонены велосипеды – по два-три сразу. В дальнем конце двора виднеется красная дверь со стеклянным окошком, а на стене рядом с ней красуется красивая латунная табличка, гораздо более внятно гласящая, что здесь находится кафедра.
За дверью тянется коридор, выстланный линолеумом. Он ведет в большую неопрятную гостиную. Там как попало стоят столы и низкие кресла – там, где их оставили завсегдатаи. Стены выкрашены серой краской, и в целом здесь царит типичная рабочая атмосфера научного учреждения, где всегда немножко грязно и пыльно. А из гостиной расходятся двери в кабинеты сотрудников. Раньше Хокинг делил кабинет со своим бывшим учеником Гари Гиббонсом, и там на двери висит наклейка «Черные дыры сейчас не видны». А на его нынешнем кабинете на высоте человеческого роста написано с типичной для Хокинга самоиронией: «Соблюдайте тишину! Начальство спит!»
Хокинг занял кабинет в 1979 году, и с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Комнатка довольно маленькая, почти всю ее занимает огромный письменный стол, стоящий примерно на двух третях расстояния от двери до противоположной стены. Стены сплошь зашиты книжными полками, а на одной стороне стола громоздятся всевозможные устройства. Во-первых, это телефон, оборудованный микрофоном и динамиком, чтобы Хокинг мог говорить, не снимая трубки. Рядом – переворачиватель страниц, который автоматически листает книгу, если положить ее на приподнятую подставку, и управляется нажатием одной кнопки. Помощник по просьбе Хокинга кладет туда книгу, застегивает зажимы, и Хокинг может сам найти нужное место в тексте. Хуже, если нужно справиться о чем-то в статье или прочитать журнал: они машинке не по силам. Тогда статью ксерокопируют и раскладывают страницы на столе перед Хокингом. На столе, рядом с фотографиями жены и детей, стоит компьютер, снабженный двумя рычагами, чтобы двигать курсор по экрану. Это заменяет обычную клавиатуру и служит и текстовым редактором, и «доской» для записей.
Обстановка на кафедре спокойная и уютная. Согласно давней традиции, все сотрудники встречаются дважды в день – утром за кофе и днем за чаем. На этих встречах обсуждаются насущные задачи. Но стоит провести в гостиной кафедры прикладной математики и теоретической физики минут пять, как становится понятно, что физиков недаром считают большими любителями поговорить о работе. К Хокингу студенты относятся без особого пиетета, не стесняются подшучивать на ним – здесь не приняты церемонии и никто не соблюдает иерархию. Когда писатель Деннис Овербай пришел побеседовать с Хокингом на кафедру прикладной математики и теоретической физики, то сразу наткнулся на компанию студентов, столпившихся вокруг пластмассового стола в гостиной. «Прямо уличная рок-группа – тот же возраст, манера одеваться, бледность и недокормленный вид» – пишет он. А Хокинг был тут же, с учениками, и бросался рискованными студенческими шуточками. По сложившейся традиции, если во время обсуждения возникает дельная мысль, формулы и выкладки записывают прямо на столах. «А если что-то хочется сохранить на потом, мы ксерокопируем стол», – сказал Хокинг Овербаю.
* * *
У Хокинга появились административные обязанности – он возглавляет небольшую группу релятивистов, состоящую примерно из десятка исследователей из самых разных стран, а также ведет нескольких аспирантов. Помимо этого, должность профессора не требует от него ничего, кроме прежних занятий, которым он посвятил столько времени, – размышлений.
Дома у Хокинга нет устоявшегося режима дня. Недели не проходит, чтобы к нему не приехал какой-нибудь зарубежный коллега. Он участвует в организации лекций и симпозиумов физиков, которым интересно посетить Кембридж. Группа релятивистов под руководством Хокинга славится тем, что занимается самыми передовыми исследованиями, поэтому очень многие ученые стремятся поделиться своими соображениями и находками с кембриджскими коллегами.
Рабочий день Хокинга на кафедре прикладной математики и теоретической физики проходил очень напряженно. Распорядок сложился уже давно и почти не менялся. Вставал Хокинг рано, но подготовка к выходу из дома занимает у него часа два, так что на работе он появлялся к десяти. Добраться до кафедры с Вест-роуд можно всего минут за десять, и по дороге он обычно беседовал с кем-нибудь из аспирантов или сотрудников. Секретарь приносил ему почту, после чего Хокинг работал на компьютере или читал статьи по своей теме. Ровно в одиннадцать он катил на кресле в гостиную, где кто-нибудь поил его кофе. Потом некоторое время посвящалось беседам (по возможности) со студентами и сотрудниками, а затем Хокинг возвращался в кабинет и до обеда говорил по телефону и отвечал на письма. Ровно в час он направлялся на обед в Киз-колледж – обычно в сопровождении помощника. Кресло мчалось на полной скорости, Хокинг несся по Кингс-парад, мимо Часовни Королевского колледжа и здания Сената, а бедному помощнику приходилось бежать следом. Хокинг обожает Кембридж, где прожил почти всю жизнь. Он очень ценит и великолепную архитектуру, и атмосферу напряженного интеллектуального труда. Когда в этой поездке по городу его сопровождал один писатель, Хокинг прочитал ему лекцию по истории, сдобренную характерной иронией:
Когда доктор Киз заново открыл Гонвилль-колледж в XVII веке, то построил трое ворот. Входишь во Врата Смирения, затем проходишь Врата Мудрости и Добродетели, а покидаешь колледж через Врата Почета. Врата Смирения снесли – они больше не нужны.
После обеда Хокинг мчался обратно на кафедру и работал до послеобеденного чая. В четыре в тихой гостиной поднимался гвалт: за чаем в маленьких группках велись оживленные беседы. Хокинг уже тогда, как и сейчас, во время чаепития сидел в уголке и почти ничего не говорил, но если уж говорил, его все слушали. Один его ученик заметил, что из нескольких сухих лаконичных фраз Хокинга можно вынести больше, чем иной раз из целой чьей-нибудь лекции.
Ученики обычно приходили к Хокингу под вечер. Они садились рядом с ним за стол, чтобы было видно монитор компьютера, и раскладывали свои записи. Хокинг читал их выкладки и иногда делал лаконичные замечания. А близкие коллеги и помощники развивали его мысль и помогали аспирантам разобраться в проблеме и понять, что советует профессор.
После чая Хокинг обычно работал часов до семи. Затем он выкатывал кресло на улицу и проделывал утренний путь в обратном порядке. Иногда по вечерам он оставался на ужин с другими профессорами и преподавателями за «высоким столом» в колледже. Тогда ему полагалось облачаться в профессорскую мантию. Иногда ужинал дома с Джейн и детьми, а иногда они с женой отправлялись в какой-нибудь кембриджский ресторан, оставив детей на помощниц.
Слава Хокинга росла, и он все больше времени проводил за границей. В начале 1980-х он по несколько раз в году бывал в Америке, ездил на самые разные конференции и выступал с лекциями и в Европе, и в других уголках планеты. Роджер Пенроуз вспоминал, что, если Стивену хотелось попасть в какие-нибудь экзотические места, остановить его было невозможно: он не пропускал ни одной важной конференции, где бы ее ни проводили. Однажды после конференции в Бельгии он едва не опоздал на самолет домой из Брюсселя, потому что таксист, который вез их с Пенроузом в аэропорт, заблудился. Когда они все-таки доехали, оказалось, что самолет уже стоит на взлетно-посадочной полосе, и пришлось Пенроузу со всех ног бежать по аэропорту, а Хокинг катил себе рядом, пустив коляску полным ходом. Они едва успели сесть на борт за несколько минут до взлета.
А Джейн все чаще оставалась дома, с детьми, которых было уже трое. В зарубежных поездках за Хокингом обычно ухаживали коллеги и ученики. Помогали и друзья, например, Пенроуз, – они всегда сопровождали Хокинга в дороге, когда им случалось ехать на одну и ту же конференцию, – однако к этому времени уже было заведено, что Хокинг всегда путешествует в компании кого-то из учеников. По возможности Хокинг старался выделить и некоторую сумму на то, чтобы с ним, помимо студента или аспиранта, ехала и сиделка. В должности Лукасовского профессора с этим стало легче, но и теперь академические ведомства неохотно расставались с деньгами. Однако все уже понимали, какой Хокинг авторитетный ученый и насколько исключителен его случай, поэтому ради него правила иногда меняли.
Даже если жена и дети не ездили с Хокингом по всему свету, он никогда о них не забывал. Пенроуз вспоминает, как однажды они возвращались домой, рейс отложили, и пришлось несколько часов провести в аэропорту. Хокинг заметил в витрине магазина дьюти-фри симпатичную мягкую игрушку, захотел купить ее Люси и отправил за ней Пенроуза. Пенроуз исполнил его распоряжение, и дальше Хокинг ждал рейса с огромной розовой пушистой зверюшкой на коленях, за которой почти не было видно его изможденную фигуру. Люси, конечно, была от подарка в восторге.
Когда Хокинг был на конференции по космологии под эгидой Папской академии наук в Ватикане в 1981 году (см. главу 11), которая стала настоящей вехой в развитии науки, Джейн поехала с ним. Участники конференции и их спутники неделю прожили в Риме. Несколько вечеров Стивен и Джейн провели в ресторанах, обычно в компании Денниса Сиамы, его жены Лидии и других друзей, приехавших на ту же конференцию. Джейн вспоминает, какое это было счастливое время для них со Стивеном. Стивен находил время между докладами и заседаниями, чтобы посмотреть достопримечательности: это всегда было для него лучшим отдыхом.
В обращении к участникам конференции папа римский предупредил физиков, что не следует слишком углубляться в вопрос о том, как и почему зародилась Вселенная, и напомнил, что этим должны заниматься богословы. А далее он заметил:
Любая научная гипотеза о происхождении мира – например, гипотеза первоначального атома, из которого произошел весь физический мир, – оставляет открытым вопрос о зарождении Вселенной. Наука сама по себе не может ответить на него, здесь нужны человеческие познания, которые стоят выше физики и астрофизики – так называемая метафизика, а ей прежде всего требуются знания, полученные в результате Божьего откровения.
Хокинг безучастно сидел в своем кресле и слушал, как папа Иоанн Павел II рассказывает им, что не видит ничего предосудительного в современной космологии и даже полагает, что в теории Большого Взрыва, вероятно, есть здравое зерно. Но здесь, сказал понтифик, следует провести четкую демаркационную линию, и космологам не следует даже пытаться заглянуть за нее. Старшим делегатам напомнили о конференции, проходившей в Ватикане в 1962 году, когда тогдашний папа XXIII объявил, что все ученые должны брать пример с Галилея! Именно тогда, на Ватиканской конференции 1981 года, Хокинг рассказал о своей спорной теореме о вселенной без границ и упомянул о ее религиозных коннотациях. Слушатели восприняли его сообщение с энтузиазмом, однако, что подумал об этой гипотезе понтифик, осталось тайной. А Хокинг всегда прекрасно понимал, когда не стоит портить праздник.
После конференции гости-физики и их супруги были приглашены на аудиенцию к папе в его летнюю резиденцию в Кастель-Гандольфо. Здание резиденции очень скромное, но красивое особой неброской красотой. Чтобы попасть туда, нужно миновать деревушку и подняться к дому по длинной подъездной дороге. Ученые из Ватикана были в тот день не единственными посетителями папы, и охрана в Кастель-Гандольфо (как и в самом Ватикане) была в полной боевой готовности. Восемьдесят первый год наверняка войдет в историю как год покушений. Полгода назад Джон Леннон с женой Йоко Оно подъехал к нью-йоркскому зданию «Дакота-Билдинг», где находилась их квартира, и миг спустя был безжалостно застрелен психопатом Марком Чепменом. Для миллионов его поклонников во всем мире это было страшным потрясением – поистине концом эпохи. В марте 1981 года недавно вступивший в должность президент США Рональд Рейган был ранен в грудь пулей 22 калибра, а меньше чем через два месяца сам папа римский Иоанн Павел II чудом выжил после того, как в него попали четыре пули из девятимиллиметрового «браунинга», одна из которых так и осталась у него в животе. Аудиенция в Кастель-Гандольфо стала первым появлением понтифика на публике после инцидента на площади Св. Петра, в результате которого он едва не погиб.
После общей беседы с физиками папа произнес речь в главной приемной, а затем все гости были лично представлены ему. Понтифик сидел в кресле на возвышении, окруженный охраной. Гости входили по одному с одной стороны, преклоняли колени перед папой, бормотали несколько слов, отходили и становились с другой стороны от возвышения. Когда настала очередь Хокинга, он подкатился на кресле прямо к папе. Остальные гости смотрели, как человек, который всего несколько дней назад говорил о концепции безграничной Вселенной, в которой нет нужды в Боге, встречается лицом к лицу с главой католической церкви – с наместником Бога на Земле в глазах миллионов. Всем – и атеистам, и верующим – было очень интересно, что они скажут друг другу. Но такого не ожидал никто. Когда Хокинг подъехал к папе и остановился, Иоанн Павел встал и опустился на колени, чтобы быть с Хокингом на одном уровне.
Папа говорил с ним дольше, чем с остальными гостями. Наконец он поднялся, отряхнул сутану и улыбнулся Хокингу на прощание, после чего кресло окатилось к дальней стене. Этот эпизод задел религиозные чувства многих присутствовавших католиков: они решили, что со стороны папы это избыточное проявление уважения к атеисту. Не все в зале были ученые, поэтому не все знали о последних гипотезах Хокинга, зато знали о его репутации ученого-безбожника. Поэтому они никак не могли понять, почему папа преклонил перед ним колени: ведь мировоззрение Хокинга, по их мнению, было диаметрально противоположно догматам католической церкви. Почему же папа не проявил такого интереса к ним, к верующим?
* * *
Вернувшись домой, на кафедру, Хокинг продолжил работать как раньше. Вскоре после его возвращения в издательстве «Cambridge University Press» вышла третья его книга. Однако на сей раз все прошло не так гладко, и книга увидела свет лишь после долгих ожесточенных препирательств Хокинга с Саймоном Миттоном. Сначала ее предполагали назвать «Superspace and Supergravity» («Суперпространство и супергравитация»), и в издательстве рассчитывали на такие же тиражи, как и у ее предшественницы – пять-десять тысяч экземпляров за несколько лет. А причиной для споров между Хокингом и издателями стал выбор обложки.
Хокинг хотел, чтобы фоном суперобложки издания в твердом переплете и обложкой дешевого издания сделали фото доски в его кабинете. Это был диковинный карикатурный узор из рискованных острот и шуточек для своих, оставленных коллегами после последнего совещания на кафедре прикладной математики и теоретической физики – и Саймон Миттон понимал, что если делать его в цвете, он потребует дорогостоящей полноцветной печати. А Хокинг ни за что не соглашался на черно-белую фотографию и насмерть стоял за цветную обложку. В издательстве сказали, что для таких книг, как у Хокинга, четырехцветных обложек не делают и что даже у такого светила международного масштаба продажи в этом случае не окупят затрат. Между тем маркетологи сказали, что цвет обложки на продажах никак не скажется. Тут Хокинг, что называется, закусил удила и заявил, что, если издатели не согласятся на цветную обложку, он вообще откажется публиковать книгу. Собрали экстренное редакторское совещание, и Миттон капитулировал, однако оказался прав: «Суперпространство и супергравитация» продавалась несколько хуже, чем «Крупномасштабная структура пространства-времени».
В разгар споров с «Cambridge University Press» Хокинг все-таки умудрялся найти время для работы, путешествий, общения с родными и бюрократическими пререканиями с городскими властями и администрацией университета, а в большом мире, как всегда, было неспокойно. В британских городах вспыхивали беспорядки, в Бейруте усилилась стрельба, 6 октября во время военного парада в Каире был жестоко убит египетский президент Анвар Садат. В декабре американские врачи узнали о появлении нового смертельного заболевания, поражающего иммунную систему человека. Но в целом 1981 год был не таким уж плохим. В июле примерно 700 миллионов телезрителей наблюдали венчание принца Чарльза и леди Дианы Спенсер в Соборе Св. Павла, команда Англии одержала достопамятную победу над сборной Австралии в крикете, а в «Новогодний почетный список», обнародованный в конце декабря, вошел и кембриджский ученый-инвалид – за важнейшие работы по черным дырам. Королева Елизавета II пожаловала Стивену Хокингу звание Командора ордена Британской империи.
В течение 1980-х Хокинг продолжал постоянно получать награды и премии. За один только 1982 год он стал почетным доктором наук целых четырех университетов: одного британского – Лестерского университета, и четырех американских – Нью-Йоркского, Принстонского и университета Нотр-Дам.
Чем шире становилось его известность, тем больше интереса проявляли к нему журналисты. В 1983 году в программе ВВС «Horizon» рассказали о работе Хокинга на кафедре прикладной математики и теоретической физики. Британские телезрители впервые получили возможность посмотреть, как профессор Хокинг разъезжает в своем кресле по Кембриджу, разговаривает, с трудом выдавливая лаконичные фразы, со студентами и коллегами, как общается с Джейн и детьми дома, как посещает официальные мероприятия. Зрители были очарованы. Лавиной посыпались журнальные статьи. О Хокинге писали лондонские газеты «Times» и «Telegraph», подробные интервью вышли в «New York Times», «Newsweek» и «Vanity Fair». Всего через несколько лет, к середине десятилетия, слова «черные дыры» и «Стивен Хокинг» стали синонимами в глазах журналистов и общества.
Хокинг никогда не стеснялся появляться на публике и только радовался растущей славе. Однако одной только славы не хватит, чтобы платить за жилье и еду, и в начале 1980-х годов семье Хокинг стало отчаянно не хватать денег. Профессорское жалованье не так уж велико по сравнению с зарплатами в промышленности и торговле, а доходы от премий были нерегулярными, и рассчитывать на них не приходилось, к тому же они зачастую были чисто символическими и не особенно помогали. Джейн не только вела хозяйство и занималась детьми, но и строила собственную карьеру, поэтому ей уже не хватало помощи сиделок в том объеме, какой супруги могли себе позволить. Срочно нужны были частные сиделки, а это очень дорого.
Этим дело не ограничивалось. Роберта, старшего сына, Хокинги в семь лет отдали в школу Перс в Кембридже, и пока что им удавалось платить за нее. Роберт прекрасно учился, и всего через несколько лет ему предстояло поступать в университет. Можно было получить грант, но он не покрыл бы все расходы на трехлетнее обучение. При этом Люси в 1982 году как раз оканчивала государственную начальную школу Ньюэм-Крофт, и Стивен и Джейн хотели отдать ее в школу Перс, как и брата. Тимоти подрастал, на жизнь требовалось все больше денег, и платить за обучение сразу двоих детей было супругам не по средствам. И что ждало их в будущем? Вот уже несколько лет симптомы болезни у Стивена были стабильны, но в любой момент могло наступить ухудшение – такова природа его недуга. А если он больше не сможет работать, конец наградам и премиям, а на университетскую пенсию не проживешь. Была и другая опасность: вдруг что-то случится с Джейн, вдруг она больше не сможет ухаживать за Стивеном и зарабатывать? Что тогда станет со Стивеном? Обсуждать ужасные перспективы супругам не хотелось, но такое развитие событий было вероятно, и к нему требовалось подготовиться. Хокингам нужны были деньги, и поскорее. Чего они точно не хотели – так это чтобы Стивен, если ему станет хуже, окончил свои дни в богадельне просто потому, что они не смогли позволить себе ухаживать за ним дома.
Надо было что-то срочно что-то предпринять. У Хокинга уже зародилась одна мысль. Пока что он ни с кем ее не обсуждал, решив дать ей немного окрепнуть. А теперь, пожалуй, можно было ее воплощать. Секретный план Хокинга должен был дать плоды лишь через несколько лет – зато финансовые трудности семьи будут преодолены раз и навсегда в мгновение ока. И тогда все изменится. Но для начала надо было проделать кое-какие интересные исследования в области инфляционной космологии.
