Глава двадцать шестая
Штормград

– Благодарю всех за то, что откликнулись на приглашение, – сказал Андуин гостям. – Знаю, час поздний, однако дело не терпит отлагательств.

– Об этом было сказано в твоем письме, – ответил Туралион.

Час, действительно, был поздний – за полночь, но юный король подозревал, что ни Седогрив, ни Туралион еще не ложились. Слишком уж много дел.

Король собрал всех в Соборе Света. Несколько послушников и новобранцев бодрствовали даже в такое время, но большая часть жрецов отправилась спать. Он ждал приглашенных в притворе и знаком велел им следовать за собой, по центральному проходу, к алтарю.

– Я хочу еще раз объяснить вам, для чего необходима Встреча, – заговорил Андуин.

Собравшиеся нахмурились и переглянулись.

– Вашему Величеству, – сказал Генн, – наше мнение на этот счет уже известно.

– Да, – поддержал его Туралион. – При всем уважении к Вашему Величеству, мы понимаем цели и намерения Света совершенно иначе. Я, – после некоторых колебаний продолжал он, – ни в чем не виню Ваше Величество. Не в первый раз ревностный поборник Света понимает его неверно. Взять хоть меня. Я вовсе не претендую на безупречность или на истинное понимание. Такое недоступно никому.

– Но оба вы чувствуете, что этого делать не стоит? – настойчиво спросил Андуин. – Что встреча Отрекшихся с людьми, некогда знавшими их, пользы не принесет?

– Мы высказали это ясно и недвусмысленно, Ваше Величество, – напомнил Туралион. – И если Вашему Величеству было угодно собрать нас здесь в такой час только затем, чтобы возобновить этот спор с вами…

– Нет, – поправил его Андуин. – Не со мной.

– Со мной, – раздался звучный, теплый, странно гулкий голос позади.

Все обернулись.

На синих ступенях, ведущих к алтарю, стоял архиепископ Алонсий Фаол.

Он был облачен в митру и одеяния, подчеркивавшие его положение при жизни. Об этом Андуин позаботился особо – ведь людям легче узнать архиепископское облачение, чем то, что осталось от самого человека.

Седогрив с Туралионом были ошеломлены. Андуин ждал, не говоря ни слова. Разговор должен был состояться между Фаолом и его лучшими, старейшими друзьями без вмешательства посторонних. Ему самому оставалось только безмолвно молиться о том, чтобы каждый из них вспомнил об этой дружбе и смог разглядеть истину.

– Прекрасно знаю, что выгляжу вовсе не таким, каким вы меня помните, – продолжал Фаол. – Но голос, думаю, узнаете. Да и лицо мое осталось почти нетронутым. Нет только густой белой бороды, к которой я был так привязан.

Туралион замер, точно превратился в статую из тех, что стоят на въезде в Штормград. Единственным свидетельством тому, что это не так, была его быстро вздымавшаяся и опадавшая грудь. Лицо его исказилось от ненависти, однако он не шевельнулся и не издал ни звука.

Если реакция Туралиона оказалась холодной, то Генн вспыхнул огнем. Яростно оскалившись, он повернулся к Андуину, и юный король в который раз убедился, как он силен – пусть даже не в облике воргена. Чтобы убить, ему не требовалось ни когтей, ни зубов, ни даже меча. И в эту минуту он выглядел так, точно вот-вот разорвет Андуина на части голыми руками.

– Ты зашел слишком далеко, Андуин Ринн! – прорычал Седогрив. – Как ты посмел привести это создание в Собор Света?! Мало королевству твоих извращенных идеалистических стремлений к миру, так еще и это?! – Голос Генна задрожал. – Алонсий Фаол был моим другом. И другом Туралиона. Мы оба смирились с его смертью. Он был похоронен в Фаоловой Могиле в Тирисфальских лесах. Зачем ты подверг нас такому?

Но Андуин не дрогнул. Этого он и ожидал. Не получив ответа, Седогрив повернулся к первопричине своего гнева.

– Ты чем-то околдовал мальчишку, подлец?! – заревел он. – Я знаю, кое-кому из жрецов такое по силам! Освободи Андуина, ступай отсюда прочь, и я не стану рвать твой сгнивший труп в клочья! Ты предпочел честной смерти… существование ходячим мертвецом. Тварью из ночного кошмара. А еще ты не можешь не знать, что случилось со мной. С моим народом. Какое горе причинили мне ваши, как отвратительно мне то, во что ты превратился. Будь у тебя хоть капля достоинства, хоть капля уважения к тем, кого ты некогда называл друзьями, ты бросился бы в огонь в первый же из ваших Тыквовинов и избавил нас от такого!

Андуин закрыл глаза. Казалось, яд, изливаемый Седогривом на человека, которого он так любил при жизни, разъедает изнутри его самого. Да, он знал, что будет нелегко, но вовсе не ожидал от разгневанного Генна такой злобы.

Однако сам Фаол, ничуть не удивленный подобной реакцией, смотрел на Генна с печалью.

– Ты стоишь в нескольких шагах от старого друга и бьешь меня словами, нацеленными на то, чтоб ранить побольнее, – сказал он. – И я понимаю, отчего.

– Оттого, что ты – чудовище! Оттого, что твой народ – мерзкие выродки, и в мире им не место!

Фаол покачал головой. Голос его звучал по-прежнему спокойно, разве что с легкой примесью скорби:

– Нет, мой старый друг. Все это оттого, что ты боишься.

Андуин изумленно заморгал. Генн Седогрив был кем угодно, только не трусом. Вмешиваться Андуину не хотелось, но если Фаолу будет угрожать опасность, он был к этому готов. Хотя архиепископ, вероятнее всего, даже в таком состоянии был жрецом куда более сильным, чем ему, Андуину, когда-либо доведется стать.

Седогрив замер на месте.

– Я убивал и за меньшие оскорбления, – негромко прорычал он.

– Знаю, – продолжал Фаол, прижав иссохшую ладонь к костлявой груди. – Однако ж повторю: ты боишься. О, нет, конечно же, не меня лично. Уверен, ты не сомневаешься, что сможешь разделаться со мной в мгновение ока. Возможно, в этом ты и прав, но выяснять я бы не советовал. – Он скорбно покачал головой. – Нет, Генн Седогрив. Ты боишься другого. Ты уверен, будто, если здесь, рядом со мной, признаешь, что Отрекшиеся – не чудища, которым нет прощения, если проявишь хоть толику понимания, доброты, сострадания, дружеских чувств, это будет означать, что гибель твоего сына была напрасной.

Человеческий вопль боли и ярости перерос в волчий вой. Спина гилнеасского короля выгнулась дугой, тело задрожало, скорчилось, окуталось таинственной дымкой, серой, как волчья шерсть. Сделавшись мускулистее, выше ростом, он по-волчьи присел, подобрался, приготовился прыгнуть на Фаола, но Туралион схватил воргена за плечо и покачал головой.

– Кровопролитию здесь не место, – сказал он.

– У этой твари даже нет крови! – хрипло, отрывисто прорычал Генн. – Он склеен, связан воедино гноем и магией, точно марионетка!

– Я понимаю, что такое утрата, – продолжал архиепископ. Андуин молчал, пораженный его спокойствием. – И неплохо знаю тебя. Ты не желаешь расставаться с этой болью. Она тебе неплохо помогает. Она дает тебе способность драться с необузданной яростью. Вот только оружие это – обоюдоострое. И в эту минуту оно преграждает тебе путь к пониманию, которое могло бы изменить твой мир.

– Я не могу изменить свой мир! – прерывающимся голосом крикнул Генн. Его слова еще полыхали яростью, но в их глубине крылась такая боль, что у Андуина защемило сердце. – Я хочу вернуть сына, но эта банши убила его! Она и ее племя – твое племя – едва не уничтожили мой народ!

– Однако вы не уничтожены, – едва ли не безмятежно возразил Фаол. – Многие из вас все так же здоровы. Сильны. Полны жизни. – Впервые с начала ссоры жрец-нежить сделал шаг вперед. – Скажи мне, старый друг. Если бы я пришел не один, если бы привел с собой Лиама, поднятого так же, как и я, и так же оставшегося самим собой, был бы твой ответ тем же?

Ворген отпрянул назад, будто эти слова разили больнее любого клинка. Он прижал уши, тяжело дыша и бешено хлеща из стороны в сторону хвостом. Потрясенный словами архиепископа не меньше, Андуин поднял сложенные чашей ладони, готовясь воззвать к Свету. Но прежде, чем он успел хоть что-нибудь сделать, Седогрив яростно взвыл, упал на четвереньки и рысью выбежал из зала.

Андуин рванулся за ним, но Фаол удержал его.

– Пусть идет, Андуин. Генн Седогрив никогда не отличался смирением, а сейчас был вынужден взглянуть на нечто печальное и отвратительное в собственной душе. Возможно, в свое время он изменит мнение, возможно – нет. Но сейчас, что бы он ни говорил, он понял: нельзя стричь всех под одну гребенку. Невелика победа, однако я ей доволен.

– Победа…

В это единственное слово было вложено столько ледяной неприязни, столько отвращения – казалось, оно ранит не хуже стали. За вспышкой Генна Андуин совсем забыл о безмолвном паладине. А между тем оба они отреагировали хоть и по-разному, но с одинаковым отторжением.

Туралион пришел на встречу без меча и доспехов, однако, выпрямившись в полный рост, выглядел огромным и сильным. И, если Генна терзали муки ярости, Туралион, один из первых паладинов Серебряной Длани, был полон праведного гнева.

– Ты оскорбляешь того, кто некогда был добрым человеком! – пророкотал он. – Ты украл его облик и щеголяешь в нем, носишь его, точно одежду. Твой прогнивший язык годен только на то, чтоб изрыгать грязную ложь. Нежить нечестива. Все ее жреческие силы исходят от рожденной Светом тени, но не от самого Света. Если в тебе осталось хоть что-нибудь от того честного, добросердечного человека, которого я так любил, иди сюда, фиглярствующий обрубок, и я подарю тебе благое забвение.

Как же Туралион мог не видеть того, что видел Андуин? Ведь верховный экзарх признал соратником, боевым товарищем раскаявшегося повелителя ужаса! Да, поначалу юный король тоже ужаснулся. Но, хотя легендарный паладин, несомненно, и повидал различных темных тварей, включая воистину обратившихся ко злу Отрекшихся, больше, чем Андуин сможет увидеть за всю свою жизнь, сын Вариана собственными глазами видел мужество, проявленное одним из творений Сильваны. Он крепко помнил Франдиса Фарли, убитого за то, что восстал против бессмысленной жестокости и кровопролития. Помнил он и письмо Элси, едва не разорвавшее ему сердце. Он был свидетелем тому, чего Туралион не видел за всю свою тысячелетнюю войну с Легионом.

И вот теперь Туралион отказывался видеть то – вернее, того, – кто стоял прямо перед ним.

Фаол заговорил громче.

– Я основал Орден Серебряной Длани, – укоризненно сказал он. – Я разглядел в тебе то, чего не видел никто другой. Ты был прекрасным жрецом, но не этого хотел от тебя Свет. Свет нуждался в защитниках, умеющих биться и человеческим оружием, и любовью, силой Света. Другие были сильны в первом, а к Свету обратились позже. Ты же – наоборот. Они были достойными, честными людьми. И благородными паладинами. Но все они ушли, а ты стал верховным экзархом Света. Ты слишком мудр, чтоб отрицать истину, Туралион. Отрицать ее – значит, отрицать сам Свет.

К ужасу Андуина, Фаол двинулся к паладину и широко развел руки. Туралион задрожал, сжал кулаки, но не нанес удара.

– Ищи во мне Свет, – подсказал Фаол. – И ты найдешь его. А если нет, молю: рази без пощады. Я не желал бы влачить существование разлагающегося трупа, оставленного Светом.

Андуин оглянулся и взглянул на подошедшую Калию. Та подняла взгляд на юного короля. Глаза ее были полны страха за друга. Андуин чувствовал то же самое, хоть и познакомился с архиепископом совсем недавно.

«Все будет по воле Света», – подумал он.

На миг Андуину показалось, что разгневанный паладин не станет и пробовать. Но Туралион поднял руку, и их обоих озарил луч золотого солнечного света, хотя в ночной час, когда небесное светило прячет голову за горизонт, такое было невозможно.

Лицо Туралиона – суровое лицо праведника, полагающего, что вершит праведное дело – застыло, как камень. Будто завороженный, Андуин следил за безмолвной борьбой между верой и знанием. Вдруг гранитная маска дрогнула, смягчилась, и Туралион изумленно поднял брови. В ярком золотистом сиянии, накрывшем живого и мертвого, его глаза заблестели от невыплаканных слез, лицо озарилось радостью, и Туралион, паладин Серебряной Длани, верховный экзарх Армии Света, пал на колени. Все это тронуло Андуина так, что он лишился дара речи.

– Ваше превосходительство, – выдохнул Туралион. – Прости меня, старый друг. Ослепленный гордыней, я не заметил того, что находится прямо перед глазами, стоит только приглядеться.

С этим он склонил голову для архиепископского благословения.

Фаол тоже едва сдерживал чувства.

– Мальчик мой, – с дрожью в голосе сказал он, – мальчик мой дорогой. Прощать тут нечего. Были времена, когда я бы с тобой согласился. Ты – единственный паладин того, изначального ордена, оставшийся в живых, последний из единственных моих сыновей. Я рад, что ни смерть, ни Бездна, ни твоя собственная ограниченность не отняли у меня и тебя.

Истлевшая, безжизненная ладонь легла на золотистые волосы паладина, пронизанные сединой. Охваченный тихой, безмятежной радостью, Туралион смежил веки.

– Прими мое благословение, уж какое есть. Любой – хоть живой, хоть мертвый, хоть тот, кто скрывается в таинственном мраке меж жизнью и смертью – только выиграет, если неизменно будет смотреть на мир широко раскрытыми глазами, с открытым умом и открытым сердцем. Встань, мальчик мой, и правь лучше прежнего – ведь теперь ты прозрел и много лучше постиг пути Света.

Туралион неловко поднялся, выпрямился во весь рост и обратился к Андуину.

– Я должен извиниться и перед тобой, – сказал он. – Я решил, что ты надеешься на лучшее в ущерб разуму. И более жестоко ошибиться не мог.

– В извинениях нет надобности, – ответил Андуин, услышав за спиной облегченный вздох Калии. – Всех нас учили бояться Отрекшихся. И даже архиепископ понимает, что многих из них перерождение сделало бесчувственными и жестокими. Но не всех.

– Нет, – согласился Туралион, – не всех. Как я рад возвращению старого друга и наставника!

– Мы будем работать заодно, – заверил его Фаол.

– Если бы это мог видеть Седогрив, – проговорила Калия.

– Когда будет готов, увидит – как и все на свете, – сказал Туралион. – Конечно, я изо всех сил постараюсь его переубедить. А пока что позволь помочь тебе, чем смогу. Такой подарок, какой этой ночью получили мы с архиепископом, должен достаться не только нам.

Андуин улыбнулся. Нет, он не мог видеть будущее, но видел этот момент, и его сердце исполнилось надежд.

– Я с радостью приму твою помощь.