ГЛАВА 7. НА ТЕМНОЙ СТОРОНЕ
За шесть часов до провала задания
Представьте себе большую картонную коробку, заклеенную со всех сторон. Внутри кот. Он не может выбраться наружу. Разбегается внутри коробки и со всей силы бьется головой о стенку. Коробка от его ударов летает по комнате.
Ничего не напоминает? А ведь именно так устроена наша жизнь. Кот в коробке – это наши внутренние устремления. Наши мечты и чаяния. Мы хотим достичь чего-то, стремимся к этому изо всех сил. Разбегаемся, бьёмся головой об стену, и коробка сдвигается в каком-то направлении. Беда в том, что снаружи все выглядит не так, как внутри. Нам кажется, что мы сдвинули ситуацию в нужном направлении, но на самом деле коробка уже отскочила от стены и летит в другую сторону. Нам, сидящим внутри, кажется, будто мы смещаемся куда надо, а на деле оказываемся далеки от цели.
Вот так нас и мотает по жизни. Мы упорно ставим перед собой очередные задачи, преследуем призрачные идеалы, но каждый раз попадаем не туда, куда хотели.
Наша жизнь – череда неудач, потому что мы не видим картины целиком. Нас ослепляют наши же желания. Нам кажется, что поступив в институт, мы достигнем стабильности и процветания. Но в результате оказываемся на тупиковой должности менеджера без малейшей перспективы роста. Отсюда просто так не выбраться.
Это называется «загнать себя в угол». Слышали такое выражение? Вот так это и выглядит. Коробка вашей судьбы застряла в углу! В прямом смысле слова! Тупик. Выбраться можно, но придется приложить ещё больше усилий, чем чтобы сюда попасть.
И самое обидное, что тупики в нашей жизни создаются нашими же титаническими усилиями!
К примеру, как сейчас. Чтобы уберечься от Катюши и Папы Карло, я взял бонус. Мне казалось, ход верный, ведь только повысив скачком уровни, смогу противостоять их наглому наезду. А в результате сам загнал свою коробку в угол. Причем интуиция громко кричит, что угол этот темный и страшный, гораздо страшнее Папы Карло…
…Сознание потихоньку возвращалось. Первой возникла мысль – та самая, о коробке. А за ней появился звук. Не слишком отчетливый, на уровне простого гула. Затем я стал различать слова, и только потом вернулось зрение.
Увиденное не порадовало. Помещению, в котором я находился, больше всего подошло бы название застенок. Или комната пыток. С потолка свисали цепи и крючья. В углу дышала огнем жаровня с различными металлическими штырями, явно предназначенными для прижигания. Стояла бочка с водой, причем вряд ли для питья – слишком уж ржавая и грязная. Нет, пить из такой разве что верблюд захочет, а вот окунать чью-то голову и держать под водой, самое то.
Имелись и другие орудия пыток. Я машинально сфотографировал их взглядом, но вникать, ради сохранения душевного здоровья, не стал.
Кстати сказать, я полностью раздетый был прикован в положении «полулежа» к жесткому креслу, наподобие зубного.
На груди разместилась аптечка. Лечат, значит. Плохо. В подобной ситуации лечить меня могут лишь с одной целью – чтобы как можно дольше пытать.
Аптечку активировал какой-то абсолютно лысый тип с наростами на лбу, будто ему набили несколько шишек. Его лицо вообще смотрелось необычайно странно и напоминало клоунскую маску. Белая, словно покрытая мелом, кожа. Гипертрофированно огромный, застывший в вечной улыбке рот. Нос картошкой. Брови домиком, выглядят так, будто состоят не из волосинок, а просто намалёваны углем. Оттопыренные смешные уши-лопухи. При всем при том черты смотрятся абсолютно натурально, не нарисовано. С первого взгляда становится ясно – это не маска, он таким уродился.
Мощное, но по-клоунски неуклюжее тело пряталось под свободной белесой рубахой до колен и мятыми широкими штанами. Обуви не было вообще. Из-под штанин торчали человеческие ступни размера этак пятьдесят пятого, а пальцы заканчивались когтями типа собачьих. При каждом движении они негромко, хоть и отчетливо цокали по бетонному полу застенка. Зато руки перса от человеческих ничем не отличались, разве что цветом кожи – такой же белой, как на лице.
Но самым примечательным у него были глаза – яркие, большие, разноцветные. Один синий и таинственный, как море. В глубине даже угадывались волны и течения. А второй имел цвет крови и внушал ужас, навевая мысли о чертях и адских сковородках или кровожадных вампирах. Казалось, глаза принадлежат абсолютно разным людям, но в то же время непостижимым образом сочетались друг с другом.
Расу типа определить я так и не смог. Не знаю таких в Ваншоте. В целом, перс выглядел нелепо и одновременно страшно до омерзения. Если бы классы присуждал я, то ему бы светила специализация Урод. Но нет, в его идентификационной полоске значилось одно-единственное слово… «Карнавал»! Это что за класс такой?! И почему не указан уровень? Неизвестный класс, неопределяемая раса. Да что тут творится?!
– Ну, что, очнулся? – Отшельник по-хозяйски отодвинул подручного в сторону и навис надо мной, как скала. – Очнулся. Это хорошо. Тогда давай знакомиться по-настоящему. Так кто же ты такой, Ром Мел?
За пять часов до провала задания
Прут раскален докрасна. Даже на расстоянии он обжигает грудь своим жаром. А уж когда впивается в кожу…
Я кричу во всю силу легких – от такой боли невозможно не кричать.
Прут отнимают от тела, предоставляя мне возможность чуть-чуть перевести дух, и прижимают вновь. Снова и снова. К одному и тому же месту, отчего ожог становится все болезненнее, а мясо выжигается до кости.
Я охрип, сорвал голосовые связки. У меня дерет горло от постоянных криков, кажется, гортань распухла, как полено.
Наконец, боль становится невыносимой, и я на короткое время погружаюсь в холодную освежающую тьму.
…При подготовке разведчиков-диверсантов ГРУ им преподают специальный курс о том, как противостоять допросам, в том числе с применением самых крайних, жестких методов воздействия. Если говорить проще, их учат, как выдержать пытки и не сломаться.
Вообще, у боли есть две характеристики: сила воздействия и ее продолжительность. То есть важно не только насколько сильна боль, но и как долго вы умеете ее терпеть. Бывает, что люди с высоким болевым порогом могут без единого стона вынести, когда им отрезают один палец, но ломаются на третьем или четвертом, не в состоянии и дальше терпеть такую боль.
Впрочем, в большинстве случаев, важнейшая цель пыток заключается не просто в причинении физических мучений, основная задача – сломать психологический защитный барьер, чтобы уничтожить личность человека. И не важно, кто выступает в роли истязателя – опытный подготовленный палач спецслужб или хулиган на задворках школы. Для обоих главное – сломать человека, уничтожить его суть, подчинить себе, не доводя до фактической смерти. Именно поэтому наряду с болевым воздействием обязательно применяется психологическое давление: запугивание, шантаж, унижение.
Пережившие такое воздействие люди уже никогда не станут прежними, возврата к нормальной жизни для них нет. Физическая боль со временем забудется, а вот психологическая травма останется навсегда.
У профессионалов разработаны целые тактики, как правильно пытать, и как противостоять пыткам, чтобы избежать фатального распада личности.
Умелый подготовленный диверсант точно так же плачет и кричит на допросе, когда ему раз за разом прижигают грудь, как и обычный прохожий с улицы. Секрет профессионала не в том, чтобы не стонать во время истязания, а в том, чтобы, когда все закончится, остаться самим собой – не калекой в психическом смысле, а по-прежнему сильным, уверенным в себе и потому опасным…
– Физическая боль рано или поздно забудется, а психологическая травма останется навсегда. – У меня бред. Я цитирую кусками секретный курс спецподготовки. Нет, я не состоял и не участвовал. Но случай, ознакомиться с конспектами, был – там, в настоящей жизни, его предоставил один мой наниматель, из тех самых серьезных дяденек в строгих костюмах. Дал пролистать распечатку и тут же забрал обратно, но мне хватило…
Сознание прояснилось окончательно, мой индикатор здоровья снова стал полон под завязку – Карнавал опять вылечил меня. И только разум еще помнит – ох, как помнит! – испытанную совсем недавно боль.
К счастью, бредил я про себя, не вслух, или так тихо, что мои истязатели не разобрали слов. В противном случае задавали бы совсем другие вопросы…
– Откуда ты узнал точку Ваншота? – орет мне в лицо Отшельник. Он по-прежнему нависает надо мной горой, давит Харизмой, пытается заставить поверить в мою ничтожность перед его нескончаемой силой. – Как сумел управлять дронами? Смотри на меня, кусок дерьма! На меня смотри! Про тиму и геймера – это правда? Зачем ты полез к Круизникам? Говори! Ну!
Мне на грудь опять ложится раскаленный прут. В то же самое место. Это один из приемов «правильных» пыток – когда палач повторяет свои действия, раз за разом. Жертва уже знает, что ее ждет, и тут срабатывает психология: бедолага машинально начинает стонать еще до того, как горячий металл вопьется в тело, и тогда боль кажется сильнее, чем есть на самом деле. Мы сами, наше подсознание и страх, усиливаем ее.
Кстати, и пытка раскаленным металлом для меня выбрана неслучайно. Она призвана напомнить подсознанию о том, как я совсем недавно заживо сгорал в огне взорвавшейся плазменной гранаты. И потому нынешняя боль от ожогов должна усиливаться многократно.
– Физическая боль забудется, – как заклинание твержу я. – Главное, не потерять себя.
Чтобы этого избежать, я отфильтровываю голоса мучителей, словно посторонние, не относящиеся к моим страданиям звуки.
Голоса и боль не связаны друг с другом. Отшельник и боль не связаны между собой. У боли вообще нет причины. Она сама по себе, как стихия. Ее надо пережить, и она пройдет.
Отшельник что-то орет и брызгает слюной мне прямо в лицо, но я не воспринимаю его слов. Это просто работает радио, и ко мне оно отношения не имеет. Раз за разом я убеждаю себя в этом, твержу, как мантру, как заклинание.
Рептилоид надвигается на меня, с угрозой и намеком ставит ногу на мой стул в миллиметре от самых нежных частей тела. Любой мужчина в такой ситуации непроизвольно дернется, стараясь уберечь свое хозяйство. Но со мной не тот случай. Я не осознаю действий Отшельника, отфильтровываю их так же, как голоса.
Перед моим мутным расфокусированным взором внезапно возникает сообщение:
«Получено: Подрыв +5».
Откуда? За что? Ах, да, это взорвался салют и мина у стены – сигнал для Спока и Швеца начать отвлекающий огонь. Самого взрыва я не услышал, как и стрельбы, которая должна была за ним последовать. Уши будто залили водой. Очень горячей водой. Она пульсировала в голове, наполняя ее невыносимой болью.
Мысли сбивались в комки и перекатывались в разрывающейся от боли голове, словно колючие сухие перекати-поле в Аризонской пустыне.
Мне сейчас мучительно больно. Я хочу это прекратить любой ценой! Но все закончится, когда я… хм… да вот хотя бы разберусь с информацией о Морфии. Да, точно. Это хорошая причина.
Вообще, в качестве такой задачи замещения годится, что угодно: можно спрягать неправильные глаголы, можно теорему Ферма доказывать, а можно инфу о криминальном короле Бродвея анализировать. Тогда на вопросы палачей ты будешь отвечать не то, что они хотят услышать, а то, что ты сам задал у себя в голове. Это классический прием поведения во время пыток. Он помогает не расколоться и не сломаться на допросе, заставляя палачей беситься от бессилия.
И я заменяю настоящую причину страданий – вопросы Отшельника – выдуманным делом.
Ухожу в себя, пытаюсь сосредоточиться. Вызываю в памяти сообщения про Морфия, одно за другим, анализирую их, рассортировываю.
Мысли путаются от боли, но я заставляю себя сосредоточиться вновь. Пока не разложу по полочкам всю информацию про Морфия, мучения не прекратятся! Хочешь, чтобы боль прошла? Тогда работай! Анализируй! Соображай!
– А-а-а… – кричать уже нет сил, изо рта вырывается лишь слабый хрип. Запах горелого мяса тошнотворен. Никогда больше не смогу есть отбивную или шашлык.
Нет! Так нельзя!
«Чтобы объект не смог восстановиться, необходимо в процессе пытки использовать обыденные вещи: телефон, карандаш, зубочистки, пластиковый пакет, вареное яйцо, воду или… горелое мясо», – цитирую очередной кусок секретного конспекта. Так жертва пыток и становится на всю жизнь сломленным психом, шарахающимся от привычных вещей. Значит, надо отфильтровывать и запахи тоже.
Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не обоняю, и вообще, я в домике. У меня есть дело – Морфий.
А у него, оказывается, был внезапный скачок в развитии. Интересно…
– У-у-у!!! А-а-а!!!
Провал сознания.
Вновь прихожу в себя. На чем я там остановился? Скачок вроде…
– Почему он не отвечает на мои вопросы?! – Отшельник был в ярости. Истязания продолжались уже почти час, но кроме криков, стонов и бессвязных бредовых фраз от пленника не удалось добиться ничего, даже мольбы о пощаде. – Надо действовать жестче! Наверное, у него очень высокий болевой порог, к тому же усиленный «Круизом». Нам пока не удалось его преодолеть. Этой мрази недостаточно больно!
– Ему ЗАПРЕДЕЛЬНО больно. Обычно персы теряют сознание, когда у них остается всего один хелс, а он отключается уже при пяти, значит, болевой порог мы перешагнули с лихвой. Тут дело в другом. Он от нас закрылся, – Карнавал положил бесполезное орудие пыток на жаровню и уверенно повторил: – Его с нами нет.
– Что ты несешь? Как так нет?
– Эмоционально нет. Он нас не видит и не слышит. Он «ушел», оставив нам только тело. К его сознанию теперь не пробиться.
– Но как такое может быть? – Отшельник сразу поверил своему компаньону или, как их еще называли в игре, пету.
(* Компаньон, спутник или пет – непись, которую предоставляют персонажу за какие-нибудь заслуги, например, в качестве награды за выполнение миссии. Также компаньона можно купить на аукционе или продать. Петы полностью подчиняются хозяину и только ему. Собственного уровня не имеют, их навыки соответствуют рангу хозяина. После гибели хозяина-шотхолла или удаления аккаунта хозяина-геймера пет исчезает. Каждый шотхолл или геймер может иметь одновременно не более трех компаньонов).
Карнавалы-петы имели специализацию лекарей и пыточных дел мастеров и знали о своем ремесле абсолютно все, умели причинять страдания, но так же знали, как им противостоять. Если бы на месте Мела оказался сам Карнавал, он действовал бы точно так же – закрылся от истязателей в стремлении уберечь психику, как наиболее уязвимую составляющую.
– Как ему удалось?! – завопил Отшельник.
Карнавал промолчал – ответ на этот вопрос не был заложен в его программу.
Диверсант двадцать первого уровня в бешенстве со всей силы ударил кулаком в лицо ненавистную четверку, хотя нет, теперь уже пятерку. Нос с хрустом завалился на бок. Осколки зубов разрезали губы.
– А-ах!..– всхлипнул пленник и внезапно улыбнулся окровавленным ртом: – «Сундук Мертвеца»! Точно, дело в нем…
– Ну, причем здесь «Сундук»?! – Отшельника едва удар не хватил. Он остервенело схватил пятерку за горло и принялся душить. – Говори, мразь! Говори!
Карнавал внимательно наблюдал, как индикатор здоровья пленника наливается красным и, наконец, проинформировал хозяина:
– Один хелс остался. Лечить? Или добьем?
– Лечи! – Отшельник опомнился, поспешно разжал руки и отшатнулся от потерявшей сознание жертвы. Помотал головой, приходя в себя. – Почему он заговорил про «Сундук»? Я добывал его для Морфия, но это было так давно…
Карнавал вновь не ответил. Закончив лечение, повернулся к хозяину:
– Он опять здоров. Будем продолжать или как?
– Или как. Ты ж говоришь, продолжать бесполезно.
– Да.
– А разговорить его надо. Он явно не так уж и прост. Нубовая пятерка, как же! Не смешите мои тапочки. У него есть секрет. Согласен?
– Да, – послушно подтвердил Карнавал. Компаньоны-петы никогда не противоречили своим хозяевам. – Используешь «Темную Лошадку»?
– Придется, – Отшельник скривился. – Терпеть этого не могу… И ты поплатишься за то, что заставил меня пойти на такое! Слышишь? – рептилоид схватил пленника за волосы, запрокинул ему голову и попытался поймать его взгляд, но желтые звериные глаза пятерки смотрели, не видя, будто сквозь Отшельника. – Ах, так? Ну, сам напросился! Карнавал, у тебя в загашнике есть казнь пострашнее «испанского галстука», который мы применили к бомжу?
– А как же! «Свинья», – оживился истязатель. – Давно хотелось на ком-нибудь попробовать. Со стороны это выглядит забавно, но для жертвы о-о-очень мучительно и страшно. Он будет долго умирать, желая поторопить смерть.
– Подойдет, – кивнул Отшельник. – Как только я с ним закончу, устроишь ему «свинью».
Рептилоид глубоко вздохнул, успокаивая нервы, сосредотачиваясь на предстоящем деле, затем положил ладони на виски пленника и активировал «Темную лошадку».
Боль от ожогов полностью угасла – меня вылечили, восстановив индикатор здоровья до последнего хелса. В который уже раз? Я давно сбился со счета. Но передышка наверняка временная, в тело вот-вот опять вопьется ненавистный раскаленный прут.
Я всхлипнул. Не хочу! И тут же одернул себя. Не хочешь? Тогда возвращайся к анализу Морфия. Договорились ведь: пытки прекратятся, как только ты поймешь, что с ним не так.
Я ждал очередного ожога, но в этот раз палачи изменили тактику. Вместо раскаленного железа мне на виски легли шершавые, как шишки, ладони Отшельника. Его лицо приблизилось к моему, а немигающий змеиный взгляд ввинтился в переносицу и дальше в мозг. Тотчас в голове возникло какое-то странное томление. Захотелось потрясти ею, чтобы вытряхнуть нечто чужеродное, будто воду, попавшую в ухо. Но я не смог шевельнуться, словно парализованный.
Ощущения нарастали. Они не были болезненными в привычном понимании. Дело обстояло куда хуже. То, что я сейчас чувствовал, можно охарактеризовать одним словом: невыносимо. Казалось, будто к голове присосалась гигантская пиявка и высасывает… что? Не знаю. Жизнь? Мысли? Воспоминания?..
Я не то чтобы потерял сознание, скорее утонул в своем собственном прошлом. Оно всплывало галлюцинациями, дробилось кусками, словно в паззле, складывалось в единую картину и рассыпалось вновь, чтобы превратиться в холст очередного воспоминания.
…
– Мам, а дядя Гена что с войны вернулся? – мне десять лет, дяде Гене, маминому брату, тридцать два, он военврач, хирург.
– С чего ты взял? – удивляется мать.
– Нет, что ты, Ромочка, – улыбается тетя Зоя, жена дяди Гены. – Он просто был в командировке в Питере. На курсах повышения квалификации.
Она искренне верит в это.
– Да? – теперь приходит моя очередь удивляться.
Мне никто не рассказывал правду, но я точно, абсолютно точно знаю, что дядя был не в Питере, а совсем в другом месте. Там, где стреляют, рвутся снаряды, пахнет порохом и кровью. Об этом говорят тысячи мелочей, на которые люди, как правило, не обращают внимания. Но я не могу их не замечать. Даже если сильно захочу. Они сами назойливо лезут в глаза, как грязное пятно на белоснежной футболке.
Дядя Гена хмурит брови и украдкой делает мне предостерегающий знак. Я затыкаюсь, чтобы не спалить его. Мне нравится мой дядя. Он классно умеет рассказывать про анатомию человека, легким доступным языком, понятным и ребенку.
– Ну, и как там Питер? – с серьезным видом спрашиваю я.
…
– А ну-ка, ушастый, стоять! – три старшеклассника останавливают меня за углом школы. На самом деле мои уши вполне нормальные, просто новая прическа – с подбритыми висками, делает их более заметными.
Один из подростков отвешивает мне довольно болезненный щелбан:
– Деньги гони. Мамка, небось, на карман-то дала? И телефон покажи. Че зыришь? Выворачивай карманы, мелюзга.
Пробую сопротивляться, но они сильнее. Отвешивают тумаков и отбирают все, что приглянулось. Один из них, рыжий и щербатый, сует мне под нос на прощанье кулак и напутствует:
– Каждую неделю будешь по столько же приносить. Понял?
Мое молчание расценивается, как согласие.
Но больше я им денег не отдавал. Мне потребовалось пять дней, чтобы поссорить их друг с другом и перевербовать на свою сторону рыжего. Он был потупее и подоверчивее остальных, включая того типа, который был лидером в их маленькой шайке.
Но и лидера я не забыл. С ним оказалось сложнее. У меня ушло почти три месяца на то, чтобы «взломать его» – собрать максимально полную информацию и подставить по-крупному, подведя под исключение из школы…
…
– Ромка, тебя куратор искал, – передо мной стоит староста нашей университетской группы, вечно прыщавый, пухлый, но очень полезный Володька Литвинов. Обычно именно он скидывает мне конспекты, если я пропускаю лекции, и прикрывает перед преподами, когда отсутствую на лабораторных занятиях.
– Зачем, не знаешь?
– По поводу производственной практики. Ты уже определился, нет?
– Почти. Кстати, если прямо сейчас пригласишь Ленку Фролову в клуб, она точно пойдет.
Литвинов давно и безуспешно сохнет по ней, но девчонка предпочитает других парней: брутальных харизматичных байкеров в коже, заклепках и тату.
Староста краснеет.
– Откуда ты знаешь, что она пойдет?
– Ветер нашептал, – ухмыляюсь я. Не в моих привычках рассказывать всю цепочку рассуждений. В отличие от Шерлока Холмса я сообщаю собеседникам только окончательный вывод.
На самом деле, все просто, как синий апельсин. Ленка поймала своего парня на измене, поэтому пришла утром в универ вся нервная, с красными заплаканными глазами. Я видел, как она набирает в WhatsApp'е своему Юрику: «Больше никогда не звони мне, козел!» У девчонок это означает: «Немедленно позвони и извинись!» Ленка всю первую пару пялилась в телефон, ожидая звонка или сообщения с покаянием. Не дождалась и ко второй паре созрела для мести – привела себя в порядок, навела боевую раскраску, и теперь пойдет на свидание с первым, кто позовет. А Литвинов у нас из мажоров, хоть и нетипичных – тусовкам в модных клубах предпочитает науку. Просто тащится от своей обожаемой физики. Занудливый, некрасивый, но богатый, на «ЛендРовере» рассекает. Для Ленки сейчас самый подходящий вариант, чтобы утереть нос неверному байкеру. А дальше, как сложится.
– Иди к ней прямо сейчас, – повторяю Володьке. – Как минимум одно свидание я тебе гарантирую…
…
– Рома, привет, – это Машенька Самойлова, первая красавица курса. – Мы тут вечеринку замутили. Придешь?
– Ну, если там будешь ты…
Кокетливая улыбка вместо ответа. И куча обещаний во взгляде…
…
– Ромыч! Ты курсовую уже сдал? Нет? А можно к тебе на хвоста сесть? – Игорек Беребнев – лентяй и неуч, зато прикрывает меня перед моими предками, когда приходится срываться на несколько дней по заданию дяденек в строгих костюмах. Для родителей это время я провожу на даче у Игорька, типа мы занимаемся, грызем гранит науки-теплотехники. Ха.
…
«Строчка из песни» – поет мобильник. Снимаю трубку.
– Вас приветствует стоматология «Зеленое яблоко», – жизнерадостно объявляет приятный женский голос и приглашает на бесплатные процедуры в рекламных целях. Внимательно дослушиваю сообщение до конца и соглашаюсь. Еще бы! Бесплатно поставить пломбу кто ж откажется. И неважно, что все зубы целые. Главное другое. В оговоренное время я сажусь в такси и получаю от водителя пакет. А там загранпаспорт и билет на самолет на имя… Впрочем, не важно, на чье именно. Оно все равно не мое – в отличие от фотографии в паспорте…
…
– Рома, а у нас для тебя сюрприз, – мамины глаза светятся радостью. – К окончанию третьего курса мы с отцом решили подарить тебе… путевку в Грецию! Наконец-то выберемся к морю всей семьей, как давно собирались.
– О, круто, мам! – приходится изображать щенячий восторг, делая вид, что впервые в жизни полечу в Грецию. По иронии судьбы я вернулся оттуда в мае – меньше месяца назад. Правда, тогда ездил под чужой фамилией и не отдыхать, а работать. А внезапный загар списал на дачу Беребнева и солярий…
…
«У нас скидки! Только до 23 сентября! Полный абонемент на 5 занятий. Приходите в стрелковый клуб “Соколиный глаз”».
СМСка будит меня в семь утра. Сегодня в универ только ко второй паре, и я намеревался подольше поспать. Но сообщение о скидках как рукой снимает сонливость. Это, по сути, сигнал тревоги, крик о помощи. Что-то у моих нанимателей стряслось экстраординарное.
Я такое сообщение за два года сотрудничества с ними получал лишь раз. Работать тогда пришлось в аварийном режиме, счет шел буквально на минуты. Вернее, до взрыва бомбы в крупном торговом центре оставалось меньше двух часов, и чтобы понять где, кто и как мне пришлось перелопатить тонну информации. Думал, что мозги закипят, голова треснет. Работал, конечно, не один, а в команде, но был самым молодым и единственным внештатником. Напрягаться пришлось жуть – решение ко мне пришло внезапно, озарение на грани интуиции и безумия. Но все ж таки успели. Правда, я потом дня три головной болью мучился, чуть нервное расстройство не схватил. Зато и оплатили столько, что уже я родителей в Таиланд повез. На две недели в пятизвездочный отель. Якобы путевки при розыгрыше купонов выиграл.
Так что там у них на этот раз стряслось? Что потребуется? Спрятавшегося террориста найти или слив дезы распознать? И работать где? Здесь, в городе, или куда-нибудь на Камчатку военным бортом забросят – однажды было и такое…
Встреча назначена в кафешке перед входом в универ. Там как раз в это время завтраки подают.
Вхожу в метро. Оно оказывается на редкость пустым…
Ах, какая девушка напротив! Все, пропал! Влюбился с первого взгляда.
Толчок экстренной остановки… Молодой парнишка с диким взглядом и каплями пота на лбу… Пояс смертника под курткой…
– Сдохнете, собаки!
Взрыв!.. Только бы не насмерть…
…
– Ты глючный, а значит, подлежишь удалению…
– Как тебя зовут, камрад?
– Виталий… Лирик от фамилии Лирков… Я не разработчик, а оцифровщик. Принимаю человеческие матрицы и превращаю их в шотхоллов…
– А как называется игра?
– «Ваншот: За пределом»…
…
– Нет, Ник, банду Круизников надо добивать всю, до последнего бойца, иначе не было смысла все это затевать.
– Поссоримся с Морфием.
– Да наплевать!
…
– Ник, геймер нужен нам! Он у меня на крючке, не сорвется…
Прихожу в себя, словно выныриваю из бездонного колодца. Вижу прямо перед собой ненавистную рожу Отшельника. Он выглядит абсолютно офигевшим, взбудораженным и растерянным. И я вдруг четко осознаю, что он ЗНАЕТ! Этот гад взломал меня, прочитал от рождения до сегодняшнего дня. Не понимаю, как, но ему известно обо мне абсолютно все! И не только обо мне. Теперь Отшельник понимает, что мы в ИГРЕ! Вот верит ли, это другой вопрос…
– «Ваншот», значит… Компьютерная игра… Ну-ну… Ладно, Роман Мельников. Человек, русский, студент и внештатный аналитик федеральной службы. Будем знакомы, – скрипит рептилоид. – Но что же мне теперь со всем этим делать-то, а?
Вопрос риторический. Ответа от меня не ждут. И все же я собираюсь ответить, чтоб, раз уж пошла такая пьянка, обратить ситуацию в свою пользу. Мне есть, что ему сказать и что предложить: теперь самое время подумать о нашем сотрудничестве. Но я не успеваю ни того, ни другого…
Наверное, у меня продолжается бред, потому что лицо и тело Отшельника вдруг начинает меняться прямо на глазах. Его сминает, словно комок пластилина в руке у ребенка, а потом облик воссоздается заново.
Рептилоид исчезает, теперь передо мной стоит аланиец во всей красе. Массивная, гипертрофированно мускулистая фигура… Грубое человеческое лицо, будто высеченное из камня… Торчащие изо рта кабаньи клыки… Маленькие поросячьи глазки… Он сильно походит на светлокожего орка из «Варкрафта», только у Отшельника вдоль хребта дополнительно торчит костяной колючий шипастый гребень.
Я знаю, этот гребень может складываться, и тогда шипы становятся безопасными, как убранный в ножны меч. Или, напротив, рывком растопыриваться, вонзая длинные и острые, как клинки, колючки в беззащитные тела чернокожих иррийских стариков…
Меня вдруг вновь затягивает в воспоминания. Только на этот раз они страшные, дикие, кровавые.
…Молодая длинноволосая иррийка с криком бросается на озверевшего погромщика, вломившегося в наш с ней дом. У нее в руках кочерга. Иррийка замахивается…
– Мама! – кричу я. Мне всего четыре года, но я понимаю, что сейчас произойдет непоправимое.
У погромщика-аланийца в руке пистолет. Он целится в мою мать… тьфу ты… мать Негатива. Нет, все же в мою. Сильнейший стресс вытесняет сознание Романа Мельникова из нашей с ним общей сущности. Теперь я на сто процентов Ром Мел, ирриец и вот-вот увижу, как убивают самое дорогое существо на свете…
Пуля летит, как в замедленном кино, вонзается в кочергу и рикошетит в стену. Аланиец рычит и бросается на женщину, перехватывая кочергу левой рукой, а правой занося для удара пистолет. Но внезапно сзади на него кидается еще один ирриец, Тим Слод, наш сосед. Ему за восемьдесят и он еле стоит на ногах. Обычно дедушка Тим передвигается очень медленно, опираясь на массивный костыль-трость. И сейчас этот костыль бьет по голове аланийца. Но Слод очень слаб и удар получается смешным. Бугаю аланийцу он кажется не сильнее порыва ветра. Погромщик мельком оглядывается и… встопорщивает костяной гребень, насаживая дедушку Тима на десяток острейших шипов, как на вилы. Наш сосед умирает молча, не успев издать ни звука.
Аланиец отвлекается всего лишь на мгновение, чтобы расправиться с соседом, но моя мама использует шанс с лихвой. Сложенными горстью пальцами она резко бьет аланийца в глаз. Тот лопается, как сырой желток под вилкой, растекается слизью. Аланиец с силой отталкивает женщину прочь, орет во всю глотку, зажимает окровавленную глазницу руками, и бестолково мечется, сминая легкую пластиковую мебель. Его гребень конвульсивно опадает, стряхивая кровавое нечто, еще недавно бывшее ворчливым и нудным соседом. Дедушка Тим вечно ругал меня и мою мать, придирался по пустякам, а теперь спас нам жизнь…
– Ромик, бежим, – мама хватает мою ладошку чистой рукой, а вторую, окровавленную, прижимает к своему телу, и я вижу у нее на ключице огромную рваную рану. Аланиец успел полоснуть ее своим кабаньим бивнем, когда она выбивала ему глаз.
– Мама, что с тобой? – мой голос дрожит, мне страшно, как никогда.
Она находит в себе силы соврать:
– Все хорошо, малыш. Идем скорее, – и сделать шаг к дверям, увлекая меня за собой.
Мы выскакиваем на улицу, оставляя одноглазого озверевшего аланийца громить наш дом.
Предвечерние сумерки расцвечены заревом пожаров – погромщики сжигают легкие пластиковые павильоны, которые служат временными домами для беженцев-иррийцев. Запах гари бьет в нос, едкий дым щекочет легкие, вызывая кашель. Слышатся крики, звуки ударов. Вокруг паника, смерть.
– Закрой глаза, Ром, – требует мать.
Послушно смыкаю веки, но на слух происходящее кажется еще страшнее, и я вновь таращу глаза. Смотрю, не понимая, почему вдруг несколько аланийцев сгоняют в один из домов женщин-ирриек с детьми. В руках у клыкастых уродов плазмопилы, тесаки и тяжелые стальные цепи с толстыми звеньями. Одна из беженок с мольбами протягивает к погромщику полугодовалого ребенка, просит пощадить его, забрать и вынести прочь из царящего ада. Аланиец делает вид, что слушает, а потом вдруг резко взмахивает плазменной пилой. С мерзким ревущим звуком полоска высокотемпературной плазмы разрезает ребенка пополам и вгрызается в шею женщины. Убийца выключает пилу, обходит не успевший упасть обезглавленный труп и орет на онемевших от ужаса ирриек:
– Чего вылупились, суки черножопые?! А ну пошли в дом!
Через мгновение дверь за женщинами и детьми закрывается наглухо, подпирается снаружи кувалдой. Окна заколачиваются. Пластиковые стены павильона обливаются горючей жидкостью и поджигаются. Аланийцы свистят и одобрительно кричат, а из павильона доносятся дикие вопли и проклятия сжигаемых заживо иррийцев…
Моя мать внезапно оседает на землю, закатывая глаза. Из раны на ключице потоком хлещет кровь.
– Мама, – я цепляюсь за нее изо всех своих детских сил, с ясностью осознавая, что вижу ее в последний раз.
Меня отрывает от матери еще одна соседка, тащит за собой. Мы с ней оказываемся в группе таких же испуганных отчаявшихся женщин, стариков и детей. Погромщики окружают нас, пытаясь загнать в уцелевший пока павильон. Но иррийцы уже знают, что их там ждет. Взрослые игнорируют крики и угрозы, не двигаются с места, только теснее прижимаются друг к другу, загоняя молодняк в самую середину толпы, закрывая нас своими телами.
От толчка я плюхаюсь на попу на сырой от недавнего дождя песок. Рядом со мной орет во все горло карапуз лет двух. За ногами взрослых мне не видно, что там творится, понимаю только – происходит нечто страшное. Слышу крики и еще какие-то звуки, а потом взрослые начинают падать один за другим – прямо на нас, щедро заливая своей кровью.
Не сумев загнать иррийцев в павильон и сжечь, аланийцы устроили резню. Плазменные пилы гудели от натуги, выполняя свою страшную работу. Взлетали и опускались массивные тяжелые цепи, пробивая черепа и круша кости. Тесаки рассекали беззащитные людские тела, будто косы Смерти.
Безумная отчаянная надежда иррийцев спрятать детей под своими трупами оправдалась лишь отчасти. Большинство аланийцев побрезговали копаться в кровавом месиве, и только один, опьяневший от крови и безнаказанности, принялся расшвыривать останки, пытаясь добраться до орущего во всю глотку карапуза.
В отличие от него, я лежал тихо-тихо, прикидываясь мертвым, но сквозь неплотно сомкнутые веки увидел, как аланиец обнаружил малыша, мгновение разглядывал его, а потом с размаху насадил на торчащие изо рта клыки. Вернее, на один клык – для маленького тельца хватило и одного. Аланиец торжествующе мотнул головой и зарычал по-звериному, поднимая мертвого ребенка, как трофей.
И в этот самый миг во мне родилась ненависть. Тяжелая, горячая, всепоглощающая. Я не мог и не хотел сопротивляться ей.
Мои руки непроизвольно сжались в кулаки, а потом распрямились, прорастая кинжальной остроты когтями. Теперь уже рычал я, и от моего крика у аланийцев кровь стыла в жилах.
Прошлое и настоящее перемешалось. Перед глазами стояли зарева пожаров и озверевший погромщик с ребенком на кабаньем бивне. Только я почему-то лежал не под трупами иррийцев, а был прикован кандалами к креслу. Они мешали мне добраться до убийцы. И я рванулся изо всех своих вновь обретенных звериных сил. Оковы лопнули, не выдержав напора.
Аланиец… Он стоял прямо передо мной. Сознание отметило, что это не тот погромщик из прошлого, а кто-то другой. Но мне было уже плевать. Я видел лишь мерзкие, торчащие изо рта бивни, гипертрофированно огромные перекачанные стероидные плечи и костяной гребень вдоль хребта.
Я прыгнул, мечтая об одном: рвать, топтать, уничтожать ненавистных жестоких тварей, пить их горячую кровь, вселять ужас и стирать с лица земли всю их мерзкую расу.
Кто-то смутно знакомый, похожий на клоуна, нелепый на вид, но неожиданно сильный пытался мне помешать, ударив раскаленным прутом поперек спины. Жалкая попытка! Я развернулся к тому, кто посмел встать между мной и ненавистной аланийской тварью, перехватил обжигающий раскаленный добела металл голой рукой, играючи вырвал из рук противника, отбросил в сторону, а потом сомкнул ладони на нелепой клоунской голове с вечной, будто нарисованной улыбкой и смешными оттопыренными ушами…
В меня стреляли. Но тяжелая способная убить слона пуля застряла в моей коже, будто в резине, не причинив вреда. А через миг я уже вырвал автомат из рук аланийца и ухватился руками за его клыки-бивни, выламывая их вместе с челюстью так легко, будто сшибал с дерева сухие ветки.
Я рвал аланийца на части руками и зубами, но он быстро закончился. В отличие от моей ненависти. Она пожирала меня изнутри, требовала еще большего удовлетворения. Но убивать уже было некого. Я выл и метался по застенку, громя все, что попадалось под руку, грыз стену в тщетной попытке хоть чуть-чуть заглушить полыхающую во мне жажду мести.
И вдруг увидел себя со стороны…
Из бочки с водой глядело мое отражение.
В нем не осталось ничего человеческого. Это было чудовище, порождение ночных кошмаров. Монстр. Тварь Преисподней. Красные, горящие огнем глаза. Темная, как первозданный мрак, без единого клочка белых волос, кожа. Клыкастая окровавленная пасть с застрявшими между зубов кусочками мяса. Пальцы-кинжалы и руки, больше похожие на лапы.
«ВНИМАНИЕ! Достижение “Темной стороны” активировано! Достижение уникальное. Как вы хотите его назвать?»
Я вглядывался в свое отражение, и мне становилось страшно. Я что, останусь таким навсегда?!
В гневе ударил рукой-лапой по воде, разбивая изображение вдребезги, а потом сунул голову в бочку и принялся жадно, взахлеб пить. Вода оказалась холодная и грязная, от нее отдавало ржавчиной и мочой, но я пил и никак не мог утолить жажду. А потом, в порыве ярости смял металлическую бочку, точно фантик, разбавляя разлитую по полу кровь водой.
Этот яростный порыв будто лишил меня всех сил, я тяжело осел на пол в полной прострации, не понимая, кто я и где я.
«Как вы хотите назвать достижение?» – не унималась программа.
«Зверь, который во мне сидит», – не то подумал, не то прошептал я.
«Принято. Внимание! Достижения “Темной стороны” нельзя удалить или видоизменить по желанию пользователя.
Статус выполнения задания “Жемчужная звезда”:
Основное: принести Тротилу голубя – не выполнено. Оставшееся время на выполнение: 4 часа 30 минут.
Дополнительно: оставить Отшельника в живых – провалено.
Дополнительно: убить Отшельника – выполнено.
Получено: Опыт +555. Ближний бой +150. Нападение +50. Скорость реакции +150. Открыт навык: Скорость реакции».
Наконец-то ко мне вернулся навык, который изначально присваивался при оцифровке, но был утерян после активации «Слепого снайпера». Еще бы Силу назад получить.
«Штраф за использование достижения Темной стороны: Опыт –850».
Похоже, по очкам я откатился в самое начало пятого уровня. Хорошо хоть левел (*левел – от англ. level – уровень) целиком не отобрали. Мысль промелькнула и исчезла без следа.
Ненависть почти угасла, а вместе с ней уснул и зверь. Воды не осталось, и я не мог увидеть свое отражение, но чувствовал – прежний облик Негатива возвращается, а монстр с ворчанием нехотя уходит на Темную сторону, чтобы вернуться оттуда в любой момент…
ТЕХНИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
ДОСТИЖЕНИЯ «ТЕМНОЙ СТОРОНЫ»
(Нашивок не имеют)
Секретный класс. Только для шотхоллов. Связаны с прошлым конкретного персонажа. Зашито в легенду персонажа. Потенциально может активироваться у каждого шотхолла, но для активации должны создаться чрезвычайно редкие условия. У большинства шотхоллов за всю игру ни разу не активируются.
В процессе применения «Слепого снайпера» достижения «Темной стороны» не удаляются, остаются привязаны к персонажу.
Темное достижение «Зверь, который во мне сидит» – только для Рома Мела – самопроизвольно активируется при виде аланийцев, тогда у Мела сносит башню, и он их убивает. Прекращается, когда Мел видит свое отражение в зеркале или воде.
