Мы увеличили количество сеансов до двух в неделю, что показалось мне чрезмерным, когда Мария впервые это предложила, но потом, к моему удивлению, обнаружилось, что этого даже мало. Я надеялась, что не превращаюсь в убогого надоедливого человека, который постоянно талдычит о себе и своих проблемах. Какая скука.

Старательно избегая разговоров о детстве в течение последних двадцати лет, теперь я постепенно приучалась обсуждать его. Однако каждый раз, когда мы начинали подбираться к Марианне, я обходила эту тему стороной. Перед каждым сеансом я убеждала себя, что подходящий момент настал, но когда доходило до дела, я просто не могла себя заставить. Сегодня доктор Темпл снова спросила о Марианне, а когда я в ответ лишь покачала головой, предположила, что мне, возможно, будет полезно мысленно разбить детство на два отдельных периода: до и после пожара. Да, сказала я, это может быть полезно. Но очень, очень болезненно.

– Итак, каково ваше самое счастливое воспоминание из периода до пожара? – спросила она.

Я крепко задумалась. Прошло несколько минут.

– Я помню отдельные разрозненные детали, фрагменты, но не могу себе представить целый эпизод, – ответила я. – Хотя нет, подождите. Пикник, пикник в школе. Видимо, конец четверти, что-то такое, – во всяком случае, мы на улице, светит солнце.

Больше я особенно ничего рассказать не могла и уж точно не была способна описать в подробностях какую-то ситуацию или событие.

– Как вы думаете, почему вы в тот день были счастливы? – мягко спросила Мария.

– Я была… в безопасности, – ответила я. – И я знала, что Марианна тоже в безопасности.

Да, вот оно. Все правильно, детсадовская группа Марианны – не напрягайся слишком сильно – тоже была на том пикнике. Нам раздали пакетики с ланчем – сэндвичи с сыром и яблоки. Лучи солнца, пикник на траве. Потом мы с Марианной, как обычно, вместе пошли домой, стараясь шагать как можно медленнее и обсуждая прошедший день. Идти было недалеко, слишком недалеко. Марианна была очень остроумна, у нее был дар пародии. Мучительно вспоминать, как часто она меня смешила.

Школа служила нам убежищем. Учителя спрашивали, откуда у нас порезы и синяки, и отправляли к медсестре их лечить. Недалекая медсестра нежно, так нежно расчесывала нам волосы и говорила, что резинки можно оставить себе, потому что мы такие хорошие девочки. Обеды в просторной столовой. В школе я могла расслабиться, зная, что Марианна в детском саду, в тепле и безопасности. У малышей была собственная вешалка для их маленьких курточек. Марианна любила садик.

Вскоре после пикника мамочка узнала, что миссис Роуз интересовалась происхождением наших синяков. После этого мы перешли на домашнее обучение, каждый день, целый день. Теперь мы больше не могли никуда скрыться с девяти до четырех, с понедельника по пятницу. Все хуже и хуже, все быстрее и быстрее, все жарче и жарче, пожар. Я сама все навлекла на свою голову, моя собственная идиотская ошибка, глупая Элеанор, но, что хуже всего, я и Марианну в это втянула. Она не сделала ничего плохого. Никогда в своей жизни она не сделала ничего плохого.

Доктор Темпл подтолкнула ко мне пачку бумажных носовых платков, и я вытерла катившиеся по щекам слезы.

– Вы не раз упомянули о Марианне, – мягко произнесла она, – когда рассказывали о вашей повседневной жизни.

Я была готова сказать это вслух:

– Она моя сестра.

Несколько мгновений мы сидели молча, позволяя этим словам кристаллизоваться. Вот она, Марианна. Моя младшая сестра. Мой недостающий кусочек, мой отсутствующий друг. Теперь слезы струились по моим щекам, и Мария дала мне выплакаться, терпеливо дожидаясь, когда я вновь смогу заговорить.

– Мне не хочется говорить о том, что с ней случилось, – сказала я. – Я не готова!

Мария Темпл сохраняла полное спокойствие.

– Не волнуйтесь, Элеанор. Мы будем продвигаться постепенно, шаг за шагом. Признать, что Марианна ваша сестра, – уже большое дело. В свое время мы доберемся и до остального.

– Я хотела бы сейчас об этом поговорить, но не могу! – воскликнула я, злясь на себя.

– Разумеется, Элеанор, – спокойно ответила она. После небольшой паузы она продолжила: – Как вы думаете, так получается потому, что вы не можете вспомнить что произошло с Марианной? Или потому, что не хотите?

Ее голос звучал очень мягко.

– Не хочу, – тихо и медленно произнесла я, уперла локти в колени и обхватила руками голову.

– Будьте к себе снисходительны, Элеанор, – сказала Мария, – вы делаете потрясающие успехи.

Я чуть не расхохоталась. Лично мне так совсем не казалось.

До и после пожара. В огне исчезло нечто крайне важное: Марианна.

– Что мне делать? – воскликнула я, охваченная внезапным отчаянным желанием двигаться вперед, стать лучше, жить. – Как все это исправить? Как исправить себя?

Доктор Темпл отложила ручку и произнесла участливо, но решительно:

– Вы уже идете по этому пути, Элеанор. На деле вы намного сильнее и мужественнее, чем думаете. Продолжайте в том же духе.

Она улыбнулась, и все ее лицо сморщилось добрыми складочками. Я вновь уронила голову, отчаянно пытаясь скрыть пылавшие в душе эмоции. В горле встал ком, в глазах покалывали слезы, по телу прокатилась волна тепла. Здесь я в безопасности, вскоре я расскажу больше о своей сестре, чего бы мне это ни стоило.

– Увидимся на следующей неделе? – спросила я и подняла глаза.

Она по-прежнему улыбалась.

Позже в тот день мы с Глен смотрели телевикторину, где люди, имеющие крайне смутные представления о статистике (в первую очередь, о теории вероятностей) выбирали пронумерованные ящички, содержащие банковские чеки, в надежде обнаружить там шестизначную сумму. Игроки опирались на совершенно бесполезные критерии, такие как дата рождения – их самих или кого-то из их близких, – номер своего дома или, что было хуже всего, на «хорошее предчувствие» по поводу того или иного числа.

– Люди полные идиоты, Глен, – сказала я, поцеловала кошку в макушку и привычно зарылась лицом в ее шерстку – она отросла заново во всем своем великолепии, так что теперь Глен могла с веселой беспечностью сбрасывать ее на мою одежду и мебель.

В ответ послышалось согласное мурлыканье.

В дверь позвонили. Глен колоссально зевнула и спрыгнула с моих колен. Гостей на сегодня вроде не намечалось. Я подошла к двери и подумала, что надо бы установить глазок, чтобы знать, кто стоит у двери, не открывая ее. Банальную театральность неизвестности я находила унылой. Кто же скрывается за дверью? Какая скука. Я не люблю ни пантомимы, ни детективы – куда лучше как можно скорее овладеть всей существенной информацией, чтобы продумать ответный шаг.

Я открыла дверь. На пороге, явно нервничая, стоял Кит, сын Самми. Довольно неожиданно. Я пригласила его войти.

К тому времени, когда Кит устроился на моем диване с чашкой чая, Глен уже успела исчезнуть. Она любила проводить время только сама с собой. Меня она кое-как терпела, но в душе все же была затворницей, как Сэлинджер или Теодор Казинский.

– Спасибо за чай, Элеанор. Вообще-то я ненадолго, – сказал Кит после традиционного обмена любезностями. – У жены вечером зумба, поэтому мне нужно сидеть с детьми.

Я кивнула, гадая, кто такая Зумба. Кит открыл свой рюкзак, отодвинул в сторону ноутбук и вытащил что-то завернутое в пакет – как я с одобрением отметила, из «Теско».

– Мы недавно разбирали папины вещи, – произнес он, глядя на меня в упор и стараясь говорить ровным голосом, будто убеждая себя быть смелее. – Не бог весть что, но мы подумали, может, вы захотите взять его себе на память? Я помню, Рэймонд рассказывал, как вы его хвалили в тот день, когда помогли папе.

Слова застряли у него в горле, и он умолк.

Я осторожно развернула пакет. В нем оказался прекрасный красный свитер, который был на Самми в тот день, когда мы с Рэймондом нашли его на улице. Я чувствовала все еще хранившийся слабый запах его владельца, запах яблок, виски и любви. Я сжала его в руках, ощутив в ладонях его тепло, его нежную, жизнерадостную саммистость.

Кит подошел к окну и стал смотреть на улицу – вполне объяснимое поведение. Когда ты изо всех сил пытаешься совладать с эмоциями, тебе невыносимо видеть эмоции других, пытаться совладать и с ними тоже. Кит не мог справиться с моими слезами. Я помню, я помню.

– Спасибо вам, – сказала я.

Он, не оборачиваясь, кивнул. Все было ясно без слов, все осталось невысказанным. Порой так лучше всего.

Когда Кит ушел, я надела свитер. Разумеется, он оказался мне велик, но от этого стал только лучше: в него можно будет как следует закутаться, когда бы мне это ни потребовалось. Прощальный подарок Самми.