Когда я проснулась в следующий раз, то обнаружила себя лежащей на диване. Текстура под моими руками была шершавой и странной, и мне понадобилось время, чтобы понять, что я была укрыта полотенцами, а не одеялом. Лежа совершенно неподвижно, я принялась оценивать сложившееся положение. Мне было тепло. В голове стучало. Внутри колыхалась острая боль, пульсировавшая в такт с кровью. Я открыла рот и почувствовала, что губы отдираются от десен, будто кожура от апельсина. На мне была моя желтая ночная рубашка.

Я услышала мерные бурлящие звуки, рождающиеся вне моего тела, и в конце концов определила, что они доносятся от стиральной машины. Я медленно открыла один глаз – веки опухли и слиплись – и увидела, что в гостиной ничего не изменилось и что лягушка-пуфик по-прежнему на меня пялится.

Я все еще жива? Я надеялась, что да, но только потому, что если бы загробная жизнь была действительно такова, я тут же подала бы на нее жалобу. Рядом со мной на журнальном столике стоял большой стакан водки. Я потянулась к нему, крупно дрожа, с трудом взяла его и поднесла ко рту, расплескав не так уж много. Я заглотила почти половину, прежде чем поняла, что на самом деле это вода. Я поперхнулась, чувствуя, как она стремительно бурлит в моем желудке. Еще один скверный знак – что-то или кто-то обратил водку в воду. Не самое приятное чудо.

Я легла обратно и услышала другой звук – чьи-то шаги. Кто-то мурлыкал себе что-то под нос. Мужчина. Кто это забрался ко мне на кухню? Меня поразило, с какой легкостью распространяются звуки. Я всегда была здесь одна и не привыкла слышать другого человека в своем доме. Я выпила еще немного воды, поперхнулась, закашлялась и безуспешно попыталась выдавить ее из себя обратно. Через минуту или две в дверь гостиной осторожно постучали, потом высунулась голова – Рэймонд.

Мне хотелось умереть – на этот раз не только в прямом, но и в метафорическом смысле этого слова. «Да ладно, правда, что ли», – почти даже весело подумала я. Как сильно, как отчаянно человек должен желать умереть, чтобы ему наконец было позволено это сделать? Рэймонд грустно улыбнулся и заговорил очень тихим голосом:

– Как ты себя чувствуешь, Элеанор?

– Что случилось? – спросила я. – Почему ты у меня дома?

Он вошел в комнату и встал у меня в ногах.

– Не волнуйся. Все будет в порядке.

Я закрыла глаза. Ни одна из этих фраз не содержала ответа на мой вопрос; ни одну из них я не желала услышать.

– Хочешь есть? – мягко спросил Рэймонд.

Я задумалась. По ощущениям, внутри у меня все было совсем нехорошо. Может быть, отчасти из-за голода? Я не знала, поэтому просто пожала плечами. Рэймонду это, кажется, понравилось.

– Тогда сделаю суп, – сказал он.

Я откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Только не чечевичный, – сказала я.

Через несколько минут Рэймонд вернулся, и я медленно, медленно привела себя в сидячее положение, все так же кутаясь в полотенца. Он поставил на столик передо мной кружку разогретого в микроволновке томатного супа.

– Ложка? – спросила я.

Рэймонд ничего не ответил, просто сходил на кухню и вернулся с ложкой. Я сжала ее страшно трясущейся правой рукой и попыталась зачерпнуть немного супа. Но я так сильно дрожала, что все пролилось на полотенце, и я поняла, что никаким образом не смогу доставить жидкость из кружки до рта.

– Может, попробуешь выпить? – осторожно предложил Рэймонд, и я кивнула.

Он сидел в кресле и смотрел, как я маленькими глотками хлебаю суп. Мы оба молчали. Допив, я поставила кружку на стол, чувствуя, как внутри разливается тепло, а по венам побежали сахар и соль. Тиканье часов с Могучими Рэйнджерами над камином казалось чрезвычайно оглушительным. Я допила воду, и Рэймонд, ни слова не говоря, пошел налить еще.

– Спасибо, – произнесла я, когда он вернулся и протянул мне стакан.

Рэймонд не ответил, встал и вышел из комнаты. Гул стиральной машины стих, я услышала, как открылась дверь, потом снова шаги. На пороге вновь появился Рэймонд, подошел ко мне и протянул руку.

– Пойдем, – сказал он.

Я попыталась встать самостоятельно, но не смогла. Я оперлась на него, а потом мне пришлось обхватить его рукой за талию, чтобы он помог мне преодолеть коридор. Дверь в спальню была открыта, кровать застелена свежим бельем. Рэймонд усадил меня, закинул мои ноги и помог забраться под одеяло. Постель пахла прохладой – теплая, чистая и уютная, как птичье гнездышко.

– Теперь поспи, – мягко сказал Рэймонд, задернул шторы и выключил свет.

Сон ударил меня, словно кувалда.

Надо полагать, я проспала как минимум полдня. Когда я наконец проснулась, потянулась к стакану, стоявшему рядом, и опустошила его до дна. Я нуждалась в воде внутри и снаружи, поэтому осторожными, неуверенными шагами направилась в ванную и встала под душ. Мыло пахло душистым садом. Я смыла всю грязь, все лишние пятна и вышла розовой, чистой и теплой. Аккуратно, очень аккуратно вытерлась, опасаясь порвать свою кожу, и переоделась в самую мягкую и чистую одежду, какую мне когда-либо доводилось носить.

Пол на кухне сиял, бутылки исчезли, столешницы были чисты. На одном из стульев лежала аккуратная стопка белья. На столе ничего не было – кроме вазы, моей единственной, в которой стоял букет желтых тюльпанов. Рядом лежала записка.

Внизу был нацарапан номер телефона. Я села, уставившись на него, потом перевела взгляд на солнечно-яркие цветы. Никто никогда раньше не покупал мне цветы. Я не особенно ценю тюльпаны, но откуда это было знать Рэймонду. Я заплакала, сотрясаясь в рыданиях, воя, как животное. Мне казалось, что я никогда не остановлюсь, никогда не смогу остановиться. В конце концов, вследствие простого физического изнеможения, я затихла. И уперлась лбом в стол.

Я поняла: моя жизнь шла неправильно. Совершенно неправильно. Я не должна была так жить. Никто не должен так жить. Проблема заключалась в том, что я не понимала, как это исправить. Я знала, что мамочкин путь неверен. Но никто никогда не показывал мне правильный жизненный путь, и хотя все эти годы я старалась изо всех сил, я просто не понимала, как сделать лучше. Я не могла собрать свой пазл.

Я заварила чай и разогрела оставленную Рэймондом еду. Оказывается, я была очень голодна. Затем я помыла чашку и вилку и поместила их рядом с посудой, которую оставил сушить Рэймонд. Прошла в гостиную и взяла телефон. Рэймонд взял трубку после второго звонка.

– Элеанор? Ну слава богу! – сказал он. Пауза. – Как ты себя чувствуешь?

– Здравствуй, Рэймонд, – сказала я.

– Как ты? – снова спросил он напряженным голосом.

– Спасибо, в порядке, – ответила я.

Я знала, что это правильный ответ.

– Элеанор, что за черт! «В порядке». Господи! – воскликнул он. – Я забегу через час, окей?

– По правде говоря, Рэймонд, в этом нет необходимости, – спокойно произнесла я, – я поела, приняла душ, сейчас немного почитаю и пораньше лягу спать.

Я не знала, который час, поэтому не рискнула произносить слова «пообедала» или «поужинала».

– Я буду через час, – твердо повторил Рэймонд и дал отбой.

Открыв ему дверь, я увидела, что он держит в руках бутылку «Айрн-Брю» и упаковку разноцветных мармеладок. Я выдавила из себя улыбку.

– Заходи, – сказала я.

Интересно, а как он попал в квартиру в прошлый раз? Я не помнила, чтобы открывала ему дверь. Что я ему сказала, в каком состоянии была? В груди нервно и тревожно забилось сердце. Я сыпала ругательствами? Я была голая? Может, между нами произошло что-то ужасное? Бутылка «Айрн-Брю» выскользнула у меня из пальцев, упала на пол и покатилась в сторону. Рэймонд поднял ее, другой рукой подхватил меня под локоть и повел на кухню. Потом усадил за стол и включил чайник. Мне полагалось бы оскорбиться за то, что он распоряжается в моем личном пространстве, но я испытала лишь облегчение, мощное облегчение от того, что обо мне заботятся.

Мы сели по разные стороны стола с чашкой чая и некоторое время молчали. Первым заговорил Рэймонд.

– Элеанор, что, черт возьми, происходит?

Я была поражена, услышав в его голосе дрожь, будто там таились слезы. И просто пожала плечами. Он начал сердиться.

– Элеанор, тебя не было на работе три дня. Боб страшно волновался. Мы все волновались. Я взял у него твой адрес, пришел тебя проведать и увидел… увидел, что ты…

– …что я собралась себя убить? – спросила я.

Рэймонд провел ладонью по лицу, и мне стало ясно, что он действительно вот-вот заплачет.

– Слушай, ты очень скрытный человек, и это нормально. Но ведь мы с тобой друзья? Ты можешь мне обо всем рассказать. Не держи это в себе.

– Почему? – спросила я. – Как может рассказ о том, как мне плохо, что-то изменить? Собеседник ведь это не исправит?

– Возможно, все не исправит, – ответил он, – но это может помочь. Знаешь, у других ведь тоже есть проблемы. И они знают, что такое несчастья. Но если поделиться своими проблемами с другими…

– Не думаю, что хоть один человек на этом свете может понять, каково это – быть мной. Это просто факт. Не думаю, что кто-либо еще прошел через такой же ряд обстоятельств. И сумел в них выжить.

Это было важным уточнением.

– Попробуй со мной, – предложил Рэймонд.

Он посмотрел на меня, я на него.

– Ну хорошо, если не со мной, то с кем-нибудь еще. С консультантом, психотерапевтом…

Я фыркнула – звук получился не самый элегантный.

– С психотерапевтом! – воскликнула я. – «Давайте сядем, поговорим о наших чувствах, и тогда все как по волшебству станет лучше». Не думаю, Рэймонд.

Он улыбнулся.

– Но ведь узнать наверняка можно только попробовав, разве нет? Что тебе терять? Ведь, знаешь, нет ничего стыдного… в депрессии или в психическом заболевании…

Я чуть не подавилась чаем.

– Психическом заболевании? Рэймонд, что ты такое говоришь?

Я тряхнула головой.

В знак примирения он поднял руки.

– Слушай, я не врач. Просто… Просто мне кажется, что если человек травит себя алкоголем и планирует самоубийство, у него, ну, что-то не так.

Он так смешно резюмировал мою ситуацию, что я чуть не расхохоталась. Обычно Рэймонд не был склонен к преувеличениям, но на этот раз впал в крайность, и я не могла допустить, чтобы он считал свое предположение достоверным описанием случившегося.

– Рэймонд, я просто выпила немного излишнее количество водки после трудного вечера, вот и все. Вряд ли это можно считать симптомом заболевания.

– Куда ты в тот вечер ходила? – спросил он. – Что произошло потом?

Я пожала плечами.

– На концерт. Он оказался так себе.

Мы немного помолчали.

– Элеанор, – наконец сказал он, – это не шутки. Если бы я тогда не пришел, сейчас ты уже могла бы быть мертва, либо от алкогольного отравления, либо от удушения рвотой. Если бы перед этим не наглоталась таблеток или еще чего-нибудь.

Я склонила набок голову и обдумала его слова.

– Ну хорошо, признаю, в тот вечер я чувствовала себя очень несчастной. Но ведь всем время от времени бывает грустно?

– Конечно, бывает, Элеанор, – спокойно согласился он. – Но обычно если людям становится грустно, они немного плачут, или съедают слишком много мороженого, или весь день лежат в постели. Но они не планируют выпить жидкость для очистки труб или вскрыть себе вены хлебным ножом.

Помимо своей воли, при мысли об острых-преострых зубцах я вздрогнула. Потом пожала плечами, выражая молчаливое согласие.

– Твоя взяла, Рэймонд, – сказала я, – мне нечего на это возразить.

Он потянулся ко мне, положил свои ладони мне на предплечья и немного их сжал. Руки у него были сильные.

– Ты хотя бы подумаешь о том, чтобы сходить к врачу? Вреда от этого точно не будет.

Я кивнула. Он снова высказался вполне разумно, а с разумом спорить нельзя.

– Ты не хочешь с кем-нибудь связаться? – спросил Рэймонд. – С друзьями, родственниками? Может, со своей мамой? Она же должна знать, что с тобой происходит.

Он замолчал, потому что я засмеялась.

– Только не мамочка, – сказала я, качая головой, – скорее всего, она будет в восторге.

Рэймонд посмотрел на меня с ужасом.

– Элеанор, ты говоришь страшные вещи, – произнес он, явно шокированный, – ни одна мать в мире не станет радоваться страданиям своего ребенка.

Я пожала плечами и, не поднимая глаз от пола, сказала:

– Ты не знаешь мою мамочку.