Утро субботы прошло в мареве домашних дел. Чтобы защитить руки, я стала носить резиновые перчатки – они выглядели безобразно, но помогали. Впрочем, их уродливый вид не был важен, ведь меня все равно никто не видел.

Убирая завалы, оставшиеся после минувшего вечера, я заметила, что не употребила привычный объем водки – бутылка «Смирнофф» была заполнена больше чем наполовину. Памятуя о том, что на вечеринке Лауры я повела себя не комильфо, я положила бутылку в пакет из супермаркета «Теско», чтобы вечером подарить Киту. Я задумалась, что еще стоит принести. Цветы, на мой взгляд, не годились – что ни говори, а они все же символ любви. Заглянув в холодильник, я нашла упаковку нарезанного тонкими ломтиками сыра и тоже сунула ее в пакет. Все мужчины любят сыр.

На ближайшую к месту вечеринки загородную станцию я прибыла на пять минут раньше назначенного. Mirabile dictu, Рэймонд уже был на месте! Он помахал мне, я помахала в ответ. Мы направились к гольф-клубу. Рэймонд шел быстро, и я начала волноваться, что в новых ботильонах не смогу за ним поспеть. Потом увидела, что он мельком взглянул на меня и замедлил шаг, чтобы идти вровень со мной. Я осознала, что подобные незначительные знаки внимания – то, как его мать, хотя я ее об этом не просила, налила мне после ужина чашечку чая, не забыв, что я пью его без сахара; то, как Лаура положила на блюдце два печенья, когда в своем салоне принесла мне кофе, – могут значить очень много. Интересно, каково это – оказывать мелкие услуги другим людям? Я не смогла вспомнить. Да, в прошлом я тоже старалась быть доброй, старалась заботиться, я знаю, что старалась, но это было раньше. Я пыталась, но потерпела поражение, в результате для меня все было потеряно. И мне некого в этом винить, кроме самой себя.

За городом было тихо; пейзаж простилался до горизонта, и ни многоэтажные дома, ни высотки с офисами не заслоняли отдаленные холмы. Струился ласковый мягкий свет второй половины лета; вечер казался нежным и хрупким. Мы шли в тишине, такой, которую не было необходимости нарушать.

Мне даже стало грустно, когда мы очутились перед приземистым белым зданием. Сумерки уже начинали сгущаться, и луна и солнце стояли высоко в небе цвета розового миндаля с золотыми вспышками. Бросая вызов грядущей ночи, пели птицы, кружа над лужайками длинными, неровными петлями. Пахло травой, цветами и землей; волос и кожи касалось теплое, сладковатое дыхание уходящего дня. Мне хотелось попросить Рэймонда вот так идти и идти, не останавливаясь, по колышущейся траве до тех пор, пока птицы не умолкнут и не уснут в своих гнездах, пока путь нам не будут освещать одни лишь звезды. Мне почти показалось, что он и сам мог бы это предложить.

Дверь дома распахнулась, из нее выбежали трое ребятишек, громко хохоча. Один из них размахивал пластмассовым мечом.

– Вот мы и пришли, – тихо сказал Рэймонд.

Для общественных мероприятий заведение казалось странным выбором. В коридорах повсюду висели доски объявлений, усеянные совершенно непонятными сообщениями. На огромной деревянной панели в конце холла значился длинный перечень мужских имен, начиная с 1924 года. Последним в нем, датируясь годом нынешним, самым непонятным образом шел доктор Терри Берри. Интерьер представлял собой смесь казенного стиля (с которым я была хорошо знакома) и старомодного домашнего – мерзкие узорчатые занавески, истоптанные полы, покрывшиеся слоем пыли сухие букеты в вазах.

Когда мы вошли в банкетный зал, на нас обрушилась целая волна звуков: там был установлен диджейский пульт, и танцпол уже наполнился людьми в возрасте от пяти до восьмидесяти лет, освещаемыми лучами невыразительных цветных прожекторов. Многие будто пытались в такт музыке скакать на лошади. В полном недоумении я посмотрела на Рэймонда.

– О господи, – сказал он, – мне надо выпить.

С признательностью я проследовала за ним к барной стойке. Цены там оказались милосердно низкими, поэтому я быстро выпила свой «Магнерс», чувствуя себя уверено от знания, что денег мне хватит еще на несколько (правда, этот, несмотря на все мои протесты, оплатил Рэймонд). Мы устроились за столиком подальше от источника шумов.

– Ох уж эти семейные праздники, – сказал он, качая головой, – это ужасно, даже когда это твоя семья, а уж когда чужая…

Я огляделась. У меня не было опыта подобных вечеринок, и меня поразило разнообразие – в возрасте гостей, их социальном статусе и вестиментарных предпочтениях.

– Друзей ты можешь выбирать… – сказал Рэймонд, чокаясь со мной своей пинтой пива.

– Но вот семью не вправе! – ответила я, обрадованная тем, что смогла дополнить всем известную фразу. Это была незамысловатая задачка, но все же.

– Точно так же мы отмечали пятидесятилетие отца, шестидесятилетие мамы и свадьбу сестры, – сказал Рэймонд, – дерьмовый диджей, перевозбужденные, переевшие сладкого дети и люди, которые не виделись годами и теперь рассказывают друг другу о своей жизни и делают вид, что им это интересно. Могу спорить на что угодно, что на фуршете будут канапе, а когда все закончится, на парковке случится драка.

Его слова меня заинтриговали.

– Но ведь это, наверное, весело, – заметила я, – встреча со всей семьей, все рады тебя видеть, интересуются твоей жизнью…

Он окинул меня внимательным взглядом.

– А знаешь что, Элеанор? Ты совершенно права. Прости, я веду себя как злобная, раздражительная скотина.

Он допил пиво и спросил:

– Ну что, повторим?

Я кивнула, но тут же спохватилась и воскликнула:

– Нет-нет, теперь моя очередь. Тебе взять то же самое?

– Было бы здорово. Спасибо, Элеанор.

Я схватила сумку и пошла к барной стойке. По пути я завернула к Самми – по своему обыкновению, он сидел в кресле в окружении друзей и членов семьи. Я приблизилась к нему.

– Элеанор, ангел мой! – воскликнул он. – Отличная вечеринка, правда?

Я кивнула.

– Подумать только, моему мальчику сорок! В голове не укладывается! Казалось бы, буквально вчера он первый раз пошел в школу. Тебе обязательно нужно увидеть его фотографию – у него, маленького проказника, не было передних зубов! А взгляни-ка на Кита сейчас!

Он показал на противоположный угол зала, где его сын и невестка стояли в обнимку и смеялись, слушая рассказ какого-то пожилого человека.

– Пусть наши дети будут счастливы: это единственное, чего мы им всегда желаем. Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной сейчас была моя Джин, чтобы она это тоже увидела…

Его слова заставили меня задуматься. Неужели люди действительно всегда желают своим детям счастья? Вообще-то звучало весьма убедительно. Я спросила Самми, не купить ли ему что-нибудь выпить, хотя, на мой неискушенный взгляд, он уже и так был пьян.

– Славная ты девушка, – сказал он, – спасибо, но меня уже ждет вот что.

Стол перед ним был уставлен пузатыми бокалами с янтарной жидкостью. Я пообещала увидеться с ним позже и направилась к барной стойке.

Там выстроилась немалая очередь, но атмосфера мне нравилась. Благословенный отдых – диджей взял передышку и сидел в углу, потягивая какой-то напиток из банки и с сердитым видом разговаривая по телефону. Стоял негромкий гул, слышались мужские и женские голоса, то тут, то там раздавался смех. Детей, казалось, стало еще больше, и они сбились в кучку, образовав банду возмутителей спокойствия. Было очевидно, что взрослых затянула вечеринка, так что дети кричали и гонялись друг за другом с неконтролируемым остервенением. Глядя на них, я улыбнулась, в душе немного завидуя.

Все эти люди столь многое принимали как должное: что их будут приглашать на праздники, что у них будут друзья и родные, с которыми можно поговорить, что они влюбятся и их полюбят в ответ, что они вступят в брак и, в свою очередь, создадут собственные семьи. Я задалась вопросом, как я буду праздновать свое сорокалетие. Надеюсь, к тому времени рядом со мной будут люди, с которыми можно будет отметить это событие. Возможно, музыкант, свет моей новой жизни? Впрочем, кое в чем я была уверена: я ни при каких обстоятельствах не стану отмечать свой юбилей в гольф-клубе.

Когда я вернулась за наш столик, то никого там не обнаружила. Поставив пиво, я принялась потягивать свой «Магнерс». Надо полагать, Рэймонд нашел собеседника поинтереснее меня. Я стала наблюдать за танцполом – диджей вновь устроился за пультом и выбрал из серебристой коробки с записями поистине какофоническую композицию о каком-то мужике после полуночи. Я позволила мыслям блуждать, давно обнаружив, что это позволяет очень эффективно проводить время: ты просто берешь ситуацию или человека и воображаешь приятные события. В мечтах по твоей воле может случиться все, абсолютно все что угодно.

Я подпрыгнула, почувствовав, что на плечо легла рука.

– Извини, – сказал Рэймонд, – мне надо было в туалет, а на обратном пути я кое с кем поговорил.

На моем плече осталось тепло его ладони; контакт длился лишь краткое мгновение, но оставил после себя греющий, почти зримый отпечаток. Я вдруг поняла, что человеческая рука обладает как раз нужным весом и температурой, чтобы прикасаться к другому. Мне много лет доводилось обмениваться рукопожатиями – в последнее время даже чаще, чем обычно, – но ко мне уже целую вечность никто не прикасался.

Конечно же, мы с Декланом регулярно совокуплялись, когда ему этого хотелось, но он никогда по-настоящему не прикасался ко мне. Он заставлял меня прикасаться к нему, говорил, где, как и когда, и я слушалась. У меня в этом вопросе не было выбора, но я помню ощущение, будто это совсем не я, будто это не моя рука и не мое тело. Мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать, когда все закончится. Я осознала, что дожила до тридцати лет, но ни разу ни с кем не гуляла, держась за руки. Никто не массировал мои утомленные плечи, не гладил по лицу. Я представила, как меня обнимает и крепко прижимает к себе мужчина, когда мне тоскливо, когда я расстроена или устала, представила его тепло, тяжесть его рук.

– Элеанор? – сказал Рэймонд.

– Извини, я задумалась, – ответила я, отпивая глоток «Магнерса».

– Похоже, вечеринка удалась, – заметил он, обведя рукой зал.

Я кивнула.

– Поболтал сейчас со вторым сыном Самми, Гэри, и его подружкой, – сказал он, – поржал с ними.

Я опять посмотрела по сторонам. Интересно, каково это будет – являться на мероприятия под руку с музыкантом? Он будет следить, чтобы мне было комфортно, потанцует со мной, если я захочу (что вряд ли), и познакомится с другими гостями. А потом, в конце вечера, мы вместе упорхнем домой, в наше гнездышко, как два голубка.

– Похоже, на этой вечеринке мы единственные два человека, явившиеся без пары, – сказала я, наблюдая за другими приглашенными.

Он немного поморщился.

– Ну да… Кстати, спасибо что составила мне сегодня компанию. Приходить в гордом одиночестве – полный отстой, правда?

– В самом деле? – заинтересованно переспросила я. – У меня нет прецедентных ситуаций, чтобы сравнивать.

Он посмотрел на меня и спросил:

– Значит, ты всегда была сама по себе? На той неделе ты упоминала парня, с которым… – я видела, что он тщательно подбирает слова, – …с которым ты была, когда училась в университете.

– Как ты уже знаешь, мы с Декланом прожили вместе два года, – сказала я, – чем это обернулось, тебе тоже известно.

Надо взять еще один «Магнерс».

– К жизни в одиночку быстро привыкаешь. На самом деле, это намного лучше, чем когда тебя бьют по лицу или насилуют.

Рэймонд поперхнулся пивом, и чтобы откашляться, ему потребовалось некоторое время. Потом произнес очень мягко:

– Ну, ты ведь понимаешь, Элеанор, что есть еще варианты? Не все мужчины такие, как этот Деклан.

– Еще как понимаю! – рассмеялась я. – Я недавно встретила подходящего!

Перед моим мысленным взором предстал музыкант: он подносит мне фрезии, потом целует меня в затылок. Казалась, Рэймонд почему-то чувствовал себя неловко.

– Я сгоняю в бар, – сказал он. – Тебе еще «Магнерс»?

Меня охватило какое-то странное возбуждение.

– Нет, лучше водки с колой, – ответила я, зная по опыту, что этот напиток утолит любую тревогу.

Рэймонд потащился к бару. Я смотрела ему вслед. Если бы он только распрямил спину и побрился! Ему надо бы купить приличных рубашек и нормальные ботинки, а вместо компьютерных игр прочесть пару книг. Иначе как он может надеяться найти себе хорошую девушку?

К столику подошел Кит и поблагодарил меня за то, что я пришла. Я вручила ему подарки, которые его, похоже, искренне удивили. Он посмотрел на один, потом на другой, и лицо его приняло выражение, которое было трудно интерпретировать, однако я быстро исключила из спектра вероятных эмоций скуку и безразличие. Я была счастлива – оттого, что преподнесла ему тщательно продуманный и единственный в своем роде презент, на который не способен никто другой. Кит поставил мой пакет на ближайший столик.

– Может, это, пойдемте танцевать, Элеанор?

Сердце в груди забилось быстрее. Танцевать! Я?

– Я не уверена, что у меня получится, – сказала я.

Кит засмеялся, потянул меня за руки и заставил подняться.

– Идемте, – сказал он, – еще как получится!

Едва мы вышли на деревянный танцпол, как музыка поменялась. Кит издал стон.

– Прошу прощения, – сказал он, – но тут без шансов, этот мне придется пропустить. Привилегия именинника!

Я увидела, что некоторые покинули танцпол, но на их место тут же стеклись другие. Музыка отличалась большим количеством духовых и быстрым ритмом. Мишель, подруга Гэри, махнула мне рукой, а когда я подошла, втащила меня в узкий круг женщин примерно одного возраста, которые улыбались мне и выглядели очень счастливыми. Я присоединилась к ним в танце, который представлял собой что-то вроде притоптывания на одном месте. Некоторые двигали руками, будто на утренней пробежке, другие показывали пальцами непонятно куда; судя по всему, в этом танце можно было двигаться как угодно, лишь бы в такт мелодии с восьмидольным ритмом, услужливо подчеркиваемым ударными. Потом ритм вдруг резко изменился, и все начали делать одно и то же, создавая руками странные фигуры над головой. Мне потребовалось некоторое время, чтобы научиться их копировать. Топтание в свободной форме, потом одинаковые фигуры в воздухе; топтание в свободной форме, потом одинаковые фигуры в воздухе. Танцевать – это просто!

Подпевая вместе с другими, я обнаружила, что в голове у меня нет мыслей, будто после водки, но все же по-другому. Уай Эм Си Эй! Уай Эм Си Эй! Показывать руками буквы в воздухе, что за потрясающая идея! Кто бы мог подумать, что танец может быть таким логичным?

Во время следующего куплета я задалась вопросом, почему в песне поется о Юношеской христианской организации. Но потом я подумала, опираясь на свой небогатый опыт общения с поп-музыкой, что в наше время поют о зонтах, разжигании огня и романах Эмили Бронте, а раз так, то чем хуже песня о молодежной ассоциации, куда отбирают по гендерному признаку и по вероисповеданию?

Песня закончилась, и тут же началась другая. Она показалась мне совсем не такой веселой, поскольку соответствующий танец представлял собой исключительно топтание на месте, без всяких манипуляций руками в промежутках. Но я все равно осталась на танцполе в кругу тех же смеющихся женщин, чувствуя себя в самой гуще событий. Я начинала понимать, почему люди находят танцы увлекательными, хотя не была уверена, что смогу выдержать целый вечер. Тут меня кто-то тронул за плечо. Я обернулась, думая, что это Рэймонд, и уже улыбаясь при мысли, как расскажу ему про танец с фигурами. Но это оказался не он.

Передо мной стоял мужчина лет тридцати пяти – сорока, с которым я раньше никогда не встречалась. Он улыбнулся и поднял брови, будто хотел меня о чем-то спросить, а потом просто стал изображать передо мной все то же топтание в свободной форме. Я повернулась обратно к кругу смеющихся женщин, но он уже сомкнулся. Новый персонаж – низкий краснолицый мужчина с нездоровым видом человека, который в своей жизни не съел ни одного яблока, – отплясывал с большим энтузиазмом, хотя и несколько не в такт. Не зная, как на это реагировать, я вновь начала танцевать. Он склонился ко мне и что-то произнес, разумеется, неразборчиво из-за громкости музыки.

– Простите, что вы сказали? – крикнула ему я.

– Я спросил, – в ответ тоже закричал он, куда громче, чем раньше, – откуда ты знаешь Кита.

Какой странный вопрос к незнакомому человеку.

– Я оказалась рядом с его отцом, когда с ним случился приступ, – ответила я.

Прежде чем собеседник уловил смысл сказанного, мне пришлось повторить дважды – вполне возможно, что у него были нарушения слуха. А когда до него все же дошло, лицо его приняло заинтригованный вид. Он склонился ко мне, окинул взглядом, который нельзя было назвать иначе как плотоядным, и спросил:

– А ты что, медсестра?

– Нет, я работаю в бухгалтерии.

После этого у него будто закончились слова, и чтобы предотвратить дальнейшие разговоры, я стала смотреть в потолок, пока мы танцевали. Поддерживать разговор и одновременно танцевать оказалось довольно сложно.

Когда песня закончилась, я поняла, что на данный момент с меня достаточно, и ощутила довольно острое желание подкрепиться.

– Могу я тебя чем-нибудь угостить? – проорал мужчина, перекрикивая следующую песню.

Интересно, диджей когда-нибудь рассматривал идею устраивать между композициями пятиминутные перерывы, чтобы позволить гостям спокойно сходить в бар или в уборную? Возможно, стоит предложить ему это чуть позже.

– Нет, спасибо, – ответила я. – Не хочу принимать напиток от вас, потому что в этом случае я буду обязана предложить что-нибудь в ответ, а у меня нет желания тратить с вами столько ценного времени.

– Что? – переспросил он, поднося к уху руку.

У него определенно был или постоянный звон в ушах, или более серьезные нарушения слуха. Я перешла на язык жестов, отрицательно мотая головой и покачивая указательным пальцем, при этом артикулируя губами слово «НЕТ». Потом, не дожидаясь, пока он предпримет попытку продолжить разговор, пошла искать уборную.

Она располагалась в самом конце коридора, но найти ее оказалось нелегко, поскольку я видела только указатель в «Дамскую комнату». Как оказалось впоследствии, это и была уборная. Почему бы просто не называть вещи своими именами? Это сбивает с толку. Там была очередь, и я встала за нетрезвой женщиной, которая была одета не по возрасту. Я полагаю, что топы-бандо лучше всего подходят девушкам до двадцати пяти, если вообще подходят хоть кому-нибудь.

Полупрозрачному, усыпанному блестками жакету отнюдь не удавалось прикрыть ее огромную морщинистую грудь. Макияж, который выглядел бы утонченно разве что на сцене Альберт-холла, уже немного поплыл. Почему-то мне представилось, как в конце вечера эта женщина рыдает где-нибудь на лестнице. Это пророчество меня удивило, но в ее поведении сквозила какая-то лихорадочность, которая и привела меня к этому выводу.

– Вы когда-нибудь задумывались, сколько времени мы проводим в очереди в сортир? – непринужденно спросила она. – Кабинок вечно на всех не хватает.

Я ничего не сказала, попытавшись подсчитать в уме время, потраченное мной в очередях, но отсутствие ответа, похоже, ее ничуть не огорчило.

– Мужчинам проще, правда? – возмущенно продолжала она. – В мужской туалет очередей никогда нет. Иногда мне хочется зайти туда и устроиться на писсуаре! Ха! Представляете их лица!

Дама засмеялась хриплым смехом курильщицы, который быстро перешел в затяжной кашель.

– Ну да, но мне кажется, что в мужском туалете ужасная антисанитария, – сказала я, – они совершенно не заботятся о чистоте и прочих подобных вещах.

– Это точно, – ответила она пронизанным горечью голосом, – они просто приходят, срут где попало, а потом отваливают, предоставляя другим за ними убирать.

Она тупо уставилась в пространство, явно думая о ком-то конкретном.

– На самом деле, я им сочувствую, – сказала я.

Она окинула меня таким взглядом, что я поспешила уточнить свою мысль:

– Вы только представьте себе, каково это – мочиться, выстроившись в ряд с другими мужчинами – незнакомцами, приятелями, может, даже друзьями! Это должно быть чудовищно. Подумайте, как неприятно было бы женщинам демонстрировать друг другу гениталии, выстояв очередь до конца!

Она едва слышно рыгнула и с неприкрытой откровенностью уставилась на мои шрамы. Я отвернулась.

– Ты немного чокнутая, да? – спросила она совсем не агрессивно, но немного заплетающимся языком.

Она была далеко не первая, кто меня об этом спрашивал.

– Да, – ответила я, – полагаю, что да.

Дама кивнула, как будто я подтвердила ее давнишнее подозрение. После этого мы больше не говорили.

К моменту, когда я вернулась в банкетный зал, атмосфера успела перемениться: ритм музыки замедлился. Я подошла к барной стойке, взяла себе «Магнерс» и водку с колой, немного подумала и добавила к ним пинту пива для Рэймонда. Отнести все это за наш небольшой столик оказалось непростой задачей, но я все же с ней справилась, не расплескав ни капли. Так приятно было сесть после топтания и стояния в очереди. Я выпила водку в два глотка – после танцев очень хотелось пить. Джинсовая куртка Рэймонда по-прежнему висела на спинке стула, но его самого нигде не было видно. Я подумала, что, возможно, он вышел покурить. Мне так много нужно было ему рассказать – о танцах, о даме в очереди, и я с нетерпением ждала его появления.

Музыка снова поменялась и стала еще медленнее. Многие покинули танцпол, а те, что остались, дрейфовали парами. Зрелище было странным, будто из мира природы – к примеру, из жизни обезьян или птиц. Дамы обнимали кавалеров за шею, а те их за талию. Неловко шаркая ногами, они раскачивались из стороны в сторону, либо глядя друг другу в глаза, либо прильнув головой к плечу партнера.

Я поняла: в некотором роде, это был брачный ритуал. Но тогда разве не получается, что покачиваться в такт медленной музыке очень приятно, а прижиматься друг к другу и вовсе чудесно? Я вновь посмотрела на них – на их разнообразные формы, размеры и телодвижения. И там, в середине, увидела Рэймонда с Лаурой. Он что-то говорил ей на ухо, склоняясь так близко, что наверняка мог чувствовать аромат ее духов. Она смеялась.

Купленное мной пиво пропадет почем зря. Я взяла кружку и опустошила ее, ощутив во рту едкий, горький вкус. Потом встала и надела телогрейку. Сейчас еще раз схожу в «дамскую комнату», потом сяду на поезд и вернусь в город. Вечеринка, по всей видимости, подошла к концу.