На следующей неделе Рэймонд прислал мне электронное письмо в середине дня. Было очень странно увидеть его имя в моем почтовом ящике. Как я и полагала, он был полуграмотен.

Фуршет. В гольф-клубе. Бог отнимает, и бог дает. Две вечеринки за месяц! Больше, чем за последние двадцать лет. Я набрала ответ:

А через несколько секунд получила ответ: ☺.

Общение двадцать первого века. Меня пугают стандарты грамотности у нашей нации.

Я договорилась об отгуле во второй половине дня из-за моей записи в парикмахерскую. Но сначала, по обыкновению, съела свой ланч в комнате отдыха с кроссвордом из «Телеграф», сэндвичем с кукурузой и тунцом, чипсами с солью и уксусом и апельсиновым соком с мякотью. В свое время я поблагодарю музыканта за то, что он приобщил меня к радостям соков с мякотью. После столь восхитительной трапезы я села на автобус в центр, победоносно улыбаясь при мысли о коллегах, которые вынуждены были оставаться за своими столами до конца дня.

«Гелиотроп» располагался на красивой улице в самом центре города, на первом этаже здания из песчаника в викторианском стиле. Он явно не относился к типу мест, где я часто бывала, – громкая музыка, агрессивно модный персонал и чрезмерное обилие зеркал. Я представила, что, может статься, музыкант ходит сюда стричься, и от этой мысли почувствовала себя немного лучше. Вполне возможно, что однажды мы будем сидеть бок о бок в этих черных кожаных креслах под большими фенами, взявшись за руки.

Я подождала, пока администратор закончит говорить по телефону, и отодвинулась подальше от стоящей на стойке большой вазы с белыми и розовыми лилиями. От их запаха в горле запершило, будто там застряло перо или кусок меха. Я закашлялась: этот запах явно не для людей.

Я уже забыла, как шумно в парикмахерских, это постоянное гудение фенов и гул бессмысленных разговоров. Я устроилась на подоконнике, предварительно облачившись в черное нейлоновое кимоно, которое, как я с тревогой заметила, было засыпано короткими частичками волос, отрезанными от предыдущего клиента. Я быстро смахнула их.

Пришла Лаура, такая же нарядная, как и всегда, и провела меня к креслу напротив пугающего ряда зеркал.

– Как повеселились в субботу? – спросила она, возясь со стулом, пока не смогла устроиться позади на одном уровне со мной.

Смотрела она не на меня, а в зеркало, обращаясь к моему отражению. Я поняла, что делаю то же самое. Как ни странно, это действовало расслабляюще.

– Отлично! – ответила я. – Это был превосходный вечер.

– Папа живет в комнате для гостей и уже сводит меня с ума, – с улыбкой сказала она. – И так будет еще две недели! Не представляю, как выдержу.

Я кивнула и сказала:

– Да, мне по опыту известно, как трудно порой бывает с родителями.

Мы обменялись сочувственными взглядами.

– Так, и чем мы сегодня займемся? – спросила она, снимая резинку и распуская мою косу.

Я уставилась в зеркало. Волосы у меня были мышино-каштанового цвета с пробором посередине, прямые и не особенно пышные. Человеческие волосы, делающие то, что и должны делать: расти на моей голове.

– Я бы хотела что-нибудь новое, – ответила я. – Что вы можете мне предложить?

– А на что вам хватит смелости, Элеанор? – спросила Лаура.

Это был верный вопрос. Я смелая. Я, Элеанор Олифант, храбрая и смелая.

– Делайте все, что хотите, – сказала я.

Она явно была в восторге.

– Красить тоже будем?

Я задумалась.

– Это будет обычный человеческий цвет? Не уверена, что хотела бы розовый или голубой или что-нибудь подобное.

– Я подстригу их вам до плеч, будет градуированный боб с карамельным и медовым оттенком, плюс длинная челка на один глаз, – сказала она. – Что скажете?

– Ничего не скажу, это недоступный моему пониманию набор тарабарщины, – ответила я.

Она засмеялась, глядя на мое отражение, но быстро прекратила, возможно потому, что я не смеялась.

– Поверьте мне, Элеанор, – серьезно произнесла она, – получится красиво.

– Слово «красиво» обычно не ассоциируется с моей внешностью, – сказала я скептически.

Она похлопала меня по плечу.

– Вот увидите, все будет хорошо, – ласково сказала она.

А потом заорала так, что я чуть не упала со стула:

– МАЙЛИ! Иди сюда и помоги мне смешать нужный цвет!

К нам подбежала круглолицая низенькая девушка с плохой кожей и прекрасными глазами. Лаура дала ей указания, включая процентное соотношение и коды, которые в равной степени могли относиться как к краске для волос, так и к пороху.

– Чай? Кофе? Журнал? – спросила она меня.

Когда я через пять минут обнаружила, что потягиваю капучино и листаю последний номер «ОК!», то сперва даже себе не поверила. «Нет, вы только посмотрите на меня», – подумала я.

– Ну что, готовы? – спросила Лаура.

Своей мягкой, теплой рукой она провела по задней части моей шеи, захватила волосы и стянула в хвост. Неторопливый звук кромсавших мои пряди ножниц напоминал треск пылающих дров – такой же звонкий и такой же опасный. Через мгновение все было закончено. С победоносным видом Далилы Лаура подняла мои волосы, сжав их в кулаке.

– Когда покрасим, я подстригу их как надо, – сказала она, – просто на этой стадии нам нужно пространство для действий.

Сидя неподвижно на стуле, я не заметила никакой разницы. Лаура бросила волосы на пол, и они легли там, словно мертвое животное. Худой мальчик, на лице которого было написано, что он предпочел бы какое угодно другое занятие, медленно-медленно смел мои волосы щеткой на длинной ручке в совок. Я через зеркало наблюдала за его перемещениями по салону. Интересно, а что делают со всеми этими волосами потом? Я представила, как настриженные за день или за неделю волосы суют в пакет, какой у них будет запах, как пакет будет мягко разбухать, и мне стало нехорошо.

Лаура подкатила к моему стулу тележку и взялась смазывать некоторые мои пряди густой пастой, черпая ее то из одной, то из другой чаши. Наложив очередную порцию этой субстанции, она скручивала окрашенную прядь и оборачивала ее квадратиком фольги. Эта процедура оказалась весьма захватывающей. Полчаса спустя она оставила меня сидеть с красным лицом и головой в фольге, через некоторое время вернулась с большой лампой-рефлектором на подставке и установила ее у меня за спиной.

– Двадцать минут, и все будет готово, – сказала она.

Лаура принесла еще несколько журналов, но особого удовольствия они мне не доставили – мне быстро надоело читать сплетни о знаменитостях, а журналов о технике или истории у них, к моему огорчению, не оказалось. У меня в голове трепетала какая-то мысль, от которой я старалась отмахнуться. Я расчесываю кому-то волосы? Да. Кто-то меньше меня сидит на стуле, а я стою сзади и распутываю колтуны, изо всех сил стараясь действовать как можно нежнее. Она ненавидела дергание. Такие мысли – смутные, загадочные и тревожные – относились как раз к тому типу, который хорошо было вытравливать водкой, но мне, к сожалению, предложили на выбор только кофе и чай. И почему в салонах красоты не предлагают ничего крепче? В конце концов, перемена стиля может стать причиной стресса, а расслабиться в столь ярком и шумном окружении очень сложно. К тому же, это побуждало бы клиентов щедрее давать чаевые. «Пьяный – значит щедрый», – подумала я и беззвучно засмеялась.

Когда на лампе-рефлекторе прозвенел звонок, ко мне вновь подошла девушка, смешивавшая краску, и подвела к парикмахерской мойке, которая, как ее ни назови, была просто раковиной. Я покорно позволила снять с моей головы кусочки фольги и вымыть волосы шампунем. Пальцы у девушки были умелые и сильные, и я восхитилась великодушием тех, кто оказывает другим столь интимные услуги. Я не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь мыл мне голову. Скорее всего, мамочка купала меня, когда я была совсем ребенком, но мне было сложно представить ее исполняющей какие-либо нежные обряды такого рода.

После того как шампунь был смыт, девушка сделала мне «массаж головы шиацу». Я никогда не испытывала такого блаженства. Она массировала кожу на моем черепе точными, нежными движениями, от которых волоски на моих руках встали дыбом, а вдоль позвоночника прокатился мощный разряд тока. Процедура закончилась часов на девять раньше, чем мне бы хотелось.

– У вас много напряжения в голове, – проницательно заметила девушка, смывая остатки кондиционера.

Не зная, что на это ответить, я выбрала улыбку – что хорошо работает в большинстве случаев (но только не в ситуациях болезни или смерти – теперь мне это известно).

Когда меня усадили обратно на стул перед зеркалом и причесали покрашенные волосы, вернулась с ножницами Лаура.

– На мокрых волосах нельзя в точности рассмотреть цвет, – сказала она, – поэтому придется подождать!

Стрижка, в конечном итоге, заняла около десяти минут. Сноровка и уверенность, с которой Лаура взялась за дело, привели меня в восхищение. Чтобы высушить волосы, времени понадобилось куда больше, причем пришлось много манипулировать щеткой. Я читала журнал, по просьбе Лауры не поднимая глаз до тех пор, пока она не закончит с укладкой. Потом фен был выключен, все необходимые химикаты распылены, длина и углы проверены, последние штрихи нанесены. Я услышала, как Лаура смеется от удовольствия.

– Можно смотреть, Элеанор! – сказала она.

Я подняла голову от подробной статьи о женском обрезании, опубликованной в «Мари Клер». Мое отражение показало куда более молодую, уверенную в себе женщину с блестящими волосами до плеч и косой челкой, прикрывающей шрам. Я? Я повернула голову вправо, потом влево. Посмотрела в зеркало, которое Лаура держала за моей головой, чтобы я могла увидеть свою новую прическу, гладкую и безупречную, сзади. Я с трудом сглотнула и сказала:

– Лаура, вы сделали меня… сияющей.

Я пыталась сдержаться, но по моей щеке, у самого носа, покатилась слеза. Я быстро вытерла ее тыльной стороной ладони, пока она не коснулась кончиков моих новых волос.

– Спасибо, что сделали меня сияющей.