Глава двадцать вторая. Амари

Дома, во дворце, каждое окно в моих покоях выходило во внутренний двор. Отец возвел новое крыло сразу после моего рождения и настоял, чтобы было именно так. Цветение леопардовых орхидей в саду – это все, чем радовал меня внешний мир. Тебе нужно думать лишь о дворце, говорил отец, когда я умоляла его позволить мне выйти за его пределы. Будущее Ориши решается в этих стенах, и ты как принцесса должна быть в курсе всего.

Я пыталась прислушаться к его словам. Притвориться, что придворная жизнь радует меня так же, как мою мать, общаться с другими олойе и их дочерьми. Пыталась получать удовольствие от дворцовых сплетен. Но ночами я проскальзывала на половину Инана и, выходя на балкон, осматривала столицу. Думала о том, что лежит за деревянными стенами Лагоса, какой прекрасный мир мне откроется, когда я окажусь там.

Однажды, шептала я Бинте.

Однажды непременно, улыбалась она в ответ.

Мечтая, я даже представить не могла, что меня ждет пекло джунглей, москиты и острые камни. После четырех дней в пустыне я убедилась, что ад в Орише не один. В пустыне нет ни лисьего мяса, чтобы поесть, ни воды или кокосового молока, чтобы утолить жажду. Все, чем она одаряет нас в избытке, – это песок. Бескрайние горы песка.

Несмотря на шарф, обмотанный вокруг лица так туго, что я едва могу дышать, песчинки забиваются мне в рот, в нос, в уши. Они неиссякаемы, как палящее солнце – последний штрих к портрету этих бесплодных земель. Чем дальше мы идем, тем сильнее у меня чешутся руки развернуть Найлу и отправить ее назад. Но, даже если это произойдет, куда, во имя небес, я пойду?

Родной брат охотится за мной. Отец, вероятно, жаждет моей крови. Я едва ли могу представить, какой ложью мать объясняет мое отсутствие. Возможно, если бы Бинта была во дворце, я бы рискнула приползти обратно, поджав хвост. Но она мертва.

Песок – все, что у меня сейчас есть.

Меня охватывает грусть, тогда я закрываю глаза и представляю себе Бинту. Даже краткого воспоминания о ней хватает, чтобы я почти позабыла о раскаленном аде вокруг. Если бы она была здесь, она бы смеялась над песчинками, застрявшими у нее между зубов. Подруга бы увидела здесь красоту. Она находила ее везде.

Мысли о Бинте уносят меня по волнам воспоминаний, возвращая к нашей жизни во дворце. Однажды утром, когда мы были еще девчонками, я провела ее в покои матери, желая показать мои любимые украшения. Я забралась на туалетный столик, треща о деревнях, которые Инан увидит во время военных смотров.

Так нечестно, хнычу я. Он поедет в Икойи. Увидит настоящее море.

Ты тоже непременно увидишь. Бинта пятится, пряча руки за спиной. Сколько бы я ни просила ее присоединиться ко мне, она говорила, что не сможет.

Что угодно. Взгляд Бинты мутнеет. Все. Она прикусывает нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку. Думаю, мне все понравится. Никто в моей семье не бывал за стенами Лагоса.

Я никогда не узнаю, почему мать явилась так быстро. Она смотрела на устроенный мной беспорядок, и ее голос отражался от стен арки, ведущей в покои. Я не могла говорить, и вперед вышла Бинта. «Мои глубочайшие извинения, ваше величество. Мне приказали почистить ваши драгоценности. Принцесса Амари хотела мне помочь. Если хотите наказать кого-то из нас, накажите меня», – говорит она.

– Тихо, – обрывает мать. Пыхтя от гнева, она тащит Бинту за собой. – Мы слишком мягко обращались с тобой. Кнут пойдет тебе на пользу.

– Нет, мама! Подожди… – кричу я вслед.

Найла оступается, выдергивая меня из омута воспоминаний. Детское лицо Бинты тает в глубинах памяти. Тзайн пытается не дать леонэре сползти по осыпающемуся песку. Я хватаюсь за кожаные стремена, а Зели пригибается, вцепившись в мех Найлы.

– Прости, девочка, – утешает ее Зели. – Обещаю, мы скоро приедем.

– Ты уверена? – хриплю я. Мой голос такой же сухой, как песок, что нас окружает. Не знаю, отчего у меня сжимается горло: от жажды или от воспоминаний о Бинте.

– Мы уже близко. – Тзайн оборачивается и зажмуривается от слепящего солнца. Даже когда его глаза полузакрыты, взгляд, глубокий и темный, гипнотизирует меня. Щеки пылают. – Если мы не доберемся в Ибеджи сегодня, завтра точно приедем.

– Но что, если солнечного камня там нет? – спрашивает Зели. – Вдруг Лекан ошибся? До солнцестояния всего тринадцать дней. Если его нет в Ибежди, мы обречены.

При мысли о неудаче все внутри сжимается. Уверенность, которую я ощутила в Шандомбле, тает. О небо, все было бы гораздо проще, останься Лекан в живых. С его знаниями и магией Инан был бы нам не страшен. Нам бы, наверное, удалось найти солнечный камень. Возможно, мы бы уже плыли к священному острову, чтобы провести ритуал.

После смерти Лекана мы ни на шаг не приблизились к спасению магов. У нас заканчивается время, и мы спешим навстречу смерти.

– Лекан не указал бы нам неверный путь. Камень в Ибеджи. – Тзайн медлит, вытягивая шею. – И если это не мираж – мы тоже.

Мы с Зели выглядываем из-за широких плеч Тзайна. От жары песок плывет волнами, размывая горизонт, но за пыльной завесой проступают очертания растрескавшейся глиняной стены. К моему удивлению, мы лишь одни из множества путешественников, стекающихся к городу со всех направлений. В отличие от нас некоторые путники едут караванами, в повозках из крепких бревен, украшенных золотом, – таких вычурных, что становится ясно: они принадлежат знати. Меня охватывает возбуждение, когда я прищуриваюсь, чтобы рассмотреть все получше. В детстве я слышала, как однажды отец предупреждал генералов об опасностях пустыни – края, управляемого владыками земли. Он утверждал, что их магия способна превратить каждую песчинку в смертельное оружие. Позже ночью я рассказала об этом Бинте, пока она расчесывала мне волосы.

Это неправда, сказала она. Владыки земли, живущие в пустыне, – мирный народ. С помощью магии они возводят города из песка.

Тогда я представила, на что должен быть похож песчаный город, неподвластный законам и принципам нашей архитектуры. Если владыки земли действительно управляли пустыней, эти прекрасные поселения должны были рассыпаться и исчезнуть после их смерти.

Однако спустя четыре дня пути по пустыне мы наконец оказываемся в захудалом городке Ибеджи. Он – первый проблеск надежды в этих бесплодных землях. Слава небесам.

Возможно, мы выживем.

Прохудившиеся навесы и глиняные ахэре встречают нас за городскими стенами. Как и в трущобах Лагоса, запорошенные песком хижины выглядят приземистыми и крепкими. Они утопают в обжигающих лучах. Самые крупные возвышаются вдалеке. На них хорошо знакомая мне печать. Резной снежный леопанэр блестит на солнце, обнажив угрожающе острые клыки.

– Сторожевой пост, – хриплю я, замирая в седле. Хотя королевская печать выбита на глиняной стене, она плывет у меня перед глазами, как бархатные знамена в тронном зале отца. После Рейда он отверг прежний символ, изящного рогатого леопанэра, который всегда казался мне защитником. Отец заявил, что нашу власть олицетворят снежные леопанэры: звери, лишенные сожалений. Воплощения чистой ярости.

– Амари. – Шепот Зели обрывает мои мысли. Она спрыгивает с Найлы и туже затягивает закрывающий лицо шарф. Я следую ее примеру.

– Давайте разделимся. – Тзайн спускается со спины Найлы и вручает нам фляжки. – Не стоит, чтобы нас видели вместе. Достаньте воды. Я найду место для ночлега.

Зели кивает и уходит. Тзайн ловит мой взгляд.

– Ты в порядке?

Я вымученно киваю, хотя не могу сказать ни слова. От одного вида королевской печати у меня в горле пересыхает еще больше.

– Просто держись поближе к Зели.

Потому что ты слабачка, кажется, сейчас добавит Тзайн, но в его темных глазах читается забота. Даже несмотря на меч, ты не можешь себя защитить.

Он ласково сжимает мою руку, а затем берет Найлу под узцы и уводит ее прочь. Я гляжу на его мощную фигуру, борясь с желанием отправиться с ним, но шепот Зели отвлекает меня от мыслей.

Все будет хорошо. Я приветливо смотрю на Зели, но она даже не глядит в мою сторону. Я думала, что после Сокото напряжение между нами стало спадать, но все доверие, которое я заработала, исчезло, когда мой брат появился у храма. За эти четыре дня Зели перекинулась со мной всего парой слов, будто это я убила Лекана. Она наградила меня единственным долгим взглядом – в спину.

Мы держимся вместе, спускаемся по пустым улочкам в поисках еды. Горло дерет от мысли о чаше холодной воды, свежей краюшке хлеба и большом куске мяса, но, в отличие от торгового квартала в Лагосе, здесь нет ярких витрин и прилавков с сочными лакомствами. Город кажется таким же бесплодным, как и окружающая его пустыня.

– Боги, – еле слышно ахает Зели и на миг останавливается. Ее охватывает дрожь. Несмотря на палящее солнце, зубы стучат, словно она стоит в ледяной воде. С момента обретения силы она вздрагивает всякий раз, когда духи мертвых оказываются поблизости.

– Их здесь так много? – шепчу я.

Справившись с дрожью, она выдыхает:

– Мы будто идем по кладбищу.

– Неудивительно, здесь такая убийственная жара.

– Не знаю. – Зели оглядывается, туже затягивая шарф. – Каждый раз, когда сталкиваюсь с кем-то из них, ощущаю привкус крови.

Меня тоже пронизывает дрожь, хотя я отчаянно потею. Если Зели чувствует кровь, я не хочу знать почему.

Я останавливаюсь на обочине, пока группа людей проходит мимо. Их лица скрыты шлемами и масками, но на одежде королевская печать Ориши.

Сжимаю руку Зели, и она тянется к посоху. От солдат воняет ликером, некоторые шатаются. Мои ноги трясутся, будто кисель, но они исчезают так же быстро, как появились, растворяются среди глиняных ахэре.

– Соберись! – Зели отталкивает меня, и я едва не падаю на землю. В ее взгляде, в отличие от Тзайна, нет сочувствия. Серебряные глаза полны ярости.

– Прости… – говорить трудно, но я заставляю себя. – Я испугалась стражников.

– Если желаешь играть в маленькую принцессу, сдайся им. Я не собираюсь тебя защищать. Мы здесь, чтобы бороться.

– Это нечестно. – Я обхватываю себя руками. – Я тоже борюсь.

– Видя, что твой отец сделал с этой страной, на твоем месте я старалась бы чуть больше.

С этими словами Зели отворачивается и, поднимая тучу песка, срывается с места. Мое лицо горит, я спешу за ней, стараясь держаться подальше.

Мы шагаем к главной площади Ибеджи, минуя низкие хижины из красной глины и кривые улочки. Приближаясь к центру, видим аристократов. Их выдают яркие шелковые кафтаны и следующие по пятам слуги. Я никого не узнаю, но все же поправляю шарф, опасаясь, что малейшая щелочка меня выдаст. Что они здесь делают, так далеко от столицы? Богачей на улицах больше, чем рабочей силы.

Останавливаюсь, потрясенная тем, сколько рабов толпятся на узких улицах. До этого я видела их только во дворце. Они всегда были вежливы, причесаны и чисто одеты – этого желала моя мать. Я считала, рабы живут, как Бинта, под защитой дворцовых стен, и не задумывалась, как они живут за пределами королевства.

– О небеса! – Я едва могу вынести это зрелище. Улицы полны предсказателей – их гораздо больше, чем горожан. Они одеты в лохмотья, все в грязи и волдырях от солнечных ожогов и почти все похожи на живые скелеты. Песок словно бы въелся им в кожу.

– Что происходит? – шепчу я, провожая взглядом процессию закованных в цепи детей. Они совсем еще крохи, даже самые старшие – младше меня. Я ищу поблизости шахты, строящиеся дороги, новую крепость, которую они возводят в этом забытом богами городке, но ничего не вижу. – Зачем они здесь?

Зели провожает взглядом темнокожую девочку с длинными белыми волосами, такими же, как у нее самой. Она одета в рваное белое платье. Ее глаза кажутся пустыми.

– Они в рабстве, – бормочет Зели. – Идут, куда скажут.

– Наверное, не все так плохо? – спрашиваю я.

Зели направляется к посту стражи на главной площади.

Внутри все сжимается. Не от голода – от ужасающей правды. Все эти годы я тихо сидела за столом. Пила чай, пока люди умирали.

Тянусь к воде, чтобы наполнить фляжку. Зели делает то же самое…

Меч стражника опускается прямо перед нами и разрубает край деревянной лохани там, где секунду назад была ладонь Зели. Мы отскакиваем. Мое сердце бьется, словно запертая в клетке птица. Дрожащими от ярости пальцами Зели стискивает спрятанный за поясом посох.

Мои глаза скользят по мечу, и я вижу улыбающегося солдата. От солнца он щурится, но взгляд кажется ясным – кажется, он не пьян.

– Я знаю, что мухи не умеют читать, – рычит он на Зели. – Но, ради небес, научитесь считать.

Острием меча он указывает на старую табличку. Сквозь песок, забившийся в трещины дерева, я вижу надпись: ОДНА ЧАША – ОДИН ЗОЛОТОЙ.

– Вы серьезно? – вскипает Зели.

– Мы можем себе это позволить, – шепчу я и шарю в ее сумке.

– А они – нет! – Она указывает на рабов, которые несут ведра с темной водой, похожей, скорее, на жидкую грязь. И все же сейчас не время для бунта. Как Зели не понимает этого?

– Приносим глубочайшие извинения, – сделав шаг вперед, говорю я самым любезным тоном, на который способна, и почти себе верю. Мать гордилась бы мной.

Я опускаю три золотых монеты в ладонь стражника, беру фляжку Зели, заставляя ее отойти, и набираю воду.

– Держи.

Протягиваю ей фляжку, но моя спутница презрительно щелкает языком. Хватает ее и идет к рабам. Останавливается перед девочкой в белом.

– Пей, – говорит она. – Пока надсмотрщик не видит.

Юная рабыня не медлит. Она жадно пьет – без сомнения, впервые за несколько дней. Девочка делает последний глоток и протягивает фляжку предсказателю, закованному в цепи рядом с ней. Неохотно я протягиваю оставшиеся фляжки другим рабам.

– Ты слишком добра, – шепчет девочка, обращаясь к Зели, слизывая с губ последние капельки влаги.

– Жаль, что я не могу сделать больше.

– Ты уже сделала более чем достаточно.

– Почему вас здесь так много? – спрашиваю я, пытаясь не обращать внимания на сухость в горле.

– Надсмотрщики посылают нас на арену. – Кивком головы девочка указывает на едва видимую тень за городской стеной. Сперва мы не можем ничего рассмотреть среди красных дюн и песчаных барханов, но постепенно вдали проступают очертания амфитеатра.

Я никогда не видела строения столь впечатляющего. Арена состоит из иссеченных ветрами арок и колонн и простирается вглубь пустыни, уходит далеко в бесплодные земли.

– Вы ее строите? – Я морщу нос. Отец никогда бы не позволил рабам возводить сооружение, подобное этому. Пустыня мертва, она не прокормит столько людей.

Девочка качает головой:

– Мы участвуем в состязании. Надсмотрщики говорят, если мы выиграем, наш долг спишут.

– Участвуете? – Брови Зели ползут вверх. – Зачем? Ради свободы?

– И денег, – отзывается раб, сидящий рядом с девочкой. Капли воды текут по его подбородку. – Они обещают целое море золота.

– Нас выбрали не для того, – обрывает девочка. – У аристократов и так полно денег. Им золото ни к чему. Они хотят заполучить сокровище Бабалойе.

– Бабалойе? – недоумеваю я.

– Бога здоровья и болезней, – напоминает Зели. – У каждого божества есть священная реликвия. У Бабалойе это оун эсо айе, драгоценность жизни.

– Это правда? – спрашиваю я.

– Легенда, – отвечает Зели. – История, которую маги рассказывают предсказателям перед сном.

– Это не просто легенда, – возражает девочка. – Я видела сокровище своими глазами. Оно больше похоже на камень, чем на драгоценность, но оно настоящее.

Зели наклоняется к ней.

– Этот камень, – она понижает голос, – как он выглядит?