– Туман, бабушка…

– Туман, Федя…

– Не пойдем давай за молоком сегодня с тобой. Там вампиры…

– Да какие вампиры, Федь, ты в своем уме?

– Ну давай тогда хоть просто так не пойдем… мимо будки без Шарика…

Иван-чаи синие по опушке, вьюнки, придорожники, поле, поле…

Столбы, провода, галки мокрые на стогах, дым печной, пар от крыш, у колодца лужи…

У Натальи Ивановны умер Шарик. Цепь пустая из будки к колышку тянется, в миску дождь наплакал.

Это папы удочка, вот моя, в сарае нашла их бабушка, тут поставила. Можно червяков накопать, в тушенку сложить, окуней пойти половить. Только лески за зиму перепутались… навсегда.

Ты полынь моя, трава горькая… раз один сорвешь, разотрешь в руке, навсегда вдохнешь, никогда уже не забудется…

Пахнет горе в поле ромашками, травой скошенной, подорешником, мховой плесенью, один раз вдохнешь счастье – горем, другой раз вдохнешь счастьем горе…

И кружит, кружит вверх-вниз по лучику от дождя, в облаках на минутку к земле отпущенным счастьем, солнышком не надышится, одним днем жива, как душа чья-то в радости, белая-белая бабочка…

– Счастье коротко, Феденька, путь далек.

– Да уж понял…

Мы купили! Купили!!! КУПИЛИ!!! Цыпленочка с бабушкой! Только что! ТОЛЬКО ЧТО!!! Мы купили-и-и-и!!! И-и-и-и-и!!! И-и! Разбабуленька ты моя ненаглядная, расхорошая, разлюбимая!!! Ненаглядная! Загляденная! Навсегда теперь самая ты моя разсамая! Раз-моя-при-моя, разлучшая… Я тебя никогда-никогда, никогда теперь не забуду!

За секунду до счастья в счастье не верил я, и надеялся – не надеялся, я и верил – не верил в бабушку… Это руки сами собой вот так, брюшком в брюшко вжимаются, к носу тянутся помолиться, сами ноги встают на цыпочки, если самое, самое-самое ненаглядное, невозможное ее просишь. Только так всю душу и выдохнешь, тише шепота:

– Бабушка…

– Ладно, Федь.

И КУПИЛА! Купила! КУПИЛА!!!

Мой! Внутри моем и снаружи…

Вся душа в цыпленка ушла… Так: клек-клек, мырк-мырк, тук-тук вот тут, глазки-бусинки…

Желтой ваты пушистой мех… шерстка даже…

– Понюхай, бабушка… вот понюхай… Как Пуней пахнет… мохнатенький… полосатенький…

– Да какой же, Федь, он тебе полосатенький?

– Расхороший…

– Они маленькие, Федь, все хорошие, щенятки, котятки, цыпленочки, а вот вырастет в курицу, что мы с ней с тобой делать будем?

Как же может цыпленок стать курицей? Он же он?!

– Он не вырастет, бабушка, он не вырастет! Ни за что не вырастет, вот увидишь!

– Это что ж он не вырастет, Федь, куда денется?

– Да еще-то до этого, бабушка, жить и жить!!!

Месяц – лето! Погода – хорошая. Вот идем сейчас прогуляться мы с Нюшей и бабушкой к остановке. Там у нас магазин открыли…

– Нюша, Нюшка!!! Гулять! Цып-цып!

И из зарослей, из малинных трущь, выбирается мой… моя, наша Нюша.

Поводок ей купили с бабушкой, колокольчик на ошейник повесили, закатали в ошейник бумажку с записочкой: Нюша. Деревня Тетерево. 33 участок. Вторая линия. Феде.

Она тоже не знает, петух он или же курица.

– Ты зачем, бессовестный, на людей кидаешься, нападаешь? А?!

Потому что к гостям, соседям она не особенно, и кто мимо забора тоже идет, чужие прохожие, то до самой дыры преследует, горлом так, как зерно глотает:

– Куда? Куд-куды? – пока на свободу не вырвется и до поворота самого под конвоем куриным не допроводит.

А потом назад возвращается, вся довольная, гордый весь!

– Только что не лает он у нас с тобой, да, бабушка?

– Только этого не хватало…

– Только что кудыкает у нас с тобой она, бабушка, а так-то все, что скажет, – по-человечьи…

– Хочешь, Федь, сегодня поедем, купим тебе другого цыпленочка?

– ХОЧУ, БАБУШКА!!! Нет… Не надо…

Июль в середину, день вполовину. Прошло вдоль забора дождичком, до нас с бабушкой не достало.

Хожу вдоль канавы, подберезовиков высматриваю, жду, когда к козе пойдем с бабушкой, обрываю с веток хлопучие белые шарики. Сапогом резиновым в луже хлопаю.

Полем туман-туман… Стоит в поле коза, одна-одинешенька. Мекает.

– Мне-е-е…

Зарезали у козы козленочка. У коровы – теленочка.

Если будут резать меня, пусть режут с бабушкой. Вместе мы.

Дым ноздрями выдыхает, вздыхает, переступает, жует березы ветку коза, плачет да жует, плачет да жует…

– Хрум, хрум…

Пусть убивают нас вместе с бабушкой. Вместе мы.

Плывут по луже сквозь сон облака. Налив белый восковой, до огрызочка на свет ясно. Разглядываю, нет ли внутри налива змея подлого, червяка?

Можно есть яблоко. Половину бабушке. Вместе мы.

Проредило дождем до зарева. Лес с верхушек горит. Солнце день прожгло, догорает. Облака в небе варятся. Клубятся. Целые горы плывут…

Стоит у калитки тетка страшная Вера, один зуб золотой, остальные съела. Говорит, что на десятом участке человека зарезали…

Видели еще в деревне черного петуха с красной гривой, вдоль домов ходил, выбирал. Какому дому гореть.

Неужели наш дом выбрал с бабушкой тот петух?

Река черная, на дне темно. Живет под камнем утопленница. В прошлом году ракетой ее так на сяк разрубило. Будет разрубать ракетой меня, разрублюсь только с бабушкой. Вместе мы.

Пришли к реке бараны, кусты ломать, ветки рвать, несет ветер целой охапкой на них рыжие листья, бросает в сон…

Осыпается сон ковром золотым под ноги, метет его впереди нас с бабушкой ветер. Жива молочница наша, смотри, бабушка!

Пахнет от молочницы парным молоком, табаком, мокрым лесом. Вот-вот как на пне опятами порастет, пойдем мы с бабушкой опят с нее на суп собирать.

– Помнишь ее ты, бабушка?

– Помню, Феденька…

– Гав! Гав…

И Шарик живой…

Далеко слышит, как мы вдоль болота зеленого по грязям кукарекаем с бабушкой, гремит цепью ржавой. Встречать выходит.

– Гав! Ряв!

Это радуется он нам. Котлету хочет. Сковородку чугунную такой пастью глотать… Проглотил Шар котлету и не заметил. Улыбается глазами карими, улыбается клыками волчьими. Где котлета?

Хвостом болтает. Хвостом таким человека перешибить можно…

– Гав!

Черным облаком листья в небо осыпались. Собралось облако в грачиный гай…

– Гав! Ряв! – в самую лужу повалился, разлапился. – Почеши животик…

В таком огромном, страшенном душа добрая поселилась. Чтоб не обидели?

Жарит сыроежки бабушка.

Ну и жарево сегодня будет у нас!

Пробует она ложечкой на поганки. Вдруг одна она, без меня, отравится?

Тоже и я пробую. Вместе мы.

Верю я. Не в Бога верю, а бабушке. Вместе мы.

Рассветная, осенняя, неужели во сне только радость эта моя… детство мое… воскресение…

Кутаюсь в одеяло.

Тяжелое одеяло, валкое, сырое, ватное…

Дом по саду в темноте похаживает, досками поскрипывает, в подполе мыши, черти на крыше. Прижимаю покрепче к себе зайца-хранителя.

– Здесь ты, бабушка?

– Здесь.

Каждой твари по паре на листике моем Ноевом.

Пуня с Нюшей, коза с козленочком, корова с теленочком, папа с мамой, две наши удочки, Царь-Заяц с Шариком да мы с бабушкой…

Вместе мы!