4
Пятница
Второе февраля
Я просыпаюсь под звук дождя, мягко барабанящего по стеклу. Терпеть не могу мокнуть, но в то же время очень люблю дождь. В нем есть что-то умиротворяющее. На запястье вибрирует «фитбит» — беззвучный будильник напоминает, что уже шесть утра и пора вставать.
Я потягиваюсь, как кошка, сильно-сильно вытягивая руки над головой. Когда родители были ж ивы, я любила спать до упора и закатывала глаза всякий раз, когда мама говорила, что я проспала полдня, вместо того чтобы заняться делами, и такими темпами просплю всю жизнь.
А теперь, как бы мне ни хотелось остаться под одеялом, я все равно встаю. Потому что больше нет мамы, которая разбудит и поднимет.
Вот так. И нечего разлеживаться.
Я сбрасываю одеяло. Холодно, по всему телу бегут мурашки, но я вскакиваю поскорее, чтобы не передумать и не зарыться снова под одеяло.
Выхожу из комнаты и шлепаю по коридору в ванную. Здесь намного теплее. В прошлом году установили радиатор, и он жарит просто нещадно.
Я выхожу из душа, одеваюсь и на цыпочках сбегаю вниз, стараясь не наступать на скрипящие половицы, чтобы никого не разбудить.
Сонни и Сиенна встают так же рано, как я. Все остальные — сони и ленивцы. У Шарлотты и Айзека комнаты на первом этаже, поэтому мы стараемся не шуметь до семи, когда эти двое высовывают носы из дверей.
— Доброе утро, — говорю я Сиенне. Ее волосы, обычно такие гладкие и блестящие, торчат во все стороны. — Что, тяжелая ночка?
Она даже не поднимает голову, просто сидит, глядя в свою огромную кружку с черным кофе.
— Не то слово. Так и не смогла уснуть. И уже устала, — бурчит она.
— Сонни еще не спускался? Обычно он просыпается первым.
— Его даже в комнате нет, — отвечает она все тем же монотонным голосом, который звучит как плохая запись.
— А ты откуда знаешь? — Я тоже наливаю себе кофе.
— Дверь открыта. Где он сам, не знаю.
— Странно. — Я оборачиваюсь к Сиенне. — Обычно он ночует дома. Всегда.
Все знают, что Сонни любит девушек, а девушки любят его. Его, как он сам говорит, «трофеев» просто не счесть. Но при этом Сонни никогда, ни с одной из девушек не оставался на всю ночь, чтобы наутро избежать неловкости и позорного бегства.
— Да я знаю, — пожимает плечами Сиенна. — Может, он тактику сменил?
Пару секунд она молчит, а потом из ее груди вырывается короткий, низкий смешок:
— А может, и нет.
Я с кофе усаживаюсь возле Сиенны, и мы ждем, когда проснутся остальные.
Если рассуждать здраво, то переживать за взрослого парня, который, скорее всего, решил зависнуть на ночь у какой-то девчонки, — глупо. Но… что-то не так. Я чувствую. Мне не по себе, и в желудке как будто лежит огромный кусок свинца.
После смерти родителей я всегда первым делом предполагаю самое худшее. Когда их привезли в больницу, все были уверены, что обойдется. А потом мама умерла прямо на операционном столе, а папа — меньше чем через сорок минут после нее, от обильной кровопотери.
— Вам Сонни ничего не писал? — спрашиваю я часом позже, когда в кухне появляются Шарлотта и Айзек.
Я успокоюсь только после того, как узнаю, где он и что с ним.
Шарлотта поднимает брови. Все ее выражение говорит: «Мне бы он не написал, будь я даже последним человеком на Земле». И, честно говоря, она права.
Айзек несколько равнодушно дергает плечом:
— Не-а.
— Он до сих пор не вернулся домой, — поясняю я.
— Реально? Ну, наверное, случайно отрубился в постели какой-нибудь пташки, — говорит Айзек. — Скорее всего, надрался перед этим.
— Ну, может, — бурчу я.
— А вас это не тревожит? — спрашивает Сиенна. После второй порции кофеина голос у нее звучит гораздо бодрее. — Это совершенно на него не похоже.
У меня внутри все сжимается. Сонни всегда дома по утрам, особенно если у него занятия в первой половине дня. Его родные живут далеко, так что он редко ездит домой даже на каникулах. Сонни всегда здесь.
— Пойду спрошу Чейса. — Я отодвигаю стул и встаю. — Может, он что-то знает.
— О чем спросишь? Что я должен знать?
Голос Чейса действует на меня, как разряд тока. Каждый. Чертов. Раз.
Главное — смотреть ему в глаза, а не на его прекрасные, мускулистые руки, обтянутые рукавами серой футболки.
— Сонни пропал, — сообщает Айзек.
— Ого. Пропал? Значит, теперь мы так говорим? — спрашиваю я и чувствую, как ускоряется мой пульс.
Слова Айзека будят мои худшие опасения, и легкая тревога, лежавшая где-то в глубине души, неожиданно разбухает до тяжелого душного беспокойства.
А вдруг эти записки были реальной угрозой?
— Здесь его нет, где он, мы не знаем. Кажется, именно это и значит «пропал», — парирует Айзек.
Чейс встряхивает головой, и его песочные волосы сразу распушаются. Нет, ну запредельно мило.
— Не драматизируй. Может, он решил снова начать бегать по утрам. Или в магазин пошел. Или просто спит дома у какой-нибудь девушки.
Предположения Чейса вполне разумны… если не знать Сонни.
— Позвоню ему еще раз, — говорю я и набираю номер.
— Лайла, мы все волнуемся, но у тебя уже начинается паранойя, — замечает Чейс.
Он проходит мимо меня и коротко проводит ладонью по моей спине. Не знаю, нарочно или случайно, но точно не возражаю. И кстати: я не параноик. Просто волнуюсь за друга. Хорошего друга.
Подношу телефон к уху и жду. Как только включается автоответчик, я нажимаю на отбой.
— Даже не звонит.
— Лайла, с ним все хорошо. Ты готова? Идем? — спрашивает Чейс, наливая кофе в термокружку.
Нас ждут горы работы над проектом по рекламным кампаниям, но мне совершенно не до них.
— Эм, да. Готова. — Я оглядываюсь на остальных. — Ребят, напишите мне сразу, как только будут новости, хорошо?
— Ага. Я, когда в качалку пойду, заскочу по дороге в кофейню и в библиотеку; проверю, может, он там, — вызывается Айзек. — Вообще у меня такое чувство, что он сам все это придумал. Все знают, как он любит драматические эффекты. Сначала — записки, потом — граффити, бухло на концерте. Скорее всего, это его рук дело.
— Встретимся в качалке, Айзек. — Сиенна встает, пальцами зачесывает волосы назад. — Пожалуй, ты прав. Если кому и могло прийти в голову устроить такой розыгрыш, так это Сонни.
Действительно, он же подложил розу мне в кровать. Ведь это в духе Сонни?
Если окажется, что реально он водил нас за нос, меня это не сильно удивит, но вот взбесит по полной программе.
Чейс обхватывает пальцами мое запястье, и у меня снова екает сердце. Ну почему эта роза не от него? Нет, это все-таки ненормально — втрескаться в него до такой степени.
— Ну конечно, Сонни просто пытается привлечь к себе внимание. И как я сам об этом не подумал. Давай забудем о нем хоть ненадолго и сосредоточимся на задании. Договорились?
— Договорились, — с улыбкой киваю я.
Айзек и Сиенна, собравшись, выходят через заднюю дверь. Они идут в спортзал, расположенный за пределами студенческого городка. Местный им не нравится, он вечно битком набит студентами мужского пола, которые толкают гири перед зеркалом, любуясь собственным отражением. Что касается меня, то я преклоняюсь перед людьми, которые ходят в спортзал. Бег — еще куда ни шло, но качалка… только не это.
Пару минут спустя мы с Чейсом тоже выходим. Сегодня уже не так холодно, как вчера, но у меня опять мороз пробегает по коже.
Чейс обнимает меня за плечи. Мы идем по дорожке, потом — по тропинке, вьющейся через лесопосадки. Это — самая короткая дорога до кампуса. Ветер шевелит голые ветки у нас над головами, под ногами похрустывает покрытая инеем трава.
Мы идем мимо магазинов и ресторанчиков, украшенных к Дню святого Валентина. Чейс улыбается мне. Вот бы подурачиться с ним, как обычно, но мне все время чудится, что за мной по пятам движется темная туча. Мои родители были жутко нервозными людьми. Думаю, это передалось и мне.
Мы подходим к факультету СМИ, и Чейс, как всегда, открывает передо мной дверь. Этого достаточно, чтобы я расплылась в улыбке:
— Спасибо.
— Без проблем, мэм, — отзывается он с сильнейшим американским акцентом.
— Кошмар. Тебе не стыдно?
— Ой, ладно, все! — Он утомленно закатывает свои малахитовые глаза.
Мы идем в монтажное отделение. В коридорах очень тихо. Мы с Чейсом оба надеемся, что диплом на тему создания кино- и телефильмов поможет нам получить работу, связанную с кино или хотя бы с телевидением. Вот было бы круто переехать в Лос-Анджелес! И в то же время страшно: вдруг я не смогу устроиться по специальности и всю жизнь так и проработаю официанткой. К тому же американцы ездят не по той стороне дороги.
— Почему так тихо? — шепотом спрашиваю я.
— Потому что сейчас половина восьмого утра, Лайла. Нормальные люди не ходят на лекции по утрам, — насмешливо замечает он.
Мы забронировали монтажную на самое раннее время из-за того, что я до последнего момента откладывала работу над проектом. В этом семестре так много задавали, что я с трудом успевала. К счастью, у Чейса дела с учебой гораздо лучше, чем у меня, поэтому он предложил мне помочь. Можно было бы углядеть в этом предложении некий подтекст, но я не сомневаюсь, что Чейс сделал это в порыве великодушия.
— Да неважно, — ворчу я, хотя понимаю, что он прав.
Да, я жаворонок, но еще ни разу не приходила в кампус в такую рань. И если бы я не была на грани отчисления из-за рекламного проекта, то ноги бы моей здесь не было до восьми утра.
Мы заходим в монтажную. Чейс возится с программами для видеомонтажа, а я, затаив дыхание, достаю телефон.
Пожалуйста, пожалуйста, пусть там будет сообщение от Сонни.
Ничего, только письмо от Айзека — он пишет, что еще не видел Сонни. Второе письмо от Райли, который просит меня передумать и все-таки приехать на День святого Валентина. Но я не могу вернуться домой, и препираться с ним мне сейчас тоже некогда. Мне необходимо получить хорошую оценку за задание.
— Никаких новостей, — говорю я, закусывая губу, и чувствую, как внутри опять поднимает голову беспокойство.
— Это еще не значит, что с ним случилось что-то плохое, Лайла.
— Знаю. Но я все равно хочу, чтобы он объявился поскорее.
— Так и будет. Скоро объявится.
Чейс отводит взгляд. Он тоже волнуется. И от этого мне становится совсем плохо. В нашей компании Чейс — единственный, кто сохраняет трезвую голову в любой ситуации. Уж если Чейс заволновался, значит, остальным давно пора психовать. Я прямо чувствую, как меня окутывает липкий страх.
— Тебе не кажется… не кажется, что пора заявить о пропаже? — спрашиваю я, нервно водя пальцем по кнопкам клавиатуры.
— Лайла, — произносит Чейс.
Но я не могу заставить себя посмотреть на него, боюсь, что потеряю остатки храбрости. Тогда он аккуратно приподнимает мое лицо за подбородок и смотрит мягко и успокаивающе.
— Полиция все равно ничего не предпримет, пока с момента пропажи не пройдет двадцать четыре часа. Но мы поговорим с охраной студгородка и узнаем, не видели ли они его. Идет?
— За двадцать четыре часа может произойти очень много всего, Чейс.
Два года назад моя жизнь перевернулась с ног на голову за гораздо меньшее время.
— Я знаю, но существует полицейский протокол, и изменить его мы не в состоянии. Поэтому давай сосредоточимся на твоем проекте и приведем его в порядок. Нужно наложить на видео другой саундтрек, если тебе не нравится этот. Поработаем часов до десяти и домой.
— Ладно, — киваю я. — Хорошо. Спасибо тебе.
Чейс улыбается мне уголком рта, отчего на его щеке возникает очаровательная ямочка, но его взгляд остается пустым.
— Итак. — Он кликает мышкой, и этот звук возвращает меня к заданию. — Сделать или умереть.
Умеет он подбодрить. Но я послушно берусь за работу.
