20.01.14, Петербург

Ужинаем с Катей и Верой. Вера аккуратно кладет нож и вилку на край тарелки.

– Я спросить хотела… А нужно, чтобы в школу и из школы меня возил ваш шофер?

– Раз уж мы наняли шофера, должен же он кого-нибудь возить. – Разливаю сок по стаканам. – Мы теперь почти не ездим. Парень потеряет квалификацию.

– Я серьезно. Все в классе уже это знают. Мне как-то… Ну, стыдно вроде.

Катя поправляет Вере упавшую на лицо челку.

– Если в классе это знают – значит, знают и то, что всё объясняется медициной, а не этими, как их…

– Понтами? – догадывается Вера.

– Вот-вот, понтами. Почти французское слово. – Катя целует ее в лоб.

– Я сегодня пытался навестить Анну, – говорю. – И меня не пустили. Сказали: рано еще. Особенно вам, мне то есть. Я не очень понял, что это значит.

Катя смотрит на Веру. Вера опускает глаза.

– Ну, видно, мама там зажгла.

– Зажгла… – повторяет Катя задумчиво. – Это она аквариум разбила?

– Да, цветочным горшком. Бросила в меня, но промахнулась.

– Из-за чего?

– Сказала, что я хочу увести у нее Глеба. – Вера закрывает лицо руками, и голос ее звучит как объявление в троллейбусе. – Что Глеб на нее запал, а я стою между ними. Рассказывала, что они с Глебом…

– Верочка… – протягиваю ей носовой платок. – Давай сыграем что-нибудь.

Звонит Катин телефон.

– Ja, hallo…

Мы с Верой переходим в соседнюю комнату, где стоит синтезатор. Вера, сев за инструмент, проходится по клавиатуре. Осторожно беру аккорд в той же тональности. Пальцы заметно дрожат.

– Домик колеблется. – Беру еще один аккорд. – Грозит рухнуть.

Вера кладет поверх моей ладони свою.

– Я буду держать твою руку до тех пор, пока она не выздоровеет, хочешь?

– Боюсь, что держать придется долго.

Движением цыганки она поворачивает мою руку ладонью вверх, внимательно рассматривает.

– Рука не может не выздороветь, иначе где же справедливость? Твои пальцы играли такое тремоло, а теперь плохо справляются с ножом. Я смотрела на тебя за обедом. – Она сжала мою ладонь. – Хочется оживить твои пальцы, потому что сейчас они как какой-то механизм.

– Механизм для вылавливания призов. – Осторожно высвобождаю ладонь. – Какой ты хочешь приз?

Вера задумывается.

– Я вот играла Альбинони, а ты подпел мне в конце. Может, попробуем теперь с самого сначала?

Я надуваю щеки и зажмуриваюсь. Она берет несколько нот из Адажио:

– Тебе не нравится эта музыка?

– Ну что ты! Просто мне предписано гримасничать. Врачом, между прочим.

– Здорово. А музыка как?

– Врать не буду: нерадостная.

– Когда ты вступил, это было как… – Вера делает пол-оборота на крутящемся стуле. – Ну, вот ты едешь себе в машине, а она вдруг взлетает. Можешь себе представить, как взлетает хорошая машина – ну, допустим, мерс?

– Запросто. Даже жигуль могу. Если к нему приделать крылья.

Вера прижимает ладонь к моим губам.

– Вот ты и был этими крыльями! Давай попробуем еще раз.

– Мое дело солдатское. – Переключаю синтезатор в другой режим. – Орган?

– Орган. – Она пробует непривычно звучащие клавиши. – И твой голос.

Вслед за вводными тактами я вступаю с темой. На фоне органа голос звучит лучше, чем я думал. Резкость на верхних нотах уравновешивается бархатом на нижних. С точки зрения вокала совершенно неправильный, начиная со звукоизвлечения. С мобильником в руке на пороге комнаты нас слушает Катя. Лицо – зеркало, дышит трагизмом. Глаза распахнуты, дрожат ноздри, и это у нее больше, чем слёзы. Когда стихает последняя нота Адажио, молча обнимает нас – сначала Веру, затем меня.

– Сейчас звонил Майер – он дозрел до вашего дуэта. Я ему на днях эту идею подбросила, но он сомневался. А сейчас готов продюсировать, спрашивает: что будем петь? Адажио!

Смотрю на Катю в воображаемый лорнет.

– И всё?

– Нет, не всё. Вы с Верой подготовите репертуар, и Майер организует турне. Это вытащит из трясины вас обоих. Вера, конечно, еще маленькая, но в этом ее сила.

– В чем тогда моя сила? – интересуюсь: не маленький ведь.

– В том, что ты такой раскрученный старый перец. Который, что бы ни делал на сцене, на него всё равно придут. Девочка, ты согласна?

Согласна ли? Девочка. Несколько раз кивает, краснеет, и с румянцем на лице проступает вся ее детская сущность.

– Завтра сообщу Майеру о вашем согласии. – Катя щиплет меня за ухо. – Согласии, да? Заодно скажу об Альбинони.

– Говорят, что Адажио написал не Альбинони, – докладывает Вера. – Что кто-то другой.

Катя ставит руки рупором и почему-то произносит шепотом:

– Ремо Джадзотто. Глеб познакомился с ним незадолго до его смерти.

– Познакомился?

Вера переводит взгляд на меня.

– Когда-то я играл эту вещь. Сначала всё не мог понять, как к ней подступиться, и поехал во Флоренцию к Ремо… – Выключаю синтезатор. – Но тогда я еще не знал, что он автор. Никто не знал.