20.12.13, Мюнхен

Читаю газету. Катя проверяет почту.

– Глеб, письмо от Анны Авдеевой. Я как раз о ней думала… Просит прощения за то, что пропала.

– Это с ней не в первый раз.

– Пишет, что дела развиваются не лучшим образом. Вера уже дважды лежала в больнице. Дальше о том, что она принимает… Девочка продолжает самым серьезным образом заниматься фортепиано… Пишет о репертуаре… Лауреат, к твоему сведению, международных конкурсов.

– Никогда не был лауреатом. Конкретная просьба есть?

– Она ни о чем не просит. Давай им поможем с деньгами?

– Ну, если лауреат, то давай поможем.

– Глеб…

Катя замолкает.

– Да? – Смотрю на нее поверх газеты. – Я всё слышу, Катюша.

– 31-го исполнится тридцать лет со дня нашего знакомства.

Откладываю газету и наблюдаю за Катей. Она разворачивается на винтовом стуле.

– Глеб, дорогой, мы должны отметить этот день в Питере.

– Abgemacht! Я теперь свободный человек.

Катя подходит ко мне. Погружаю лицо в ее свитер.

– Теперь ты действительно свободный человек. Видишь, мы можем ездить куда захотим. И когда захотим.

– Вопрос только, как долго. Сегодня утром у меня дрожала правая нога – это, знаешь, плохой признак.

– Мохаммед Али заболел Паркинсоном, когда ему было около сорока, – сейчас ему за семьдесят.

– Да, Мохаммед Али, мне говорили. Знамя всех паркинсонников. – Осторожно отстраняю Катю и встаю. – Гонка, Катюш, закончилась. Теперь уже не очень ясно, ради чего она вообще велась.

– Гонка – да. А движение продолжается.

– Движение куда?

Смотрю, как за окном пролетают крупные мокрые снежинки. В окне дома напротив горят рождественские свечи.

– Глеб… А почему бы тебе не попробовать петь?

– Лучше уж танцевать, а? Левая нога у меня еще очень ничего.

– Ты меня не услышал, Глеб, я сказала: петь.

Геральдина вносит чай. Я пою:

– Геральдина, Геральдина, ой-ой-ой, вам посылка из Пекина, ой-ой-ой!

– Какая красивая песня! – Геральдина пытается напеть мелодию. – Жаль только, что я не понимаю слов.

Наклоняюсь к ее уху:

– Простая русская девочка Геральдина получает посылку за посылкой. В конце песни ей предъявляется обвинение в распространении наркотиков.

Геральдина сдержанно улыбается. Быстрыми движениями гладит меня по плечу. Я целую ей руку. Из комнаты Геральдина выходит одухотворенной.

– Видишь, Геральдине нравится. – Катя прижимается ко мне.

– Вот-вот, буду петь для Геральдины. Пока не исчезнет голос: болезнь включает и это. А дальше ей будет петь садовник.

Под окном проходит садовник. В руках его спиленные ветки виргинского снежноцвета.