Смедз диву давался – старый негодяй и впрямь умел ворошить муравейники. Прошел слушок, что на Кедровом бульваре, там, где жили все среброкузнецы, златокузнецы и им подобные ремесленники, одному мастеру человек принес огромный серебряный гвоздь и заплатил сотню оболов, попросив переделать штуковину в чашку, а о сделке помалкивать. Да только этот кузнец решил вчера отпраздновать свою удачу, хватил лишку и похвастался перед дружками, взяв с них обещание крепко держать язык за зубами. А уже сегодня жизнь человека, имеющего хоть малейшее отношение к работе по металлам или драгоценным камням, не стоит ломаного гроша. Охотники за серебряным клином будто с цепи сорвались; они мечутся по улицам, сталкиваются лбами и дерутся не на жизнь, а на смерть. Достается от них и городу.

Серые долго держались в стороне, но теперь и они включились в игру, и за дело взялись серьезно. Мстят за своих убитых, прочесывают кварталы, конфискуют найденное серебро вплоть до малейшей крупицы – допускают, что клин уже переделан в другую вещь, а может, и не в одну.

Имперцы выдают расписки, но горожане не надеются что-нибудь по ним получить. Военные их и раньше грабили. Кое-где серые встречают сопротивление, но это мелкие очаги.

Гибнут и мирные жители, и солдаты. Но солдат слишком много, и горожане еще не настолько отчаялись, чтобы восстать.

– Ловко, Рыба, очень ловко, – сказал Смедз, дойдя по улице до того места, где можно было говорить без опаски.

– Так получилось же. Но это вовсе не означает, что я собой горжусь.

– Еще как получилось. Надолго ли хватит?

– Думаю, дня на три-четыре. Может, и на пять – если подкормить слух. Вдобавок Паутинке и Шелковинке понадобится еще какой-то срок, чтобы понять: в реквизированном серебре нет ничего от клина. Рассчитывай на неделю спокойной жизни – если только на нас не выйдет случайно кто-нибудь из вольных охотников. Но сколь веревочке ни виться… До нас обязательно доберутся, не одним путем, так другим. Прорвать бы эту самоосаду… Хотя бы десяток выберется из города – и вот вам для розыска весь белый свет. Тот, у кого клин, уж конечно выскочит наружу одним из первых.

– А выскочит?

– Как бы ты рассуждал на месте близнецов?

– Пожалуй, так бы и рассуждал.

– Каждый день они выставляют на стену все больше охранников. Наверняка сказать не могу, но очень похоже, что ведьмам дан крайний срок, и если я прав, мы можем обратить эту нехватку времени против них.

– Крайний срок? Это как?

– В империи близнецы не самые крупные шишки. Рано или поздно у их начальства возникнут сомнения насчет того, чем они тут занимаются. Или кто-нибудь поважнее решит наведаться сюда и цапнуть клин для собственных нужд.

– Не стоило нам брать эту хреновину. Оставалась бы она в своей могилке – и не было бы у нас нынче проблем.

– Да, не стоило. Но мы взяли, и с этим нам придется жить, а может, и умереть. Смедз, нельзя позволить себе ни малейшей ошибки. Мы сейчас боремся за выживание. Ты, я, Тимми, Талли. Все мы покойники, если нас раскроют.

– Рыба, если хочешь меня напугать до усрачки, то у тебя вот-вот получится.

– Я тебя пытаюсь напугать, потому что сам еле жив от страха, а ты, похоже, единственный, кто способен мне помочь. Талли – бесхребетный слизняк, Тимми – малость не в себе с тех пор, как без клешни остался.

– Ох, вряд ли мне понравится то, что я сейчас услышу. Ладно, выкладывай.

– Надо добыть белой краски. Не купить, а украсть, иначе приказчик запомнит, кому продал.

– Я знаю, где она есть, так что беру это на себя. Лишь бы там не ошивались серые. И что мы с этой краской будем делать?

– Добавим политики во всю эту кашу. Чтобы властям стало не до нас.

Опять он говорит загадками. Смедз решил не ломать голову – лишь бы сам Рыба четко понимал, что он делает.

Тем вечером Талли в первый раз попросил денег взаймы. Сумма была невелика, и он все вернул наутро, поэтому кузен ничего не заподозрил.

А вечером, лежа на койке, Смедз думал о Рыбе. Чем лучше узнаешь этого человека, тем больше убеждаешься, что ему неведома жалость. Похоже, Старик полон решимости выбраться живым из Весла и вынести свою долю, даже если ради этого придется угробить все его население.

Как же это не похоже на прежнего Рыбу. Но ведь прежний Рыба и не делал никогда таких высоких ставок.

Смедз крайне слабо представлял себе, насколько далеко готов зайти сам. Он ведь не мыслитель, но и не человек действия. Всю жизнь плывет по течению, мало-мальски шевелится, чтобы продержаться на плаву, но не более того.

Он твердо знал, что не хочет умирать молодым, не хочет отвечать на вопросы с имперской дыбы. И вернуться в нищету не желает – с деньгами живется приятнее, а с большими деньгами еще лучше.

Большие деньги будут, если продать клин. Но как это сделать?

У Рыбы жестокие методы, но только он видит реальный путь к спасению. Значит, придется следовать за ним.

Разумеется, не отметая закономерных сомнений.