Глава 15
Подозреваемые. Феликс Юсупов

В «Родословной росписи князей Юсуповых от Абубекира», созданной в 1602 году, утверждалось, что начало рода была положено легендарным Абу Бакром (572–634), сподвижником и тестем самого пророка Мухаммеда. Именно этот Абу Бакр был после смерти пророка избран первым халифом ислама.

Этот факт до сих пор вызывает сомнения, но доподлинно известно, что важная часть генеалогического древа Юсуповых уходила на Восток, но не к татарам, как считал Распутин, а к действительному уроженцу Багдада всесильному Мухаммеду Абу Бакру ибн Райку, верховному главнокомандующему при халифе ар-Ради би-л-Лахе, период правления которого приходится на 934–940 годы.

С обсуждения этого вопроса и начинает свое исследование «О роде князей Юсуповых», вышедшее в 1866–1867 годах, князь Николай Борисович Юсупов. Обращаясь к происхождению семьи и выясняя личность основателя, автор замечал по поводу родства с пророком Мухаммедом: «Но это был не Абубекир – тесть Магомета, после него правивший мусульманами, а соименный ему через три века Абубекир Бен-Раиок, действительно также правивший всеми мусульманами и пользовавшийся титулом Эмира-эль-Омра (верховного главнокомандующего). Это был верховный сановник калифа Ради-Биллага, предоставившего ему всю власть свою в духовном и светском значении».

Другим именитым предком этого рода был хан Юсуф (1480–1555), при котором Ногайская орда, располагавшаяся в степях на южных рубежах России, достигла высшего расцвета. После вероломного убийства Юсуфа, совершенного его младшим братом Измаилом-мурзой, два сына покойного были отосланы в Москву, где правил тогда молодой Иван Грозный. С этих пор имя вельмож Юсуповых стало навечно связано уже с русской историей. Люди весьма состоятельные, они могли позволить себе иметь дворцы и поместья в Санкт-Петербурге и Москве и даже соревноваться в роскоши с монархами.

Когда был обнаружен труп Распутина, МВД пригласило для допроса одного из главных подозреваемых в убийстве – князя Феликса Юсупова. Он был человеком, знавшим почти все обстоятельства и последовательность событий той ночи. Позднее князь написал несколько воспоминаний об этом, охотно давал прессе интервью, но тем не менее всегда пытался скрыть важные обстоятельства.

То, что он сообщил дознавателям МВД, мало чем отличалось от текста его письма, направленного 17 декабря императрице в Царское Село.

«Протокол

1916 года, декабря «18» дня, в г. Петрограде, я, Отдельного корпуса жандармов генерал-майор Попов на основании 23 ст. Правил о местностях, состоящих объявленными на военном положении, допрашивал нижепоименованного, который объяснил: „Зовут меня – Феликс Феликсович Юсупов-граф-Сумароков-Эльстон.

От роду имею 29, вероисповедания православного.

Проживаю – в Дворце Великой княжны Ксении Александровны в г. Петроград.

На предложенные мне вопросы отвечаю: с Григорием Ефимовичем Распутиным я познакомился около пяти лет тому назад в доме Марии Евгеньевны Головиной. В последние годы встречался с ним два раза в доме Головиных. В настоящем 1916 году встретил его в ноябре месяце тоже в доме Головиных, причем он произвел на меня гораздо лучше впечатление, чем в предыдущие годы. Так как я чувствую боль в груди и медицинское лечение не приносит мне осязательной пользы, я говорил по данному поводу с Марией Головиной, и она мне посоветовала съездить на квартиру к Распутину и с ним поговорить, так как он многих излечил и сможет быть мне полезным. В конце ноября я отправился к Распутину вместе с Головиной, Распутин делал надо мной пассы, после которых мне показалось, что будто бы наступило некоторое облегчение в моей болезни. Во время моих последних посещений Распутина последний, между прочим, сказал мне: „мы тебя совсем поправим, только нужно еще съездить к цыганам, там ты увидишь хороших женщин и болезнь совсем пройдет“. Эти фразы Распутина произвели на меня неприятное впечатление. Около 10 декабря Распутин позвонил мне по телефону и предложил поехать к цыганам, но я отказался под предлогом того, что у меня на другой день должны быть экзамены. Во время свиданий Распутин заводил разговоры о моей супруге, где и как мы живем, и высказывал желание познакомиться с моей супругой, на что я сказал уклончиво, что, когда возвратится жена из Крыма, можно будет увидеться, но сам не хотел Распутина водить в свой дом.

Я отделывал спешно помещение в моем доме на Мойке № 94, и Великий Князь Дмитрий Павлович предлагал мне устроить у себя вечеринку по поводу новоселья. Решено было пригласить на вечеринку Владимира Митрофановича Пуришкевича, несколько офицеров и дам из общества. По вполне понятным причинам я не хочу называть фамилии дам, бывших на вечеринке. Не хочу называть и фамилии офицеров, присутствовавших на вечеринке, так как это может возбудить какие-либо толки и повредить этим офицерам, буквально ни в чем не виноватым, по службе. Вечеринка была назначена на 16 декабря. Чтобы не стеснять дам, я приказал прислуге все приготовить для чая и ужина, а потом не входить. Большинство гостей должны были приехать не с парадного подъезда дома № 94 по Мойке, а с бокового хода от дома № 92, ключ от какового входа я имел лично. В столовой и кабинете приготовлено было для гостей все в исправности. Около 11½ часов вечера приехал Великий Князь Дмитрий Павлович с парадного подъезда, а потом съехались все и остальные гости. Все дамы приехали, безусловно, с бокового подъезда от дома № 92, а как приезжали мужчины, не помню. Собравшиеся пили чай, играли на рояле, танцевали и ужинали. Около 12½—1 часа ночи приблизительно я поднялся в свой кабинет в этом же помещении и тут раздался звонок. Оказалось, что по телефону говорил Распутин и приглашал меня приехать к цыганам, на что я ответил, что не могу, так как у меня гости. Распутин советовал бросить гостей и ехать, но я отказался. На вопрос мой Распутину, „откуда он говорит“, он не хотел мне сказать. Вопрос этот я задал Распутину, потому что при разговоре по телефону слышны были голоса, шум и даже визжание женских голосов, отчего я вывел заключение, что Распутин говорит не из дому, а из какого-нибудь ресторана от цыган. После этого разговора я спустился в столовую к гостям сказал им: „Господа, сейчас со мной говорил Распутин и приглашал ехать к цыганам“, на что последовали со стороны гостей шутки и остроты, предложение поехать, но все остались и продолжали ужинать. Около 2½-3 часов ночи две дамы пожелали ехать домой и вышли боковым ходом, с ними уехал Великий Князь Дмитрий Павлович. Когда они вышли, я услышал выстрел во дворе, почему позвонил и приказал какому-то из служителей посмотреть. Возвратившийся служитель доложил, что все уехали и на дворе ничего нет. Тогда я сам вышел во двор и во дворе увидел лежащую у решетки убитую собаку.

…я приказал позвать с улицы городового, которому сказал, что, если будут спрашивать о выстрелах – скажи, что убил собаку мой приятель. Бывший в это время в кабинете Пуришкевич стал что-то говорить городовому, что он говорил, я полностью не слышал…»

Полицейских в этом рассказе должно было, безусловно, интересовать время. Оказывается, в «12½-1 часа ночи» Юсупову звонил Распутин. Другое любопытное время, упоминаемое Юсуповым, это «около 2½-3 часов ночи», когда две дамы пожелали ехать домой и вышли боковым ходом, с ними уезжал якобы и великий князь Дмитрий Павлович. На время их выхода приходится выстрел, который услышал Юсупов.

Эти сведения любопытно сопоставить с показаниями двух полицейских.

Ефимов: «В 2 ч. 30 м. ночи я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще 3 выстрела, быстро, один за другим, звук выстрелов раздался с Мойки, приблизительно со стороны дома № 92. После первого выстрела раздался негромкий, как бы женский, крик; шума не было слышно никакого».

Власюк: «Около 4 часов ночи я услыхал 3–4 быстро последовавших друг за другом выстрела. Я оглянулся кругом – все было тихо. Мне послышалось, что выстрелы раздались со стороны правее немецкой кирхи, что по Мойке…»

Несмотря на то что показания Власюка расходятся с остальными, можно сказать, что действительно роковые выстрелы раздались в 2:30 ночи или на несколько минут раньше.

Однако этот уверенный рассказ Феликса Юсупова полицейскому чиновнику все же отличается от того, что он поведал прокурору. Вот что вспоминал Завадский: «Если не ошибаюсь, прокурор суда тогда же сообщил, что какая-то собака действительно убита: окоченелый собачий труп был извлечен из-под снега в саду дворца, чтобы свидетельствовать о правде слов князя Юсупова. Но к ночи выяснилось, что собака была совершенно напрасно принесена в жертву сокрытия следов преступления. В. Н. Середа известил меня приблизительно в полночь, что взятая им кровь по исследовании оказалась человеческою».

Вот как прокурор фиксирует новую версию Феликса о попадании человеческой крови на порог и снег под стеной его дворца: «Что касается следов человеческой крови, обнаруженных в садике, то князь Юсупов, совершенно исключая возможность убийства Распутина в его, князя, помещении, допускает возможность использования лицами, замыслившими убить Распутина, бывшей у князя вечеринки. Эти лица, как кажется свидетелю, могли пролить человеческую кровь в том месте садика, где она была обнаружена».

В любом случае этот пассаж говорил о том, что «лица, замыслившие убить Распутина» князю Юсупову известны. Однако их имен он не сообщает. Собственно, об этом же говорит и ведущий следователь Ставровский, резюмируя результаты расследования: «Изложенные обстоятельства, не исключая в себе указаний на лиц, непосредственно совершивших самое убийство Распутина, тем не менее с достаточной определенностью устанавливают, что это убийство совершено или в отдельном помещении молодого князя Юсупова, во дворце князя Юсупова или же в садике соседнего с дворцом дома. При этом с большей вероятностью можно допустить, что Его Императорскому Высочеству Великому князю Дмитрию Павловичу, князю Феликсу Феликсовичу Юсупову графу Сумарокову-Эльстону и члену Государственной думы Пуришкевичу могут быть известны прямые виновники упомянутого убийства и сама его обстановка. Но, оберегая доброе имя и покой гостей, присутствовавших на пирушке, происходившей в ночь на 17 декабря, князь Юсупов и действительный статский советник Пуришкевич, по-видимому, не желая назвать этих виновников по именам и с полной откровенностью описать все обстоятельства убийства, и таким образом навлекают на себя подозрение в укрывательстве насильственного лишения жизни Григория Распутина».

Любопытно, что еще накануне выхода первых парижских мемуаров Феликса Юсупова в СССР в VII томе сборника документов Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства об этом аристократе писали: «В его дворце и при его непосредственном участии был убит в ночь на 17 дек. 1916 Распутин…»

Издание объявляло его соучастником, но не непосредственным убийцей.

Это связано с тем, что, как мы видели, сам он также сомневался в этом и даже намекал следствию, что лица, замыслившие убить Распутина, могли использовать проходившую у него вечеринку.

Конечно, встал вопрос и о тех женщинах во дворе садика. И хотя Феликс отказался их назвать, полиция довольно быстро выяснила, кто были эти две дамы. Одной из подозреваемых стала актриса балетной труппы Московских императорских театров Вера Коралли. Она была звездой немого кино и, конечно, примой Большого.

«Справка

Декабрь 1916 г.

Господину Директору Департамента Полиции. Артистка балетной труппы Московских императорских театров Вера Алексеевна КОРАЛЛИ, 27 лет, православного вероисповедания, прибыв 12 сего декабря из г. Москвы в столицу, остановилась в гостинице „Медведь“ /Конюшенная ул./, где заняла комнаты №№ 103 и 115 и прописалась по паспортной книжке, выданной конторой Московских императорских театров 16 августа 1914 г. за № 2071, сроком на 5 лет.

Вместе с нею прибыла прислуга, кр. Ковенской губернии, Вилькомирского уезда, Жмудской волости Вероника Осиповна КУХТО, 25 лет, римско-католического вероисповедания, имевшая паспорт, выданный приставом 2-го участка Тверской части Московской столичной полиции 16 июня 1915 года за № 2038 сроком на пять лет. 19-го сего декабря с поездом, отходящим в 7 часов 20 минут вечера, эти лица выбыли в Москву. Билеты им были доставлены лакеем в дворцовой форме.

За время проживания в столице КОРАЛЛИ посещали: Его императорское высочество, великий князь ДМИТРИЙ ПАВЛОВИЧ с неизвестным офицером /небольшого роста, брюнет/ и адъютантом Его императорского высочества Михаила Александровича /в чине поручика/…

За время проживания в столице Коралли ночевала все ночи дома, точно так же не было замечено ее отсутствия в ночь с 16-го на 17-е декабря сего года. Неблагоприятных сведений в отношении всех поименованных лиц в делах вверенного мне отделения не имеется».

Срок пребывания Веры Коралли в Петрограде полностью совпадал с временем осуществления убийства и заканчивался днем, когда был найден труп Распутина.

Балерина Большого тетра Вера Коралли была любовницей Дмитрия Павловича, впрочем, как и его любовником был Феликс Юсупов.

Дмитрий Павлович находился в интимных отношениях с женой своего дяди, великого князя Михаила Александровича, графиней Натальей Брасовой, а также с еще одной родственницей «г-жой Д.» – его сводной, по отцу, сестрой – Марианной Эриковной фон Дерфельден, дочерью княгини Палей (морганатической супруги отца Дмитрия – великого князя Павла Александровича). Она являлась женой сотрудника канцелярии Императорского двора и уделов фон Дерфельдена.

25 декабря, то есть почти через неделю после убийства, в четверть первого Марианна была подвергнута домашнему аресту. Задержание ее было произведено уже известным нам жандармским генералом Поповым, сопровождаемым двумя офицерами, четырьмя городовыми и четырьмя понятыми.

К сожалению, в 357-м деле 246-й описи архива Особого отдела Департамента полиции не содержится упоминания об этом событии. Но зато об этом упоминается в прокурорском деле: «В ночь на 25 того же декабря генералом Поповым, по его заявлению, был проведен обыск у госпожи Дерфельден, согласно распоряжению Директора Департамента Полиции с целью отобрания у нее переписки, устанавливающей ее связи».

Описание этого обыска сохранилось в анонимном источнике за подписью неких сестер «А.», подруг Дерфельден в декабре 1920 года. К тому времени одна из трех дам, бывших на «памятном вечере» в Юсуповском дворце, уже была замужем за графом Заркенау и как актриса играла в Малом театре Нерису в «Венецианском купце» Шекспира.

«24-го декабря днем Марианна была у нас; лица на ней нет. К обеду она поехала на елку в Царское Село к матери; а вечером у нас не должна была быть. В 12¼ и в 12½ ч. ночи я протелефонировала Марианне, и мне сказали, что трубка снята. В 12½ часа – телефон, и я слышу загробный голос графа Николая Константиновича Заркенау, который мне говорит, что сейчас к нему прибегал лакей Марианны Дерфельден с запиской от нее, где она пишет, что она арестована и что телефон у нее снят. Граф Заркенау и ротмистр Косиковский немедленно полетели к ней и просидели у нее до утра.

Дело было вот как: в 12¼ ч. раздался звонок, и когда открыли дверь, к ней явились: жандармский генерал Попов, два офицера жандарма, 4 городовых и 4 понятых. М. Э. Дерфельден, слава Богу, не растерялась (хотя ноги уже дрожали) и спросила: „Что вам угодно?“ Генерал Попов ей представился и сказал, что им приказано сделать у нее обыск и арестовать ее домашним арестом по приказанию начальника военного округа генерала Хабалова и министра внутренних дел Протопопова. С места сняли трубку и начали обыск».

Понятыми были избраны лакей Дерфельдена, и ее горничная. У подозреваемой была изъята интимная переписка с Дмитрием Павловичем. Осмотру подверглись и вещи личного пользования. В шкафах и комодах полицейские искали дополнительные улики. Возможно, одежду, имевшуюся на подозреваемой в момент ее предполагаемого присутствия на убийстве. Обыск длился полтора часа. Перед дверями были выставлены два секретных сотрудника полиции и еще два в швейцарской. Записывались в специальный блокнот все, кто звонил, однако хозяйка к аппарату не допускалась.

Перед окончанием обыска генерал Попов предложил Дерфельден подписать два документа. Первый уведомлял хозяйку о том, что с этого момента она находится под домашним арестом и ей запрещены любые телефонные разговоры. Вторая бумага – акт о производстве в ее доме обыска, состоявшегося в присутствии понятых и завершившегося изъятием ее личной переписки.

Когда Попов и часть его людей покинули апартаменты, баронесса попросила лакея передать записку в аптеку, якобы для лекарств. Полицейские, бывшие в доме, посоветовавшись, все же пустили слугу на улицу, а тот в свою очередь передал послание Дерфельден графу Заркенау, который на следующее утро просил всех, кто может, навестить баронессу.

На следующий день к домашней заключенной хлынули посетители. Одной из первых ее навестила великая княгиня Мария Михайловна-младшая, затем в доме перебывали члены Государственной думы и Госсовета. Все гости фиксировались приставленной к Дерфельден охраной. Но уже в 11 вечера Дерфельден по телефону было сообщено, что она свободна.

Это освобождение было в большей степени связано с усилиями ее брата. Днем он съездил в Царское Село, в домик к Вырубовой. Фрейлина сообщила по телефону о его визите царице, и та приехала к ней для беседы с визитером. Брат Дерфельден спросил о причине ареста сестры, в ответ услышал вопрос императрицы: «А разве она не участвовала в этом деле?» Затем Александра Федоровна позвонила министру внутренних дел и просила его принять брата арестованной.

В девять вечера эта встреча состоялась. Брат уверял министра, что его сестра не участвовала в убийстве. Затем Протопопов телефонировал генералу Попову и велел снять домашний арест. Но в половину 12 ночи министр все же позвонил Дерфельден и просил ее быть завтра, 26 декабря, в полдень, в его кабинете для конфиденциальной беседы.

Диалог, состоявшийся там, весьма любопытен.

«Она ему с места: „По какому праву вы меня арестовали?"

Он: „Голубушка, не сердитесь, кто не ошибается? Ну, вот и мы ошиблись! А вы не участвовали в этом деле?"

Она: „К сожалению, не участвовала, и глубоко об этом сожалею. Я только не понимаю, отчего из убийства этого мужика делают такое grand cas. Ведь если бы я убила моего старшего дворника, на это бы никто не обратил даже внимания“.

Он: „Вы молоды, волнуетесь; говорите осторожнее. Вы можете себя погубить“.

Она: „Я ничего не боюсь, у меня совесть чиста!"

Он: „Я знаю, что вы храбрая, мне рассказывал генерал Попов, как Вы прекрасно себя вели, когда у Вас делали обыск“.

Она: „Мне бояться нечего. Я должна вам передать от великого князя Павла Александровича, что он глубоко огорчен, что волею судеб он сейчас неминуемо должен остаться и жить в стране, где такой произвол“.

Он: „Я уже Вам сказал, моя родная, чтобы Вы были осторожнее. А скажите мне, пожалуйста, что общего между Вами и великим князем Павлом Александровичем"?

Она: „Я удивляюсь, что вы не знаете“.

Он: „Как мне знать? Ведь я совсем не из Вашего общества; я никого не знаю“.

Она: „Удивляюсь! Надеюсь, что со мной такие шутки больше не повторятся!"

Он: „Будьте спокойны, пока арестов не будет. Позвольте мне называть Вас барышней, Вы так молоды!"

Она: „Прошу относиться ко мне с уважением; я замужем и у меня 8-летний сын“.

С этими словами ушла».

Баронесса вела себя нагло. Министр же, отменив домашний арест, все же не отменил наружного наблюдения за подозреваемой. Ее спасло только заступничество родственника и мягкость императрицы. А ведь это был бы действительно скандал, если бы вдруг обнаружилось, что жена барона Дерфельдена, мать 8-летнего сына, оказалась ночью в одной компании с Распутиным, со своим сводным братом-любовником Дмитрием Павловичем, Верой Коралли и Юсуповым. Подозрение на участие 4 взаимных любовников в убийстве Распутина заставляло предположить, что ночная акция, помимо покушения, могла иметь и характер кровавой эротической оргии. Именно этого и боялся Феликс Юсупов, когда в последующих воспоминаниях исключил из числа соучастников женщин.

Однако прокурор Ставровский, сотрудник не МВД, а Министерства юстиции, все же устроил допрос «Дерфельден, которая удостоверила, что об убийстве Распутина ей известно только из газет. По словам Дерфельден, она познакомилась с Распутиным лет 5 тому назад у своей тетки Головиной, но последние 2 года с ним не встречалась. С молодым князем Юсуповым она также была знакома, однако в доме у него никогда не бывала. Участники вечеринки, бывшей у князя Юсупова 16-го минувшего декабря, ей неизвестны. Накануне Рождества у нее в квартире действительно был произведен обыск. Чем был вызван последний, Дерфельден, по ее заявлению, не знает, но в связи с делом об убийстве Распутина его не ставит».

Почему все же в расследовании возникла фигура Дерфельден?

Об этом рассказал министр внутренних дел Протопопов, давая впоследствии показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства: «Приказ об этом я получил от б. Царицы; передала мне это по телефону Вырубова; основанием для обыска являлось заявление о том, что на ее, Дерфельден, квартире происходили совещания по поводу убийства Распутина…»

Сегодня мы можем предположить дату, когда произошла сходка заговорщиков и окончательно был принят план убийства в ночь с 16 на 17 декабря. И ориентиром в этом нам станут показания дочерей Распутина, данные полиции и прокурору, а также дневниковая запись архитектора Белобородова, занимавшегося оформлением так называемой гарсоньерки (то бишь мальчишницы) для Феликса Юсупова.

В материалах прокурорского расследования мы читаем: «Около 12 часов дня Матрена Распутина ушла в гости, и, возвратившись домой в 11 часу вечера, застала дома отца, который ей сообщил, что он собирается в гости к „маленькому“, который еще за неделю пригласил его к себе, обещая за ним заехать. О предполагаемой поездке к „маленькому“ Распутин просил дочь никому не говорить ввиду того, что „маленький“ свое знакомство с ним почему-то скрывал. „Маленький“ был у Распутина всего раза три, и последний раз за неделю до указанного числа…»

В показаниях полиции дата последней встречи перед покушением уточняется Матреной Распутиной: «Князя Юсупова я видела у нас на квартире дней 5–6 тому назад, следовательно, около 12 декабря сего года».

В еще одном прокурорском документе находим более интересное уточнение: «Анна Распутина видела „маленького“ у Распутина всего один раз, дня за четыре до убийства последнего». Если принять за фактическую дату отъезда Распутина в Юсуповский особняк начало ночи 17 декабря, то нехитрая арифметика выдаст нам дату: 13 декабря!

Именно это число в дневнике архитектора подвала Белобородова возникает как дата принятия окончательного решения об убийстве Распутина. Вот что он пишет:

(13 декабря): «Князь Юсупов говорит мне: „Андрей Яковлевич, послезавтра у меня собираются несколько друзей; я бы хотел их принять в нижней столовой; постарайтесь закончить в ней все к вечеру этого дня. На другой день мы поедем с вами в Москву и оттуда в Архангельское“».

И все же к указанной дате не успевали с обстановкой будущего места убийства: (75 декабря): «С раннего утра кипит работа под землей. Еще недавно здесь был банальный погреб для угля. Весь этот день прошел в лихорадочной работе в подземелье…»

И только после всех приготовлений в подземелье дата становится окончательной: «15 декабря 1916 г., полночь. Встреча с князем, чтобы бросить последний взгляд на помещения, приготовленные к ночному приему…»

В 2001 году, находясь в Париже, я приехал на русское историческое кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Проходя по аллеям этого впечатляющего пантеона отечественных имен от Тарковского и Нуриева до деятелей русской эмиграции, я наконец обнаружил и могилу князя Феликса Юсупова. На каменной плите был укреплен традиционный для старой России православный крест с козырьком. Однако только теперь, признаюсь, я понимаю, что он мне чем-то напоминал крест работы Васнецова, поставленный когда-то на месте покушения на великого князя Сергея Александровича в Кремле.

Странным было то, что человек, который был погребен под этим русским крестом, был причастен к убийству, которое потрясло Россию и стало началом крушения империи.

Когда-то в семье Юсуповых после потери первого сына Николая, застреленного на дуэли, мать и отец князя были обеспокоены пороком единственного наследника. И так как весь Петербург тогда говорил о чудотворце с Гороховой улицы, исцелявшем прямо на глазах, то они решили определить к нему свое чадо. Последствия этого шага отразились на дальнейшей судьбе Юсупова.

«Доктор» Распутин должен был излечить Феликса от гомосексуализма, однако в действительности он раскрыл тайну порока самому царю и назвал государю имя человека, с которым Феликс был в интимной связи и который уже сватался к дочери царя Ольге. А это вывело Николая II из себя. Ему было неприятно узнать все это, тем более о будущем зяте – о князе Дмитрии Павловиче. Он был сыном брата царя, Павла Александровича, одного из самых близких Николаю родственников.

Поэтому то, что о Дмитрии и Феликсе сообщил Распутин, повергло монарха в шок. Он не мог предположить, как все это далеко зашло. Интимные отношения Феликса и Дмитрия уязвляли императорскую власть хуже большевистской пропаганды.

Распутин же продолжал пугать неприятной информацией. «Он был против брака одной из царских дочерей с великим князем Дмитрием Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не подавать ему руки, так как он страдает болезнью, которой можно заразиться даже при рукопожатии. Если же рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умыться сибирскими травами».

Так как дело касалось непосредственно царской семьи и ее родственников, Николай II попытался разрушить отношения Феликса и великого князя Дмитрия Павловича, используя для этого все имеющиеся у него средства. Дворцовой агентуре и полиции было поручено отслеживать Юсупова и препятствовать его контактам с членом царской семьи всеми возможными способами. Из мемуаров Феликса Юсупова следует, что унизительная слежка доводила князя до отчаяния.

Он вспоминал: «Мои отношения с Дмитрием должны были на время омрачиться. Их Величества, знавшие о скандальных толках на мой счет, неодобрительно смотрели на нашу дружбу. В конце концов они запретили великому князю видеть меня, а сам я оказался под неприятным надзором».

Скандал имел еще одну неприятность. Подходило к концу пребывание Юсупова в Пажеском корпусе, теперь бы он мог выбрать себе новое место службы. Князь мечтал быть зачисленным в лейб-гвардию, где его друг Дмитрий Павлович служил в чине штаб-ротмистра и флигель-адъютанта. У Юсупова имелись все шансы рассчитывать на службу в самом привилегированном соединении в империи. У лейб-гвардейцев была самая красивая форма в русской армии, а престиж их связывался с участием в парадах и дворцовых церемониях. Скандал положил конец надеждам Феликса на службу в лейб-гвардии. Тем более, у Николая II были все основания считать, что именно Феликс, ездивший недавно в Англию и подражавший Оскару Уайльду, часто преображавшийся в травести-певца, совратил Дмитрия.

Постепенно страсти вокруг Феликса улеглись, и он, на радость своих родителей, обвенчался с красавицей Ириной 22 февраля 1914 года. Так в семью Романовых пришли деньги одного из самых богатых родов России. А семья Юсуповых стала обладать неприкосновенностью царских родственников. Но все-таки эта неприкосновенность, как оказалось, была неполной.

18 декабря Феликс Юсупов был еще на свободе и попытался отправиться в Крым. Он прибыл на Николаевский вокзал в сопровождении братьев своей жены и английского офицера, своего друга Освальда Рейнера.

Уже войдя на перрон, Феликс заметил там скопление сотрудников дворцовой полиции.

«Фундамент Дворцовой полиции заложили в декабре 1861 года с образованием особой Дворцовой городской стражи», сообщает «История государственной охраны России. Собственная Его Императорского Величества охрана».

Дворцовая полиция была своеобразным подразделением российских спецслужб. Это было что-то вроде нынешней российской ФСО. Главной функцией этой службы была внешняя охрана императорских дворцов и резиденций. Во главе ее стоял флигель-адъютант, полковник отдельного корпуса жандармов Борис Герарди, напрямую подчинявшийся министру двора Его императорского величества уделов, канцлеру Российской империи, царскому ординарцу и командующему главной императорской квартирой Владимиру Борисовичу Фредериксу.

Дворцовая полиция несла постоянную охрану вместе с военными постами. Она занималась и предварительной проверкой на благонадежность лиц, посещавших императорские резиденции, составляла специальные списки, которые перепроверялись через МВД. Узнать сотрудников дворцовой полиции на перроне было нетрудно, так как они отличались особой формой и внушительным ростом.

Юсупов пишет: «Когда я поравнялся с жандармским полковником, он подошел ко мне и, очень волнуясь, что-то невнятно проговорил.

– Нельзя ли погромче, господин полковник, – сказал я, – а то я ничего не слышу.

Он немного оправился и громко произнес:

– По приказанию Ее Величества выезд из Петербурга вам запрещен. Вы должны вернуться обратно во дворец великого князя Александра Михайловича и оставаться там до особых распоряжений».