Глава 27
18 апреля 1965 г. Ленинград

– Был я в этой квартире! Был. Как последний идиот повелся! – делая нервные глубокие затяжки, рассказывал Селезнев. – Думал, как ловко этого дурака Григорьева провел! Тот, можно сказать, сам дал ключи от квартиры, где деньги лежат! Я, говорит, у отца воровать не могу. А ты пойди сам, деньги в верхнем ящике стола лежат, в плоском деревянном ящике. Там иногда рублей пятьсот бывает. Я и пошел.

– А вещи до этого ваш человек у него отобрал? – спросил Юрий Петрович; если человек решился на откровенность, пренебрегать такой ситуацией не стоит.

– Мой, – кивнул сломавшийся Селезнев. – Грех было этого лопуха не надуть. А вышло, что он меня сам надул, да еще как! Как последнего идиота! – не мог успокоиться Марк Игоревич. – В общем, я пошел, как он сказал, в час дня. Убедился, что мать его ушла, и двинулся. Дверь открыл без проблем. В квартире было тихо, но я все равно не шумел, мало ли, и вообще я не домушник; если бы Григорьев мне сам ключи не дал, в жизни бы не пошел, а так вроде и не кража, раз сам хозяин?..

– Оценивать ваши деяния будем не мы, а суд, – уклончиво ответил Юрий Петрович, – но этот факт будет, несомненно, учтен.

Селезнев довольно кивнул.

– Так вот. Григорьев мне заранее план квартиры нарисовал, так что я сразу из прихожей пошел в гостиную, осмотрелся. Ничего себе живут. А потом пошел прямо в кабинет. Думаю, сперва дело сделаю, а потом уж по квартире пройдусь. В смысле, просто полюбопытствую, – поспешил объясниться Селезнев. – Я в таких хоромах не бывал раньше. Сам в комнате живу, снимаю, все знакомые кто в коммуналках, кто в новостройках. А там метражи, сами знаете.

– Знаем, не отвлекайтесь, Селезнев.

– Да, да, понимаю, – закивал Марк Игоревич. – Я вошел в комнату, там сумрачно было, штора наполовину задвинута, и увидел за столом человека. Испугался так, что с места двинуться не мог. Даже убежать не мог. Стал объяснять что-то, ерунду какую-то говорил. А он не шевелился. Тогда я подумал, манекен, что ли? Осмелел чуть-чуть и подошел. А там… – У Селезнева снова заходили ходуном руки, губы запрыгали. – Я этого не делал, честное слово! У меня и не было никакого оружия! Правда! – Он попеременно заглядывал в глаза капитану и стоявшим возле него Мурзину с Валентином. Выглядел он жалко.

– Что вы увидели?

– Человека с перерезанным горлом. Я в жизни такого не видел. Правда. У него вся грудь в крови была и запах такой… Теплый, соленый. Он мне потом несколько дней везде мерещился. Меня сразу тошнить начало. Я даже испугался, что меня сейчас вырвет!

– И что вы сделали?

– Ничего. Я… Я, попятился, выбежал из комнаты, потом из квартиры, действительно несся через несколько ступенек. И, кажется, чуть кого-то не сбил с ног. А потом я выскочил на улицу и побежал. Я очнулся только на Чайковского, потому что в боку стало очень колоть. Тогда я вбежал в телефон-автомат и позвонил Григорьеву, как мы договаривались. Я велел ему заткнуться и забыть про меня и про деньги. И еще что-то говорил. Я плохо помню. Потом кинул ключ в почтовый ящик и поехал домой и напился.

Оперативники переглянулись. Все говорило о том, что убийцей был именно Селезнев. Но больно уж правдивым выглядел его рассказ. Или мастерски придуривается?

– Скажите, Селезнев. Вы не заметили в квартире ничего подозрительного?

– В квартире?

– Да. Кроме, разумеется, трупа.

– Я не знаю. Я так испугался, я ничего не соображал. Я… – было видно, как подозреваемый из последних сил напрягается, стараясь хоть что-то вспомнить. – Хотя… Знаете, я вспомнил! Когда я стоял над телом, я двинуться не мог от ужаса, и тут мне послышался какой-то шорох в коридоре. Я даже подумал, что там кто-то пришел. Этот звук вывел меня из ступора. И я побежал!

– Но в квартире вы никого не видели?

– Нет.

– И когда неслись по лестнице, перед вами вниз никто не бежал?

– Нет.

– Ну а когда вы ждали ухода Григорьевой, вы наблюдали за подъездом?

– Да, я прогуливался по бульвару.

– И кто в это время входил в подъезд и выходил из него?

– Я не знаю. Я невнимательно смотрел. Все время отвлекался. Там девчонки довольно симпатичные возле ДЛТ болтались, ну и я… Я и Григорьеву-то заметил уже, когда она до Волынского дошла.

– А как вы ее вообще узнали, вы что, раньше ее видели?

– Нет, конечно. Мне ее Григорьев описал. У нее, знаете, очень эффектный лиловый костюм букле, такой не везде достанешь! Может, вообще на заказ в Доме моделей шили? Но так еще ткань такую достать надо, – суетливо рассуждал Селезнев.

– Ну, что думаете, парни? – когда допрос закончился и Селезнева увели, поинтересовался капитан.

– Да что тут думать? Крутит он, вот и все, – пожал плечами Мурзин. – Кому охота высшую меру получить. А было наверняка так. Пришел в квартиру, прошел кабинет, Григорьев этот, может, задремал в кресле. Селезнев еще мог и не заметить сразу. А когда заметил, с перепугу чирк по горлу и ноги!

– А зачем он с собой в кабинет нож взял?

– Чтоб открыть ящик стола, где деньги лежали. Он же был заперт, Григорьев нам сам рассказывал.

– Это верно. Но нож? Проще было принести с собой инструмент, чем искать на незнакомой кухне.

– Да, может, забыл, – пожал плечами Мурзин.

– Это мы забыли его спросить, – угрюмо заметил Валентин.

– Верно. Прошляпили, – согласился капитан. – При следующем допросе этот момент надо обязательно выяснить.

– А если и не так, так нож мог взять на всякий случай, вот он и пригодился, – не сдавался Мурзин.

– Нет, Александр Федорович, нож был взят с кухни, его опознали и домработница, и дочь Григорьевых.

– В любом случае никто другой это быть не мог, – категорично заявил Мурзин, отходя к окну. Он не любил эту интеллигентскую рефлексию. Он мог, он не мог. Мурзин верил фактам. А факты говорили, это сделал Селезнев. Точка.

– А что, если Селезнев не наврал и ему не померещилось, и в квартире был еще кто-то? – задумчиво спросил Валентин.

– И куда он делся потом? Селезнев же сам признался. Что на лестнице никого не видел, когда убегал, а если учесть, с какой скоростью он несся, должен был догнать того, кто вышел перед ним. Да и соседка эта, Попова. Тоже, кроме Селезнева, никого больше не видела, – возразил Мурзин.

– А он и не выходил из квартиры. Он остался в ней, прятался в другой комнате. Дождался, пока убежит Селезнев, а потом не спеша ушел.

– Не слишком ли это фантастично? – скривился Мурзин. – И потом, какая выдержка должна быть у этого парня?

– Очевидно, не слабая, – согласился Валентин. – Убийство было определенно умышленным. И этот человек знал, на что шел. К тому же перстень.

– Что перстень?

– Убийца снял с руки перстень, – напомнил Валентин.

– И чего? Перстень старинный. Селезнев не удержался и снял.

– Снять перстень было делом непростым, – снова возразил Валентин. – Григорьев не снимал его с пальца многие годы. Зачем Селезневу понадобилось возиться с перстнем, который к тому же мог навести на него милицию? Взять из ящика деньги было куда проще.

– Согласен с Валентином, – подал голос молчавший до сих пор капитан. – Эксперты подтверждают, что снять перстень было сложно. Палец убитого пришлось смазать растительным маслом.

– Вот! – воскликнул Валентин, в возбуждении стукнув кулаком по столешнице. – Когда Селезнев вошел в квартиру, убийца был на кухне! Когда Селезнев сбежал, он спокойно вышел, снял перстень и ушел!

– У тебя разыгралась фантазия, мальчик! – едко одернул его Мурзин.

– Помните, что сказал Селезнев? Запах теплый, соленый. – Задумчиво проговорил Юрий Петрович. – Если предположить, что Селезнев не убивал, значит, он оказался в квартире сразу же после убийства. И тогда версия Валентина может оказаться верной. Другое дело, что, как правильно заметил Мурзин, без фактов эта версия всего лишь плод нашего буйного воображения.

– Значит, надо отыскать факты! Или мы, как полковник тридцать лет назад, посадим в тюрьму невиновного человека? – горячо воскликнул Валентин.

– Нет, мы сделаем все, чтобы этого не допустить, – твердо проговорил капитан.

Увы. Сколько ни старались оперативники, им так и не удалось выйти на след настоящего убийцы, зато они сделали все, чтобы доказать невиновность Селезнева. И это им удалось, его осудили совсем по другим статьям. А вот дело об убийстве Бориса Николаевича Григорьева так и осталось нераскрытым, и ребята во главе с капитаном Ерохиным еще долго переживали свое фиаско. А полковник Чубов, лежа бессонными ночами в своей постели, гадал, что же, точнее, кто связывает эти два дела о перстне Григория Распутина? Кто мог так хорошо знать историю старого преступления? И была ли это месть, или просто жажда завладеть чудесным перстнем. Волшебным, как считал покойный Балабайченко, настолько веривший в его силу, что продал за обладание им все. Друзей, совесть, душу.