Глава 16
10 июля 2018 г. Санкт-Петербург

Саню разбудил немелодичный трезвон будильника; он застонал, повернулся и с удивлением увидел возле себя рыжий затылок. Затылок наверняка был женский. Саня озадаченно нахмурился. Рыжий затылок?.. Алиса… бар… ей не хотелось идти домой… Саня озадаченно нахмурился.

Ну, точно. Вчера вечером у метро он влез в чужие разборки, потом за ним увязалась рыжая девица, потом она ему поплакалась, он ее пожалел и пошел с ней в бар, просто посидеть. Когда они посидели пару часиков, девица навязалась к нему на ночевку. Мол, неохота идти домой, там, наверное, бойфренд психует, тот, от которого Саня ее вчера защитил. И Саня привел ее к себе домой. Осел. И вот теперь она сопит на его диване, бед не зная. И, разумеется, между ними ничего не было. Последнее было наиболее возмутительно. Привести к себе домой девицу и даже не переспать с ней. Это что, первые признаки старости, или слабоумия, или и то и другое вместе, сердито размышлял Саня, раздраженно глядя на рыжий затылок. А девица спала и в ус не дула.

– Эй! – потряс ее за плечо Саня. – Как тебя там? Алиса! Вставай, мне на работу надо, – толкал ее в бок Саня.

– Тебе надо, ты и иди. Мне к десяти, я еще успею, – с завидным равнодушием пробормотала девица, натягивая на себя Санино одеяло.

С такой нечеловеческой наглостью Саня еще в жизни не сталкивался.

– Слышь, ты, вставай, я на работу ухожу, и тебе пора двигать, – надрывался Саня. – Алиса! Алиса! Я тебе говорю, собирайся и выметайся!

– Ну ты и грубиян, а вчера таким милым показался, – повернулась к нему Алиса, смешно морща нос-кнопку. – Тебе что, жаль, что я у тебя пару часиков перекантуюсь?

– Еще пару часиков? А может, тебе сразу постоянную регистрацию оформить? – не веря собственным ушам, переспросил Саня.

– Да не нужна мне твоя регистрация, у меня своя есть, – вылезая из кровати, проворчала Алиса; она спала, как и пришла, в майке и в шортах. – Ладно уж, пойду, коли разбудил, только сперва кофе напои и дай полотенце чистое, пойду хоть душ приму.

Выслушав ее заявление, Саня долго не мог решить, злиться ему или радоваться. Но Алису он из квартиры все же выставил. Вот было бы лицо у матери, когда она, проснувшись поутру, увидела бы сидящую в их квартире девчонку, да еще и такую нахальную, с усмешкой думал Саня, спеша к метро. Или с лестницы бы спустила, или допрос с пристрастием учинила, а потом все равно бы выставила. Мама у Сани по части девиц была крута. Впрочем, рыжая Алиса и сама была не промах, еще неизвестно, чем бы закончилась их встреча с матерью.

– Эльвира Игоревна, очень рад, что застал вас на месте, – входя на кафедру, заявил с порога Саня. На самом деле он заранее убедился, что ученая матрона будет сегодня на работе.

– Что, простите? – вскинула голову от бумаг Эльвира Игоревна. – Ах, это вы. Что на сей раз вас сюда привело? Кстати, вы отыскали Новицкого?

– Да, отыскал, – присаживаясь за стол рядом с Кавинской, ответил Саня. – Но сегодня я по другому вопросу.

– Слушаю вас, – важно кивнула головой Эльвира Игоревна, спуская очки на кончик носа. Очки у нее были модные, в дорогой оправе, которая невыигрышно смотрелась на ее грубоватом лице с крупными чертами.

– Я по поводу того, какие отношения связывали вас с покойным Ситниковым? – закидывая ногу на ногу, решительно проговорил Саня, внимательно наблюдая за чугунной мадам. Сравнение Новицкого было, что называется, не в бровь, а в глаз.

– Отношения, с Ситниковым? – откинувшись на спинку стула, словно шарахнувшись от собеседника, переспросила Эльвира Игоревна. – Какие же у нас могут быть отношения, сугубо рабочие, как у коллег.

– Да? А по моим сведениям, вы долгие годы были влюблены в Ситникова, преследовали его, пытались разрушить его семью, вы даже в отпуске не оставляли его в покое.

– Что? Что это за нелепица? Это какой-то розыгрыш! – возмущенно вскрикивала Кавинская, но лицо ее при этом быстро покрывалось красно-белыми пятнами.

– И вовсе не розыгрыш. Эту историю мне поведали жена и дочь Ситникова, Новицкий и кое-кто из ваших коллег, кто просил меня без крайней надобности не называть их имен.

– Лжецы и подонки! Подлые завистники! – затряслась и заклокотала грозная Эльвира Игоревна.

– Вот уж не думаю. Например, дети Ситникова вас до ужаса боялись, сперва они боялись, что вы отнимете у них отца. А потом, что убьете мать. И из-за вас семейство Ситникова перестало выезжать на море, а вместо этого пряталось на даче, никому не сообщая, где она находится.

– Это бред, натуральный, болезненный бред! – не желала сдаваться Эльвира Игоревна.

– А когда жена Ситникова уехала в длительную командировку, вы отчего-то решили, что это ваш звездный час, развелись с супругом и кинулись на штурм Ситникова. Еще немало осталось в живых свидетелей этого безумства, – приврал немного Саня. Впрочем, и не приврал, свидетели наверняка были, просто он их еще не разыскал.

– Это неправда!

– Что неправда, ваш развод или то, что вы надеялись развести с женой Ситникова?

– Мы с мужем развелись из-за несходства характеров. И вообще вас это не касается! Это наше личное дело!

– Разумеется. А то, что ваш муж угрожал Ситникову, строчил на него жалобы и доносы, это личное дело вашего мужа и Ситникова. Кстати, его пасквили все еще хранятся в архивах. Правда, в них ослепленный ревностью гражданин Кавинский во всем обвиняет несчастного Алексея Родионовича, называя его аморальным, развратным типом.

– Это все бред, фальсификация! – продолжая покрываться пятнами, восклицала Кавинская, а сидевшая тут же, на кафедре, прыщавая секретарша даже рот открыла от восторга и сидела с вытаращенными глазами, не дыша, боясь пропустить хоть слово.

– Да нет. Это не бред, а факты. Так что советую вам, Эльвира Игоревна, припомнить, где вы были седьмого июля в течение дня, во всех подробностях, – строго рекомендовал Саня.

– Седьмого числа я была здесь, на кафедре! – воскликнула, грозно сверкая глазищами, Эльвира Игоревна. – И вообще…

– Простите, – раздался у них за спиной голосок любопытной секретарши, – Эльвира Игоревна, вы, наверное, забыли, но во вторник вас не было.

– Что? Забыла? – Эльвира Игоревна уже оправилась от первого шока. И теперь, оборачиваясь к секретарше всем корпусом, твердо, спокойно проговорила: – Думаю, что забыли вы, голубушка, а я помню совершенно точно, что была на работе. А вы, Александра, даже день проведения заседания кафедры запомнить не в состоянии, чтобы предупредить всех сотрудников.

Александра залилась густым румянцем и прикусила язык.

– И все же думаю, что Саша права, – раздался из-за стеллажа другой голос, мягкий и негромкий, и оттуда вышла невысокая кругленькая дама с седыми, гладко зачесанными назад волосами, в круглых очках с толстыми линзами и с круглыми щечками.

– Извините, что вмешиваюсь, Эльвира Игоревна, но Сашенька на этот раз права. Вас действительно не было во вторник. У меня была встреча с аспирантами, я весь день провела на кафедре, – сообщила она, словно не замечая тяжелого взгляда, которым ее одарила Кавинская. – И еще раз простите, я правильно поняла, Алексей Родионович Ситников умер?

– Да, – поспешил подтвердить Саня. – Его убили. А вы знали Ситникова?

– Ну конечно. Такой видный ученый, замечательный врач и очень порядочный человек, – сокрушенно поделилась дама. – Очень, очень жаль. Передайте мои соболезнования его супруге.

– Вы и с ней знакомы? – еще больше оживился Саня.

– Да, имела удовольствие. Ох, я, кажется, не представилась, Макеева Лариса Константиновна.

– Очень приятно, Петухов Александр Васильевич, Следственный комитет Петербурга, – поспешил встать и представиться в ответ Саня. – Присаживайтесь, пожалуйста.

– Если это необходимо, – кивнула Лариса Константиновна и присела, к пущему неудовольствию Эльвиры Игоревны. Лицо Кавинской застыло, превратившись в подобие каменной маски, тяжеловесной и грубо сработанной.

– Если вы были так хорошо знакомы с Ситниковыми, возможно, вам известно, какие отношения связывали Эльвиру Игоревну с покойным? – задал провокационный вопрос Саня и понял по едва заметной вспышке, озарившей на мгновение лицо Ларисы Константиновны, что она очень рассчитывала на подобный вопрос.

– Я не могу назвать это отношениями, – начала она своим мягким неторопливым голосом, – но, как вы справедливо заметили, Эльвира Игоревна долгие годы питала к Алексею Родионовичу вполне определенные и, увы, безответные чувства. Простите, коллега, – взглянула она на Эльвиру Игоревну, впрочем, без всякого сожаления. – Перед лицом смерти лукавство было бы неуместно.

– А эти чувства имели какое-нибудь заметное для окружающих выражение? – пошел еще дальше Саня, предвидя, что Лариса Константиновна с удовольствием ответит и на этот вопрос.

– Думаю, Эльвира Игоревна слишком прямой и открытый человек, и ей просто не удавалось скрыть своего отношения к Алексею Родионовичу. Она оказывала ему многочисленные и иногда, возможно, слишком назойливые знаки внимания, иногда буквально навязывая ему свое общество, не считаясь с его мнением и с мнением его супруги.

– А вы не могли бы пояснить это на примере? – попросил Саня.

Секретарша Александра к тому времени окончательно утешилась и теперь слушала разговор без всякого стеснения, с выражением мстительного удовлетворения на лице. Очевидно, Эльвира Игоревна не пользовалась горячей любовью у коллег.

– Однажды, где-то в середине восьмидесятых, я отдыхала в санатории Минздрава под Ялтой, там же отдыхали Ситников с семьей и Эльвира Игоревна с супругом и детьми. Так вот, Татьяна Олеговна буквально плакала у меня на плече, сожалея о том, что им, вероятно, придется уехать раньше времени.

– Да что вы, а почему? – с искренним интересом и сочувствием спросил Саня.

– Эльвира Игоревна буквально не оставляла их ни на секунду одних. Она даже номер вытребовала с ними по соседству. Она сидела с ними за столом в столовой, она была рядом на пляже, на всех музыкальных вечерах, экскурсиях и даже просто прогулках по парку. При этом все время пыталась оттеснить Татьяну Олеговну от мужа. Эту странность в ее поведении заметили все отдыхающие и очень сочувствовали Ситниковым. Алексей Родионович был очень мягким, добрым, тактичным человеком, он пытался намекать Эльвире Игоревне о недопустимости подобного поведения, но она оставалась глуха, поглощенная собственной страстью. В конце концов, они были просто вынуждены уехать. Причем сделали это ночью, опасаясь погони, а администрация, понимая, в какой ситуации они находятся, даже машину им до аэропорта выделила. И помогла поменять билеты. Раньше с билетами были сложности, но наша заведующая задействовала личные связи и помогла им уехать.

– Ложь! – раздался подобный взрыву, громоподобный, истошный крик. Эльвира Игоревна вскочила на ноги, с грохотом роняя на пол стул. В этот момент она казалась выше ростом, мощнее. Глаза ее сверкали сумасшедшим блеском, и Саня немного испугался, боясь, что в случае чего не сможет справиться с этим взбесившимся гигантом. – Ложь! Сволочи! Все вранье! Твари! Ненавижу! – продолжала грохотать Эльвира Игоревна, швыряя на пол еще один стул.

– Пусть проорется. Быстрее успокоится, – тихо шепнула на ухо Сане Лариса Константиновна. Секретарша Сашенька с писком нырнула под стол.

– Он любил меня, любил! Сволочи! Лжецы, интриганы! – Теперь в голосе Эльвиры Игоревны начали прорываться плаксивые, истеричные нотки, и Саня понял, что самое страшное уже миновало. – Это вы, вы во всем виноваты! Вы клеветали на меня! – не пойми к кому обращаясь, кричала Кавинская, а потом сложилась пополам, упала на стол и зарыдала, подгребая под себя бумаги, с которыми недавно работала.

– Ну, вот, – удовлетворенно кивнула Лариса Константиновна. – Саша, посмотрите у нас в аптечке корвалол или пустырник. Что-нибудь успокаивающее, и капните побольше, тройную дозу.

– У нас ничего такого нет, – растерянно развела руками Саша.

– Тогда откройте шкаф Ильи Валерьяновича. У него там всегда коньяк есть, откройте и налейте целый стакан.

– Лариса Константиновна, так он же дорогущий, и к тому же здесь все бутылки закрытые, – робко проговорила Саша, заглядывая в нужный шкаф.

– Да наплевать, голубушка. Я потом сама с ним разберусь. Давайте уже, – теряя терпение, велела Лариса Константиновна; оказывается, и она могла быть и резкой, и раздражительной.

Эльвиру Игоревну отпоили. Пока она приходила в себя, Саня вызвал машину и спустя полчаса, погрузив красную, взбудораженную Эльвиру Игоревну в казенное авто, отбыл в Комитет. Но напоследок он все же спросил Ларису Константиновну, улучив момент:

– А что лично вам сделала Кавинская?

– Мне? Зарубила моего сына на вступительных экзаменах, и ему пришлось учиться в другом вузе, – честно призналась Лариса Константиновна. – Но это было довольно давно.

Вот так, отметил про себя Саня. Время собирать камни.

Сам Саня в Комитет не поехал. Отправив Кавинскую под крыло капитана, он отправился навестить ее супруга. Решив, что уж коли ему так сегодня фартит, не стоит упускать удачу.

– Вам кого? – раздался из-за двери высокий женский голос.

– Мне Бориса Михайловича.

– Минуту, – ответили за дверью, затем куда-то в сторону крикнули: – Папа, это к тебе.

Прошло еще несколько минут, и из-за двери донесся другой голос, тоже высокий, но какой-то дребезжащий:

– Вам кого?

– Бориса Михайловича Кавинского.

– Слушаю.

– А не через дверь мы поговорить можем?

– Нет. Говорите так, я вас слышу, – твердо распорядились из-за двери.

– Меня прислала Эльвира Игоревна, – пустился на хитрость Саня.

– Кто? Эля? – заволновались за дверью, а Саня даже сперва удивился, кто это Эля, уж больно это нежное, легкое имя не сочеталось с чугунной Эльвирой Игоревной.

Тем временем за дверью завозились, лязгнули замки, и дверь наконец-то распахнулась, а на пороге появился Борис Михайлович собственной персоной. Маленький, тщедушный, взъерошенный, в стареньком полосатом халате и стоптанных тапочках на голых худых ногах.

– Вы от Элечки? Что она, как? Что-то случилось? – сложив молитвенно ладошки, вопрошал Борис Михайлович.

И Новицкий, и Ольга Алексеевна были правы: у Кавинского на почве бывшей жены определенно ехала крыша. Ишь как разволновался, Элечка, с жалостью взирал на Бориса Михайловича Саня.

– Что же вы молчите? Вы меня обманули?

– Нет. Я вас не обманул, но думаю, будет лучше, если мы войдем в квартиру, соседи и все такое… – намекнул Саня, и Борис Михайлович, засуетившись, тут же пригласил его войти.

– Вот сюда, пожалуйста, это моя комната, – семенил он по тесному, заставленному шкафами, детскими велосипедами, санками, стремянками и прочим хламом коридору.

– Осторожнее, осторожнее, – виновато улыбался он. – Внуки, знаете ли. Сюда.

Они оказались в маленькой, тесно заставленной комнате, где каким-то чудом уместились платяной шкаф, книжные полки, узенький диванчик, письменный стол и пара стульев, заваленных каким-то тряпьем. На подоконнике пристроился телевизор.

Квартира Кавинских производила удручающее впечатление. Теснота и неряшливость были ее основными признаками. Хотя Саня и не видел других комнат, а проживали Кавинские в трешке, но почему-то был уверен, что так же выглядят и прочие комнаты.

По Саниным сведениям, Кавинский жил с дочерью, зятем и двумя внуками. Сын Кавинских жил отдельно.

– Прошу прощения. У меня не прибрано, – беспокойно передвигался по комнате Борис Михайлович, что-то суетливо перекладывая, что-то торопливо засовывая под подушку. Сане было его жаль. – Вот, присаживайтесь на стульчик, – наконец пригласил Кавинский любезно. – Так что же там с Элечкой?

– Да, конечно. – Кивнул головой Саня, соображая, как бы получше начать, и решил начать с самого болезненного. – Вы знакомы с Алексеем Родионовичем Ситниковым? – спросил он и заметил мгновенную перемену в лице Бориса Михайловича.

Оно утратило недавнюю благодушную рассеянность, он весь как-то нахохлился и стал похож на драчливого воробья.

– Этого мерзавца? Этого дешевого донжуана? – верещал он, вращая глазами. – Он многие годы пытался совратить мою жену! Он разрушил наш брак! Он… О! Это Мефистофель! Это демон-искуситель!

– Его убили седьмого числа, перерезали горло, прямо дома, в его собственном кабинете, – тихим, невзрачным голосом сообщил Саня, решив, что услышал достаточно эмоциональных выплесков.

– Убит? – на полуслове затормозил Борис Михайлович. – Зарезан? Не может быть… Радость-то какая! – Борис Михайлович вскочил с диванчика, забегал по комнате, потом встал на корточки и, выудив из-под дивана запыленную недопитую бутылку коньяка, радостно провозгласил: – За это надо выпить! – Голос его звучал не просто радостно, но как-то даже лукаво, а глазки теперь жизнерадостно высверкивали из-под густых седых бровей. – Рюмочки, рюмочки, где-то у нас были рюмочки, – напевал он, продолжая шарить по комнате. – А, вот и рюмочки, – Борис Михайлович повернулся к гостю спиной и торопливо протер посуду полой несвежего халата. – Ну, за справедливость! – провозгласил хозяин, разливая коньяк, по комнате поплыл отвратительный запах давленых клопов.

– Простите, на службе не употребляю, – стараясь справиться с отвращением, заявил Саня.

– Да бросьте, какая еще служба, праздник ведь! – притопывая от радости стоптанными войлочными тапочками, приговаривал Борис Михайлович. – Эх, есть справедливость на свете, есть! Ну, будем! – впихивая рюмку в руки Сане, провозгласил он еще раз и опрокинул в себя коньяк. – И сразу повторим! – заторопился Борис Михайлович. – А что же вы, голубчик? Обижаете, извольте выпить.

– На службе не положено, – твердо отказался Саня, ставя рюмку на стол.

– Какая еще служба? О чем вы толкуете? – наконец-то услышал его пребывающий в эйфории Борис Михайлович.

– Оперуполномоченный Петухов, Следственный комитет Петербурга, – представился Саня по всей форме.

– Кто-кто? – словно не веря своим ушам, переспросил Борис Михайлович.

– Оперуполномоченный, – почти по слогам повторил Саня.

– А почему ко мне? – весьма разумно поинтересовался господин Кавинский.

– Потому что именно вас, как никого другого, порадовала смерть Ситникова, – просто и доступно объяснил Саня.

– А при чем тут Эля? – пристроил следующее звено в логической цепи Борис Михайлович.

– Потому что с ней я уже беседовал, и возможно, вы удивитесь, но ее смерть Ситникова вовсе не огорчила, – счел возможным добавить Саня.

– Это правда? Вы меня не обманываете? – вновь разволновался Борис Михайлович.

– Нисколько.

– Надо немедленно ехать к ней. Немедленно! – поднял вверх указательный палец Кавинский.

– Поедем непременно. Только сперва выясним, где вы были седьмого июля, и тут же поедем.

– Седьмого? А какой это был день? – озадаченно нахмурился Борис Михайлович. Все же, несмотря на правильность и логичность его рассуждений, было в нем что-то тревожно-ненормальное, этакое психически неуравновешенное. И даже не так. Просто он был похож на психа в состоянии ремиссии, заключил про себя Саня, но вслух спокойно ответил:

– Вторник.

– Ах, вторник, да, да, да. Сейчас, сейчас… – бормотал Борис Михайлович. – Ну как же, вспомнил! С утра я ходил в поликлинику сдавать анализы. Затем зашел в магазин за молоком и кефиром. Дочь посылала, затем отдыхал. Было очень жарко, и я проспал до четырех. Потом пообедал, приготовил себе окрошку. Потому что утром еще купил квас. Потом почитал, около семи вернулся с работы зять, мы поужинали, я еще раз делал окрошку. Дочки во вторник не было, она ездила к старшему внуку в лагерь, а Софочка была во вторник у бабушки, в смысле, у родителей зятя. Вот, и они вернулись домой около девяти, их Дима привез. Это зять. Потом мы еще раз поужинали и легли спать, – довольный собой, закончил Борис Михайлович.

Надо брать, решил Саня. Пусть дальше с Кавинскими капитан разбирается. Саня про это семейство с определенностью мог сказать только одно: кто-то из них убил Ситникова. Саня склонялся к кандидатуре жены, но, впрочем, и бывшего супруга он бы сбрасывать со счетов не стал.

Таким образом, к вечеру десятого июля в распоряжении капитана Филатова оказались целых три подозреваемых.