Павла – Георгий
18 октября 1996 года
– Георгий, что все это значит?! – кричит разъяренная супруга, в то время как жесткие веревки обвивают ее тело. – Когда ты пригласил меня в кабинет, я думала, что в честь моего дня рождения ты готовишь какой-то сюрприз, но понимаю, что ошибалась.
– Нет, почему же? Точнее и не скажешь. – Мое сердце стонет, когда я привязываю любовь всей своей жизни и мать своего единственного ребенка к прочному стулу со спинкой, а второй стул ставлю рядом.
– Георгий, я не понимаю, что происходит?
В глазах Павлы испуг, какого мне за все годы совместной жизни видеть не доводилось, и я прекрасно знаю, чем он вызван – жена привыкла все и всегда держать под контролем, просчитывать, а тут… Неизвестность и неопределенность пугали ее всегда.
– Милая, не переживай, я сейчас тебе все объясню.
Я спокоен, мой голос ничем не выдает моих намерений. Десять лет я решался на подобный шаг и давно смирился с мыслью, что это неизбежно. Все мои действия обдуманные и взвешенные. Более того, я жалею о том, что не поступил так многими годами раньше.
– С нетерпением жду.
«Глупая», – проносится в голове, но произношу я иные слова.
– Ты ведь знаешь, что я любил тебя всю свою жизнь?
– Естественно.
– Знаешь, что ради тебя я готов был пойти на многое? – Павла кивает. – И шел.
– Что с того? – нетерпеливо бросает взволнованная супруга.
– Обожди минуту. – Я выхожу из кабинета и возвращаюсь с ружьем в руках. – Так вот это я к чему. Пришло время расплаты.
В глазах Павлы зажигается огонь паники и ярости, она больше не сидит смирно, а отчаянно пытается выпутаться из тугих веревок.
– Что на тебя нашло, Георгий? Не пугай меня! Какая расплата? Ты о чем? Разве не тебе я подарила всю свою жизнь? Разве не родила тебе ребенка? Разве я была тебе плохой женой? По-моему, я была честна с тобой с первых минут твоих ухаживаний – я не обещала тебе своей любви никогда, чего тебе сейчас от меня нужно? Что нам выяснять на старости лет?
Я присел рядом и оперся о ружье.
– Знаешь, в далеком детдомовском детстве я не понимал, как подростки могут быть такими бессердечными по отношению к себе подобным? Я не понимал, как можно калечить жизни посторонним и чужим людям только за то, что они тебе не по нраву? Я не понимал, как можно избивать до смерти и продолжать спокойно жить? Но я смирился с тем, что мир неидеален и что никуда не спрятаться от жестокости и ненависти. Но мне не хватило десяти последних лет, чтобы понять и оправдать ход твоих мыслей и отсутствие в твоей груди сердца, а в душе хоть какой-то человечности. Знала бы ты, как мне жаль нашу несчастную дочь, которая не знала ни материнского тепла, ни любви, ни заботы. В юности я полюбил тебя именно за такие необычные черты характера: за прямоту, непоколебимую веру в себя, гордость, стойкость и железную волю, но разве я мог тогда знать… У меня не так много времени, и я не стану сейчас анализировать всю нашу жизнь, мне это не удалось за все десять лет, но, Павла, ответь мне на один-единственный вопрос – что за дьявол в тебе сидит? За последние годы я превратился в алкоголика, градусы хоть на какое-то время спасают от кошмарных воспоминаний. Я уже и не помню, когда в последний раз спокойно спал, мне все время снится та ночь, та проклятая ночь и то крошечное существо, которое мы без суда и следствия лишили жизни. Меня повсюду преследует отчаянный плач Киры, ее потерянный взгляд после того, как она вернулась из больницы, а в тебе я не заметил никаких перемен, будто и не было ничего. Что ты за чудовище такое, Павла?
Задавая эти вопросы, я уже знал на них ответы, не зря прожил под одной крышей с этой женщиной не один десяток лет, но все же с любопытством заглянул в ее ледяные глаза.
– Ты все это серьезно? – На лице, которого практически не коснулись морщины, появилась ухмылка. – Я, значит, чудовище? А ты ангел?
– Моя вина только в том, что вопреки здравому смыслу я слишком тебя любил и слепо подчинялся и покорялся. – Это признание далось мне нелегко, но от правды поздно прятаться. Несмотря на всю свою силу и крутой нрав вне стен нашего дома, рядом с Павлой я всегда был беспомощным, безвольным и послушным мальчишкой, в этом вся прелесть и ужас любви. Этот день и час были первыми в моей жизни, когда я решился оставить последнее слово за собой.
– Мне нечего тебе сказать. Ты всегда знал, что я не люблю тебя так, как об этом пишут в глупых книгах. Тебе был известен мой взгляд на жизнь и мои ценности. Я не утаила от тебя своих истинных чувств по поводу беременности, как и не скрывала того, что материнский инстинкт во мне напрочь отсутствовал. Мне не в чем перед тобой каяться и не за что просить прощение, или чего ты от меня там ждешь. Я достойно прожила жизнь и ни в чем не раскаиваюсь. Обвинить мне себя не в чем. А в том, что в моей жизни нет и не было места телячьим нежностям, нет великого греха.
Не хочется верить собственным ушам, но с этой женщиной, в груди которой, судя по всему, радиоактивный криптонит, а не пылающее сердце, я прожил без малого полстолетия. Как глуп и слеп я был долгие годы, и винить за свой выбор мне, кроме себя, некого, в этом Павла права.
– А как насчет убийства собственной внучки? Это, по-твоему, тоже оправданно и безгрешно? – Накатившая ярость заставляет меня вскочить со стула.
– Господи, Георгий, прекращай этот цирк! Кира здоровая молодая женщина, она сможет родить себе еще десяток дочек и выводок сыночков, если пожелает. Я всего лишь спасла ее от бесчестия и подарила шанс на нормальную жизнь без позора, что в этом плохого? Я об этом уже и думать забыла, а Кира не в состоянии вспомнить, что ж тебе не живется?
– А-а-а?.. – Я поставил ружье у стены и от бессилия развел руками, а затем схватился за свою наполовину облысевшую головушку. – Я помню! Понимаешь? Я ничего не забыл и не могу так дальше жить! Алкоголь уже не спасает, а жить с таким камнем на душе сил и желания больше нет.
Беру в руки ружье, достаю из кармана пару патронов, заряжаю. Павла с ужасом смотрит на все происходящее.
– Милый, не горячись, прошу тебя. Мы столько вместе пережили. Оглянись назад, нам ведь не так уж и плохо жилось, если разобраться. Мы получили все, к чему стремились. Сколько нам осталось – пять, десять лет? Зачем ты хочешь взять на свою душу второй грех, если и с одним-то не справился? Прошу тебя, не делай этого.
Павла не умоляет, она диктует, даже в этом положении пытается управлять и приказывать, но ее слова и доводы больше не имеют надо мной власти.
– А мне моя душа уже безразлична. Чертям в Аду будет без разницы, сколько грехов числится на танцующем на сковородке человеке. Ладно, времени почти не осталось. Пойду дочь встречу, а потом, обещаю, быстро со всем этим покончу.
– Дочь? – Лицо Павлы исказило непонимание, а я вышел во двор, где глаза в глаза встретился с дочерью, которую уж и не помню когда видел в последний раз, но точно знал, что этот раз будет самым последним.
– Сейчас в дверь войдет наша дочь, и мне бы очень хотелось, чтобы ты хоть раз в жизни была к ней добра и великодушна. Попроси у нее прощение, прежде чем…
– Никогда! Слышишь меня! Никогда я стану извиняться! Разве человек извиняется за то, что родился слепым или немым? Кто-то извиняется за то, что появился на этом свете без руки или ноги, с тремя пальцами или заячьей губой? Разве в том, что я родилась без сердца, есть моя вина? За что мне извиняться?!
Мне уже хочется спустить курок, но я жду несколько секунд, чтобы сказать дочери свое последнее:
– Прости нас, родная.
А Павла в агонии кричит:
– Как же я вас всех ненавижу!
Я сижу на стуле рядом с обезумевшей супругой, приставляю к ее виску ружье и не дрогнувшей рукой жму на курок.
Последнее, что я чувствую в этой жизни, – огромное сожаление, и боль, и горячие брызги крови на своем лице, которые хотя бы в последние секунды на земле доказали мне, что в жилах Павлы все же текла именно эта жидкость, а не яд. Больше всего мне хочется повернуть время вспять и прожить жизнь заново, наполнить ее другими ценностями и никогда не совершать некоторые ошибки, но это, увы, никому не дано.
Холодный металл касается и моего виска, и я жму на курок еще раз.
