Мама
Июль 1986
– Мам… – Пришло время. Тянуть больше нельзя.
С похорон Прокоповны еще не прошло сорока дней, а это значило, что ее душа еще здесь, и в том, что в такой ответственный момент она рядом, я ни на секунду не сомневаюсь.
На веранде, которую давно перестроила под свой кабинет, мама занята работой. Очки, идеальное каре, строгое выражение лица, осанка, которой позавидовала бы любая выпускница школы благородных девиц, и даже дома – синее платье строгого кроя. Мама увлеченно перебирает бумаги, коих на ее столе несколько стопок. Что-то читает, что-то записывает, что-то выбрасывает. Стою в дверном проеме, скованная страхом войти и взглянуть в холодные глаза. Еще в раннем детстве меня приучили не беспокоить ни маму, ни отца, если они заняты важными делами государственного масштаба. А сейчас мало того, что я решилась ее отвлечь, так еще и с какой новостью. Но ждать подходящего, удобного случая, чтоб поговорить, нет смысла – мама никогда не бывает свободной, а для таких разговоров еще не придумали подходящее время.
– Кира. – Мама замерла. – Тебе ведь известно, что, пока я работаю, лучше меня не трогать. Если ты ко мне с каким-то бесполезным разговором, смело можешь закрывать дверь с той стороны. Мне не до глупостей.
Мама, едва подарив мне взгляд длиною в пару секунд, снова склонила голову над какой-то документацией. В голове вдруг промелькнули все случаи, когда мне было страшно: вот я на спор ворую в соседском саду вишни; вот перехожу через самодельный мост бурлящий ручей; вот стою в лесу в гордом одиночестве, а где-то совсем рядом слышу вой; вот на меня летит раздутая жаба, и я начинаю тонуть; вот… Да случалось в жизни много приступов страха, но не таких, которые превращают кровь в лед, а сердце – в пульсирующий воздушный шар с шипами. Я уже практически готова вылететь за дверь, но… Прокоповна была права – родителям нужно время, чтоб свыкнуться с новостью, а если я буду тянуть, хуже сделаю только себе.
– Хорошо. Как скажешь. Вот родится твой внук или внучка, тогда и поговорим. Думаю, через несколько месяцев разговор и вправду будет не таким глупым, как сегодня. – Хотелось произнести все это дерзко, с вызовом, но слова звучат привычно тихо.
Когда-то давно я видела по телевизору демонстрацию ядерного взрыва, это безумно жуткое зрелище, до мурашек, до дрожи, до легкого головокружения. Огненные клубы дыма восхищают и пугают одновременно и с одинаковой силой. Когда до тебя доходит, сколько разрушительной силы заключено в тяжелых облаках, похожих на огромный гриб, мелкая дрожь пробирает все тело. А затем ты тихо радуешься, что это всего лишь телевидение, что это где-то там. Но здесь и сейчас я становлюсь единственным свидетелем мощнейшего взрыва, который не покажут по телевизору, но последствия которого мне придется переживать в одиночку.
Мама неторопливо отложила в сторону бумаги. Встала. Сняла очки, аккуратно сложив их, хотела, видимо, положить на стол, но уронила на пол. Взглянула на них, но не стала поднимать. Ни криков, ни истерик, ни упреков, от чего мне становится еще хуже. Мама всегда была сдержанной, и я никогда не знала до конца, что творится в ее голове, а тем более в душе и на сердце. «Непозволительная роскошь для директора школы быть шутом. Репутация – это залог уважительного к тебе отношения, а кто станет уважать мягкотелого начальника?» – любила повторять мать. За все годы своей школьной карьеры она и вправду заработала себе очень серьезную репутацию, за спиной все без исключения величали ее Фюрером. Ее одержимость порядком и правилами не один раз подводила ее к черте – народ требовал ее увольнения, но в глазах вышестоящего руководства мама была, есть и остается идеальным работником, которого нужно не увольнять, а холить и лелеять.
Вот и сейчас, мама не была бы мамой, если б не сумела пережить ядерный взрыв внутри себя. Я видела его в ее глазах, но он никак не проявился на поверхности.
– И когда же в наши с отцом семейные статусы будут внесены коррективы?
– В конце декабря.
– О, какой замечательный подарок к праздникам. Что ж, спасибо, дочка. – Мама продолжает стоять за своим столом, только руки спрятала в накладные карманы платья. Лицо непробиваемое, а глаза… Только глаза транслируют то, что творится внутри, когда несколько раз в минуту меняют цвет от кровавого до черного. – Хорошо. Спасибо, что предупредила. Что-то еще?
Теперь в моей голове происходили взрывы, десятки маленьких «ба-бах», я ожидала какой угодно реакции, но точно не подобного искусственного спокойствия.
– И ты даже не поинтересуешься, как так случилось и кто отец?
– А эти вопросы как-то могут повлиять на то, что уже произошло?
– Я буду рожать.
– Хорошо.
– И ты даже не предложишь сделать аборт?
– Но ты ведь, как я понимаю, уже все для себя решила? – Киваю. – Тогда в чем смысл моего предложения?
– Не знаю… Мне казалось… – Я в самом деле не знаю, не понимаю и растеряна не меньше, чем оторванный от мамкиной сиськи слепой котенок.
– Казаться может все что угодно, но главное то, что мы имеем, а не то, что предполагаем. Мне вот, например, тоже казалось, что мы с отцом воспитали порядочную дочь. Доверяли. Не ограничивали свободу. Не устанавливали правил и комендантских часов. Не запрещали гулять с босотой. Но что уж теперь.
Стыд проникает мне в каждую клеточку, даже под ногти. Краска затапливает все тело, а слезы спешат увлажнить глаза.
– Мамочка… – Прикрыв лицо ладонями, я упала на колени, прямо на голый паркет.
– Кира, не нужно драмы. Случилось то, что случилось. Более того, ты на протяжении не одной недели все обдумывала, ничем не выказывала своего состояния, свыкалась со своим положением, что ж теперь разревелась? Все. Уходи. Мне некогда это обсуждать. Да и обсуждать нечего. Будем ждать. Единственно, о чем попрошу, – не рассказывай о своем положении никому, даже папаше. Не нужно раньше времени позор на свою душу примерять. А время покажет, как жить дальше.
Утирая хлынувшие слезы, поднимаюсь.
– У меня нет друзей, так что, если бы я и хотела, мне некому рассказывать. А на счет папаши можешь не волноваться, я ничего ему не скажу. Ему не нужен этот ребенок.
– Кто бы сомневался.
Глотаю мамину иронию молча, заслужила.
– А нашему папе, правда, ты сама все расскажешь? – Разговора с отцом я точно не переживу.
– Естественно. Боюсь, если ты заявишь ему о своем положении так же бездумно, как мне, с ним может случиться удар. Я сама обо всем расскажу отцу. А теперь уходи. И да, не вздумай изменять свой привычный стиль – мешковатые бесформенные платья то, что нужно.
– Я и не собиралась. Я всю жизнь была толстой – килограммом меньше, килограммом больше, никто и не заметит. Но знаешь, даже если я стану ходить в настоящих мешках, они волшебным образом не заставят ребенка испариться, и рано или поздно все равно все обо всем узнают.
– Да, конечно. Но, повторюсь, не стоит позориться раньше срока.
С этими словами мама уселась обратно в кресло, подняла с пола очки и как ни в чем не бывало продолжила работу.
Что делаю я? Покидаю кабинет и отправляюсь на кладбище, вдруг Прокоповна воскреснет и развеет все мои печали, научит, как жить дальше. А еще лучше – попросит Бога выслать мне срочное приглашение.
